Читать книгу На краю одиночества - Карина Демина - Страница 4

Земляной выковырял шоколадный шарик из ячейки и сунул в рот. Зажмурился от удовольствия, почти замурлыкал. И Анна не выдержала:

– Как вы можете это есть…

– С удовольствием, – ответил он с набитым ртом. – Что? Подумаешь, прокляты слегка… но шоколад-то какой! Вот овсянка с проклятием – это совсем, совсем не то, овсянку я и без проклятий не люблю, хотя дед полагал, что она очень полезна для детей.

Он демонстративно облизал пальцы.

– А вот шоколад – дело другое… – Земляной икнул. – И проклятие только остроты добавляет… К слову, оно так себе, средненькое. Силы в него вложили изрядно, но вот искусности не хватает.

Остановившись у стены, он зажмурился:

– Ага… связки первичные грубые весьма, а вторичные спутаны. В структуре ошибка, которая, собственно говоря, вас и спасла.

Земляной вновь икнул:

– Извините…

Анна пожала плечами. Выглядела она растерянной, но отнюдь не несчастной.

– Может, вам уехать?

– Нет, – ответила она. – В первый раз меня пытались убить в Петергофе. Не думаю, что расстояние спасет.

– А если за границу?

– Что мне делать за границей?

– А что там все делают? – Земляной приоткрыл левый глаз, в котором проступила характерная желтизна.

К вечеру исчезнет. И конфеты проклятые он доест, тут и думать нечего. И хорошо, если сам, главное, чтобы мальчишкам не скормил в воспитательных целях. Будут потом животами маяться. А Земляной же об этом не подумает.

– Понятия не имею.

– Вот и узнаете.

– Нет, – Анна тряхнула головой. – У меня оранжерея. Заказы. И проклятие, в конце концов… И я не хочу, чтобы мой дом сгорел. Или его сожрали древоточцы. Или приключилось еще какое-нибудь несчастье. Я не знаю, что за этим стоит, но зачем кому-то надо меня убивать?

– Может, и незачем, а может… Скажите, у вас тут не появилось вдруг желания отыскать своих настоящих родителей?

– Для чего? – а теперь удивление Анны было совершенно искренним.

– Не знаю… обвинение там выдвинуть. Или упасть на грудь и оросить слезами.

Она фыркнула и отвернулась к окну. Тонкий профиль, в котором теперь Глебу видится что-то донельзя знакомое, но он понятия не имеет, что именно.

Это от усталости.

И раздражения. Тьма не желала ждать, когда наглый человечишко одумается. Тьма уговаривала отпустить ее. Уж она-то сумеет добраться до глупца, который осмелился перечить мастеру. Она… заставит его пожалеть.

И раскаяться. И рассказать все-все…

Тьму Глеб сдерживал, правда, не без труда.

– Значит, не думали…

– К чему это все? – Глеб наблюдал за Анной, надеясь, что внимание его не будет истолковано превратно. Он просто смотрит.

Смотреть он может.

Он и его тьма, которая рядом с Анной замолкает. Ей тоже нравится. Да, именно смотреть. И слушать.

И еще ненароком коснуться руки, которая холодна, но Глеб все равно слышит, как бьется пульс. Анне страшно. А гордость мешает выказать страх. И она притворяется, будто бы все в полном порядке, будто она совершенно спокойна, но сердце не обманешь.

Обманешь.

Тьма смеется. Она-то знает, что можно сделать с сердцем. И не только с ним.

– Да к тому, что на первый взгляд причин избавляться от тебя нет. – Земляной открыл и второй глаз. И смотрел он на Глеба. Этак внимательно, даже с некоторым удивлением. – Что у нас там по классике? Деньги? Если вы умрете, кто их получит?

Анна рассеянно пожала плечами:

– Несколько благотворительных фондов плюс будет учреждена стипендия. Дом и оранжерея отойдут ботаническому обществу.

– То есть личного интереса как бы и нет…

– Дом… – Она поежилась, провела ладонями по обнаженным рукам. – Его хотят купить. Очень назойливо хотят. Но… ко мне сегодня приходили, просили, чтобы продала. И если так, зачем давить?

– Может, затем, что проще купить у ботанического общества?

– Я тоже об этом думала, – Анна кивнула и встала, но тут же села. – Однако есть некоторые нюансы. Во-первых, в завещании четко оговорено требование сохранить оранжерею. Не обязательно в доме, но все равно сохранить. То есть ее должны будут по меньшей мере перевезти.

– Это не так и долго…

– Возможно, однако… я знаю законы. Далеко не все и отнюдь не так хорошо, как законники. Никанор любил обсуждать дела. Не то чтобы ему требовалось мое мнение, просто слушатель нужен был, однако я знаю, что нельзя просто так взять и вступить в права. На это дается полгода после смерти завещателя. Процесс оформления документов занимает около трех месяцев, если возникает спорная ситуация, то возможен суд. Но спорной не будет. Так что пользоваться домом они могут сразу, а вот продать его – только через полгода, когда истечет срок предъявления возможных претензий.

– И это не так долго. – Земляной опустился на пол, сел, скрестив ноги. Вид у него был задумчивый. – Из того, что я понял, город ждут перемены, но не в ближайшем будущем. Полгода они вполне способны погодить. Достаточно подписать договор о намерениях.

Анне это не понравилось:

– Я говорила с Никанором. Я изменю завещание. – Она вновь поднялась и прошлась по кабинету, чтобы остановиться перед шкафом. В пыльном стекле его виднелось отражение, несколько искаженное, скорее напоминающее портрет.

И отнюдь не Анны.

– Вы ведь не передумали относительно школы? – Анна обернулась и посмотрела на Глеба. – Вы ее создадите?

– Во всяком случае, попробуем, – ответил за него Земляной. – Если ученички раньше друг друга не поубивают.

– Вы уж постарайтесь.

Получилось довольно язвительно.

– Стараемся… мы-то стараемся, да только… – он махнул рукой. – Дело даже не в них. Тьма, она порой дурное шепчет. Знает, где слабина. И давит, давит, пока не прорвет. Поэтому порой дар лучше не будить. Но если уж проснулся, то надо учиться контролю. Или ты ее, или она тебя.

Тьма Глеба молчала.

– В таком случае, надеюсь, вы сумеете сполна распорядиться оранжереей.

– Мы-то сумеем. – Земляной почесал затылок о стену. – Но вы бы не торопились умирать. Глебушка вон огорчится… если что, мы, конечно, поднимем. Только, сами понимаете, это уже не то.

– Не буду, – она сумела улыбнуться. – А теперь, если позволите… Этот день был тяжел. И я устала.

Она отвернулась от своего отражения.

Бледное лицо. Светлые волосы. И темное платье прямого кроя, которое на ком другом смотрелось бы чересчур уж простым, уродливым даже, лишь подчеркивало нечеловеческую хрупкость Анны.

– И за мальчиками присмотрите. Пожалуйста.

– Присмотрим, – пообещал Земляной.

– У них неладно… и еще с Ильей… то есть с Арвисом. Он сказал, что знает, кто отец Ильи. Не имя, но… рисунок. Предполагаю, что речь о гербе идет. Вы спросите. Возможно… не факт, конечно, но возможно, стоит отписать. – Анна сцепила руки. И смотреть старалась в сторону. Бледные щеки ее слегка порозовели.

– Отпишем. Всенепременно. – Земляной сунул за щеку конфету и поинтересовался: – А вы не желаете на бал сходить? Который в ратуше… городской… благотворительный…

– А надо? – Приподнятая бровь. Удивление.

– Хотелось бы… Но, боюсь, нам будут не рады, настолько не рады, что может не остаться билетов, а побывать нам надо.

Анна склонила голову и сказала:

– Я попрошу Никанора. И я не думаю, что мое прошлое имеет какое-то отношение к нынешним делам.

Арвис и вправду нарисовал картинку, кривоватую, но вполне себе узнаваемую. Вот ведь… и вправду отписать придется. Иначе не простят.

Но Илье Глеб ничего не скажет. Пока.

В конце концов, твари не лгут, но и с правдой обращаются весьма вольно.

* * *

У дома Анну ждали розы.

Огромный букет белых полупрозрачных роз того сорта, который выращивали лишь в теплицах Петергофа. Тугие бутоны едва раскрылись. На лепестках блестела начарованная роса, которая никогда не исчезнет, но лишь, возможно, изменит цвет по новой моде.

Белая лента. Карточка. И смутное нежелание прикасаться.

Глеб провел над букетом ладонью и сказал:

– Чистый, но…

– Забирайте.

– Зачем мне цветы? – он нахмурился, явно ища подвох.

– Не знаю… подарите сестре? У меня не поднимется рука их выкинуть. А смотреть, как умирают, не люблю… хотя… – Анна коснулась восковых лепестков. – Они уже мертвы. Не слышали? Новая технология консервации. Специальный раствор, толика силы – и вот уже букет стоит месяцами, не теряя красоты…

Ей было жаль цветов. И жаль себя. И еще немного страшно.

Глеб молча вытащил из букета карточку и передал Анне.

* * *

Надеюсь на скорую встречу. Олег

* * *

Запах сохранился. Тот полупрозрачный, словно вуаль, аромат, который был неназойлив и мягок. Он окружал. Очаровывал.

– Не знаю, почему вдруг… – Анна пожала плечами, не зная, как еще объяснить появление этого букета. И странную записку. Она не давала повода.

Но почему-то чувство неловкости не исчезло. Как и чувство вины. Ерунда какая…

– Возможно, вы ему понравились.

– Вряд ли. – Карточка была жесткой и с колючими уголками.

– Это почему? Вы красивая женщина…

– Только проклятая. И вы знаете, что, даже если убрать проклятие, от всех последствий не избавиться. Я никогда не смогу родить ребенка.

Почему она это говорит?

Неподходящая тема для беседы с мужчиной, которого Анна уже не могла назвать в полной мере посторонним. Да она и с Никанором стеснялась говорить на подобные темы, позволяя себе переложить эту неприятную обязанность на целителей.

– Вас это печалит? – Глеб предложил руку. – Не хотите прогуляться? Погода нынче…

Замечательная.

Небо ясное. Звезды россыпью. Полукруг луны словно кусок сыра на веревке. Свет на крышах, на камнях. Сонные дома. Тишина.

– С преогромным удовольствием. – Страхи отступили.

Они вернутся потом, когда Анна останется одна в пустом своем доме, который больше не казался сколь бы то ни было надежным убежищем. Но сейчас… сейчас все было иначе.

– Что до ребенка, то… да, одно время я… мне было тяжело свыкнуться с этой мыслью. И не могу сказать, чтобы я так уж хотела детей, просто… я ведь женщина, но получается, что как бы не совсем и женщина, если Господь лишил меня этой возможности. Моя свекровь, бывшая свекровь, когда стала точно известна причина моей бездетности, как-то высказалась, что мне следует уйти в монастырь. Что, верно, мои грехи столь тяжелы… – Анна замолчала.

Они шли по улочке, которая была пуста и чиста. Душно пахло черемухой, и стало быть, завтра похолодает. Надо будет поставить полог над розами, а еще провести-таки обрезку, пока кусты окончательно не спутались.

– Я все пыталась понять, что же сделала не так. Но теперь думаю, что Господь ни при чем. И грехи тоже ни при чем. Просто так сложились обстоятельства.

Розы Глеб держал аккуратно, но чувствовалось, что этот чужой букет его раздражает.

Никанор не умел справляться с раздражением. Он выплескивал его в язвительных словах, словно нарочно пытаясь уколоть побольнее. И ему требовался ответ, повод достаточно веский, чтобы дать волю гневу. Анна же молчала. И это злило его еще сильнее.

Странно, но после развода общаться с ним стало куда как легче.

– И вы решили развестись? Прошу прощения, если этот вопрос…

– Обыкновенен. Да, решила. И да, отчасти из-за этой своей неспособности. Я понимала, что Никанору нужен наследник. И он найдет способ его получить. Он всегда получал то, что хотел. Характер… я не желала становиться декоративной женой. А еще поняла, что все эти годы жила не своей жизнью.

Где-то вдалеке раздалось ржание, громыхнули колеса, и вновь все стихло.

– Мне стало жаль этого потерянного времени. Я понимала, что, возможно, осталось мне не так и много. Но то, что осталось, оно было мое. Я больше не хотела тратить его, притворяться кем-то, кем не являюсь. Великосветские игры, балы… маски. Нет, – Анна покачала головой. – К тому же Никанор рано или поздно, но пришел бы к мысли о разводе. А если так, то лучше быть первой.

– Почему?

Анна пожала плечами:

– Я могла диктовать условия. И да, у нас получилось расстаться и в то же время остаться в дружеских отношениях. Я знаю, что, если мне нужна будет помощь, Никанор ее окажет. И он знает, что если ему понадобится… правда, я представить не могу, что именно, но если в моих силах… он единственный, пожалуй, кого я могу назвать в полной мере родным человеком.

Улица вливалась в другую, которая была освещена куда как ярче. Широкая мостовая. Берега тротуаров.

Далекие огоньки, которые разбавляли ночь. Еще более далекие дома.

– Это ненормально, наверное. Я его не люблю больше. То есть не люблю, как должно любить мужа. Или просто мужчину, но вот… родич? Пожалуй. И просто друг. Женщины странные, да?

И почему Глеб улыбается?

Разве Анна сказала что-то смешное? Ее тянет улыбнуться в ответ. И Анна улыбается. И… смотрит. Ей сложно смотреть в глаза людям, но здесь и сейчас можно.

Ночь укроет. Все знают, что ночью позволено больше, чем днем.

– Странные, – согласился Глеб. – Но разве это плохо?

– Понятия не имею.

Когда он стоит вот так, слишком близко, Анне становится неловко. И она прячет эту неловкость, отводя взгляд, вот только…

Ночью и вправду позволено больше, чем днем.

И ей бы возмутиться. Разве давала она повод целовать себя? И… и уж тем более она не должна была отвечать на этот поцелуй, давая надежду на нечто большее, когда у них не может быть большего.

Но…

Луна. И звезды. И зыбкое ночное почти что счастье, которое утром растает без следа. Однако до утра далеко, а значит… значит, Анна может позволить себе хоть ненадолго снова стать женщиной.

Женщины… они определенно странные.

Да.