Читать книгу Фараон - Карин Эссекс - Страница 2

Клеопатра взглянула из окна на картину, представавшую ее взору каждое утро до того, как ее вынудили бежать и отправиться в изгнание. В Царском порту почти ничто не напоминало о том, что Александрия занята Юлием Цезарем. Прогулочные суда египетского царского семейства лениво покачивались у причала. Утренний туман развеялся, и над ярко-синей водой стало видно небо, уже белесое от жары; Клеопатра порадовалась, что ей больше не приходится дышать смертоносным летним воздухом Синая.

Неужели всего лишь вчера она находилась посреди этого огромного синего моря, тайком пробираясь на пиратском судне в свою же собственную страну? Клеопатра оделась как сумела, без помощи слуг, понимая, что последний этап ее пути будет самым сложным и что нельзя допустить, чтобы ее узнали в александрийском порту. Она позволила Доринде, жене пирата Аполлодора, помочь ей уложить и украсить драгоценностями волосы, которыми во время изгнания почти не занималась. Клеопатра сделала бы это и сама, но от беспокойства у нее дрожали руки. Ей пришлось выдержать настоящую битву со своими советниками, твердившими, что возвращаться в Египет слишком опасно. А теперь ей предстояло тайно проскользнуть мимо двух армий – ее брата и римской, дабы встретиться с Цезарем.

Доринда принесла яркий шелковый шарф и повязала царице вместо пояса, эффектно подчеркнув ее юную, крепкую фигуру. Клеопатра посмотрела в зеркало и подумала, что теперь вообще непонятно, как она выглядит благодаря стараниям этой женщины: как царица или как проститутка, проходящая обучение. Но подобный вид нравился мужчинам не меньше, чем царственные манеры. Быть может, Аполлодор попытается подсунуть ее могущественному Цезарю как раз под видом проститутки. Сгодится любой способ, лишь бы он позволил ей попасть в покои Цезаря и добиться его расположения.

Царица протянула Доринде руку для поцелуя и подарила тяжелые медные серьги и серебряный брусок, а затем Аполлодор помог Клеопатре спуститься в небольшую лодку, поджидавшую их у границы египетских вод. Доринда тут же надела серьги и замахала вслед отплывающим; серьги заплясали, пышные телеса жены пирата заколыхались.

Клеопатра и Аполлодор остались одни в небольшом суденышке. Интересно, что будет, если поднимется встречный ветер? Неужто ей придется грести, словно рабыне, чтобы добраться до берега? Ладно, неважно. Она будет делать все, что потребуется, и думать, что это приключение, одно из тех, которые они придумывали вместе с подругой детских лет Мохамой, когда воображали, как будут участвовать в политической борьбе. Клеопатра тогда не знала, что придет время и подобные опасные интриги станут частью ее взрослой жизни. Как она сейчас порадовалась бы обществу этой прекрасной, смуглокожей женщины, напоминающей амазонку! Но Мохама умерла вместе с детскими фантазиями Клеопатры; они обе стали жертвами реальности, порожденной политикой Рима и его стремлением господствовать над всем миром.

Аполлодор управился с парусом и уселся рядом с Клеопатрой.

– Как ты полагаешь, что движет этим человеком, Цезарем? – спросила своего спутника Клеопатра.

Аполлодор был пиратом, изгоем, вором, но Клеопатра привыкла ценить его – за проницательность и знание человеческой природы. Однако даже пират признавался, что не в состоянии понять этого человека – слишком уж противоречивые слухи о нем ходят. О жестокости Цезаря говорили не меньше, чем о его милосердии и снисходительности. Когда Цезарь воевал с римскими сенаторами, он почти всех их пощадил. В Галлии он брал в плен военачальников Помпея и отпускал их на свободу. Некоторые попадали к нему в плен четырежды, и все равно он их освобождал, лишь велев передать Помпею, что он, Цезарь, хочет мира.

– Если ты подчинишься Цезарю, он пощадит тебя. Если ты бросишь Цезарю вызов, он тебя убьет, – ответил пират. – Быть может, именно этот урок следует хорошенько усвоить перед встречей твоему величеству. Те греческие города, что открыли ему ворота, были вознаграждены. А несчастных жителей Аварика – все они теперь у богов! – его люди перебили во время пьяной бойни. Милосерден он или жесток – не мне судить. Сложный человек. Но – великий. В этом я уверен.

Внезапно сгустились сумерки, и пират обратил ее внимание на порт. В гаснущем вечернем свете Клеопатра разглядела столь хорошо знакомый ей Фаросский маяк. Один из привычных спутников ее юности, одну из величественных вех, обозначающих царствование ее династии в Египте. Маяк купался в рассеянном красноватом свете, замешкавшемся над Средиземным морем, хотя солнце уже нырнуло в его воды. На вершине башни пылал никогда не гаснущий огонь. Грандиозное сооружение, вот уже три века указующее безопасный путь в порт, обязано было своим появлением гению предка Клеопатры, Птолемея Филадельфа, и его сестры-жены Арсинои Второй. И вот теперь этот маяк приветствовал Клеопатру, возвращающуюся домой. Не в первый раз она смотрела на свою страну глазами изгнанницы. Но впервые она, вернувшись, обнаружила, что к ее городу движется угрожающий клин военных кораблей.

– Это не египетские суда, – сказала Клеопатра, разглядев флаги. – Некоторые из них – родосские, кое-какие – сирийские, а есть и киликийские.

– И все это края, откуда Цезарь мог призвать подкрепление, – заметил Аполлодор.

– Военные корабли в нашем порту? Что это может означать? Что Александрия уже находится в состоянии полномасштабной войны с Цезарем? – спросила Клеопатра.

– Похоже. А теперь нам необходимо провести тебя через флот Цезаря и войско военачальника твоего брата, Ахилла, прежде чем вы с Цезарем сможете обменяться мнениями. Уж не знаю, помогут ли мне при нынешних обстоятельствах мои связи в порту. Не сомневаюсь, ты и сама прекрасно понимаешь: в военное время все меняется. Боюсь, наш первоначальный замысел – выдать тебя за мою жену – в этой рискованной ситуации не годится.

– Согласна, – отозвалась Клеопатра.

Ее сердце бешено заколотилось – это ощущение уже успело стать привычным; его удары сотрясали тело, выпивали душевные силы и отдавались в мозгу.

«Нет, этого не произойдет, – сказала себе Клеопатра. – Я не поддамся страху. Только я сама и боги могут определять мою судьбу. Моя судьба неподвластна какому-нибудь там органу – пусть даже это будет мое сердце. Я властвую над моим сердцем, а не оно надо мной». Клеопатра повторяла эти слова снова и снова, пока глухой стук в ушах не сменился благословенным, безмятежным плеском волн о борт лодки; этот плеск подействовал на Клеопатру успокаивающе. Царица опустила голову и принялась молиться.

«Владычица Исида, владычица сострадания, владычица, которой я обязана своим счастьем и судьбой, защити меня, поддержи меня, направь меня в моем дерзновенном предприятии, чтобы я могла и дальше чтить тебя и продолжать служить стране моих предков».

Завершив молитву и подняв голову, Клеопатра увидела, что лодку отнесло ближе к берегу. Теперь они оказались запертыми меж двух флотилий, родосской и сирийской; Клеопатра поняла, что ей необходима какая-нибудь маскировка. Как у нее только хватило глупости вообразить, будто она сможет просто так взять и пробраться в город, где была известнейшей из женщин? Ей нужно что-то придумать, чтобы укрыться от чужих взоров. И быстро.

Клеопатра поделилась этими соображениями с Аполлодором.

– Еще не поздно повернуть обратно… – предложил было пират.

– Нет! – оборвала его Клеопатра. – Это моя страна! Мой брат восседает во дворце, как будто он – единовластный правитель Египта! Цезарь, несомненно, получил мое письмо и ждет моего появления. Я не допущу, чтобы морские чудища преградили мне путь.

Она воздела руки, словно пытаясь охватить все эти корабли.

– Богов они не одолеют – не одолеют и меня.

Аполлодор промолчал. Клеопатра снова вознесла безмолвную молитву к богине. Она уткнулась взглядом в колени, ожидая, пока на нее снизойдет вдохновение. На миг Клеопатра заблудилась взглядом в замысловатом узоре персидского ковра, который моряки в последний миг бросили в лодку, чтобы царице было на чем сидеть. Какой-то неведомый ремесленник потратил несколько лет жизни, подгоняя шелковые нити друг к дружке, ряд за рядом. Внезапно Клеопатра вскинула голову и присмотрелась к ковру повнимательнее, мысленно прикидывая его размеры. Его прекрасный шелк не повредит нежной коже молодой женщины, если вдруг ей захочется прилечь… Или если ее в этот ковер завернут.

Последние отсветы солнца угасли. В сумерках вырисовывалась глыбоподобная фигура спутника Клеопатры; Аполлодор сидел, беспомощно ожидая, пока царица примет решение, а лодку тем временем несло все ближе к берегу.

– Помоги мне, – велела Клеопатра, бросив ковер на дно лодки и устроившись на краю.

Аполлодор встал и недоуменно уставился на царицу: та лежала, скрестив руки на груди, словно мумия.

– Но твое величество задохнется! – воззвал он, протягивая к ней руки, словно надеялся, что с них на царицу прольется хоть капелька здравого смысла. – Нам нужно убираться отсюда.

Солнце село, и фигура Аполлодора превратилась в силуэт на фоне темнеющего неба.

– Немедленно помоги мне и не трать времени на вопросы, – приказала Клеопатра. – Юлий Цезарь ждет.

Когда коренастый сицилиец вошел в покои Цезаря и объявил, что должен положить к ногам великого Цезаря подарок от законной царицы Египта, солдаты диктатора обнажили мечи. Но Цезарь попросту рассмеялся и сказал, что ему не терпится увидеть, что же такое изгнанница сумела тайком переслать ему, миновав стражу своего брата.

– Ты совершаешь ошибку, господин, – сказал Цезарю начальник стражи. – Эти люди стремятся воспользоваться твоим добросердечием.

– Значит, им тоже пора усвоить урок, – отозвался Цезарь.

Пират положил ковер перед Цезарем и собственным ножом рассек опутывающие его веревки. Пока Аполлодор медленно и осторожно освобождал содержимое свертка, Цезарь успел рассмотреть ковер и убедиться, что это прекрасный образчик рукоделия, равные которому можно найти лишь на Востоке. Цезарь так завидовал подобным вещам, когда в последний раз навещал дом Помпея в Риме! Внезапно из складок ковра показалась девушка – столь естественно, словно она сама была частью орнамента. Она уселась, скрестив ноги, и посмотрела на Цезаря. Личико девушки в избытке покрывала косметика, в густых темных волосах блестело слишком много драгоценностей, а повязанный вокруг тонкой талии аляповатый шарф выставлял напоказ гибкое тело – весьма неплохое, надо отметить. Да, у молодой царицы отменное чувство юмора, если она решила передать Цезарю в подарок эту пиратскую шлюшку. «Девчонка, конечно, не безукоризненно прекрасна, – подумал Цезарь, – но все же хороша». Губы у нее были полными – во всяком случае, насколько их можно разглядеть под густым слоем краски; уголки зеленых, слегка раскосых глаз приподняты к вискам. Девчонка повелительно смотрела на Цезаря, как будто он должен был представиться ей.

Но первым заговорил громила пират.

– Приветствуйте царицу Клеопатру, дочь Исиды, владычицу Верхнего и Нижнего Египта!

Цезарь встал – скорее, по привычке. Он не поверил, что девушка – не подставная игрушка. Девушка тоже поднялась и тотчас жестом показала Цезарю, что он может сесть. На это определенно хватило бы самообладания только у царицы. Цезарь уселся, и девушка обратилась к нему на латыни, не давая ему возможности перебить себя. Она рассказала о том, как ее брат и его придворные засадили ее под домашний арест и вынудили бежать из Александрии и отправиться в изгнание; о том, что советники ее брата являются представителями антиримской фракции; о том, что сама она всегда продолжала традиции своего покойного отца и выступала за дружбу с Римом; и, что самое важное, о том, что она намерена сразу же после возвращения на престол вернуть крупный заем, который ее отец взял у римского ростовщика Рабирия и который, как она подозревает, и явился истинной причиной, по которой Цезарь следом за Помпеем отправился в Александрию.

Прежде чем Цезарь успел как-либо отреагировать на ее речь, царица сказала:

– Не могли бы мы перейти на греческий, диктатор? Это самый подходящий язык для торга. Ты не находишь?

– Как тебе будет угодно, – отозвался Цезарь.

С этого момента разговор пошел на родном языке царицы. Цезарь изъяснялся по-гречески, словно уроженец Афин. Он оценил хитроумный ход Клеопатры, позволивший ей одновременно и продемонстрировать владение его родным языком, и в то же время принизить латынь по сравнению с более изысканным эллинским. Никто не мог сравниться гордостью с греками, и эта девушка не представляла собой исключения.

Но она была умна и необыкновенно обаятельна, и Цезарь обещал, что вновь возведет ее на престол, в соответствии с волей ее отца и обычаями страны. Он поступил бы так в любом случае, но теперь мог сделать это с особенным удовольствием. Он не только порадует юную царицу, но еще и доведет до бешенства евнуха Потиния, отвратительного типа, которого Цезарь презирал. Клеопатра же, со своей стороны, отдавала Цезарю большую часть ее сокровищ, чтобы он увез их с собой в Рим в счет долга Рабирию. Цезарь заверил ее, что будет счастлив расплатиться с этим старым болтуном и избавиться от него. Клеопатра рассмеялась: ей вспомнилось, как колыхалась огромная задница Рабирия, когда он удирал из Александрии.

– Надеюсь, тебе нравится наш город, – сказала Клеопатра. – Завладели ли мы тобою столь же успешно, как ты завладел нами?

Цезарь, не удержавшись, рассмеялся. Он рассказал девушке, как недавно посетил лекцию в Мусейоне, центре наук, о котором много слышал за эти годы. Клеопатра сообщила, что и сама обучалась там и что в изгнании ей больше всего недоставало не мягкой постели и не сотни поваров, готовивших для нее наилучшие яства на свете, а книг, хранящихся в Великой библиотеке, и разговоров с учеными и поэтами, дававших пищу ее разуму.

Теперь, очутившись дома, в безопасности, Клеопатра вновь почувствовала себя хозяйкой. Она уселась поудобнее, закинув тонкие, изящные руки на спинку дивана и вытянув маленькие ножки, обутые в сандалии, и велела принести вина. Цезарь лишь поражался, глядя, как непринужденно она распоряжается в его присутствии. Но в конце концов, это ведь ее дворец. Прежде чем Цезарь успел сообразить, как это получилось, они уже заспорили о философии власти. Цезарь выпил лишку и принялся восхвалять Посидония, а Клеопатра возражала ему буквально по каждому пункту.

– Посидоний ясно показал, что Рим, объяв все народы, превратит человечество в союз людей, объединенных общими интересами под властью богов, – объяснил Цезарь. – Через подчинение осуществляется гармония.

С губ Клеопатры невольно сорвался смешок.

– А разве Рим обнимает, диктатор? Не правильнее ли будет сказать «удушает»? – спросила она, и в ее широко распахнутых глазах заплясали искорки.

Цезарь не мог понять: то ли она спорит с ним потому, что ее действительно волнует эта тема, то ли затем, чтобы возбудить его. Чарующий голос, звучащий словно таинственный музыкальный инструмент, и чувственная плавность движений позволили Клеопатре преуспеть скорее во втором, нежели в первом.

– Может быть, Рим и удушает, но лишь ради общего блага, – сказал Цезарь.

– И какого же? – осведомилась она.

– В Галлии, где я провел много лет, племена, происходящие от одного корня, говорящие на одном языке, делящие общее наследие, соперничают с незапамятных времен, пытаясь уничтожить друг друга. Я вскоре понял одно обстоятельство. Хотя моя армия и воевала со всеми этими племенами, там постоянно попутно велась еще и тайная война, в ходе которой племена непрерывно сражались между собой. То же самое творится и в Иллирии, и в Дакии. На самом деле борьба за владычество Рима над миром – это средство насадить мир. Только через рабство племена обретают свободу от вечных междоусобных распрей. Первым шагом всегда является подчинение коллективной воли какому-нибудь проницательному и решительному человеку. Ты понимаешь, о чем я?

– Да, – с готовностью отозвалась Клеопатра, и это заставило Цезаря задуматься: уж не копит ли она мысли для того, чтобы нанести неожиданный удар? – Ты стремишься не удушать, а объединять.

– Ты слишком юна, чтобы знать Посидония, моя дорогая, но знакомство с ним было бы для тебя благотворно. Он много путешествовал, изучая искусства и науки по всему свету.

– Странно. Мы не видели его здесь, в Александрии, где, как известно, собираются величайшие философы, – ответила Клеопатра, к раздражению Цезаря. – Но как бы то ни было, это единство людей, которое ты описывал, диктатор, уместно лишь для тех, кого, как ты уверен, ты должен улучшить. А что оно может дать нам, грекам, цивилизованному народу, не нуждающемуся в улучшении? Как мы можем процветать под владычеством культуры, чье искусство и философия бесспорно произошли от наших?

Это и вправду было уже чересчур. Но Клеопатра произнесла это столь очаровательно! Она явно понимала, что не имеет никакой реальной власти над ним. Цезарь мог позволить себе быть великодушным. Клеопатра столь молода – она сказала, что ей двадцать один год, меньше, чем было бы сейчас его дочери Юлии, останься она в живых…

– Боги явно перебрали хмельного в тот день, когда решили сделать некую высокомерную юную гречанку царицей до неприличия богатого народа. И я, несомненно, напился пьян, раз согласился вручить власть подобной девушке.

– Царица благодарит тебя.

– Как тебе известно, дитя, и как мы видели здесь, в твоей стране, без господина не обойтись. Это очевидно. Это соответствует закону богов и повелениям природы. В противном случае начинаются беспорядки. «Сильные делают, что пожелают, а слабым остается лишь страдать», если, конечно, мне позволено будет цитировать грека по-гречески.

К этому времени они с Клеопатрой уже остались наедине. Царица давным-давно отпустила пирата, а Цезарь – своих людей. Они сидели друг против друга на ложах, обтянутых белым льном, а между ними стоял столик с освежающими напитками и лакомствами. Некоторое время царица пристально разглядывала Цезаря, и он позволил ей это: ему доставляло удовольствие смотреть на пятна румянца, проступившие на высоких скулах девушки, и на пляшущие в ее глазах огоньки вдохновения.

– Разве не могут два цивилизованных народа, греки и римляне, править бок о бок? Разве народ, чья мощь заключена в военной силе, не в состоянии сотрудничать с другим, сила которого – в мире разума, мире искусства, знания и красоты?

– Такое возможно, но маловероятно. Люди состоятельные, буде им предоставляется такая возможность, всегда стремятся к власти и богатству.

– То же касается и женщин, – заметила Клеопатра.

– Да, мне еще не доводилось видеть женщину, лишенную честолюбия, – отозвался Цезарь. – А если женщина обладает достаточными средствами, многое становится возможным.

– Я рада, что ты так думаешь.

Клеопатра, довольная, откинулась назад, сложив изящные руки на коленях; на лице ее играла спокойная улыбка, как если бы она думала о какой-то очаровательной шутке, известной лишь ей одной. Цезарь был уверен, что они еще не завершили первую часть спора. Но сейчас ему хотелось завладеть ее разумом – как будто Клеопатра являлась еще одной землей, которую следовало завоевать во имя Рима и единства. Однако же она была не из тех женщин, которых можно просто взять. «Она, – подумал Цезарь, – представляет собой женщину, отдающую себя исключительно по собственному желанию. Она отдает себя так, как отдала бы весь мир».

– Хватит споров, царица, – проговорил Цезарь, вставая. – На сегодня ты уже вполне достаточно поиздевалась над стариком. А теперь иди в постель. Ты находишься под моей защитой.

Но Клеопатра осталась сидеть.

– Диктатор, в тот самый момент, когда я подумала, что ты владеешь греческим безукоризненно, ты допустил лингвистическую ошибку.

– Цезарь не допускает лингвистических ошибок, – ответил он.

И что теперь? Снова спорить с этим прелестным существом? Она что, решила испытать его терпение?

– Ты сказал: «Иди в постель», хотя явно имел в виду: «Идем в постель».

И снова Клеопатра взглянула на него так, словно не то смеялась над ним, не то пыталась соблазнить. Почему же он, пятидесятидвухлетний мужчина, имевший сотни любовниц, не может разгадать намерений этой девчонки?

– Нет, дорогая. Ты хорошо знаешь, что я имел в виду. Я всегда выражаюсь предельно четко.

Пухлощекий юноша-царь вихрем ворвался в спальню своей сестры. Невзирая на раннее утро, на нем было церемониальное одеяние и корона. Клеопатра едва успела прикрыть обнаженную грудь. Цезарь быстро сел; кинжал невесть когда успел перекочевать из-под подушки к нему в ладонь.

– Что ты здесь делаешь?! – вскричал молодой царь. Его припухшие губы дрожали. – Как ты сюда попала?

Следом за юнцом в комнату вошли солдаты Цезаря, а за ними – Арсиноя. Ее хищный, словно у пантеры, взгляд тут же метнулся от Клеопатры к ее любовнику.

Сколько же сейчас этой девчонке, Арсиное? Шестнадцать? Просто живой портрет ее покойной матери, вероломной Теи, сводной сестры Клеопатры; только глаза не карие, как у той, а мраморно-зеленые. Арсиноя усмехнулась, но ничего не сказала и просто взяла брата за руку.

– Ты что, демон или видение? Весь город против тебя! Как ты пробралась во дворец? Или ты все-таки призрак?

Клеопатра не ответила. Она ждала, пока заговорит Цезарь. Хотя он только что вернул ей трон, он все же был диктатором Рима, и она зависела от его милости. Во всяком случае, сейчас.

– Дорогой мой царь Птолемей, – начал Цезарь, откладывая кинжал, – я обещал, что восстановлю отношения между тобою и твоей сестрой. И я сделал это.

Солдаты Цезаря, готовые схватить юнца, дружно уставились на своего командира, но он остановил их взмахом руки.

– Но я вовсе не хотел мириться с ней! – отозвался юноша, указывая на Клеопатру.

Та старалась сохранять достоинство, насколько это возможно для обнаженной молодой женщины, оказавшейся в одной комнате со множеством незнакомцев.

– Она – чудовище! – продолжал Птолемей. – Неужто она настроила тебя против нас?

– Ну, полно, не стоит так огорчаться, – произнес Цезарь. – Давайте соберемся сегодня попозже, после завтрака, и я обо всем сообщу тебе и твоим регентам.

Спокойный голос Цезаря заполнил собою комнату, развеяв гнев Птолемея, который как будто висел в воздухе. Но юноша-царь не успокоился.

– Что ты тут делаешь? – запинаясь, обратился он к Клеопатре.

– Так-то ты приветствуешь свою сестру, вернувшуюся в Александрию? – вопросила Клеопатра, стараясь подражать добродушному тону Цезаря. – Я не видела тебя почти два года, брат мой. Как ты вырос!

Птолемей не стал выше, но зато раздался вширь, напомнив девушке покойного отца, каким тот сделался в последние годы жизни.

Цезарь повернулся к юноше:

– Тебе известны условия, изложенные в завещании твоего отца. Вы с Клеопатрой должны править совместно. Ты не можешь оспаривать это. И тебе не стоило вынуждать ее бежать из страны.

– Вынуждать ее бежать? Да она удрала, словно воровка, и подняла против меня армию! – взорвался Птолемей.

«Смешно», – подумала Клеопатра. Нет, она даже пальцем не пошевельнет, чтобы укрепить позиции этого идиота в глазах римского диктатора, жителей Александрии или самих богов.

– Все это позади, и я требую, чтобы вы помирились. Все уже решено. Не следует затевать новый спор, когда удалось достичь гармонии. – Цезарь улыбнулся Арсиное. – Не этому ли нас учат философы, молодая госпожа? Брат прислушивается к тебе. Посоветуй ему вести себя рассудительно. Ты ведь не хочешь, чтобы он пострадал.

– Нет, диктатор. Не хочу.

Арсиноя сложила руки на своей пышной груди и смерила Клеопатру ледяным взглядом. Клеопатре показалось, что Арсиноя оценила ситуацию и пришла к каким-то своим непонятным выводам.

– Не пойти ли нам отсюда, брат?

Юноша скривился, взглянув на Клеопатру, но все же позволил увести себя. Царственная Арсиноя взяла младшего брата под локоть и вывела из комнаты, словно слепца. Никогда не быть Птолемею таким величественным, как эта юница!

Клеопатра облегченно выдохнула и опустилась на подушку. После двух лет изгнания так хорошо проснуться в собственной кровати – неважно, при каких обстоятельствах. Она не спала – не спала нормально – уже много месяцев. И даже минувшей ночью они с Цезарем бодрствовали почти до рассвета, ведя переговоры и занимаясь любовью. К счастью, в обоих этих делах Клеопатра была неутомима.

В первом она совершенствовалась много лет – и в правление отца, и в изгнании, где она была стеснена в средствах. Что же касается второго, то Клеопатра привыкла к мужчине вдвое младше Цезаря, так что страсть этого человека, столь сдержанного и столь обходительного, почти не затрагивала ее. Царица подумала об Архимеде – своем родиче, любовнике, товарище, который все еще пребывал в изгнании, о его глазах, темных и глубоких, словно Нил, о его сильных широких плечах, о том, как он впадал в неистовство, уже доставив удовольствие ей, и как он кричал, занимаясь любовью, словно возносил молитвы какой-то требовательной богине…

Клеопатре сделалось больно от своего предательства. Но что ей оставалось? Здесь находился Юлий Цезарь, бесспорный властелин мира, который дал ей возможность, ничего не страшась, вернуться в свои покои и жить здесь, в Александрии, где в окна врывается шум и запах моря.

Сколько раз она задумывалась: ступит ли ее нога еще хоть раз на египетскую землю? А уж возможность спать в собственной постели, на пуховой перине, и вовсе казалась неисполнимой мечтой.

Ей пришлось выбирать, холодно и обдуманно, и она не ошиблась. «В вопросах государственных будь хладнокровна». Самый доверенный советник Клеопатры, Гефестион, которого она оставила в Синае, как и Архимеда, столько лет вдалбливал ей эти слова, что теперь она могла повторить их в любое время дня и ночи. Она не должна ни о чем сожалеть.

Сегодня утром Цезарь выглядел старше. От вина, которое они выпили ночью за время своей бесконечной беседы, вокруг глаз и рта Цезаря пролегли морщины, и коричневые пятнышки усыпали его кожу, словно крохотные грибы.

Архимед набросился бы на нее в тот самый миг, как только последний солдат покинул спальню, и Клеопатра ожидала того же и от Цезаря, ибо считала, что это естественная потребность всякого мужчины после пробуждения. Но Цезарь всего лишь зевнул, потянулся, попытался дотянуться до пальцев ног и застонал, когда ему это не удалось. Правда, Клеопатра не могла не признать, что, невзирая на немолодую кожу, он выглядел необычайно стройным и бодрым. На поджаром теле – ни единой унции жира.

Цезарь обладал узким римским носом и некрасивым, но утонченным и умным лицом, окаймленным редеющими темными волосами. Складки у рта и под нижней губой образовывали строгий треугольник. Уши у него были маленькие, а пальцы – длинные, как у истинного аристократа. Черты диктатора отличались пропорциональностью, а шея была гладкой, как у юноши, – кожа на ней еще не начала отвисать.

– Какая у тебя красивая длинная шея, – сказала ему Клеопатра.

– Как у Венеры, – небрежно отозвался Цезарь, и Клеопатра улыбнулась, вспомнив, что Цезарь утверждает, будто является прямым потомком этой богини. – У нас это семейное. А ты… – промолвил он, погладив Клеопатру по щеке. – Боги украшают лица юных утренней росой. Когда ты доживешь до моих лет, такого уже не будет.

Клеопатра улыбнулась в ответ, попутно оценивая в мыслях новый порядок вещей. Она больше не изгнанница, выжидающая подходящего момента, чтобы напасть на войско своего брата. Она снова царица Египта. Цезарь нанес сокрушительное поражение Помпею и римскому сенату, и это сделало его самым могущественным человеком в мире. И Цезарь теперь был ее благодетелем и любовником.

Однако Клеопатра не знала самого главного: захвачена ли ее страна на самом деле. Цезарь вел себя скорее как гость, старающийся устроиться с наибольшими удобствами, чем как вражеский главнокомандующий, вступивший в город под своими «орлами» и тут же завязавший схватку с александрийской армией. Клеопатре было все равно, какую именно версию Цезарь предпочтет для истории. Сама она полагала, что Цезарь вступил в ее город, намереваясь захватить его. Он наверняка думал, что это будет легко. Он только что разгромил Помпея и верил в свою непобедимость. Но Цезарь недооценил ненависть Александрии ко всему римскому и древнюю гордость греков и египтян, до сих пор кипевшую в крови здешних жителей. Они не склонились перед высокопоставленным римским полководцем.

И теперь Цезарю со своими людьми приходилось сидеть, запершись во дворце, – так бесило чернь само их присутствие. И все же Цезарь действовал не как пленник.

– Диктатор, я никак не пойму одного: воюешь ли ты с моим братом?

– Что? Ну конечно же нет. Я – друг египетской короны, как и все римляне. Я же говорил тебе: я прибыл в Александрию, разыскивая своего бывшего союзника и старого друга, Помпея, которого мне, к несчастью, пришлось разгромить в Греции. Я даже не хотел воевать с Помпеем, но, похоже, никто больше не может мириться с тем, что сейчас творится в Риме. Я прибыл сюда, чтобы заключить мир с Помпеем, вернуть ему здравый рассудок и увезти с собой обратно в Рим. Я хотел, чтобы он увидел: алчные сенаторы, подтолкнувшие его к войне со мной, действовали исключительно в собственных интересах, а вовсе не в моих и не в его. Но евнух твоего брата, Потиний, опередил меня. Он встретил меня и преподнес мне голову Помпея.

Цезарь отвернулся, как если бы пытался скрыть от Клеопатры свою печаль.

– Я могу воевать с Потинием, – продолжал он, словно прямо сейчас составлял для себя план действий. – Я могу воевать с армией твоего брата – но не с твоим братом. Посмотрим, что готовит нам грядущий день.

«Как может этот человек столь несерьезно относиться к войне? – поразилась Клеопатра. – Быть может, это потому, что там прошла вся его жизнь?» Он оставался одинаково спокойным и бесстрастным, даже когда дело касалось вещей, которые обычно вызывают самые сильные чувства: споров, торговли, денег, любви.

Тут в дверь постучали. Вошел один из людей Цезаря, нимало не смущаясь из-за того, что помешал утренней близости между своим командиром и царицей Египта. Интересно, часто ли солдатам Цезаря приходится заставать подобные сцены?

– Прости, что беспокою тебя, Цезарь, но этот мальчишка-царь сейчас толкает речь перед скопищем недовольных, собравшихся у ворот дворца. Он сорвал корону и швырнул ее в толпу. Он осыпает царицу оскорблениями. Он подстрекает чернь. Может, убрать его?

– Нет-нет, – утомленно произнес Цезарь. – Подождите. Я схожу за ним и верну его во дворец.

– Мы можем управиться с этим, – сказал солдат.

– Да, но мне следует самому разобраться с ним, – объяснил Цезарь. – Кроме того, я намерен обратиться к толпе с небольшой речью. Я скажу им, что их царица вернулась и что Цезарь обещает их стране мир.

– Пусть виноторговцы продают свой товар по сниженным ценам, – предложила Клеопатра, вспомнив, как ее отец прибегал к этой уловке, дабы утихомирить Александрию.

– Превосходная мысль! – согласился Цезарь.

– Как прикажешь, – отозвался солдат.

Он вежливо поклонился Клеопатре, не глядя, впрочем, ей в глаза, и вышел.

– От моего брата всегда были одни неприятности, – молвила Клеопатра, приподнявшись на локте.

– Могу себе представить, – отозвался Цезарь. – Не беспокойся. Ему придется понять все.

– Диктатор!

– Можешь называть меня просто Цезарем, моя очаровательная царица. А я буду звать тебя Клеопатрой.

– Цезарь. Будь осторожен.

– Не беспокойся за меня, – сказал Цезарь, отмахиваясь от ее тревог. – Не стоит. Никто не пострадает. Во всяком случае, пока.

Каким образом в одном и том же теле могут соседствовать такое коварство и такая глупость, Клеопатра попросту не понимала. Но именно так обстояло дело с ее давним неприятелем, евнухом Потинием. Он натирал морщинистую кожу свинцовыми белилами, чтобы казаться молодым и красивым. Но не преуспел ни в том ни в другом, и теперь его маленькие темные глазки, густо накрашенные сурьмой, сердито сверлили молодую царицу. Но Клеопатра и не думала съеживаться под злобным взглядом евнуха. Этот человек изгнал царицу из ее собственного дворца в убийственную жару Среднего Египта и Синая, превратил ее братьев и сестру в своих рабов. Потиний оказался достаточно умен, чтобы выставить из Александрии Клеопатру, – и все же невероятно глуп. Он не понял главного: лишив дочь Птолемея Авлета безопасности, в которой протекала вся ее предыдущая жизнь, он заставил Клеопатру измерить глубину своей решимости. Именно Потиний позволил ей познать свою силу. От него бежала сообразительная девчонка, любительница приключений, а вернулась непреклонная, решительная женщина.

И вот теперь этот дурак воображает, будто может бросить вызов не только царице Египта, но еще и Юлию Цезарю!

– Царь не желает быть пленником в собственном царстве, – заявил Потиний Цезарю. – Это неприлично и не нужно.

Насупленный царь-юнец восседал в своем кресле рядом с Арсиноей, предоставив регенту говорить за него. Арсиноя, поднаторевшая в искусстве владеть собой, не выказывала никаких эмоций по поводу происходящего.

Несколькими днями раньше Цезарь со своими людьми деликатно увел юношу от толпы, собравшейся перед дворцом. Тогда Птолемей, не помня себя от раздражения, швырнул корону подданным, обозвал Клеопатру предательницей, собирающейся продать свой народ Риму, а Цезаря – диктатором, намеревающимся убить царя и сделать Клеопатру единственной правительницей Египта. Цезарь приказал своим солдатам не причинять мальчишке вреда; он знал, что Птолемей говорит с чужих слов. Это Потиний умело подстрекает юношу и направляет его чувства в нужное русло.

– Дорогой друг, разве скажешь в этих странных обстоятельствах, кто здесь пленник? – проговорил Цезарь. – На взгляд некоторых, Цезарь – пленник жителей Александрии.

Клеопатра уже начала привыкать к манере Цезаря говорить о себе в третьем лице, но все же это до сих пор резало ей слух.

– Потому что если Цезарь выйдет на улицу, на него тут же набросится эта самая толпа, которую ты, похоже, не в состоянии обуздать. А Цезарь не желает воевать с вашей чернью.

– Я уверен: если великий Цезарь пожелает покинуть Александрию, толпа станет куда уступчивее, – сказал евнух.

Клеопатра невольно задумалась: интересно, как долго еще Цезарь будет терпеть этого дурака?

– О! Но Цезарь пока что не желает покидать Александрию, – любезно отозвался диктатор. – И не только потому, что его дела здесь не завершены. Цезарь – пленник северного ветра, неблагоприятного для плавания. Так что, как ты можешь видеть, Цезарь – истинный пленник на ваших берегах. Но ты, друг мой, ты тоже пленник, хотя, возможно, предпочитаешь не признавать этого. И все же если ты высунешься за дворцовые ворота, мои солдаты тут же просветят тебя в этом вопросе. И царица – тоже пленница, разве нет? Все мы – пленники и, полагаю, в основном сами же в этом и виноваты.

– Вернувшись в Египет, царица нарушила царский указ, – упрямо проговорил Потиний. – Она должна понести наказание.

– Царица – сама правительница, в то время как ты – всего лишь назначенное лицо. Не забывай об этом.

Цезарь продолжал держаться чрезвычайно любезно, но Клеопатра заметила: чем жизнерадостнее звучал его голос, тем более грозным становился он сам.

– Воля Рима такова: царица Клеопатра и ее брат, царь Птолемей Старший, будут править совместно. Я – их покровитель и советник. И в доказательство своей доброй воли я возвращаю Египту остров Кипр. Царевна Арсиноя и царевич Птолемей Младший станут его правителями. Как только установится благоприятный ветер, они отбудут на Кипр вместе с назначенным мною регентским советом.

Клеопатра и Цезарь договорились об этом накануне ночью. Клеопатра знала, что никогда не сможет чувствовать себя в безопасности, пока Арсиноя находится в Египте. Традиции династии не допускали, чтобы у власти одновременно находились две женщины, и избавиться от одной из сестер можно было лишь при помощи убийства. В крайнем случае – изгнания. Клеопатра объяснила Цезарю, что ради покоя в стране Арсиною следует удалить. Она рассказала ему, как их сестра Береника, наставница Арсинои, взбунтовала армию против собственного отца, за что и была казнена. Арсиноя же выросла под крылышком у Береники. Неужто римлянин станет дожидаться, пока эта девчонка что-нибудь не предпримет? А это неизбежно. Не в характере Арсинои спокойно сидеть и смотреть, как Клеопатра и Птолемей Старший правят Египтом.

– Если я умру, Арсиноя выйдет замуж за нашего брата и станет царицей. Ей нужно быть сущей дурой, чтобы не попытаться убить меня. А кроме того, – сообщила своему любовнику Клеопатра, – Арсиноя и Птолемей с самого детства спят вместе.

– Любопытно, – отозвался Цезарь. – Но мы ведь не можем допустить, чтобы ты умерла.

Затем Цезарь припомнил, как однажды сослал сенатора Катона на Кипр, чтобы избавиться от него. Так что он прекрасно может проделать то же самое с Арсиноей и ее младшим братом, одиннадцатилетним Птолемеем. Вскоре этот малец, несомненно, станет таким же докучливым, как и нынешний царь.

– И мы придадим этой ссылке вполне благообразный вид, – добавил Цезарь. – Жест доброй воли и дружбы между новым диктатором Рима и египетской монархией.

– Быть может, этот жест станет первым из многих, – отозвалась Клеопатра, а потом подошла к Цезарю, увлекла его в кресло и соблазнила заняться любовью в этом положении.

Потиний, должно быть, представлял, что происходит между Цезарем и Клеопатрой, когда за ними закрываются двери. И тем не менее он упорно отказывался понимать, какое последствие имеют их отношения для его судьбы. Отец учил Клеопатру распознавать тех, кому благоволят боги, и вступать с ними в союз – не из личных интересов, а в знак признания верховенства божественного начала. Боги находились на стороне Цезаря. Сомнений быть не могло. А Цезарь теперь перешел на сторону Клеопатры. Последнее действие в этом уравнении очевидно для любого мыслящего человека, особенно если он изучал логику и математику. Но Потиний и родичи Клеопатры предпочли игнорировать этот факт; они не сделали ни единого шага ей навстречу.

– Ты не должен отсылать Арсиною! – воскликнул Птолемей. – Она – моя сестра и самый доверенный советник, хоть и не занимает никакой официальной должности.

Клеопатра впервые поняла, что Птолемея могут связывать с Арсиноей не только родственные узы или постель. Юный царь боялся, и не без оснований, что без Арсинои вообще перестанет являться помехой для Потиния, все увереннее забирающего Египет в свои жирные руки. Арсиноя же, со своей стороны, похоже, прекрасно это осознавала и пользовалась этим, чтобы хоть как-то компенсировать свое невыгодное положение в семейной иерархии.

– Дражайший брат, – произнесла Арсиноя, – если мой долг перед страной требует отправиться на Кипр, значит, я должна ехать. Но душою я навечно пребуду с тобой.

Птолемей дернулся было, желая что-то сказать, но Арсиноя взяла его за руку и заставила умолкнуть.

– Сейчас не время обсуждать это. Это наше личное дело, и нам не следует отнимать время у диктатора нашими семейными делами.

«До чего же ловкая девчонка!» – подумала Клеопатра. Береника бросила бы вызов Цезарю открыто, не задумываясь о цене, которую придется заплатить. Хвала богам, что Цезарь согласился удалить Арсиною из царства Клеопатры! И хвала богам, что старшей дочерью оказалась Береника, а не Арсиноя! Евнух Мелеагр, сделавший ставку на Беренику, был гениальным сообщником. Ныне он мертв – покончил с собою, когда его махинации потерпели крах. Но при мысли о том, что Арсиноя и Мелеагр могли бы объединить усилия, Клеопатру бросило в дрожь. Вместе они сделались бы сокрушительной силой. А нынешний регент Арсинои изрядно уступал ей в умении скрывать свои намерения.

– О великий Цезарь, боюсь, что твои старания помирить царскую семью приведут к противоположному результату, – сказал Потиний; в голосе его звучало поддельное беспокойство. – Я боюсь, что ты не понимаешь, как крепки кровные узы, запечатленные в жилах этой семьи. Неужто ты не видишь, что угрожаешь благополучию царя? Я, как его регент, просто обязан возразить.

– Цезарь примет твои возражения к сведению. Но это дела не меняет. Царевна и младший царевич отплывут сразу же, как только установится благоприятный ветер. Теперь поговорим об армии.

– Какой еще армии? – спросил евнух.

Клеопатра решила было, что сейчас Цезарь просто возьмет этого кретина за горло и навсегда избавит прочих от его присутствия. Но Цезарь оставался терпелив. Наверное, усиленно развивал в себе свое знаменитое милосердие, которым так гордился.

– Об армии, которая стоит в Пелузии и которой командует Ахилл. О той самой армии, которую ты собрался обратить против царицы. Я отправил Ахиллу послание, написанное при содействии царя, и потребовал, чтобы его войска были расформированы. В ответ Ахилл убил моего посланца. Так что теперь Ахиллу напишешь ты и скажешь, что, если он не выведет свое войско за городские стены, я призову сюда все римские легионы из наших восточных провинций. Тебе все ясно?

– Вполне, о великий Цезарь, – ответил Потиний.

На лице его отразился такой ужас, словно с евнухом внезапно приключился острый приступ дизентерии.

– Царь, царевна Арсиноя и ты сам – вы не выйдете из дворца до тех пор, пока не станет точно известно, что армия распущена.

– Я понимаю, – сказал евнух.

– Они превосходят нас числом, но это ненадолго. И позволю себе напомнить, что в битве при Фарсале у Помпея Великого было впятеро больше людей, чем у нас. Так что не советую тебе так уповать на ваше численное превосходство. Я не шучу с тобой. Рим не потерпит неповиновения.

Потиний кивнул. Арсиноя же в течение всего этого разговора держала брата за руку и, как подозревала Клеопатра, стискивала пальцы крепче всякий раз, когда мальчишка пытался заговорить. Что она затевает? И как намеревается осуществить свои планы? Ясно одно: ни одна женщина из рода Птолемеев не станет сидеть сложа руки и ждать, пока какой-то мужчина определяет ее судьбу, будь он чужак ей или родственник.

Тщеславие Юлия Цезаря спасло им жизнь.

Хотя волос у него оставалось не много, он часто наведывался к цирюльнику. И предпочитал хорошего греческого цирюльника всем прочим – во всяком случае, так он заявлял. Ему нравилось, как этот цирюльник распаривает лицо, прежде чем соскоблить щетину бритвой.

И еще нравилось, что он позволяет волосам отрастать там, где они погуще, и создает с их помощью видимость объемной шевелюры, маскируя залысины на лбу. Цезарь признался в этом Клеопатре, а та заявила, что Рим никогда не достигнет тех высот в создании красоты, какие присущи Элладе, ибо то, что римляне ценят в жизни, отнюдь не прекрасно.

– Не знаю, почему я терплю твои оскорбления, – сказал ей Цезарь. – Ты просто заносчивая девчонка.

– Возможно, потому, что знаешь: я права, – отозвалась она.

Они крепко прижались друг к другу после соития и уже начали было погружаться в сон. И тут-то и вспыхнул бой. Со стороны окна послышался звон мечей, и боевые кличи вырвали Клеопатру из полусна. Прежде чем она успела произнести хоть слово, Цезарь уже вскочил, оделся и велел ей не беспокоиться и не выходить из спальни. Клеопатра подумала об Ахилле, явившемся сюда во главе армии, об этом самодовольном смуглом военачальнике, некогда пытавшемся принудить ее вступить с ним в незаконную любовную связь в обмен на защиту от брата и его регентов. Что ж, она с удовольствием посмотрит, как Цезарь разгромит этого человека и швырнет его на колени!

К счастью, несколько дней назад, когда Цезарь сидел у своего цирюльника, тот наклонился над чашей с горячей водой и прошептал ему на ухо: «Диктатор, мне надо притвориться, будто я выстригаю волосы у тебя в ухе, чтобы удобно было шептать. Я должен тебе кое-что сообщить». И заинтригованный Цезарь согласился, хотя в глубине души был задет тем, что кто-то мог подумать, будто его совершенно незаметные волосинки, растущие в ушах, требуют удаления. Цирюльник открыл, что Потиний и еще один евнух, военачальник по имени Ганимед, послали Ахиллу приказ скрытно привести его двадцатитысячную армию в Александрию и атаковать Цезаря и его двухтысячный легион. До нападения на дворец осталось каких-нибудь несколько дней.

– И он замышляет убить тебя, господин. Точно так же, как убил того римского военачальника, Помпея.

– Почему ты говоришь мне об этом? – спросил Цезарь.

– Я старый человек, господин. Я повидал немало жирных и бесполезных Птолемеев и их евнухов-советников. Я был свидетелем того, как они приходили и уходили. И никакой разницы между ними не было. И я надеюсь, что, когда ты вышвырнешь всех их прочь, ты будешь добр к тем, кто помог тебе.

– Ты совершенно правильно и всесторонне оценил ситуацию, – произнес Цезарь.

Хотя новые сведения требовали немедленных действий, он не поддался первому порыву и ушел лишь после того, как цирюльник побрил и подстриг его. Цезарь рассказал Клеопатре новость.

Он сразу же отправил гонца к своим союзникам в Малую Азию, за подкреплениями, и предложил Антипатору, первому министру Гиркания, правителя Иудеи, прислать войска, сказав, что дает евреям последний шанс обелить себя – в недавней гражданской войне они поддержали Помпея.

Цезарь знал, что его люди смогут продержаться против превосходящих сил противника несколько недель – но не вечно. Он объяснил Клеопатре, что меньшая численность зачастую оказывается преимуществом, потому что противник, уверенный в собственных силах, расслабляется и начинает допускать ошибки. А потом со вздохом произнес: «Бедный Помпей…»

Кроме того, Цезарь приказал укрепить ограждения вокруг дворца и запретил кому бы то ни было входить во дворец или покидать его.

– Мы окажемся в осаде, – сказал он Клеопатре. – В надлежащий момент я сойдусь с Ахиллом в бою. Но до тех пор мы никуда не двинемся.

– Именно этого я и хочу, диктатор. Я хочу узнать тебя с другой стороны.

– Кстати, ты не желаешь попрощаться с Потинием?

– А куда он отправляется?

– Полагаю, в Аид.

– Что?

– Это римская традиция – избегать зловещих высказываний. Старое суеверие, однако же традиция важна. Скажем просто, что он еще жив, но это ненадолго.

Клеопатра приблизилась к окну своей спальни и встала рядом с Цезарем, наблюдая за тем, как египетский флот входит в порт, успешно блокируя уступающие ему в численности корабли Цезаря и лишая диктатора поддержки с моря.

– У тебя глаза помоложе – глянь-ка, сколько там судов? – попросил Цезарь. – Мне кажется – семьдесят два, в два с лишним раза больше, чем у нас.

Клеопатра подтвердила, что так оно и есть, и спросила, что он намерен делать.

– О, все уже сделано, – отозвался Цезарь. – Когда я окончательно усыплю их бдительность, я заставлю их принять бой. Египтяне – отличные мореходы, но они ничего не смыслят в ближнем сражении. Мы подманим их поближе и возьмем на абордаж. В таких условиях разгромить их будет нетрудно, не сомневайся.

– Ты очень уверен в себе, – сказала Клеопатра.

Она еще не слышала звуков схватки, но помнила, как ей было страшно в детстве, когда взбунтовавшаяся против ее отца толпа бесновалась под стенами дворца.

– Когда тебе благоволит Фортуна, можно обойтись и без уверенности, моя дорогая.

Клеопатра в точности не знала, когда ей все стало ясно. На самом деле она этого не подстраивала. Но когда Клеопатра поняла, что обеспечила собственную судьбу и судьбу своего народа, она порадовалась.

Цезарь – не Архимед, не друг ее детства, родич и подданный. Клеопатра вряд ли имела право указывать Юлию Цезарю, где ему сеять свое семя. Архимеду она могла заявить, что не намерена производить на свет ублюдка, и тот согласился бы, что это нехорошо – и для нее, и для Египта.

Архимед сам был незаконнорожденным и знал, как ненадежна участь таких детей. Царица обладала властью говорить Архимеду, что он может проникать в нее, как пожелает, но не смеет изливать в нее свое семя. И Архимед согласился с ее условием. Он приучил себя достигать вершины наслаждения и быстро выходить до начала семяизвержения. Он признался Клеопатре, что все мужчины это умеют, но не многие желают утруждать себя. «Но и любовью с царицами тоже занимаются не многие!» – парировала Клеопатра. И Архимед опять согласился.

Если Юлий Цезарь в свои пятьдесят два года не знает, откуда берутся дети, она, Клеопатра, не обязана просвещать его. У Цезаря имелся единственный ребенок, дочь Юлия; Клеопатра встречалась с ней, когда вместе с отцом была в Риме и навещала дом Помпея. Цезарь отдал Юлию за Помпея ради укрепления их союза. Но Юлия умерла, пытаясь родить Помпею сына. Клеопатра знала, что Цезарь тогда находился в Галлии и впоследствии очень сожалел, что не был в это время рядом с дочерью.

Клеопатра сказала Цезарю, что они с Юлией подружились, когда она вместе с отцом находилась в изгнании в Риме, и что покойная Юлия стала тогда чем-то вроде старшей подруги и наставницы для двенадцатилетней Клеопатры.

На самом деле Клеопатра считала Юлию глупой гусыней и избегала ее общества. Но Цезарь так приободрялся, слушая рассказы о том, как его дочь была счастлива с Помпеем – хотя тот был старше самого Цезаря! Кстати, супружеское счастье Юлии отнюдь не являлось выдумкой. Насколько могла судить Клеопатра, Помпей с Юлией почти никогда не размыкали рук.

Клеопатра пока что не стала заводить речи о новом наследнике. Она никогда еще не носила ребенка и не знала точных признаков беременности. Ей следовало бы как можно скорее послать за Хармионой. Хармиона тоже не бывала в тягости, но она точно знала, чего ожидать в подобных случаях и как определить, не понесла ли женщина.

Сейчас же рядом с Клеопатрой не оказалось никого, кому она могла бы довериться. Хотя месячные запоздали всего на несколько дней, тело царицы взволновалось – не так, как рассказывали об этом другие женщины, а так, словно какая-то странная энергия проявила себя и теперь сливалась с нею.

Однажды утром, после того как Цезарь покинул ее спальню, Клеопатру посетило видение.

Клеопатра привыкла вставать рано, встречаться со своими советниками, писать письма правителям других стран, пытаясь добыть себе армию, и торговаться с купцами, государственными и независимыми, чтобы прокормить своих придворных и солдат. Теперь же у нее совсем не осталось дел, и она приучилась валяться в постели, словно куртизанка. Царица оказалась пленницей в собственном дворце, а тем временем на улицах Александрии сражались римские и египетские солдаты.

Клеопатра охотно присоединилась бы к ним: в Синае она ездила верхом вместе с солдатами, вела их от привала к привалу, обращалась к ним с речами, дабы вдохновить их. Для женщины с таким характером было противоестественно оставаться в стороне от схватки, в которой решалась ее судьба. И все же когда Цезарь потребовал, чтобы Клеопатра не лезла в драку, она молча повиновалась – не потому, что ей хотелось подчиняться Цезарю, а потому, что Клеопатра заподозрила, что в ее теле сейчас сокрыт ключ к их будущему. Не к будущему Египта, или Рима, или Клеопатры, или Юлия Цезаря – к будущему всего мира. И только ради этой грандиозной цели она совладала со своим желанием поучаствовать в войне.

Клеопатра начала думать о зароненном в нее семени как о сыне и надеялась, что не ошибается. Дочь слишком все осложнит. Даже египтяне, охотно подчиняющиеся женщинам, никогда не признают дочь римского захватчика своей царицей. В Риме же такой ребенок будет считаться обычным ублюдком, рожденным от какой-то иноземной любовницы. Девочка даже не будет гражданкой Рима.

Но сын… Ради сына Юлия Цезаря можно будет заставить Рим изменить его традиции и законы. Даже если этот сын рожден не в браке. И невзирая на то, что Цезарь уже женат на этой женщине, Кальпурнии, о которой он никогда не говорил и на которой женился из соображений политической выгоды.

В Риме развод не просто признается – устроить его совершенно нетрудно. Впрочем, похоже, что римляне все равно заключают браки только ради политических союзов. Так разве эта римлянка с ее политическими связями может идти в сравнение с царицей Египта, происходящей от Александра Завоевателя? С царицей, которая владеет не только всеми сокровищами своих предков, но еще и страной, что служит дверью на Восток, в земли, которые Рим пытается подчинить на протяжении столетий?

Этот мальчик воплотит в себе союз Востока и Запада, Цезаря и Клеопатры, трехсотлетней империи Птолемеев и разрастающегося во всех направлениях Римского государства. В маленьком, хрупком теле младенца будет течь кровь Венеры – со стороны отца, и Диониса и Исиды – со стороны матери. Кровь Александра Великого и его матери, Олимпиады, которая носила змей в волосах и наводила ужас на мужчин. Кровь Филиппа Македонского, одного из величайших воинов эллинского мира. Кровь Птолемея Сотера, Птолемея Спасителя, первого фараона-македонянина, и кровь Юлия Цезаря, покорителя Галлии, Британии и Испании, диктатора Рима. И это далеко не все предки будущего ребенка. Их наследие соединится в этом крошечном существе, поддержит в пору возрастания, а затем проявится в его способности править миром в мире и гармонии.

Этот мальчик положит конец соперничеству греков и римлян, ибо в нем воплотится лучшее, что есть в обеих этих цивилизациях. Он станет первым из новой расы людей, героем, новым титаном. Народы, которыми правили его отец и мать, объединятся под общим правлением, которое выйдет за ограничения, свойственные республике или монархии.

Сын Цезаря и Клеопатры воплотит замыслы Александра, не успевшего увидеть наяву плоды своих мечтаний. И средоточием силы нового властителя станет Египет, страна, чья плодородная земля кормит половину мира, чья цивилизация достигла величия за тысячелетия до зарождения Рима и Эллады.

Клеопатра вспомнила сон, приснившийся ей давным-давно. Во сне она шла по лесу и наткнулась на Александра, который охотился на льва вместе со своими легендарными товарищами-гетайрами; среди них был и основатель династии Клеопатры, Птолемей, историк, советник и полководец великого царя. Птолемей подстрелил Клеопатру, но вместо того, чтобы убить ее, превратил в орла – символ династии Птолемеидов.

Дворцовые карги, толкуя этот сон, заявили, что Клеопатре, дескать, суждено стать царицей. Но это явно было лишь одно из значений сна. Теперь же она осознала его целиком. Александр избрал ее, свою духовную дочь, для воплощения собственной мечты.

Он покорил воинственных греков и превратил их в единый народ. Затем он прошел через Малую Азию и Персию – до странной, таинственной страны, именуемой Индией. И повсюду его встречали с радостью. Существовал ли в истории другой какой-нибудь человек или бог, которого радостно приветствовали бы завоеванные им люди? И все потому, что Александр не приносил завоеванным народам тяготы и лишения. Наоборот, он смягчал все невзгоды.

Он нес с собою мечту о гармонии и единстве, хотя для претворения в жизнь этой великой мечты использовал военную мощь. Не он ли любил всех людей и все религии мира? Не он ли подарил греческих богов всем народам и племенам? Но, впав в скорбь после смерти своего лучшего друга, Гефестиона, Александр позволил себе ослабеть от лихорадки и вина и умер по пути в Вавилон.

Теперь же, двести пятьдесят лет спустя, Клеопатра воплотит его честолюбивые замыслы. Как только ей удастся покинуть Александрию, она непременно навестит гробницу Александра и расскажет ему о своих замыслах.

Она видела, как старел и слабел ее отец, пытавшийся торговаться с Римом и утолять его аппетиты за счет египетских денег и богатств. Клеопатра же поклялась богине, что не пойдет по пути, приведшему отца в могилу. Ей не нужно насыщать Рим. Она даст жизнь новому племени римлян. И если у нее с Цезарем появится первый ребенок, то почему бы им не завести множество подобных детей, чтобы они правили всеми народами? Царица Египта молода и здорова, а Цезарь, невзирая на свой возраст и участие в боях, по-прежнему каждый вечер возвращался во дворец и занимался любовью с Клеопатрой.

Клеопатра положила руку на живот. Он был не больше, чем месяц назад, но теперь она чувствовала в себе шевеление новой энергии. Когда Клеопатра провела по гладкой коже, то почувствовала покалывание в кончиках пальцев. Мышцы живота были такими твердыми, что Клеопатра забеспокоилась: не слишком ли жестко ее чрево, чтобы стать пристанищем хрупкому младенцу? Раздастся ли оно, когда ребенок внутри ее начнет расти? Нужно будет втирать в кожу мази и осторожно растягивать мышцы, чтобы они смогли дать место ребенку, новому императору.

Клеопатра улеглась обратно в кровать, решив провести день за закрытыми дверями. Пожалуй, следует беречься от падения с лошади в пылу битвы и от ножа убийцы, подосланного каким-нибудь из ее братьев. Вот самое меньшее, что она может сделать для будущего всего мира, ныне уютно устроившегося в ее чреве.

Арсиное не хватало роста, вот в чем беда. Береника была высокой, как мужчина. И у нее не было таких чертовски больших грудей, которые, конечно, хороши, когда нужно привлечь внимание мужчин, но зато мешают стрелять. И все-таки в тот момент, когда Арсиноя натянула тетиву и та врезалась в кожу перчатки и в пальцы, во всем мире для нее не осталось ничего, кроме мишени. В этот миг Арсиноя не была человеком; она превратилась в равнобедренный треугольник – лук, стрела и царевна, – и стрела устремилась в бесконечность. Но бесконечность вскоре оборвалась из-за вставшей на пути черной мишени.

Арсиноя отпустила тетиву, немного подавшись вперед, и без труда поразила мишень. Все было бы еще проще, если бы ей не приходилось держать лук в шести дюймах от груди, уменьшая тем самым силу натяжения. Но тетива уже столько раз попадала ей по правой груди, оставляя синяки, что Арсиное лишний раз не хотелось испытывать это ощущение. В конце концов, важно не то, как она стреляет, а как она попадает.

Ганимед вручил ей очередную стрелу. Для евнуха он был довольно строен – возможно, потому, что с раннего детства получил воинскую подготовку и до сих пор продолжал регулярно посещать гимнасий и упражняться в фехтовании. Ганимед был молод – лет тридцати; его длинные волосы вились, как у греческих юношей давних времен, которых обессмертили их любовники, запечатлев в статуях. Борода у него не росла. Достаточно красивый, чтобы называться женоподобным. Но если бы кто-то предположил, что характер Ганимеда соответствует внешности, он бы жестоко ошибся.

Арсиноя находила Ганимеда куда более привлекательным, чем ее пухлый коротышка брат. Каждую ночь это кошмарное существо, копия их покойного отца, приходило к ней в комнату, и Арсиноя задирала ночную рубашку и позволяла ему сосать ее грудь и тереться о нее до тех пор, пока он не изливал свое мерзкое семя ей на бедра. Затем он засыпал, а Арсиноя вытирала ноги и просила богов, чтобы те убили его, а потом, бормоча молитвы, обращенные к демонам преисподней, погружалась в неглубокий, чуткий сон.

Но Птолемей был царем, и если бы он вдруг умер внезапной и необъяснимой смертью, возможно, младший их брат оказался бы ничуть не лучше. И Арсиноя мечтала о том, чтобы Птолемей Младший подольше оставался в детской; ей только не хватало, чтобы еще один брат принялся облизывать ей соски и тыкаться в бедра. Она не могла от них избавиться – во всяком случае, пока.

Береника убила бы старшего Птолемея во сне или кастрировала его, а потом уже разбиралась бы с последствиями, но Беренику казнили – как раз из-за ее склонности к подобным импульсивным поступкам.

По крайней мере, хотя бы Потиний мертв. И если Арсиноя решит, что не может больше терпеть ночные визиты брата или его дурацкие вспышки активности, когда он воображал, будто правит народом, сестре легче будет избавиться от Птолемея. А пока что царь-юнец так негодовал из-за казни Потиния, что то и дело разражался гневными речами. И хотя он стал чуть меньше домогаться Арсинои и требовать, чтобы она играла с его пенисом, зато теперь вынуждал сестру денно и нощно выслушивать его тирады.

Наибольшую проблему представляла Клеопатра. Но, улегшись в постель с этим старым римским полководцем, о чем она, возможно, мечтала с детства, старшая сестра сильно навредила себе. Можно сказать, совершила политическое самоубийство. А значит, на пути к власти у Арсинои стало одним препятствием меньше. Несомненно, чернь выволочет Клеопатру из дворца и растерзает в клочья.

Клеопатра с самого детства любила все римское. Как и их отец. Когда она вместе с ныне покойным царем отправилась в Рим – подкупать этих чудищ, чтобы вернуться с их помощью на трон, Арсиноя с Береникой делали кукол с их лицами и стреляли в них из луков, пока не начинало казаться, будто здесь прошло парфянское войско и опустошило свои колчаны. А потом царевны падали в траву и хохотали до колик в животе. Береника дожидалась, пока Арсиноя не начинала задыхаться от смеха, и тогда осыпала ее поцелуями или ласкала те ее тайные, чудесные места, которые этот идиот, их брат, не способен отыскать. И Арсиноя лежала, погрузившись в грезы, пока Беренике не наскучивали ласки и она не уходила к своим взрослым женщинам.

Арсиное отчаянно не хватало Береники, хотя теперь она была бы не против заняться этим с мужчиной. Не с кем-то отвратительным, как ее брат, или евнух Потиний, или этот старик Цезарь. С кем-нибудь из молодых солдат, охраняющих царское семейство, мужчин с сильными, поджарыми телами и красивыми глазами. Но сейчас у Арсинои не было такой возможности. С нее не спускали глаз ни днем ни ночью.

И даже в будущем, когда она в конце концов сбежит отсюда и возглавит свою армию, от нее будут ожидать, что она останется целомудренной до тех пор, пока не изберет себе мужа. Это необходимо для спасения монархии – если, конечно, она не решит тоже продать себя какому-нибудь отвратительному римлянину с волчьими зубами.

Она с презрением отвергла заигрывания этой змеи, военачальника Ахилла, невзирая на его несравненную красоту. Когда он подкатился к Арсиное и предложил постельный союз в обмен на свое покровительство, в ней вспыхнул дух Береники и Арсиноя дала ему пощечину. «Ну, тогда я предоставлю тебя прелестям твоего брата», – сказал Ахилл. И Арсиноя поняла: если она не опередит его, Ахилл заставит ее заплатить за эту пощечину. Потому она замыслила план.

Она найдет себе следующего царя – не одного из своих братьев и не какого-нибудь солдафона вроде Ахилла, а прекрасного эллинского царевича вроде того же Селевка, красавца, в котором смешалась греческая и сирийская кровь, которого избрала Береника и который погиб, сражаясь против римлян. И этот неведомый принц и Арсиноя вместе – в память о Беренике и всем том, к чему она стремилась, – уничтожат отвратительный обычай заключать браки между братьями и сестрами, из-за которого над царями Египта и так уже насмехается весь мир.

Клеопатра только воображает, будто идет своим путем и вершит то, чего желает. Клеопатра не более чем римская подстилка, и если сама она этого не понимает, значит, ей недостает реалистического взгляда на вещи. Она, Арсиноя, будет действовать иначе.

Арсиноя наложила новую стрелу на тетиву и натянула лук изо всех сил, так что даже рука задрожала. Евнух подошел сзади и положил руку поверх ее руки, словно помогал прицелиться. Он перехватил тетиву, и Арсиноя расслабилась, а потом напряглась снова, потому что ее обнимал красивый мужчина – пусть даже он и евнух. Ганимед прошептал:

– Форма римского мальчишки-трубача будет лежать в сундуке у тебя в комнате. В полночь надень ее и будь готова уходить.

У Арсинои снова задрожала рука.

– Ты не будешь одна, – добавил Ганимед.

Арсиноя почувствовала, как он оттянул ее руку назад, сильно, до боли.

– Отпускай! – скомандовал он, и они оба в одно мгновение отпустили тетиву и поразили цель.

Клеопатра наблюдала, как работают крохотные челюсти паука, перемалывая лапку какого-то мертвого насекомого. Она не могла разобрать, что это за насекомое, настолько измятым было то, что от него осталось. Клеопатра никогда еще не наблюдала за пауками с такого близкого расстояния и теперь обнаружила, что непрекращающееся размеренное движение паучьих жвал гипнотизирует ее. Она радовалась тому, что у нее такое острое зрение. Паук восседал на своих длинных ногах, словно на насесте, и примостил свое круглое тельце так, чтобы удобно было трапезничать. «Он не знает нетерпения», – подумала Клеопатра, восхищаясь тем, как паук расправляется с добычей, не выказывая ни малейших признаков обескураженности или утомления.

Цезарь сидел, вытянув и скрестив длинные ноги. Птолемей Старший устроился напротив римлянина, комкая в руках полу льняного одеяния. Клеопатра завершала треугольник, заняв позицию сбоку от обоих мужчин. Она продолжала наблюдать за пауком, примостившимся в уголке кресла ее брата и продолжавшим пожирать свою жертву; царь-юнец и понятия не имел о героических усилиях, предпринимающихся в каком-нибудь дюйме от его руки.

Война – а теперь они и вправду находились в состоянии войны, хотя до сих пор еще было не вполне ясно, с кем и против кого, – шла уже несколько недель. Цезарь терпеливо ожидал прибытия подкреплений. Он был уверен, что надежды его оправдаются, невзирая на сообщения, поступавшие из некоторых восточных царств, фактически подвластных Риму. Оттуда сообщали, что не смогут прислать много войск, поскольку парфяне продолжают нападать на Сирию. Наибольшие их надежды на помощь были связаны с Антипатором Иудейским.

– У Помпея возникали большие сложности с еврейскими воинами, – сказал Цезарь сегодня утром. – Они сопротивлялись и доводили его до бешенства. Он отплатил им, вынудив их сражаться в минувшей войне на его стороне, против меня. Я уверен, что на сей раз они меня не подведут. В конце концов, им нужно загладить свою вину.

– Неужто они принадлежат к тому же самому народу, что и евреи, обитающие в Александрии, с которыми мы много сотен лет мирно живем бок о бок? – проговорила Клеопатра, сама удивившись своему игривому тону. – Здесь почти треть населения – евреи. Возможно, мы умеем обнимать лучше римлян. И, думается мне, мы кое-чего достигли и без мудрости этого твоего Посидония.

Цезарь не стал спорить с Клеопатрой. Он больше с ней не спорил. Клеопатре не удавалось втянуть его в беседу в греческом стиле. Цезарь обращался с ней словно с развитым не по годам обожаемым ребенком, и ее сарказм только забавлял его. «Это единственный способ уменьшить мою власть над ним», – подумала Клеопатра. Она знала: несмотря на то что Цезарь не выказывал в постели обычной для мужчин свирепости, он получал огромное удовольствие, каждую ночь приходя к ней и занимаясь любовью. И потом они, утомленные ласками, подолгу разговаривали, пока не засыпали, нагие: Клеопатра – на спине, Цезарь – свернувшись вокруг нее. Его дыхание касалось ее затылка, словно легкий ветерок.

У них имелась возможность проводить вместе много времени. Ахилл придерживался прежней стратегии и лишь укреплял осаду дворцового квартала, нападая на солдат Цезаря, если те осмеливались выйти за баррикады. Он непременно прикажет атаковать дворец – это лишь вопрос времени. Цезарь знал, почему тот медлит. Во дворце в заложниках находится царь. Это единственное, что удерживает Ахилла от штурма.

Однако же в том обстоятельстве, что войска царя сражаются против Цезаря, в то время как Цезарь одновременно и относится к царю по-дружески, и держит его в плену, заключалось некоторое неудобство. Впрочем, Цезарь не допускал, чтобы молодой царь почувствовал себя заложником в полной мере. Римлянин подолгу гулял с юношей по дворцовым садам, интересовался его мнением по различным вопросам и твердил, что только вместе они смогут разрешить этот ужасный кризис. Когда Птолемей настолько расхрабрился, что спросил о взаимоотношениях Цезаря с его сестрой, Цезарь просто посмотрел на него и спросил в ответ: «Разве ты не мужчина?»

Римский полководец объявил юнцу, что является покровителем и защитником всех детей покойного царя Птолемея Авлета – всех без исключения. И до тех пор, пока между наследниками не установятся гармоничные отношения – а также между всеми Птолемеями и их подданными, – он, Цезарь, не сможет спокойно спать по ночам. Он глубоко сожалеет о том, что ему пришлось казнить Потиния, но евнух причинял вред им всем, твердя, будто Цезарь – вовсе не друг Египту, будто он, Цезарь, намеревается сделать Клеопатру единственной правительницей, будто он, Цезарь, собирается присоединить Египет к Римской империи и задушить здешних жителей непомерными налогами.

Птолемей нехотя признал правомерность действий Цезаря и почти прекратил испытывать терпение своей сестры бесконечными стенаниями.

С другой стороны, Цезарь ясно дал понять Клеопатре, что ей следует помириться с братом. Клеопатра не знала: то ли он действительно этого желает, то ли у него имеется какой-то более глобальный план, который он откроет ей в свое время.

Она предполагала, что их с Цезарем постельные отношения не повлияют на его политику. Некогда она думала иначе, но теперь ей приходилось сидеть в одной комнате с занудой братом и притворяться, будто она ждет не дождется, когда они двое смогут править как царь и царица, брат и сестра, муж и жена. У диктатора Рима имелись свои планы, не связанные с ней.

Клеопатра не верила, что Цезарь пойдет на какие-то уступки по отношению к ней. Разве что ее честолюбивые устремления каким-то образом совпадут с его собственными. Она никак не могла понять, то ли Цезарь добивается каких-то собственных политических выгод, притворяясь другом царя, то ли он просто намерен поразвлечься с Клеопатрой до тех пор, пока война не закончится и он не сможет вернуться к более важным делам: завоеванию всего мира во имя Рима.

Неужели он действительно оставит ее в Египте одну, наедине с братом? Разве Цезарь не понимает, что, как только его корабли покинут порт, Птолемей тут же подошлет к Клеопатре убийцу и сделает царицей Арсиною? А если Цезарь знает правду, но закрывает на нее глаза, изменит ли он свое мнение, узнав тайну Клеопатры?

Их молчание нарушил Авл Гиртий. Стройный мужчина с мягким голосом, любитель литературы и хорошей еды, Авл был одним из тех людей Цезаря, общество которых доставляло Клеопатре удовольствие. Она не раз извинялась перед Авлом за то, что до окончания войны не может в изобилии предоставить ему все то, что он так ценит, и обещала, что сразу же после победы они вознаградят себя пирами и прогулкой по Великой библиотеке. Клеопатра велела поварам готовить настолько хорошо, насколько позволяют условия осады, и, похоже, их искусство произвело на римлян должное впечатление. И все же эти трапезы и близко не могли сравниться с теми, которыми они смогут насладиться, когда осада будет снята и во дворец вновь в изобилии потекут свежие продукты.

Гиртий церемонно поклонился царственной чете и вручил Цезарю какое-то письмо.

– Донесение от нашего человека из вражеского стана. Для безопасности и достоверности запечатано.

Цезарь протянул руку – Гиртий тут же вложил ему в руку нож – и срезал печать. Диктатор развернул письмо, быстро прочитал его, а затем просмотрел еще раз, медленнее. Лицо его осталось неподвижным. Когда он в конце концов взглянул на Клеопатру, она сумела приметить лишь слегка приподнятую бровь – единственный известный ей способ, которым Цезарь выражал удивление.

– Приготовься к неожиданности, – сказал Цезарь юному царю.

Тот еще крепче вцепился в скомканный подол, словно прачка за стиркой.

Клеопатра ждала. Цезарь – тоже. Видимо, он давал юнцу время взять себя в руки.

– Вчера вечером царевна Арсиноя бежала из дворца, переодевшись мальчиком-римлянином. Она направилась прямиком к Ахиллу.

Царь-юнец вскочил на ноги; подол его одеяния остался измятым. Птолемей воззрился на Клеопатру так, будто проглотил паутину, и Клеопатра, невзирая на полученные новости, едва не ухмыльнулась при виде его по-детски неряшливого вида. Цезарь же просто смотрел на царя, ожидая объяснений.

– Я не знал! – запротестовал Птолемей. – Клянусь! Клянусь! Она ничего мне не сказала!

– Это серьезный удар по миру между нами, – спокойно произнес Цезарь. – Я-то полагал, что ты держишь членов своего семейства под контролем.

– Но я ведь не знал! – вскричал царь. – Она и меня одурачила!

Птолемей казался глубоко уязвленным; губы его искривились, а пухлые щеки задрожали – в точности как у отца, когда тот бывал расстроен.

– Несомненно, ты должен знать, что это никак не отразится на сложившихся между нами доверительных отношениях, – продолжал Цезарь.

Если бы Клеопатру спросили, она бы сказала, что Цезарь всерьез опечален этими вестями. Он держался очень убедительно. И тем не менее Клеопатра не верила, что он удивлен или огорчен.

– Но это еще не все, – добавил Цезарь.

– Что же еще она могла сделать со мной? – пробормотал юнец с жалким видом.

– О, многое. Боюсь, твое неумение контролировать ситуацию привело к целому ряду плачевных событий.

– Это все Потиний! Это его проклятие достало нас из могилы! – застенал Птолемей. – Лучше бы ты оставил его в живых!

– Каковы же остальные новости, диктатор? – спросила Клеопатра, оборвав представление, которое вознамерился закатить ее брат.

– Она убила военачальника Ахилла и поставила во главе египетской армии какого-то евнуха по имени Ганимед.

– Она не имела права это делать! – завопил царь. – Она не царь!

Клеопатра подавила едва не вырвавшееся у нее замечание. Цезарь быстро отозвался:

– Нет, она не царь. Но ей удалось собрать значительное количество глав влиятельных городских семейств, и те провозгласили ее царицей.

Клеопатра застыла. Она всегда знала, что такой день настанет, но ей никогда и в голову не приходило, что это случится так скоро. Жители Александрии относились к ее брату как к беспомощному ребенку, марионетке, подвластной любому придворному, способному что-либо нашептать ему на ухо, а к ней самой – как к изменнице, осмелившейся на сговор с римлянами. Они презирали ее отца за заискивание перед Римом. Они попросту не понимали, что время прославленного царства Птолемеев миновало и что Рим – хищный зверь, который не то растерзает их, не то оставит невредимыми; но последнее возможно лишь в том случае, если они докажут свою пользу.

Клеопатра и ее отец примирились с реальностью, в то время как ее братья, сестра и александрийская чернь предпочитали жить своими фантазиями. Они до сих пор воображают, что, если они соберут силы и выкажут открытое неповиновение Риму, римляне оставят их в покое. Во всех прочих частях света этот номер не прошел, и Клеопатра всегда знала, что Рим никогда, ни при каких обстоятельствах не откажется от своего интереса к Египту – самому крупному производителю зерновых, единственным вратам, ведущим к вожделенным странам Востока.

Впрочем, Клеопатра не собиралась играть перед Римом роль просительницы; у нее имелся более остроумный план, чем участие в какой-то бесславной войне, которую она с неизбежностью проиграет. Ее сражение будет происходить на более высоком уровне.

Но вот теперь и Арсиноя вступила в ряды погрязших в самообмане Птолемеев, исполненных решимости восстановить величие и славу былого. «Прекрасно!» – чуть не вырвалось у Клеопатры. Когда к римлянам прибудут подкрепления, они просто убьют ее.

Птолемей умоляюще уставился на Цезаря.

– Что же мне теперь делать?

– Мой юный друг, ты должен восстановить контроль над ситуацией. Царица не имеет никакого влияния на свою сестру. – Цезарь, извиняясь, взглянул на Клеопатру. – А потому именно тебе следует отправиться на переговоры с ней и с этим Ганимедом.

– А вдруг она выступит против меня?

– Ты думаешь, она на это способна?

Царь выдохнул и покачал головой:

– Нет. Она обманула меня, но я не верю, чтобы она обратила оружие против меня. Просто она попала под влияние Ганимеда, только и всего. Или, быть может, она хочет собрать силы и вырвать меня отсюда.

Цезарь смерил юнца тяжелым взглядом.

– Так вот что вы с ней задумали?

– Нет-нет, я ведь уже сказал! Я понятия не имел об этой затее!

– Но ты когда-либо говорил ей, что тебе хотелось бы, чтобы кто-нибудь восстал против Цезаря и освободил тебя из осажденного дворца? Может, ты непреднамеренно поощрял ее? Может, ты намекал несчастной девушке, что это ее обязанность – освободить тебя от меня? Я слыхал, ты назвал ее «самым доверенным своим советником». Если окажется, что в то самое время, когда мы с тобой говорили о мире, ты втайне злоумышлял против меня вместе со своей сестрой, я буду очень недоволен.

Птолемей указал Цезарю на Клеопатру:

– Это все она, ведь верно? Мы с тобой пребывали в полном согласии, пока Клеопатра не пробралась обратно во дворец. Это она настроила тебя против меня. Возможно, она и Арсиною на это подбила.

– Я не имею ни малейшего влияния на мою сестру.

Голос Клеопатры был холоден, словно лед. Почему этот идиот не в состоянии понять, что его предали?

– Ты бы поостерегся! – сказал Птолемей Цезарю. – Она собирается убить тебя во сне!

– Ты не в себе, царь Птолемей, – ровным тоном произнес Цезарь. – Тебя обманула одна сестра, а подозреваешь ты другую. Разве это Клеопатра стоит сейчас во главе угрожающей нам армии? Нет, она сидит здесь и вместе с нами трудится ради общих целей. Ты же сводишь на нет все мои усилия, которые я затратил, восстанавливая мир между тобою и царицей. Тебе и вправду следует взять себя в руки.

Клеопатра чуть было не спросила брата: неужто он не понимает, что у Арсинои имеются собственные цели и устремления? Но она чувствовала: все, что она сейчас скажет, пойдет вразрез с целями и устремлениями Цезаря. Она не была посвящена в них – точнее, больше не верила, что Цезарь делится с нею всеми своими замыслами, – и потому решила сидеть тихо. Пускай Цезарь претворяет в жизнь свой план, каким бы он ни был.

Гиртий все это время невозмутимо стоял рядом со своим командующим. Вот и Клеопатра будет подражать его неумолимости, позволив Цезарю действовать по собственному плану. Клеопатре трудно было бездействовать, но она интуитивно чувствовала, что такое поведение сейчас будет самым мудрым. Она вовсе не хотела помешать замыслам Цезаря. Ей попросту придется довериться ему – ведь у нее нет другого выбора.

– Государь, – заговорил Цезарь, впервые обратившись к юнцу столь официально. – Тебе следует отправиться к твоей армии и твоей сестре. Ты обязан восстановить контроль над событиями, принявшими столь неприятный оборот. Я не желаю зла юной царевне. Я знаю, что она сильна и своевольна. Если она откажется от своих безумных замыслов, ей не причинят никакого вреда. Ее отправят на Кипр вместе с ее младшим братом, чтобы они спокойно правили там. Ты должен сообщить ей об этом. Милосердие Цезаря известно повсюду. Она может положиться на мое слово.

– А вдруг она откажется меня слушать?

Теперь мальчишка разнервничался. Он стоял, застыв, перед римским диктатором. В лице у него не осталось ни кровинки, а живот при каждом вдохе судорожно подергивался. Клеопатра даже подумала, что Птолемея сейчас стошнит прямо Цезарю на ноги.

Цезарь встал и обнял молодого царя за плечи.

– Возьми себя в руки, – сказал он. – Я, то есть Рим, а также твоя страна и царица Клеопатра – все мы зависим от твоей силы и твоего умения вести переговоры.

– Ты хочешь сказать, что я должен покинуть дворец и пойти к ней.

– Именно так. Меня убьют, так что я не могу сделать это сам. И Клеопатра – тоже. Кто же тогда остается, государь? Нет, это задача для царя.

Сочетание лести и перекладывания ответственности не ускользнуло от внимания Клеопатры, но она видела, что ее брат не заметил уловки Цезаря. «Если он вздумает играть в подобные игры со мной, – подумала Клеопатра, – ему придется придумать что-нибудь другое, не настолько явно бросающееся в глаза». Возможно, чем серьезнее противник, тем более сложную технику манипулирования применяет к нему Цезарь. Клеопатра на это надеялась. Во всяком случае, ему не пришлось больше расточать свои умения на Птолемея. Когда Цезарь приказал Гиртию подготовить для царя проход к александрийской армии, Птолемей тихо заплакал.

– Ты можешь относиться ко мне как к отцу, – сказал Цезарь. – Я знаю, что ваш почтенный царь, Птолемей Авлет, умер, когда ты был совсем еще юным. Ты не имел возможности воспользоваться его мудрыми советами, но помни, что теперь у тебя есть я.

И с этими словами Цезарь, еще раз велев юному царю не впадать в уныние, вынудил его попрощаться с присутствующими. Птолемей взглянул на Клеопатру.

– Да пребудут с тобой боги, – произнесла она, подумав, что ему наверняка понадобится помощь богов, когда он наконец-то поймет, что на самом деле представляет собой его ненаглядная Арсиноя.

– Хорошо сказано, – сказал Цезарь, в последний раз похлопав юнца по спине. – Теперь ты видишь, что между вами может царить мир?

Когда Птолемей удалился, Цезарь снова вернулся в свое кресло. Клеопатра ждала, что он объяснит ей свой истинный замысел, но он ничего не сказал. Римлянин смотрел на нее, словно на какую-то новую знакомую, с которой он собрался держаться вежливо, но отстраненно.

В конце концов Клеопатра рискнула заговорить:

– Прекрасно исполненное представление, диктатор.

– Неужто ты не способна отличить театр от дипломатии, моя дорогая? – спросил Цезарь. – Хотя, полагаю, ты права: это так похоже на спектакль! Но качество представления значения не имеет – финал всегда одинаков.

– Ты не знаешь женщин моей семьи, если думаешь, что Арсиноя пойдет на переговоры с нашим братом.

– У меня богатый опыт общения с женщинами всех народностей, дорогая. Уж поверь: я знаю, как они думают.

– Я вовсе не хочу над тобой насмехаться, диктатор, но моя сестра никогда ради нашего брата не откажется ни от власти, ни от своего нового титула, ни от своих желаний.

Цезарь вздохнул.

– Клеопатра, не будь такой нудной. Когда я пожелаю, чтобы ты знала мой замысел, я тебя просвещу. А до тех пор, пожалуйста, будь лапочкой, иди присядь ко мне на колени.

– Я тебе не кошка! – возмутилась Клеопатра.

Ей вовсе не хотелось сделаться еще одной особой, исполняющей любые распоряжения Цезаря. Она знала от Аммония, осведомителя царей Египта в Риме, что диктатор соблазнил жен множества сенаторов – Габиния, Красса, Сульпиция, Брута, Помпея, и что она, Клеопатра, – не первая царица, ублажающая Цезаря в постели. Он спал с царицей Мавритании, не говоря уж о царе Вифинии, – в общем, как докладывал Аммоний, со всеми, кроме своей унылой, бесплодной жены-римлянки.

– Что тебя беспокоит?

Цезарь задал этот вопрос таким тоном, словно интересовался, какая в это время года погода в Испании.

Клеопатра почувствовала, как в душе ее нарастает гнев. Наедине с нею Цезарь держался так, словно они были партнерами, равными, царицей и диктатором, совместно действующими ради общей цели. Постепенно Клеопатра уверилась в своей власти над ним; теперь же она усомнилась в этом. А вдруг ему совершенно безразлично, что она носит их ребенка? Вдруг он просто посмеется над этим как еще над одной глупостью военного времени и вернется в Рим, выбросив их сына из головы? По дворцу бегало несколько десятков незаконнорожденных царских детей, которых Птолемей Авлет не счел нужным признать. Но с другой стороны, у Авлета имелось пять законных наследников.

Клеопатре необходимо как следует подумать, прежде чем раскрывать свои новости. Ей следует ждать до тех пор, пока она не убедится, что Цезарь разделяет ее представления о будущем всего мира. А до тех пор она позволит ему заниматься с нею любовью, но сердце свое будет держать свободным. Ибо именно через сердце женщины и попадают в ловушку.

– Я беспокоюсь за своего брата.

В эту игру могут играть двое.

Цезарь позволил себе улыбнуться – едва заметно.

– Тогда разреши моим старым, уставшим от оружия рукам успокоить твои молодые тревоги.

Клеопатра подошла к нему. Цезарь усадил ее на колени, как мог бы усадить собственную дочь. Клеопатра положила голову ему на грудь и внимательно прислушалась к биению его сердца. И успокоилась, позволив себе расслабиться под этот размеренный ритм.

Цезарь стоял на топком, илистом берегу Нила, в красновато-лиловой грязи. Он запретил Клеопатре сопровождать его в этом чудовищном испытании. И не потому, что считал, будто она окажется не в состоянии выдержать это. Цезарь не хотел, чтобы Клеопатра оказалась связана в людской памяти со смертью юнца-царя. В конце концов, именно ей предстоит остаться на троне и править ими.

«Когда же до них дойдет?» – спросил себя Цезарь. Сколько еще раз ему придется смотреть в лицо мертвецам, прежде чем все закончится? И сколько из этих мертвых лиц будут ему знакомы? Он никогда не сдастся, как бы сильно ему иногда ни хотелось спрятать меч в ножны и уснуть надолго – так, чтобы сон его не прерывал ни клич, призывающий к битве, ни появление гонца, вваливающегося посреди ночи со сведениями о врагах, ни ползучая дизентерия, ставшая неотъемлемой частью всякой военной кампании.

Цезарь устал от этого всего. Нет, не физически. Физически он оставался все тем же. В юности он не был могуч и энергичен, а потому и впоследствии не слишком горевал об утраченной силе молодости. Цезарь обнаружил свои истинные физические резервы в среднем возрасте, и они, целые и невредимые, оставались с ним и сейчас, когда он разменял шестой десяток. Не далее как на днях он прыгнул за борт корабля, спасаясь от меча, направленного ему в живот, и проплыл две сотни ярдов до другого своего корабля – и все это в доспехе. Мало того: он метнулся в воду, по небрежности позабыв, что за пазухой у него до сих пор лежат последние депеши из Рима.

Пора бы ему уже научиться не действовать под влиянием мгновенного импульса, а взывать к Венере Родительнице, до сих пор защищавшей его от серьезных ран. Она остановила бы этого египтянина с мечом, потому что еще не готова принять Цезаря к себе. Он это знал. Он всегда это знал и потому никогда не боялся ни ран, ни смерти. Это было его тайной, которой он ни с кем не намеревался делиться. Всякий раз, когда на него обрушивалась внезапная слабость, Цезарь видел ее лицо, и богиня обращалась к нему, она указывала, что следует сделать.

В последний раз это произошло при Фарсале, в брошенном шатре Помпея. Цезарь почувствовал приближение этой чарующей силы и велел своим людям на несколько минут оставить его одного в шатре своего противника. Солдаты повиновались, не задавая вопросов; они никогда не задавали ему вопросов. Цезарь зашел в шатер, стараясь добраться до складного стула Помпея, прежде чем потеряет сознание. И как только он очутился во тьме, Венера уже находилась там. Глаза ее были синими и прозрачными, словно воды чистого озера. Она велела ему отправляться в погоню за Помпеем, в Египет.

Цезарь был уверен в том, что Венера сообщит ему, когда настанет его время. Она будет рядом в тот миг, когда боги подземного мира потребуют, чтобы он явился к ним. А до тех пор у Цезаря нет никаких причин волноваться.

Потому-то он и устроил себе выволочку за то, что сиганул за борт, словно перепуганный мальчишка, новичок в сражении, когда он, Цезарь, мог бы просто прошептать имя богини. И в результате ему пришлось проплыть немалый путь до другого корабля, загребая одной лишь рукой, потому что в другой он держал письма, подняв их повыше над водой. Хуже того: он оставил свой пурпурный плащ врагам. Цезарю противно было думать, что теперь часть его одежды находится в руках какого-то заносчивого египтянина.

Плавание не было приятным, но оно не утомило его. Однако его люди подняли гвалт, когда сообразили, что он сделал, и принялись твердить, что Цезарь подобен богам, ибо, как и бессмертные боги, диктатор не стареет. Нет, он старел – но в одном его люди были правы: тело Цезаря на самом деле не становилось слабее.

Вот разум – дело другое. Он устал от однообразия человеческого опыта. Цезарь заметил: когда он ест, то устает от еды, устает ее пережевывать, устает от самой этой монотонности. Еда – это просто еда. Опыт, неизменно повторяющийся каждый день, во время каждой трапезы. Почему разумные люди придают такое значение поглощению хорошо приготовленной пищи, словно она первая или последняя в их жизни? На самом деле они пировали не раз – и не раз проделают это впредь. Цезарь утомлен монотонностью и размеренностью необходимых человеческих функций – еды, сна, переваривания и удаления отходов, купания и вражды, – и более всего однообразием человеческой натуры. Жадность, ложь, мелочные страхи, похоть… В особенности же он устал от прозрачности тех качеств, которые встречаются почти в каждом человеке.

Интересно, все люди так же устают от жизни или это его личное свойство? Надо будет обсудить это с Цицероном, если ему удастся когда-нибудь снова привлечь старого дурня на свою сторону. Это, как осознал Цезарь, еще одна из тех самых вещей, от которых он устал, – склонять Цицерона на свою сторону. О, он ведь проделывал все это прежде. Что может ожидать его теперь? Будут ли предстоящие десятилетия такими же скучными, как и последнее?

Сколько народов ему нужно покорить, прежде чем они поймут?

Как ему распространить весть о своих желаниях среди всех жителей земли, избавившись при этом от нынешней его однообразной задачи – захвата и уничтожения? Быть может, стоит нанять какого-нибудь сказителя вроде легендарного слепца Гомера, чтобы тот сочинял истории о его завоеваниях? А потом разослать легион поэтов по всему свету – и пусть повествуют о победах великого Цезаря над его врагами, об ужасной судьбе тех, кто вздумал бросить ему вызов. Он учредит для странствующих сказителей специальную стипендию, чтобы занести все эти истории в те края, которые он желает завоевать, навести ужас на местных жителей, и они примутся молить своих правителей сложить оружие и пойти на переговоры. Это определенно обойдется куда дешевле, чем отправлять туда легионы солдат.

«Что за прекрасная идея!» – подумал Цезарь и поздравил себя с удачной выдумкой. Нужно будет сегодня же вечером поделиться ею с Клеопатрой. Она хорошо разбирается в поэзии и еще лучше – в создании благоприятного общественного мнения.

Вот от Клеопатры он не уставал, ни от ее гибкого, податливого тела, ни от менее гибкого, но все же бесконечно интересного разума. Ему будет нелегко оставить ее. Цезарь уже не один десяток лет не испытывал такого чувства, как сожаление. Может, увезти ее прочь от египетских берегов? Цезарь не знал, как ему поступить, и уже одно это доставляло ему удовольствие. Его будущие эмоции, связанные с юной царицей, не предрешены заранее. Как это отрадно! Клеопатра оказалась последней неожиданностью, оставшейся у него. Тем, что он мог предвкушать с нетерпением. Единственным приключением, которое ему еще предстояло, за исключением Клеопатры, была смерть. Возможно, это будет интересно. Возможно, смерть – скорее награда, чем проклятие. Но для того, чтобы узнать это, придется умереть.

Его солдаты хотели домой, но Цезарь понимал, что для них, как и для него самого, дом – это некое воображаемое место. Они так долго пробыли вдали от родины, прошли через такое множество военных кампаний, что байки у костра под открытым небом где-нибудь в чужедальних краях стали для них более сходны с понятием дома, нежели сам Рим.

Что такое ныне Рим, как не идея, за которую они сражаются? Идея Цезаря, идея Помпея, идея Цицерона, идея сената. Все – разные, но в конечном итоге все они суть одна идея. Место, где власть может быть преобразована в деньги, и наоборот. И какая разница, кто стоит у власти, если желудки набиты и кошельки наполнены?

Цезарь глубоко вздохнул и расслабил плечи, перенося вес доспеха на другие мышцы. Он опустил глаза вниз, на илистую воду. Царь-юнец выглядел в точности так же, как и любой другой утопленник. Ни знатное происхождение, ни титул не смогли защитить его от насквозь промокшей судьбы. Смерть – великий уравнитель. Птолемей и без того был жирным, а от воды его тело раздулось еще сильнее, и выпученные глаза приобрели карикатурный вид. Не подобает царственной особе, чтобы ее вот так вот выволакивали из реки. Царя загребли сетью, словно дневной улов, и его доспех сверкал под косыми лучами заходящего солнца.

Царь сгинул вместе с теми своими сторонниками, которые попытались бежать на речном судне, слишком маленьком для такого количества народа. Цезарь не знал, в какие края они направлялись. Интересно, куда, по их мнению, они могли сбежать от него? От Рима?

Цезарь мог бы оставить тела лежать на илистом дне реки, но ему надоели слухи, ходящие среди суеверных александрийцев и гласящие, что всякий, кто утонул в реке, непременно восстанет вновь. Не надо ему такого. Не хватало еще, чтобы кто-нибудь возжелал и вправду претворить это в жизнь сразу же после того, как Цезарь покинет Египет. Диктатор хотел свести к минимуму трудности, которые неизбежно будут поджидать Клеопатру после его отъезда.

Ему и в голову не приходило, что Клеопатра поведет себя в точности как его милая Корнелия, когда та начинает подозревать, что забеременела. Тайные улыбки, полная покорность, нежные, неосознаваемые прикосновения к животу – когда ей кажется, что за нею никто не наблюдает. Возникшее обыкновение прятаться в его объятиях, словно в поисках защиты. Потупленный взор. Для покорной Корнелии это привычное поведение, но Цезарю никогда бы и в голову не пришло, что он увидит Клеопатру такой. Каждый день, когда он возвращался во дворец, она ждала его в спальне. Вчера она буквально упала к его ногам и прижалась лицом к его бедрам, так, что было не понять: то ли она сейчас начнет ласкать его, то ли взмолится о чем-то.

– Боги сохранили тебя! – воскликнула Клеопатра, а затем подняла голову и взглянула на него; в уголках ее изумрудных глаз блестели слезы.

Так не похоже на нее! Грозный интеллект, которым привыкла пользоваться Клеопатра, дабы добиться равенства с ним, ныне оставлен, и его место заняла притягательная, обволакивающая мягкость женственности. Цезарь не сомневался, что более едкие стороны ее натуры снова проявят себя, как только Клеопатра утвердится в статусе царицы и не будет более нуждаться в Цезаре для укрепления власти. Но все равно приятно; столь радикальные перемены позволяли ему наслаждаться Клеопатрой без лишних сложностей и постоянных усилий.

Цезарь встал над телом Птолемея.

– Снимите доспех и выставьте его на рыночной площади, – велел он Гиртию.

Тот отдал приказ солдатам.

– А что делать с телом царя?

– Похоронить благопристойно, но не устраивая спектакля. Я ясно выразился?

– Как всегда, Цезарь.

Цезарь в последний раз взглянул в глаза мертвецу и отвернулся. Наследник. И что же ему с ним делать? Он породит не меньше проблем, чем разрешит, принесет печали не меньше, чем радости. В этом Цезарь не сомневался. Такова жизнь. Но это будет интересно. Возможно, в жизни все-таки еще сохранились какие-то сюрпризы.

Клеопатра наблюдала за войной с собственного балкона, словно зритель – за каким-нибудь театральным представлением. У нее возникло ощущение, будто она уже читала текст этой пьесы, ибо Цезарь той ночью раскрыл ей свои планы, а на следующий день разыграл их в жизни во всех подробностях.

За это время Клеопатра поняла, что Цезарь прав: Фортуна на его стороне. Казалось, что и вправду, если Цезарь чего-то пожелает, это непременно произойдет. Словно это он указывает богам, а не наоборот. Клеопатра подумала, что, быть может, Александр обладал тем же самым даром – до самой своей смерти, когда боги решили восстановить свою власть над этим смертным. В какой-то момент они взыщут ту же самую плату и с Цезаря, но до тех пор он совершенно явно отмечен их благоволением.

Выведать сокровенные тайны Александра – как он приобрел влияние и на мир богов, и на мир смертных – не было возможности, но Юлий Цезарь находился здесь, в собственной постели Клеопатры, где она могла наблюдать за ним. Она постарается понять, как он получил власть даже над богами.

Ганимед почти полностью окружил дворец, и с суши, и с моря. У него было больше кораблей, чем у Цезаря, и, что еще сильнее усугубило тяготы осады, он накачал соленую воду в колодцы, которыми пользовались римляне. Но Цезаря это не привело в уныние; правда, Клеопатре показалось, что он несколько обескуражен и встревожен. Диктатор был уверен в том, что иудейские войска не бросят его – они не могут позволить себе снова разочаровать его, – и потому сказал Клеопатре, что им надо извлечь пользу из образовавшейся паузы.

Клеопатра же знала, что римской армии остались считаные дни до смерти от жажды, о чем она и сказала Цезарю.

– Неважно, – ответил Цезарь. – Если люди хотят работать, выход найдется всегда. Все равно они скучают. Им осточертело сидеть в осаде, а не осаждать других. Их это стесняет. Так что они только придут в восторг, когда я поставлю перед ними новую задачу.

Клеопатра не знала, что у него на уме, – до тех пор, пока он не подвел ее к окну. Потом она наблюдала, как люди Цезаря днем и ночью копают глубокие туннели, чтобы добраться до источников с питьевой водой, расположенных у берега. Когда Клеопатра поздравила его с обнаруженными источниками, Цезарь отозвался:

– Римская изобретательность. – И добавил: – Этот народ не прочь поработать.

Легкая насмешка в адрес греков, которые, как считалось, обленились за века, минувшие с великих времен Перикла.

В конце концов римский сенат прислал Цезарю небольшую флотилию из Малой Азии. Они столько тянули с морским подкреплением, что Клеопатра начала сомневаться, действительно ли они желают Цезарю победы в Египте или у них имелся какой-то собственный тайный план. Клеопатра спросила об этом у Цезаря, и он ответил, что, несомненно, его враги в Риме желают, чтобы он сгинул без следа.

– Но желания моих врагов не имеют никакого значения для судьбы Цезаря, – добавил он.

Он обещал Клеопатре, что завтрашний день будет полон событиями. Действительно, новый день не разочаровал ее. Последовала длительная ночная беседа с флотоводцем, приплывшим с Родоса, – Цезарь позволил Клеопатре присутствовать на этой встрече, и она слушала, как они разрабатывают свои планы. Они собрались подплыть прямиком к египетским кораблям, втянуть их в сражение и быстро поджечь.

– А после того как мы разгромим флот мятежников, мы захватим остров Фарос, – добавил Цезарь.

– Как, в тот же самый день? – удивилась Клеопатра.

– А к чему терять время впустую?

На следующий день все произошло в точности так, как сказал Цезарь, и Клеопатра еще тверже уверилась в его особых взаимоотношениях с богами. Цезарь спалил бо́льшую часть египетского флота, включая и торговое судно, везшее множество книг для Великой библиотеки. «Ошибка», – сказал Клеопатре Цезарь вместо извинения. И Клеопатра не винила его, ибо он любил литературу не меньше ее самой и никогда не совершил бы такого варварства преднамеренно.

Клеопатру захлестнул вал эмоций, когда она смотрела, как римляне настигают и поджигают корабль за кораблем; языки пламени взмывали в синее средиземноморское небо, словно состязаясь с огнем, горящим на вершине маяка. Это были ее корабли, ее люди, ее военный флот. Лишь стечение обстоятельств сделало их ее врагами. Стоит их вразумить – и они поклянутся ей в верности. Для них нет разницы, кому из династии Птолемеев служить.

Это были те же самые люди, которые противостояли ее наемной армии под Пелузием, пока Цезарь не разгромил Помпея и тот не бежал в Египет в поисках спасения. Сегодня они ее враги, завтра станут ее защитниками. Положение было ненадежное, и Клеопатра не знала, стоит ли ей после завершения войны вводить в город собственную армию – для пущей безопасности, или этим она лишь навлечет на себя лишнюю враждебность.

Недавно она получила письмо от Гефестиона; тот писал, что многие из ее наемников дезертировали, поскольку получили более выгодные предложения от римских военачальников, зазывавших их в Сирию, на войну с парфянами. Оставшихся он может кормить и выдавать им плату еще месяц, но не больше. Каковы будут ее распоряжения?

У Клеопатры не нашлось никаких распоряжений. Ей не нравилось бездействие – это было против ее природы, – и все же сейчас неразумно предпринимать что-либо независимо от Цезаря. Неужели теперь так будет до конца ее жизни? Неужели она станет очередной бесполезной представительницей Птолемеев, удерживающей свой трон лишь благодаря пресмыкательству перед Римом?

Клеопатра вдруг поняла, что ее ребенок – единственная возможность избежать судьбы своих предков. Это то самое решение, о котором она молилась много лет назад у ног Артемиды Эфесской, когда Клеопатра – четырнадцатилетняя девчонка, обожавшая всяких маленьких животных, – собственноручно перерезала горло ягненку и смотрела, как его кровь красной рекой течет в священную чашу. Она поклялась перед богиней, что не станет походить на своих выродившихся предков. И теперь Артемида, богиня охоты, богиня-девственница, та самая, что некогда покарала мужчину слепотой лишь за то, что он случайно увидел ее нагой, не только не позавидовала Клеопатре за удовольствие, полученное от занятий любовью, но и вознаградила ее беременностью. «Боги добры с теми, кто служит им». Клеопатра услышала в сознании голос отца, и ее пробрал озноб. Вот знак того, что дух отца по-прежнему с нею.

Она ничего не сказала Цезарю о своих подозрениях, ныне переросших в твердую уверенность, ибо минуло уже два месяца, а она не уронила ни капельки крови. Однажды ночью, в возбуждении, которое охватило их после уничтожения египетского флота и возвращения острова Фарос, они с Цезарем занялись любовью с таким пылом, как никогда прежде, стремительно и яростно, – хотя это происходило в тот самый день, когда Цезарь проплыл немалое расстояние в доспехе. И все же римлянин казался моложе и энергичнее, чем когда бы то ни было.

Клеопатра надеялась, что столь бурная страсть не повредит ребенку. Ей не у кого было спросить об этом – так, чтобы не вызвать подозрений. Стоит ей хоть словом обмолвиться на эту тему, и по осажденному дворцу тут же разнесется вереница слухов, как будто подробностей ее романа недостаточно, чтобы машина сплетен работала безостановочно, днем и ночью.

Клеопатра знала, что большинство александрийцев не понимают причин, заставивших царицу завязать этот роман. Но твердо верила: вскорости настанет такой день, когда она выйдет к людям и объяснит им, что сделала их царица на благо подданных и ради их будущего.

После соития Цезарь улегся на спину, закрыв глаза и приходя в себя после последнего дела этого долгого, напряженного дня. Клеопатра уютно устроилась у него под боком, положив руку ему на грудь, так что растущие у него под мышкой волосы щекотали ей подбородок. Еще одна любопытная деталь, касающаяся Цезаря: от него никогда не исходило неприятных запахов. Он пользовался маслом, но очень слабо ароматизированным; оно не смогло бы заглушить свойственного мужчинам резкого духа. Хотя Цезарь только что изрядно вспотел, занимаясь любовью, а у Клеопатры был нюх, словно у пантеры, она все равно ощущала лишь едва заметное благоухание мирры. Может, это еще один признак благоволения богов?

– Через несколько дней я покину тебя, – сообщил Цезарь, не открывая глаз.

Клеопатра испуганно приподнялась. Она едва удержалась чтобы не сжать объятия крепче.

– О?

Интересно, удалось ли ей правдоподобно изобразить любопытство или в ее тоне все-таки проскользнуло потрясение и отчаяние?

– Я получил сообщение о том, что с востока к нам вместе с еврейским войском движется Митридат Пергамский. Говорят, Антипатора сопровождает сам верховный жрец Иудеи. Я должен встретить их.

– Понятно, – сказала Клеопатра. – И когда же ты вернешься?

Цезарь открыл глаза и посмотрел на нее.

– Дорогая, – проговорил он, а потом издал сдавленный смешок.

– Возможно, я начинаю причинять слишком много хлопот, – сказала Клеопатра. – Возможно, проще будет оставить меня саму разбираться с армией моей сестры.

Клеопатре противно было слышать в своем обычно уверенном голосе нотки страха. «Я говорю словно какая-то жалкая куртизанка», – подумала она. Неужто это беременность так воздействует на женщин? Если да, то она никогда больше не забеременеет.

– Я оставлю здесь небольшой гарнизон для твоей защиты. Я вернусь через несколько дней, если все пойдет хорошо.

– Что ты задумал?

– Тебе придется довериться мне, дорогая, – сказал Цезарь, поцеловав ее в лоб.

– Если Арсиноя убьет меня, ты объявишь войну оконченной и поддержишь ее притязания на трон? – спросила Клеопатра, чувствуя, как желчь подкатывает к горлу.

Цезарь не ответил, но, хотя он не произнес ни слова и не сделал ни единого жеста, вокруг него распространилась отчетливая аура раздражения.

– Разумеется, это будет куда легче, чем продолжать войну, – проговорила Клеопатра.

Может, сказать ему о сыне сейчас?

– Клеопатра, в последнее время ты все драматизируешь. Что с тобой стряслось? Кажется, ты подтверждаешь утверждение Аристотеля о том, что женщины неразумны и не способны мыслить.

– На самом деле это мужчины становятся неразумными в присутствии женщин, из чего делают ложный вывод о неразумии женщин! – быстро парировала Клеопатра.

Она не говорила с Цезарем подобным образом уже несколько месяцев, и он, похоже, стал относиться к ней небрежно. Он что, вознамерился обращаться с царицей Египта как с обычной любовницей?

– И все же ты не в себе. В чем дело?

– Думаю, в моем состоянии. Говорят, в это время чувство юмора у женщин пропадает, а эмоциональность возрастает.

– Ты заболела, дитя? – спросил Цезарь, и Клеопатре захотелось знать, потрудится ли он хотя бы изобразить беспокойство. – Мне стоит волноваться?

– Нет, если только кто-то не считает, что носить ребенка Юлия Цезаря – это повод для тревоги.

– Я так не считаю, – ровным тоном отозвался Цезарь.

Лицо его осталось все таким же спокойным. Клеопатра подождала, но он ничего не добавил.

– Неужто тебе больше нечего мне сказать? Ты даже не удивлен? Неужто мы ничего для тебя не значим?

– Я уже некоторое время знаю об этом, Клеопатра. Ты не можешь ничего скрыть от меня.

– Почему? Ты что, всеведущ, как боги?

Клеопатре захотелось восстановить Цезаря против себя. Если он не выкажет хоть какие-то чувства, она спятит.

– Я живу на свете в два с половиной раза дольше тебя, девочка моя. Нет ничего такого, чего бы я не заметил. Я читаю твои мысли. А если и не читаю, так вижу их отражение на лице. Неважно. Тебе совершенно не обязательно удивлять меня, чтобы порадовать.

– А ты… рад?

Клеопатра затаила дыхание, стараясь не смотреть на Цезаря с нетерпением. Не удержавшись, она все-таки бросила на него взгляд – как можно более холодный, но ее замутило. Клеопатра отчаянно надеялась, что это не повредит их ребенку.

– Какой же мужчина не обрадовался бы этому? – спросил Цезарь.

Он приподнялся, перевернулся на бок и протянул свою длинную руку, ожидая, что Клеопатра припадет к его груди. Когда Цезарь обнял ее, Клеопатра почувствовала, что тот дрожит.

– Ты грустен.

– Я думаю о Юлии, – сказал Цезарь. Он отвел взгляд, но Клеопатра видела, что в глазах у него стоят слезы. – Если бы она и ее сын – мой внук – были живы, Помпей не докатился бы до столь унизительного конца.

– Тогда позволь нашему сыну стать объединяющей силой, – промолвила Клеопатра, надеясь, что ее голос не звучит умоляюще.

Цезарь ничего не сказал, лишь крепче прижал ее к груди.

– Подумай о том, что это значит, любовь моя, – сказала Клеопатра. – Подумай о том, чем он может стать для мира.

– Я уже думал обо всем этом, – отозвался Цезарь, не выказывая ни малейших признаков того, что разделяет ее восторг и ее надежды. – Но все будет не так легко, как ты думаешь. Ты не представляешь, какие препятствия будут поджидать тебя в моей стране. Римляне не сочтут это благом.

– Настроения можно изменить.

– Настроения, но не законы.

– Законы пишутся смертными. Ты принял достаточно интересных законов, чтобы знать это, – сказала Клеопатра.

– Мне нужно поспать, – прошептал Цезарь ей на ухо.

– Может, мне велеть какому-нибудь художнику нарисовать тебя, чтобы я могла когда-нибудь показать этот портрет нашему сыну? – спросила Клеопатра, подпустив в свой голос нотки кокетства.

– Ты должна научиться искоренять сомнения, Клеопатра, иначе из тебя не получится хорошая мать для нашего мальчика.

– Могу я хоть теперь узнать твои планы?

– Теперь еще важнее, чем прежде, чтобы ты их не знала. Но запомни слова Цезаря: через неделю мы избавимся по крайней мере от некоторых из наших самых неотложных проблем.

И Цезарь погрузился в сон, а Клеопатра осталась лежать. Она чувствовала себя уязвимой. Она по-прежнему не знала, что он намерен предпринять, и молилась, чтобы ей не оставаться навечно наивной девчонкой, которая верит в нежные слова прожженного дипломата и соблазнителя.

Той ночью Клеопатра не спала, как и следующей, и следующей за ней. Она лежала без сна, поглаживая живот и молясь богине.

После того как Цезарь уехал, Клеопатра подняла жреца – прямо посреди ночи – и заставила его провести малое жертвоприношение. Встревоженный ее настойчивостью, пошатывающийся со сна жрец велел служителям зажечь факелы в храме и принес в жертву козленка. Внутренности козленка явили знаки хорошего здоровья, как заверил Клеопатру жрец, так что богиня, несомненно, благосклонна к замыслам ее величества.

Клеопатра попыталась найти утешение в результатах гадания, но никогда еще она не чувствовала себя такой одинокой. Ее сторонники, и Хармиона в их числе, оказались в ловушке, за вражескими позициями. Царица целиком и полностью зависела от доброй воли Цезаря, а у нее не имелось никаких твердых оснований считать, что она может положиться на него – не считая его загадочного обещания и доброжелательного, но безжалостного нрава. Римские легионеры с равным успехом могли как убить ее прямо в постели, так и защитить, если солдаты ее сестры все-таки прорвутся во дворец. Что, собственно, помешает римлянам ее прикончить? Некоторые могут решить, что лишь окажут услугу Риму, убив иностранку, сделавшуюся любовницей Цезаря, особенно если станет известно, что она носит его ребенка. Если Цезарь уже догадался об этом, то могли сообразить и другие.

Клеопатра провела остаток ночи, положив руки на живот; она разговаривала с мальчиком, называла его юным Цезарем, рассказывала ему о своих планах касательно его будущего, говорила о его матери и отце, о его предках. Она рассказывала ему истории об Александре, от самого детства и до тех пор, когда великий завоеватель подчинил множество государств и народов. Она принесла из Великой библиотеки свиток с историей о том, как Александр охотился на льва, и прочитала своему нерожденному ребенку.

– Отец Александра тоже был великим воителем, но никогда не забывай, что Александр превзошел его. Возможно, это сможешь и ты, хотя, должно быть, твоему крохотному «я» еще трудно это постичь. А мать Александра внушала страх мужчинам, как, по всей видимости, это делает и твоя мать с ее собственными братьями и их советниками. И я намерена устрашать их с еще большей свирепостью, когда ты станешь взрослым мужчиной и будешь править вместе со мной.

При мысли о внушении страха мужчинам Клеопатра улыбнулась. Римские солдаты считают, что они владеют всем, включая право наводить ужас на окружающих.

– Возможно, им придется поделиться своим господством с нами, – сказала она, надеясь, что у ее сына уже есть чувство юмора и что в этом он удался в отца. – Не забывай, хулители Александра говорили о нем те же жуткие слова, что и о твоем отце: что он рвется к власти, словно безумец, и что он повелевает Фортуной. Так утверждали завистливые греки, спартанцы и афиняне, которым пришлось отказаться от своей власти из-за человека, который оказался более великим, чем все они. Те, кто клонится к закату, всегда порицают тех, кто поднимается в зенит.

Клеопатра пообещала сыну, что отвезет его к гробнице Александра и испросит для него благословения – сразу же, как только он подрастет настолько, чтобы можно было вывозить его из дворца. Она надеялась, что маленький дух ребенка готов принять на себя тяжесть миссии, выпавшей на его долю. «Если тот философ прав и все знания – лишь вспоминание о том, что уже известно душе, тогда ты должен вступить в жизнь, помня обо всем, что произошло до тебя».

Так Клеопатра успокаивала себя; ей было настолько легко общаться с сыном, что она уверилась: его дух и вправду присутствует здесь, в комнате. Так продолжалось до тех пор, пока ее одиночество и страхи не развеялись. Клеопатра думала о том, что она может стать хорошей матерью, способной вдохнуть в своего отпрыска величие. Что же еще может быть достойной целью царицы, как не воспитание достойного преемника?

Клеопатра поглаживала живот до тех пор, пока не успокоила и ребенка, и себя, а потом, когда в комнату лениво просочился рассеянный предрассветный свет, погрузилась в сон.

Несколько дней спустя к ней в комнату ворвался Цезарь с известием о том, что ее брат утонул во время бегства, Ганимед мертв, а сестра закована в цепи. Цезарь, конечно же, перехитрил Ганимеда. Он устроил целое представление, сделав вид, будто со всем своим войском отплывает из города, двигаясь на соединение с Митридатом. Он действительно встретился с подкреплением. А посреди ночи, когда египетская армия спала без задних ног, римляне тайком пробрались обратно через западные ворота, захватили противника врасплох и с легкостью одолели.

Улыбка Цезаря была шире, чем когда бы то ни было. Первой же мыслью Клеопатры было не «хвала богам!», а «теперь я буду обязана Цезарю всем».

Если только в его представлении сын и трон не являются равноценными дарами.

Арсиноя смотрела на посмертную маску своего брата и не ощущала ничего. Художник улучшил его черты, заставив их выглядеть чуть тоньше и тверже, чем в жизни. И тем не менее в этом круглом, пухлом лице не было ничего такого, о чем стоило бы скучать. Никогда больше Арсиноя не увидит ту смехотворную мину, которую он корчил, достигнув своего жалкого экстаза. Отвратительное искажение и без того противного лица. Мерзкие стоны, которые он испускал, сражаясь с чем-то внутри себя или, как ей казалось, борясь против своего гнусного удовольствия. И в конце – неизбежная грязь. Никогда больше ей не придется этим заниматься. Именно об этом думала Арсиноя, когда они с Ганимедом вынудили ее брата и его людей усесться в лодку, которая должна была унести их в долгий путь вниз по Нилу. Правда, людей там было вдвое больше, чем могло выдержать бедное суденышко. Они должны были погибнуть так или иначе: либо от рук египтян, разгневанных на царя, который сдался на милость римлян, либо от самой природы, увлекшей их на речное дно.

Ей не о чем было скорбеть, однако римские солдаты продолжали смотреть на Арсиною так, словно ей полагалось проявить некие чувства. Арсиноя уже выплакала все слезы над строгой посмертной маской Ганимеда, казненного римлянами из соображений политической целесообразности. Арсиноя умоляла командующего римлян даровать Ганимеду жизнь, но ей сказали, что у этого евнуха слишком много воинственности и честолюбия, чтобы его можно было пощадить. Царевна знала, что Ганимеда убили просто потому, что он чуть не перехитрил Юлия Цезаря. Несомненно, коварный старый римлянин не мог стерпеть, чтобы тот, кто едва не превзошел его в битве, остался в живых. Если бы не прибытие иудейских войск – которых запугали и вынудили поддержать того, кто завоевал их, – Арсиноя сейчас была бы царицей Египта, а Ганимед – ее первым министром. А голова Клеопатры лежала бы на плахе. И на рыночной площади был бы выставлен не доспех ее брата, а мерзкий римский доспех Юлия Цезаря – хотя с братом она все равно бы разделалась.

Арсиноя вспомнила, как Птолемей в первый раз пришел к ней в спальню. Это произошло сразу после смерти их отца, когда евнух Потиний – ныне тоже мертвый – настоял на заключении брака между Птолемеем и Клеопатрой. Клеопатра согласилась на проведение церемонии, но затем отказалась пускать Птолемея к себе в постель. Мальчишка, красный от унижения и гнева, ворвался в комнату к Арсиное, называя ее своей истинной женой и царицей и обещая, что увидит Клеопатру если не в гробу, так в изгнании. И он выполнил свое обещание.

Арсиное пришлось уступить его похотливым желаниям. У нее не осталось никого, кто мог бы позаботиться о ее интересах, кроме этого противного мальчишки, который скинул одежды и забрался к ней под одеяло. И Арсиноя уступила, разыграв роль любовницы со всей страстью актрисы; она вспомнила, какие ощущения вызывают занятия любовью, и изобразила их для этого дурака, который и вправду поверил, что ей нравятся прикосновения его мерзкого тела. Она не могла ему сказать, что по сравнению с прекрасным, стройным телом Береники он похож на замоченную в молоке и непропеченную телятину.

Арсиноя отвернулась от саркофага и взглянула на своих тюремщиков, римских солдат; те плотоядно пялились на нее. Царевна не испугалась. Она ответила таким же дерзким и вызывающим взглядом, каким Береника смотрела на своих судей. Арсиноя слышала, что Цезарь строго-настрого приказал своим людям не причинять ей вреда. Несомненно, в этом он пошел против желаний своей любовницы, ибо Арсиноя знала, что ничего Клеопатра не желает так сильно, как увидеть ее мертвой. Потому что тогда, и только тогда, римская шлюха почувствует себя в безопасности.

Ну что ж, пусть эта римская подстилка попробует казнить ее. Арсиноя встретит смерть храбро и с достоинством. Она поведет себя точно так же, как Береника, когда отец приговорил ее к смерти. Арсиноя оставит после себя враждебность к Клеопатре и римлянам, враждебность, которая уничтожит их всех. Царевна знала, что многие жители Александрии недовольны победой Клеопатры.

Арсиноя не смела надеяться на жизнь. Живая, она не представляла для сестры никакой ценности. Она не могла быть ничем иным, кроме угрозы, потому что у них имелся еще и младший брат, которому уже исполнилось двенадцать, и Клеопатре вскоре придется вплотную осмыслить реальность его существования. И в любой момент, под влиянием честолюбивых придворных или по собственной воле, Птолемей Младший может решить, что Клеопатра ему не союзник, и попытается убить ее во сне и заменить уступчивой на вид Арсиноей. В конце концов, они с Птолемеем Младшим росли вместе, в одной детской. После того как умерли их мать и Береника, кто его опекал, если не Арсиноя? Для него Клеопатра была лишь единокровной сестрой по отцу, источником беспокойства, в то время как Арсиноя приходилась ему истинной сестрой, любящей и заботливой, самым близким подобием матери, которое мальчишка имел в своей жизни.

Арсиноя знала, почему она все еще жива. Эта причина не имела с Клеопатрой ничего общего. Она прознала это от дворцовой прислуги, приставленной к ней и все еще продолжающей втайне поддерживать ее. Юлий Цезарь сказал Клеопатре, что не станет казнить девчонку. Ему наплевать, кто будет жить, а кто умрет, но он не желал пятнать свою репутацию. Только-то и всего. Очевидно, Клеопатра на время заткнулась и не стала приставать к Цезарю, чтобы тот выполнил ее просьбу. Арсиноя не верила, что Клеопатра попытается подражать своему любовнику с его хваленым великодушием. Юлий Цезарь мог позволить себе проявлять милосердие. Царица из рода Птолемеев, сражающаяся за трон, – не могла. Клеопатра наверняка измыслила другой план уничтожения Арсинои, но пока что не готова была поделиться им с Цезарем. Если источники, снабжающие Арсиною сведениями, не ошибаются, в ближайшие недели Клеопатра преподнесет Цезарю кое-какую новость. Если только Клеопатра внезапно не принялась обстирывать себя сама, то существовала лишь одна причина, по которой она могла два месяца не оставлять в корзинах для грязного белья простыни с пятнами крови.

Служанки Арсинои, конечно же, не могли об этом не посплетничать. Арсиноя рассмеялась и сказала, что всегда подозревала, что Клеопатра – не настоящая женщина. Возможно, она даже не роняет кровь, как все прочие.

Арсиноя вышла из мавзолея на яркий солнечный свет; со всех сторон ее окружала римская стража. Зимний воздух иссушил город, и небо стало серым, словно клинок меча. Казалось, будто вся Александрия окрасилась в цвета войны. Юная царевна посмотрела на длинную колоннаду, протянувшуюся вдоль улицы Сомы. Лозы, оплетающие колонны, по зимнему времени засохли, окутав эти высокие, изящные греческие колонны с каннелюрами мертвой коричневой листвой. Арсиноя не знала, доведется ли ей еще когда-нибудь увидеть свой город. Ее замкнут во дворце, как пленницу, а потом отвезут в Рим, чтобы она шла в триумфальной процессии Юлия Цезаря. В качестве его добычи. Как Арсиное хотелось найти способ покончить с собой до этого унизительного момента!

Но что-то мешало Арсиное углубляться в подобные мысли. Конечно, она могла бы устроить так, чтобы слуга передал ей флакон с ядом или кинжал. Не так уж это и сложно. Но с другой стороны, она может что-то приобрести благодаря предстоящему путешествию в город своих врагов. Всю свою жизнь Арсиноя притворялась кем-то: уступчивой любовницей, заботливой сестрой, союзницей. За всю свою недолгую жизнь лишь с Береникой она переживала редкие мгновения подлинности.

Теперь она снова должна положиться на свое умение лгать. Она допустит, чтобы ее провели в процессии перед этими бездельниками-римлянами, ибо такова плата за возможность проникнуть в их разум. А получив этот доступ, Арсиноя с легкостью найдет желающих слушать рассказы о ее сестре и ее честолюбии. Она будет говорить о том, как Клеопатра обманула своего отца, братьев и сестру – и все ради удовлетворения своих амбиций, ради того, чтобы стать царицей. Вот единственный способ отомстить, оставшийся у Арсинои.

Она знала, что Клеопатра и впредь будет настаивать на ее смерти. Арсиноя не могла винить сестру за это. Если бы боги были благосклонны к Арсиное и на месте Клеопатры оказалась она, она действовала бы точно так же.

Государыня!

Мне стало известно, что ты более не нуждаешься ни в каких моих услугах. А потому прошу меня простить за то, что я не вернулся к тебе, чтобы вновь занять место твоего советника и одного из твоих родичей. Как ты помнишь, вместе с нашим другом Аммонием я участвую в очень прибыльном торговом деле, связанном с импортом, и сейчас оно требует моего присутствия в Риме. Я отправляюсь туда, где я нужен. Для меня было честью и удовольствием служить тебе. Если бы меня не уверили, что сейчас тебе служат так же хорошо, как некогда это делал я, я немедленно вернулся бы к тебе. Но похоже, у тебя имеется все, что требуется.

Я оставляю все дела, связанные с армией, на усмотрение Гефестиона, человека, столь же верного тебе и, учитывая его физическое состояние, более подходящего для твоего нового правления.

Я всегда буду чтить память твоего отца и его доброту, которую он проявлял по отношению ко мне. Если в будущем твое величество обнаружит, что нуждается во мне, я тут же вернусь к тебе, не задавая никаких вопросов. До тех пор остаюсь

Твой кузен и родич,

Архимед

Клеопатра не могла отрицать то, что вид его почерка, боль и горечь, сочащиеся из его слов, ранили ее в самое сердце. Она не оправдала надежд Архимеда и задела его гордость – а ведь он заслуживал куда лучшего отношения с ее стороны. Он оставался верен ей, он готов был положить жизнь на ее алтарь. Он по-настоящему любил ее. И в благодарность за эту добровольную жертву он получил известие о том, что Клеопатра стала любовницей римского диктатора.

Почему мужчине дозволено иметь любовную связь и отделываться от нее – при необходимости или ради развлечения? Почему мужчина, особенно если он занимает трон, может позволить себе сохранять сразу нескольких любовниц? Цезарь – бесстрастный, равнодушный Цезарь – снес бы другого любовника в ее постели, но Архимед, с его греческой страстностью, темпераментом и мужской гордостью, никогда не захочет любовницу другого мужчины, особенно если та носит чужого ребенка.

Клеопатра была рада, что Архимед отправился прямиком в Рим. Она могла бы не выдержать, если бы ей довелось увидеть его лицо, его страстные, влажные глаза, что раздевали ее еще прежде, чем он касался ее тела, его прекрасную длинную шею, его темные кудри, окаймлявшие лицо, когда он возлежал на Клеопатре. Иногда Клеопатре чудился его смех или вспоминалось, как он жадно целовал ее в шею, и Клеопатру пробирала дрожь; она вспыхивала и закрывала лицо руками, чтобы не объяснять причины внезапного румянца никому, и прежде всего Цезарю.

Ей недоставало Архимеда. Но она не могла позволить себе утонуть в сожалениях. Благодаря Цезарю в ее животе сейчас скрывался путь к новому будущему.

По крайней мере, Клеопатра была избавлена от ритуального траура по мужу. У нее хватило предусмотрительности потребовать развода по суду сразу же, как только ее брат покинул дворец. Она заявила, что не может пребывать в браке с тем, с кем находится в состоянии войны. Этот довод да еще одобрение римского диктатора – и их с Птолемеем быстренько развели. Так что Клеопатре не пришлось идти в его гробницу и бить там себя в грудь или проделывать еще какие-нибудь глупости над братом-мужем, к которому она не питала ни капли привязанности и уважения.

Когда Птолемей Старший был похоронен, а Арсиноя взята в плен, Клеопатра отправилась к последнему из своих родичей, Птолемею Младшему, и объяснила ему сложившуюся ситуацию. Он был самым младшим в довольно большой семье, и притом самым что ни на есть типичным младшеньким. Ему потакали в одних вопросах и держали в неведении касательно других. Мальчишка был слишком молод, чтобы обладать проницательностью или воспоминаниями о заговорах, которые плели его мать и старшая из сестер. В детской ему позволили играть роль царевича. Он привык, что Арсиноя и старший брат называют его «царь Селевкидов», ибо они, при усердном подстрекательстве Потиния, обещали мальчишке, что завоюют для него рассыпавшееся государство Селевка и позволят править там.

Клеопатра же сообщила Птолемею Младшему, что римляне давно уже завоевали страны, которыми некогда правили боевые товарищи Александра, и что теперь они сражаются с парфянами за господство над этими землями. Мальчишка, похоже, удивился.

– Но это ведь не означает, что я не получу их в будущем, – сказал он. – Потиний всегда говорил, что Рим уничтожит себя, с нашей помощью или без нее.

– Лишь богам ведомо, правда это или нет, – отозвалась Клеопатра, стараясь быть терпеливой с этим пухлым мальчишкой, уродливым подобием ее мачехи, Теи. – А пока что готовятся документы для заключения нашего брака. Цезарь хочет, чтобы мы следовали обычаям наших предков и исполняли условия завещания нашего отца.

– И тогда я буду царем? – спросил Птолемей Младший.

– Да.

– Значит, у меня будет регентский совет? Как у моего брата были Потиний, Ахилл и Теодот?

– Твоими регентами-советниками будем мы с Цезарем, – сказала Клеопатра.

– Но ведь он – твой любовник! – возмутился мальчишка. – Если ты будешь моей женой, как можно брать в регенты твоего любовника?

– Дорогой брат, послушай-ка меня. Несмотря на всю ту чушь, которой ты наслушался от своего брата и сестры и их глупых евнухов, ты должен приспособиться к нынешней ситуации, к реальному положению дел. К тому, каковы они на самом деле. А они отнюдь не таковы, какими ты их себе воображаешь! Если ты просто будешь следовать мудрым советам Цезаря и моим, ты не падешь жертвой той же судьбы, что уже постигла твоего старшего брата и сестру.

– А если не буду?

До чего же неприятный и утомительный разговор! Мальчишка сам не знает, какой он счастливчик, что ему удалось дожить до этого момента и что он свободен, а не закован в цепи вместе с Арсиноей и ему не предстоит идти в триумфальной процессии Цезаря в Риме. Клеопатра предлагала именно так и поступить, но Цезарь решил отклонить ее совет. Чтобы править Египтом на законных основаниях, ей необходим консорт. Ни Рим, ни Египет не готовы увидеть на этом месте Юлия Цезаря, во всяком случае пока. С тех самых пор, как Птолемей Первый женил своего сына на своей дочери, в подражание фараонам, этот порядок оставался неизменным. Изменять его столь резко, да еще и сразу же после гражданской войны, будет неразумно.

– Не следует так спешить, дорогая, – сказал Цезарь. – Тебе нельзя быть нетерпеливой. Это самый верный путь к неудаче.

Клеопатра признавала справедливость замечания Цезаря. Но она уже устала втолковывать очевидное этому бестолковому мальчишке. Неужели он и вправду думает, будто она позволит ему править – особенно после рождения ее сына?

Возможно, ей стоит изгнать Птолемея Младшего на какой-нибудь отдаленный остров, чтобы распоряжался и капризничал там, только приставить к нему какого-нибудь верного человека. За мальчишкой нужен присмотр. Гефестион подберет подходящее место, а Птолемеишке, возможно, удастся заморочить голову настолько, что он будет доволен. Как только египтяне увидят сына Цезаря и Клеопатры и поймут, какую честь и могущество принесет этот мальчик их народу, они быстро позабудут об этом последнем представителе династии. Именно союз Клеопатры с Римом восстановит царство ее предков. И как только члены ее семьи – не говоря уж о большинстве египтян – могут не понимать такого простого факта? Он же впечатан в землю сапогами римских солдат!

– Если ты не станешь следовать моим советам, тебе придется встретиться с последствиями своей глупости.

Зачем создавать себе лишние сложности? Мы с тобой примем титул Филадельфов, Любящих Брата и Сестры, дабы дать людям знать, что мы не будем ссориться и ты не будешь замышлять против меня, как это делал твой брат.

– Но ты не моя любовница! – не унимался Птолемей. – Ты – любовница Юлия Цезаря, и это всем известно!

– Да, это правда. И это тоже пойдет нам на пользу.

Если этот слизняк воображает, будто он осуществит традиции своих предков и найдет себе путь в ее постель – особенно когда она носит ребенка Цезаря, – то он еще глупее, чем кажется. Клеопатра от всего сердца понадеялась, что не передаст своему сыну ничего из тех свойств, какими отличались мужчины их рода. Ей совершенно не хотелось плодить подобия своих братьев.

– Я хочу видеть Арсиною.

– Это запрещено. Арсиноя – пленница Цезаря.

Какой еще вздор Арсиноя вколотит мальчишке в голову? Идею восстать против римлян во славу Береники?! Клеопатра так и слышала подстрекательскую речь Арсинои, обращенную к мальчишке, ее последнему слушателю здесь, в Египте. Скоро ее навсегда увезут отсюда.

– Так что же, я никогда больше ее не увижу?

Неужели у Арсинои была сексуальная связь и с этой мелюзгой? Насколько крепки их узы? И даже если ей, Клеопатре, удастся изничтожить влияние Арсинои, сколько пройдет времени, прежде чем какой-нибудь евнух приобретет влияние на мальчишку и напомнит ему о его предназначении? О предназначении последнего сына Теи? О том, что последняя надежда Египта – правитель, в чьих жилах течет незапятнанная кровь македонского царя?

В том, что он единственная преграда между независимостью египетского народа и владычеством Рима? Птолемей недостаточно юн, чтобы ему невозможно было набить голову подобной изменнической чушью.

Клеопатра посмотрела на его круглое красное лицо и тучное тело – слишком тучное для его лет. Спелое яблочко, которое только и ждет, чтобы его сорвал кто-нибудь из прожженных политических интриганов. Сколько же ей еще придется терпеть его как существенную часть своей жизни? Внезапно Клеопатру затопила усталость. Это существо словно выпивало жизнь из ее тела.

– Как я уже сказала, будущее ведомо лишь богам.