Читать книгу Леди полночь - Кассандра Клэр, Sarah Rees Brennan - Страница 5

В институтской мансарде царил полумрак. Когда дядюшка Артур перенес в эту комнату свои книги и документы, он заклеил два прорезанных в крыше световых окна вощеной бумагой, чтобы солнечный свет не повредил хрупкие объекты его изысканий.

Родители Артура и его брата Эндрю, отца Джулиана, были одержимы античной историей и культурой: древнегреческим и латынью, сказаниями о героях, мифологией Древней Греции и Рима.

Джулиан вырос на «Илиаде» и «Одиссее», «Энеиде» и мифе об аргонавтах, на преданиях о людях и чудовищах, о богах и героях. Но если Эндрю просто любил древности (и эта любовь, очевидно, нашла свое отражение в именах его детей, названных в честь римских императоров и их жен, и Джулиан был безмерно благодарен матери, что в итоге его назвали Джулианом, а не Юлием, как поначалу собирался отец), то Артур был ею просто одержим.

Он привез из Англии не одну сотню книг, а за последующие годы их скопились еще сотни и сотни. Библиотека была организована по принципу, понятному только самому Артуру: «Антигона» Софокла лежала поверх «Истории Пелопоннесской войны» Фукидида, повсюду валялись растрепанные монографии и старые книги с оторванными корешками, а по всем свободным поверхностям были разложены отдельные страницы. В комнате стояло как минимум шесть столов: когда один полностью скрывался под слоем бумаг, керамических черепков и осколков древних статуэток, дядюшка Артур просто покупал новый.

Сейчас он сидел за столом в западной части комнаты. Сквозь прореху в вощеной бумаге, закрывающей соседнее окно, виднелась полоска синего океана. На дядюшке Артуре был старый свитер с закатанными рукавами, потертые брюки защитного цвета и стоптанные домашние тапки. У стены стояла трость, которой он, впрочем, редко пользовался.

– У Ахилла была форминга, – бормотал он, – с серебряной отделкой, а Геракл был обучен игре на кифаре. В переводе оба инструмента называются «лирами», но разве это верно? А если это один и тот же инструмент, почему греки его называют по-разному?

– Привет, дядюшка, – сказал Джулиан, держа в руках поднос с приготовленным на скорую руку ужином. – Мы вернулись.

Артур медленно повернулся, как старый пес, который тревожно оглядывается на звук.

– Эндрю, рад тебя видеть, – ответил он. – Я как раз разбираюсь с греческими представлениями о любви. Агапэ, само собой, стоит выше других, это любовь, которую чувствуют сами боги. Затем есть эрос, романтическое чувство, филия, любовь дружеская, и сторге, любовь семейная. Как по-твоему, какая из них связывает наших парабатаев? Думаешь, она ближе к филии или к агапэ? Эрос, само собой, под запретом. И не значит ли это, что нам, нефилимам, даровано кое-что такое, чего простецам никогда не понять? Но тогда откуда же об этом было известно древним грекам? В этом, Эндрю, и заключается парадокс…

Джулиан вздохнул. Меньше всего на свете ему сейчас хотелось обсуждать, какую именно любовь чувствуют друг к другу парабатаи. А еще ему очень не нравилось, когда его называли именем покойного отца. Он желал лишь провалиться сквозь землю и оказаться подальше отсюда, но все равно подошел к свету, чтобы дядюшка смог разглядеть его лицо.

– Это Джулиан. Говорю, мы вернулись. Все. Тавви, Дрю, двойняшки…

Артур недоуменно таращился на него своими сине-зелеными глазами, и Джулиан уже едва справлялся с раздражением. Ему вообще не хотелось сюда приходить, ему хотелось побыть с Эммой. Но из последнего сообщения Дианы он понял, что в мансарду нужно подняться сразу по возвращении в Институт.

Такова была его обязанность. И никто не спешил его от нее освобождать.

Он поставил поднос на стол, постаравшись не задеть ни одну из стопок бумаг. Возле локтя дядюшки Артура лежала целая кипа исходящей корреспонденции и мятых отчетов о патрулировании местности. Огромной ее было не назвать, но она все же была гораздо больше, чем рассчитывал Джулиан.

– Я принес тебе ужин, – сказал он.

Артур взглянул на поднос, словно на далекий корабль, затерянный в тумане, и нахмурил брови. В мансарде было прохладно, и наспех разогретый на кухне суп быстро остывал. Джулиан аккуратно завернул приборы в салфетку и поставил на поднос корзинку с хлебом, хотя и понимал, что утром, когда он придет забрать посуду, еда останется нетронутой.

– Думаешь, это зацепка? – спросил дядюшка Артур.

– Что именно?

– Кифара и форминга. Они вписываются в схему, но схема очень сложная…

Дядюшка Артур, вздохнув, откинулся на спинку стула и посмотрел на стену, облепленную сотнями исписанных затейливым почерком листочков и записок.

– Жизнь коротка, а мудрость приходит небыстро, – прошептал он.

– Жизнь не так уж и коротка, – заметил Джулиан. – По крайней мере, не всегда.

Пожалуй, жизнь его родителей действительно оборвалась слишком рано. Так часто бывало с Сумеречными охотниками. Но что могло случиться с дядюшкой Артуром, вечно сидящим в заваленной бумагами мансарде? Да он, наверное, их всех переживет.

Джулиан вспомнил об Эмме, о ее постоянной готовности рисковать, о шрамах у нее на теле, которые он всякий раз замечал, когда они плавали или упражнялись вместе. В ее жилах текла кровь Сумеречных охотников, которые поколение за поколением рисковали жизнью и буквально черпали кислород из адреналина и яростных битв. Но затем он представил, как ее настигает участь ее же родителей и Эмма гибнет в борьбе. Эта мысль была невыносима.

– Но нет никого, кто бы дважды вернулся под небо[3], – пробормотал дядюшка Артур, вероятно, процитировав кого-то из классиков. Нечего и говорить, он был очень начитан.

Снова опустив голову, он будто ушел в себя. Джулиан вспомнил, как много лет назад он поднялся в мансарду и увидел, что весь пол покрыт кровавыми отпечатками дядюшкиных ладоней. В тот вечер он впервые обратился к Малкольму Фейду.

– Если позволишь, дядюшка, я пойду, – произнес Джулиан и пошел к двери.

Артур резко поднял голову. На мгновение его взгляд прояснился.

– Ты хороший мальчик, – сказал он Джулиану. – Но в конце концов тебе это не пригодится.

Джулиан замер.

– Что-что?

Но Артур уже вернулся к бумагам.

Джулиан вышел из комнаты и спустился по лестнице. Ступеньки знакомо скрипели у него под ногами. Лос-Анджелесский Институт был не очень стар, его явно построили позже других Институтов, но мансарда казалась совсем древней, очень пыльной, совершенно отрезанной от остального здания.

На мгновение Джулиан остановился у подножия лестницы и растворился в темноте и тишине.

В тишине он оказывался очень редко, разве что перед сном. Обычно вокруг галдели братья и сестры. Они не оставляли его в покое ни на минуту, им постоянно требовалось его внимание и помощь.

Джулиану вспомнился уединенный коттедж в английской глубинке, тихое жужжание пчел в саду, островки спокойствия под кронами деревьев. Вокруг синева и зелень, столь не похожие на сухие коричневые краски и тусклое золото пустыни. Джулиану не хотелось уезжать так далеко от Эммы, но в то же время он считал, что это пойдет ему на пользу – как наркоману полезно лишиться объекта своей зависимости.

Хватит. Были вещи, о которых даже думать не следовало. Джулиан скрывался в тени среди секретов, и это годами помогало ему жить.

Глубоко вздохнув, он вышел в коридор.

Эмма стояла на пляже. Вокруг не было ни души. По обе стороны возвышались длинные песчаные дюны, слегка поблескивавшие в лучах солнца, пробивавшихся сквозь облака.

Перед ней раскинулся океан. Он был столь же прекрасен и опасен, как и населявшие его существа – большие белые акулы и причудливо окрашенные черно-белые косатки. Эмма смотрела на океан и чувствовала то же самое, что и всегда: томление вперемешку со страхом, желание окунуться в холодные зеленые волны, которое было сродни желанию прибавить газа и помчаться быстрее, прыгнуть выше, вступить в схватку без оружия.

Артур сказал бы, что это Танатос. Глубинное влечение к смерти.

Океан вдруг взревел, как дикий зверь, и начал отступать. Он отходил все дальше, оставляя на песке погибающую рыбу, клубки водорослей, остовы погибших кораблей и все придонные отложения. Эмма понимала, что нужно бежать, но стояла, не в силах пошевелиться, и наблюдала, как вода собиралась в громадную башню, в высокую стену с ровными краями, и уносила с собой беспомощных дельфинов и акул. Вскрикнув, Эмма упала на колени – за прозрачной стеной из воды, как за стенкой огромного стеклянного гроба, плавали тела ее родителей: мама то и дело вздрагивала, а отец простирал к Эмме руку сквозь пену и бурление волн…

Эмма резко села на кровати и потянулась к лежавшей на тумбочке Кортане. Рука соскользнула, меч упал на пол. Нащупав выключатель лампы, Эмма нажала на кнопку.

Комнату залил теплый желтоватый свет. Часто заморгав, Эмма осмотрелась по сторонам. Она была в пижаме и, похоже, заснула прямо поверх одеяла.

Она спустила ноги на пол, протерла глаза. Видимо, она прилегла на кровать в ожидании Джулиана. Дверь в гардеробную была открыта, внутри горел свет.

Эмме хотелось показать Джулиану новые фотографии. Ей хотелось все ему рассказать, услышать его голос – такой спокойный, такой знакомый, такой ласковый. Ей хотелось, чтобы Джулиан помог ей разобраться, подсказал, что делать дальше.

Но Джулиан не пришел.

Она встала с кровати и взяла свитер, висевший на спинке стула. Часы на тумбочке показывали без нескольких минут три. Поморщившись, Эмма вышла в коридор.

Было темно и тихо. Свет не пробивался ни из-под одной из дверей. Все спали. Эмма дошла до комнаты Джулиана, отворила дверь и скользнула внутрь.

Она не ожидала увидеть его там. Она думала, что он, возможно, пошел в свою студию – само собой, в Англии он успел соскучиться по ней, – но Джулиан спал, развалившись на кровати.

В комнате было светлее, чем в коридоре. В окно светила висящая над горами луна, заливая спальню серебряным сиянием. Волнистые волосы Джулиана темным облаком разметались по подушке, длинные и мягкие ресницы были чернее ночи.

Он закинул руку за голову, и футболка немного задралась. Эмма отвела глаза, заметив приоткрывшуюся у него на животе полоску кожи, присела на край кровати и дотронулась до плеча Джулиана.

– Джулиан, – тихо позвала она. – Джулс.

Он вздрогнул, потом медленно открыл глаза. В лунном свете они казались серебристо-серыми, как у Тая.

– Эмма, – сказал он хриплым спросонья голосом.

«Я думала, ты придешь ко мне», – хотела упрекнуть его Эмма, но не смогла: он казался таким усталым, что она тотчас смягчилась. Протянув руку, чтобы поправить ему волосы, она на мгновение замерла и в конце концов уронила ее ему на плечо. Джулиан повернулся на бок, и Эмма узнала его растянутую футболку и домашние штаны.

Его веки подрагивали, глаза закрывались.

– Джулиан, – порывисто сказала Эмма, – можно я останусь у тебя?

Это был условный знак, краткая версия целой череды вопросов: «Можно я останусь и забуду о своих кошмарах? Можно я останусь и посплю рядом? Можно я останусь, и ты прогонишь мой страх, прогонишь воспоминания о крови, о мертвых родителях, о темных воинах с пустыми, угольно-черными глазами?»

Они оба не раз задавали друг другу эти вопросы. Еще совсем детьми они прибегали друг к другу в спальни и устраивались на одной кровати. Эмма однажды представила, как переплетаются их сны, когда они засыпают вместе, делясь частицами своего мира сновидений. Отчасти поэтому Эмме и нравилось, что у нее есть парабатай: ведь парабатаи в некотором смысле никогда не оставались одни. Засыпая и просыпаясь, сражаясь и отдыхая после битвы, ты понимал, что кто-то всегда рядом, что есть человек, который предан твоей жизни, твоим надеждам, твоему счастью, который готов поддержать тебя всегда и везде.

Джулиан подвинулся и пробормотал в подушку:

– Оставайся.

Эмма залезла под одеяло. Извиваясь всем телом, Джулиан отполз еще дальше. Эмма скользнула на нагретое им место, где пахло гвоздикой и мылом.

Она все еще дрожала. Подвинувшись ближе к другу, она почувствовала тепло его тела. Джулиан спал на спине, закинув одну руку за голову и положив вторую на живот. Браслеты у него на запястьях поблескивали в лунном свете. Он посмотрел на Эмму – он явно заметил, что она подвинулась к нему, – а затем как будто нарочно закрыл вдруг вспыхнувшие в темноте глаза, и черные ресницы легли ему на щеки.

Его дыхание вскоре выровнялось. Он заснул, но к Эмме сон не приходил, и она смотрела на Джулиана, наблюдая, как размеренно вздымается и опускается его грудь.

Они не касались друг друга. Они вообще редко касались друг друга во сне. В детстве они каждый раз устраивали настоящую битву за одеяла и разделяли кровать книгами, чтобы сразу видеть, кто залезал на чужую сторону. Теперь они научились сосуществовать мирно, но между ними все равно всегда оставалось расстояние, равное ширине книги, – этакая дань прошлому.

Эмма слышала шум океанского прибоя вдали, и у нее перед глазами снова и снова поднималась зеленая волна из кошмарного сна. Но все это казалось ужасно далеким: тихое дыхание парабатая заглушало даже самые жуткие звуки.

Когда-нибудь у Эммы появится муж, а у Джулиана – жена, и они больше не смогут залезать в кровати друг к другу. Настанет конец их полночным беседам. Они по-прежнему будут близки, но эта близость станет совсем иной. И Эмме придется научиться жить с этим.

Когда-нибудь. Но не сейчас.

Когда Эмма проснулась, Джулиана уже не было рядом.

Она медленно села. Утро было в разгаре, и комнату заливал золотисто-розовый свет – обычно Эмма поднималась гораздо раньше. Темно-синяя простыня Джулиана и одеяло были скомканы в ногах. Положив руку на его подушку, Эмма почувствовала тепло – должно быть, Джулиан только что ушел.

Ей стало не по себе от того, что он ничего ей не сказал, но она отбросила эти мысли. Скорее всего, ему просто не хотелось ее будить: Джулиан всегда спал беспокойно, а из-за разницы во времени ему, наверное, было совсем нелегко. Убеждая себя, что это неважно, Эмма вернулась к себе в комнату и переоделась в леггинсы и футболку, а затем сунула ноги в шлепанцы.

Обычно она сперва заходила в студию Джулиана, но сейчас за окном стоял яркий летний день. Небо было усеяно рваными белыми облачками. Океан искрился на солнце, по его поверхности танцевали золотые искры. Вдалеке виднелись темные силуэты серфингистов.

Эмма знала, что Джулиан скучал по океану, – он писал об этом в коротких, нерегулярных сообщениях, которые присылал ей, пока был в Англии. Она вышла на улицу и спустилась по тропинке к шоссе, а затем перебежала его, уворачиваясь от фургонов серфингистов и роскошных кабриолетов, блестевших на солнце.

Когда она вышла на пляж, Джулиан был именно там, где она и ожидала его найти: он стоял лицом к океану, а соленый ветер трепал ему волосы и теребил легкую ткань его футболки. Интересно, сколько он уже простоял вот так, неподвижно, засунув руки в карманы джинсов?

Эмма неуверенно ступила на мокрый песок.

– Джулиан?

Он повернулся к ней. На мгновение показалось, что его ослепило солнце, хотя оно стояло уже высоко в небе – Эмма чувствовала, как жаркие лучи пригревают спину.

Джулиан улыбнулся. Эмму захлестнула волна облегчения. Улыбка на губах Джулиана была совсем знакомой, совсем родной; она озарила его лицо. Эмма ринулась к океану. Набежавшая волна почти достигла кончиков ботинок Джулиана.

– Ты рано встал! – воскликнула Эмма.

Вода плескалась у нее под ногами и серебристыми ручейками струилась по песку.

– Скоро полдень, – ответил Джулиан. Его голос звучал знакомо, но Эмме до сих пор казалось, что Джулиан выглядит иначе, совсем необычно: другой овал лица, другая линия плеч под футболкой. – О чем ты хотела поговорить?

– Что? – Вопрос застал Эмму врасплох: совсем не об этом она сейчас думала.

– Вчера, – уточнил Джулиан. – Ты сказала, что хочешь поговорить. Может, поговорим сейчас?

– Давай. – Эмма подняла голову и посмотрела на парящих в небесах чаек. – Давай присядем куда-нибудь. Не хочу, чтобы нас окатило волной.

Они отошли чуть дальше от моря и устроились на нагретом солнцем песке. Эмма сбросила тапки и зарылась в песок ногами. Джулиан рассмеялся.

Эмма искоса взглянула на него.

– Чего смеешься?

– Ты такая забавная на пляже, – объяснил он. – Любишь песок, но терпеть не можешь воду.

– Ага, – кивнула она и состроила Джулиану гримасу. – Какой парадокс, да?

– Да нет, это просто твоя странность.

– О, ты меня потряс, – бросила Эмма, вытаскивая телефон. – Я в шоке.

– Слышу нотки сарказма, – парировал Джулиан, принимая телефон у нее из рук.

На экране появились фотографии, сделанные Кристиной накануне. Пока Джулиан листал их, Эмма рассказывала, как воспользовалась подсказкой Джонни Грача и отправилась в бар «Саркофаг», как обнаружила тело и как Диана отчитала ее после визита Грача в Институт. Излагая события прошлого вечера, Эмма постепенно расслаблялась, чувствуя, как пропадает ее странная настороженность по отношению к Джулиану. Все было как обычно, они всегда вот так говорили, слушали друг друга, были истинными парабатаями.

– Уверена, письмена те же, – заключила Эмма. – Я ведь не сошла с ума?

Джулиан посмотрел на подругу.

– Нет, – ответил он. – А Диана действительно полагает, что твое вмешательство в расследование может еще больше настроить Конклав против Хелен?

– Ага, – вздохнула Эмма.

Немного поколебавшись, она взяла его за руку. На левом запястье у него мелодично звякнул браслет из морских стеклышек. Эмма почувствовала под пальцами знакомые мозоли на руке Джулиана.

– Я бы никогда не сделала ничего такого, что могло бы повредить Хелен, или Марку, или тебе, – призналась она. – Если ты считаешь, что Диана права, я не стану… – Она помедлила. – Я не стану вмешиваться.

Джулиан взглянул на их переплетенные пальцы. Он был спокоен, но жилка у него на шее забилась чаще, и это не укрылось от Эммы. Должно быть, его встревожило упоминание о сестре.

– Прошло уже пять лет, – сказал он и отнял руку.

Он не вырвал ее, ничего подобного, просто мягко высвободил, повернувшись к океану. Движение было абсолютно естественным, но Эмме все равно стало неловко.

– Конклав и пальцем не пошевелил, чтобы вернуть Хелен домой. Или чтобы найти Марка. Там даже не задумались о том, что твоих родителей, возможно, убил не Себастьян. По-моему, глупо отказываться от шанса выяснить, что случилось с твоими родителями, ради пустых надежд.

– Нет, Джулиан! Не стоит говорить, что эти надежды пусты…

– Можно, впрочем, сказать и по-другому, – продолжал Джулиан, и Эмма словно наяву увидела, как у него в голове закрутились шестеренки. – Если ты сможешь раскрыть это дело… если мы сможем его раскрыть, Конклав будет нам обязан. Я верю, что твоих родителей убил не Себастьян Моргенштерн. Нужно искать демона или какую-то другую силу, которая может безнаказанно убить Сумеречного охотника. Если мы одолеем ее…

У Эммы заболела голова. Она ослабила резинку, которая слишком сильно стягивала волосы.

– Тогда они будут с нами считаться? Потому что об этом все узнают?

– Если все узнают, что мы сделали, у них не останется иного выбора, – подтвердил Джулиан. – А мы позаботимся о том, чтобы все узнали. – Он сделал паузу. – У нас есть связи.

– Ты ведь не о Джеме говоришь? – спросила Эмма. – Я не знаю, как с ним связаться.

– Нет, я не о Джеме и не о Тессе.

– Значит, о Джейсе и Клэри, – догадалась Эмма.

Джейс Эрондейл и Клэри Фэйрчайлд возглавляли Институт Нью-Йорка. Они были едва ли не самыми молодыми Сумеречными охотниками, которые заняли столь высокий пост. Эмма дружила с Клэри с двенадцати лет, когда Клэри впервые поддержала ее в зале Совета в Идрисе, оказавшись, похоже, единственной во всем Конклаве, кому было не все равно, что Эмма потеряла родителей.

Джейс, пожалуй, был одним из лучших Сумеречных охотников за всю историю – если судить только по боевым качествам. Талант Клэри состоял в другом – она умела создавать руны. Такое не было под силу никому из Сумеречных охотников. Однажды она рассказала Эмме, что руны приходят к ней помимо ее воли: либо появляются сами, либо не появляются вовсе, и управлять этим она не может. За несколько лет она добавила в Серую книгу несколько очень полезных рун: одна служила для дыхания под водой, другая – для бега на длинные дистанции, а еще одна – для контрацепции и контроля над рождаемостью – вызвала серьезные споры, но быстро стала одной из самых популярных рун из арсенала Сумеречных охотников.

Все знали Джейса и Клэри. Так случается, когда спасаешь мир. Большинство считало их героями, но для Эммы они были теми, кто протянул ей руку помощи в самые тяжелые времена.

– Да, – кивнул Джулиан и почесал в затылке. Он выглядел утомленным. Под глазами залегли тени, как будто даже кожа его истончилась от усталости и сквозь нее проступили все вены. Он кусал губу, как и всегда в моменты волнения и тревоги. – Они ведь стали едва ли не самыми молодыми главами Института за всю историю. И не забывай, на что пошел Конклав ради Саймона, ради Магнуса и Алека. Когда ты герой, там готовы на многое.

Джулиан поднялся на ноги, и Эмма последовала его примеру. Она стянула резинку с хвоста, и волосы рассыпались по плечам, волнами заструившись по спине. Джулиан кратко взглянул на нее и тут же отвел глаза.

– Джулс… – начала она.

Но он уже отвернулся и зашагал к дороге.

Эмма надела тапки и догнала его возле засыпанного песком тротуара.

– Все в порядке?

– Само собой. Ох, чуть не забыл вернуть, – сказал Джулиан, протягивая Эмме ее телефон. – Знаешь, Конклав принимает законы. И живет по этим законам. Но это не означает, что при должном упорстве эти законы невозможно изменить.

– Ты говоришь загадками.

Джулиан улыбнулся, и в его глазах заплясали озорные огоньки.

– Им не нравится, когда Сумеречные охотники нашего возраста вмешиваются в серьезные дела. Но Джейс, Клэри, Алек и Изабель в нашем возрасте уже спасли мир. И их за это уважают. Результат – вот что заставляет их изменить свое мнение.

Они дошли до шоссе. Эмма посмотрела вверх, на холмы. На одном из них, прямо на обрыве над дорогой, стоял Институт.

– Джулиан Блэкторн, – сказала Эмма, когда они перебежали шоссе. – А ты революционер.

– Так что мы займемся этим, но не будем привлекать внимания, – заключил Джулиан. – Сперва нам нужно сравнить снимки обнаруженного тела со снимками тел твоих родителей. Все нам помогут. Не переживай.

Они прошли полдороги до Института. Машин было немало – простецы ехали на работу в центр. Солнце отражалось в лобовых стеклах.

– А если выяснится, что эти письмена невозможно расшифровать? Что это просто абракадабра, которую рисует на телах какой-нибудь чокнутый запойный убийца?

– На запойные убийства это не похоже. Они обычно происходят почти одновременно, но в разных местах. Запойный убийца переезжает с места на место и убивает случайных людей.

– Что же тогда у нас? Массовое убийство?

– Массовые убийства тоже происходят одновременно, но при этом в одном месте, – со знанием дела заявил Джулиан, говоря тем же тоном, которым объяснял Тавви, почему нельзя съесть полпачки сладких колечек на завтрак. – Это явно серийный убийца. Серийные убийства происходят друг за другом, с перерывами.

– Мне как-то не по себе из-за того, что ты все это знаешь, – призналась Эмма.

Перед Институтом раскинулась выжженная солнцем лужайка, доходившая до края обрыва. У самой ее кромки росли невысокие кустарники и морская трава. Обитатели Института нечасто выходили сюда: шоссе неслось слишком близко, сухая трава колола ноги, а от жаркого солнца не было никакого спасения.

– Дрю очень увлечена историей криминалистики, – объяснил Джулиан, когда они дошли до лестницы. – Она мне все уши прожужжала о том, как нужно прятать тело.

Эмма взбежала на три ступеньки выше Джулиана и повернулась к нему.

– А я тебя выше! – воскликнула она.

Они частенько играли в эту игру, когда были детьми: Эмма всегда уверяла Джулиана, что его перерастет, пока в четырнадцать он не вытянулся на целых двадцать сантиметров.

Джулиан взглянул на нее. Солнце било ему прямо в глаза и застилало золотом его сине-зеленые радужки, из-за чего они напоминали патину, покрывавшую римское стекло из коллекции Артура.

– Эм, – начал Джулиан, – сколько бы мы ни шутили об этом, знай, я отношусь к делу со всей серьезностью. Это твои родители. Ты заслуживаешь знать, что произошло.

У Эммы в горле вдруг встал ком.

– На этот раз все иначе, – прошептала она. – Знаю, мне уже не раз казалось, что я что-то нашла, но на деле все оказывалось просто пшиком. Я снова и снова ходила по ложному следу. Но сейчас, Джулс, я чувствую, что это другое. Как будто это – настоящее.

Зазвонил ее телефон. Она опустила голову и вытащила его из кармана. Увидев имя на экране, она поморщилась и сунула телефон обратно. Джулс недоуменно изогнул бровь.

– Кэмерон Эшдаун? – спросил он. – Почему ты не берешь трубку?

– Я не в настроении, – к собственному удивлению, ответила Эмма. Почему бы ей просто не сказать Джулиану правду? «Мы с Кэмероном расстались»?

Дверь Института распахнулась.

– Эмма! Джулс!

На пороге появились Друзилла и Тавви, оба еще в пижамах. В руке у Тавви был зажат леденец, который он сосредоточенно сосал. Когда он увидел Эмму, его глаза загорелись и он побежал к ней навстречу.

– Эмма! – воскликнул он, не вынимая леденец изо рта.

Она подпустила его к себе и крепко сжала руками его мальчишеское тело. Тавви захихикал.

– Тавви! – укоризненно сказал Джулиан. – Не бегай с леденцом во рту. Так можно подавиться.

Тавви вытащил леденец и посмотрел на него с таким видом, словно перед ним был заряженный пистолет.

– И умереть?

– Ужасной смертью, – подтвердил Джулиан. – В муках.

Он повернулся к Друзилле, которая стояла, уперев руки в бока. На ней была черная пижама с рисунком – бензопилами и скелетами.

– Как дела, Дрю?

– Уже пятница, – сказала Друзилла. – Блинный день. Помнишь? Ты обещал!

– Точно, было дело, – кивнул Джулиан и слегка дернул сестру за косичку. – Иди разбуди Ливви и Тая, а я…

– Они уже встали, – перебила его Друзилла. – Сидят на кухне. Ждут. – Она выразительно посмотрела на старшего брата.

Джулиан улыбнулся.

– Ладно, уже иду. – Он поднял Тавви на верхнюю площадку лестницы и слегка подтолкнул его к двери. – Бегите на кухню и скажите близнецам, пока они не умерли с голоду, что завтрак уже на подходе.

Друзилла и Тавви, захихикав, скрылись в холле, а Джулиан вздохнул и повернулся к Эмме.

– Ну вот, меня оконфетили, – пробормотал он и показал на голубоватое сахарное пятно, которое Тавви успел поставить ему на воротник.

– Это знак почета, – рассмеялась Эмма. – Увидимся на кухне. Я заскочу в душ. – Она поднялась по лестнице, на секунду замерла возле открытой двери и обернулась, чтобы взглянуть на Джулиана. В окружении синего моря и голубого неба его глаза как будто сливались с ландшафтом. – Джулс, ты ни о чем не хочешь спросить?

Он отвел глаза и покачал головой.

– Нет. Ни о чем.

Кто-то тряс Кристину за плечо. Она проснулась не сразу и часто заморгала. Ей снился дом, летняя жара, прохлада тенистых садов вокруг Института и нежные розы, которые ее мама умудрялась выращивать в столь недружественном для этих цветов климате. Особенно ей нравились желтые розы, ведь их обожал ее любимый писатель[4], но были и розы других цветов, посаженные в честь гордого имени семейства Розалес.

Кристина гуляла по саду и как раз собиралась завернуть за угол, когда до нее донеслись знакомые голоса. Она ускорила шаг, на лице ее засияла широкая улыбка. Хайме и Диего… Ее самый старый друг и ее первая любовь. Само собой, они обрадуются встрече.

Завернув за угол, она посмотрела по сторонам. Никого. Только эхо далеких голосов, эхо издевательской насмешки.

Затем тенистый сад пропал, и Кристина увидела склонившуюся над ней Эмму, одетую в одно из своих ярких платьев в цветочек. Светлые волосы ниспадали ей на плечи влажными после душа прядями.

– Termina de molestarme, estoy despierta! – запротестовала Кристина, отбиваясь от Эммы. – Эмма! Прекрати! Я проснулась!

Она села и обхватила голову руками. Кристина гордилась тем, что не путает родной язык с английским, но иногда, в минуты усталости или спросонья, испанский все же срывался с ее губ.

– Пойдем завтракать, – пригласила ее Эмма. – Хотя для завтрака уже поздновато. Скоро полдень. Но это неважно, я хочу тебя со всеми познакомить. Там Джулиан…

– Я видела его вчера вечером, – зевнув, сказала Кристина. – У него красивые руки.

– Прекрасно, вот и скажешь ему лично.

– Ну уж нет.

– Вставай, – велела Эмма. – Или я сяду на тебя верхом.

Кристина бросила в нее подушкой.

– Подожди в коридоре.

Через несколько минут Кристина, быстро натянув на себя светлый свитер и узкую юбку, уже спускалась по лестнице. Из кухни доносился гул голосов. Она прикоснулась к висевшему на шее медальону, чтобы набраться сил.

С самого первого дня в Институте она много слышала о Блэкторнах и особенно о Джулиане, и это семейство теперь казалось ей едва ли не легендарным. Она боялась встречи с ними – и не только потому, что они играли важнейшую роль в жизни Эммы, но и потому, что они могли превратить остаток ее пребывания в Лос-Анджелесе либо в сказку, либо в кошмарный сон.

Кухня представляла собой просторную комнату с разрисованными стенами и окнами с видом на сине-зеленый океан. В центре стоял массивный деревянный стол, вокруг него – скамьи и стулья. На столешнице были мозаикой выложены яркие узоры, они напоминали испанские, но при ближайшем рассмотрении складывались в сцены из классической литературы: Ясон и аргонавты, Ахилл и Патрокл, Одиссей и сирены. В свое время кто-то с любовью обставил эту кухню – выбрал медную плиту и фаянсовые раковины, выкрасил стены в ярко-желтый цвет.

Джулиан босиком стоял у плиты. На его широкие плечи было наброшено кухонное полотенце. Остальные Блэкторны облепили стол. Эмма шагнула в кухню и потянула Кристину за собой.

– Знакомьтесь, это Кристина, – сказала она. – Она уже раз шестнадцать спасла мне жизнь за лето, так что будьте с ней повежливее. Кристина, это Джулиан…

Джулиан посмотрел на нее и улыбнулся широкой улыбкой, от которой сделался похож на луч солнца в человеческом обличье. И неважно, что на плечах у него лежало полотенце с котятами, а руки были испачканы в тесте для блинчиков.

– Спасибо, что присмотрела за Эммой, – сказал он. – Может, она и считает иначе, но нам она еще пригодится.

– Я – Ливви, – представилась хорошенькая девочка, которая подошла пожать Кристине руку. – А это – Тай. – Она указала на черноволосого мальчишку, сидевшего на скамье и читавшего «Архив Шерлока Холмса». – Вон та, с косичками, – Дрю, а малыш с леденцом – это Тавви.

– Не бегай с леденцом во рту, Кристина, – сказал Тавви. Ему было лет семь, но его узкое лицо казалось на удивление серьезным.

– Я… не буду, – недоуменно заверила его Кристина.

– Тавви, перестань, – упрекнул брата Джулиан.

Он начал выливать тесто из белой керамической миски на раскаленную сковороду. В кухне запахло маслом и блинами.

– Ну-ка, бездельники, поднимайтесь и накрывайте на стол, – велел он и смущенно добавил: – К тебе, Кристина, это не относится. Ты у нас в гостях.

– Я приехала на год, так что сложно назвать меня гостем, – заметила Кристина и вместе со всеми подошла к буфету за тарелками и столовыми приборами.

В кухне царила приятная суета, и Кристина чувствовала себя как нельзя лучше. Если честно, она боялась, что Блэкторны нарушат прекрасный и размеренный ритм ее жизни с Эммой и Дианой, но теперь, когда вся семья была в сборе, ей стало неловко от таких мыслей.

– Первые блинчики готовы, – объявил Джулиан.

Тай отложил книгу и взял тарелку. Кристина подошла к холодильнику, чтобы достать еще масла, и услышала, как он сказал Джулиану:

– Я уж думал, ты забыл, что сегодня блинный день.

В его голосе слышался упрек и еще что-то – может, беспокойство? Эмма, кажется, упоминала, что Тай расстраивается, когда нарушают его распорядок.

– Что ты, Тай, я не забыл, – мягко ответил Джулиан. – Я просто отвлекся. Но не забыл.

Тай, похоже, успокоился.

– Тогда ладно, – сказал он.

Он вернулся к столу, и следующим к Джулиану подошел Тавви. Сами того не сознавая, Блэкторны были прекрасно, по-семейному организованы: они знали, кто первым получает блинчики (Тай), кто любит есть их с маслом и сиропом (Дрю), кто – только с сиропом (Ливви), а кто – с сахаром (Эмма).

Кристина не стала ничем приправлять свою порцию. Блинчики были масляные и не слишком сладкие, слегка хрустящие по краям.

– Очень вкусно, – сказала она Джулиану, который наконец-то сел возле Эммы.

Вблизи она заметила усталые морщинки вокруг его глаз, которые были совсем не к месту на таком юном лице.

– Дело практики, – улыбнулся он. – Я их с двенадцати лет готовлю.

Ливви слегка подпрыгнула от удовольствия. На ней было черное платье без рукавов, и она напомнила Кристине стильных жительниц Мехико, которые вечно куда-то спешили по улицам Кондезы и Ромы[5] в облегающих платьях и изящных босоножках на каблуках. Каштановые волосы Ливви выгорели на солнце, и теперь в них виднелись золотистые пряди.

– Как хорошо дома! – сказала она, слизывая с пальца сироп. – У тетушки Марджори было неплохо, но нам не хватало вашего присмотра. – Она посмотрела на Эмму и Джулиана. – Теперь я понимаю, почему говорят, что нельзя разлучать парабатаев. Вы просто всегда вместе, прямо как…

– Шерлок Холмс и доктор Ватсон, – закончил за нее Тай, который снова с головой ушел в книгу.

– Шоколад и арахисовое масло, – предложил Тавви.

– Капитан Ахав и кит, – добавила Дрю, задумчиво рисуя узоры из сиропа на пустой тарелке.

Эмма чуть не подавилась соком.

– Дрю, но капитан Ахав и кит ведь враждовали друг с другом!

– Верно, – кивнул Джулиан. – Но кит без Ахава – просто кит. Кит, у которого нет никаких проблем. Беззаботный кит.

Дрю с вызовом посмотрела на них.

– Я слышала ваш разговор, – сказала она Эмме и Джулиану. – Я была на лужайке и только потом вернулась за Тавви. Эмма нашла тело?

Тай тотчас оторвался от книги.

– Эмма нашла тело? – повторил он.

Эмма встревоженно посмотрела на Тавви, но тот, казалось, был полностью поглощен едой.

– Что ж, ребята, пока вас не было, здесь произошла серия убийств…

– Убийств? Почему ты ничего не сказала ни нам, ни Джулиану? – Тай едва не выронил книгу из рук. – Могла бы прислать письмо или сообщение, открытку, в конце концов…

– Открытку об убийствах? – поморщилась Ливви.

– Я сама о них только позавчера узнала, – объяснила Эмма и быстро рассказала, что произошло в «Саркофаге». – На теле были руны, – заключила она. – Такие же, как на телах моих родителей.

– Их ведь так никто и не расшифровал? – уточнила Ливви.

– Нет, – покачала головой Эмма. – Пытались все – Малкольм, Диана, даже Спиральный Лабиринт, – добавила она, упомянув название подпольного штаба чародеев, где было скрыто немало тайных знаний.

– Прежде эти руны были единственными в своем роде, – заметил Тай, сверкнув удивительными серебристо-серыми глазами. У него на шее висели наушники, провод уходил под футболку. – Но теперь появился еще один образец. Сравнив их, мы можем что-нибудь выяснить.

– Я составила список всего, что известно о теле, – сказала Эмма, вытаскивая из кармана сложенный лист бумаги, который она тотчас развернула на столе. Тай в ту же секунду подхватил его. – Кое-что я видела сама, кое-что слышала от Джонни Грача и Дианы. Кожа на пальцах срезана, зубы сломаны, кошелек украден.

– Личность жертвы явно попытались скрыть, – заключил Тай.

– Это, пожалуй, не так уж необычно, – кивнула Эмма. – Но важно, что тело какое-то время пролежало в морской воде и на нем были ожоги, а вокруг – нарисованные мелом символы. И оно было покрыто письменами. Вот это действительно странно.

– Можно покопаться в архивах газет, – предложил Тай, и его серые глаза загорелись. – Я займусь.

– Спасибо, – сказала Эмма. – Но… – Она взглянула на Джулиана, а затем снова обвела остальных взглядом серьезных карих глаз. – Не говорите Диане, ладно?

– Почему? – нахмурившись, спросила Дрю.

Тавви вообще не обращал внимания на их разговор: он слез на пол и играл под столом в машинки.

Эмма вздохнула.

– Несколько тел принадлежали фэйри. А это означает, что нам вообще нельзя вмешиваться в ход расследования. – Она посмотрела на Кристину. – Если ты не хочешь принимать в этом участия, ничего страшного. С фэйри шутки плохи, тем более Диана не хочет, чтобы мы этим занимались.

– Ты ведь знаешь, как я отношусь к Холодному перемирию, – ответила Кристина. – Само собой, я с вами.

Послышался гул одобрения.

– Я же говорил, переживать не стоит, – сказал Джулиан, легонько коснувшись плеча Эммы, после чего вышел из-за стола и стал собирать тарелки. Было в этом обыденном прикосновении что-то такое, отчего Кристина содрогнулась. – Сегодня занятий не будет – Диана уехала в Охай, – поэтому можно заняться расследованием. Тем более на эти выходные назначено тестирование Конклава.

Все застонали. Тестирование Конклава проводилось дважды в год, чтобы проверить успеваемость учеников и отправить неуспевающих в Академию, которая находилась в Идрисе.

Но Тай не обратил внимания на слова Джулиана. Он изучал список Эммы.

– Сколько всего погибших? Людей и фэйри?

– Двенадцать, – ответила Эмма. – Всего обнаружили двенадцать тел.

Тавви вдруг вылез из-под стола.

– Они все бегали с леденцами во рту?

Тай в недоумении уставился на брата, Эмма смутилась, а Тавви просто озадаченно озирался по сторонам.

– Пожалуй, разговоров достаточно, – сказал Джулиан, поставив малыша Тавви на ноги. – Давайте посмотрим, что удастся разузнать. Тиберий? Ливия?

Тай что-то согласно пробурчал и поднялся на ноги. Эмма призналась:

– Вообще-то мы с Кристиной хотели потренироваться, но можем…

– Нет! Ничего не отменяйте! – воскликнула Ливви. – Мне тоже нужна тренировка! С девушками. Которые при этом не читают. – Она сверкнула глазами в сторону Дрю. – И не смотрят ужастики. – Она посмотрела на Тая. – Я помогу Таю и через полчаса к вам присоединюсь.

Тай кивнул и надел наушники по дороге к двери. Ливви вышла вместе с ним, все болтая о том, как ей не хватало тренировок и своей сабли и как ужасна была идея тетушки выделить им для занятий старый сарай, кишевший пауками.

Как только она ушла, Кристина снова повернулась к остальным. Яркий солнечный свет окутывал Эмму и Джулиана удивительным сиянием, смазывавшим их черты. Джулиан держал на руках Тавви, и Кристина подумала, что они выглядят точь-в-точь как счастливая молодая семья.

– Ты не обязан делать это ради меня, – тихо, но уверенно сказала Эмма таким голосом, какого Кристина никогда прежде не слышала.

– А по-моему, обязан, – возразил Джулиан. – Помнится мне, я в этом поклялся.

– «Куда ты пойдешь, туда и я пойду, какую глупость ты сотворишь, ту и я сотворю тоже»? – поддразнила его Эмма. – Так звучала клятва?

Джулиан рассмеялся. Если они и продолжили разговор, Кристина уже этого не слышала. Она вышла в коридор и закрыла за собой дверь, не оглядываясь назад. Когда-то она думала, что и сама обзаведется парабатаем. И хотя она давно похоронила эту мечту, смотреть на близость настоящих парабатаев было больно.