Читать книгу Тени Парфенона - Кассия Сенина - Страница 8

Шекер собирался отправиться в Парфенон с утра пораньше, но Диана просветила его, что в таком случае он попадет на службу, во время которой церковные работники едва ли будут с ним разговаривать. Поэтому Хош выспался, неторопливо позавтракал и вышел в уличное пекло. Машина, впрочем, стояла на подземной парковке и была восхитительно прохладной. Включив кондиционер, комит нажал на кнопку радиоприемника: как раз начался выпуск афинских новостей. Шекер очень надеялся, что об убийстве Зестоса еще не стало известно прессе, иначе он рискует столкнуться на Акрополе с корреспондентами. На сей раз Аллах был милостив: из происшествий сообщили лишь о ДТП на въезде в Пирей, создавшем километровую пробку.

Ненадолго заскочив в Управление, Хош добрался до Парфенона как раз к концу литургии. Причастников в будний день было немного. Крестообразно сложив на груди руки, они чинно подходили к пожилому священнику, стоявшему на амвоне с чашей. Дьякон держал алый плат и вытирал губы причастившихся. Хор замечательно высокими чистыми голосами выпевал: «Тело Христово примите, источника бессмертного вкусите». Шекер с любопытством огляделся.

Парфенон считался одним из чудес света – самый древний из ныне существующих действующих храмов. Его внешний античный облик был полностью – если не считать креста, оставленного над западным фасадом – восстановлен в результате реставрации в восемнадцатом веке, внутри же храм смотрелся вполне по-христиански: мозаики на золотом фоне, иконы, свечи. Алтарь, несмотря на традиционный низкий темплон с иконами, выглядел не совсем по-византийски, поскольку при той же реставрации был переделан по образцу алтарей с обходом в готических соборах Европы, но окружавшие алтарное пространство тонкие колонны и барельефы со сценами из жизни Богоматери хорошо вписывались в интерьер. В минувшем веке реставраторы предложили еще одно новшество: в тысяча девятьсот семидесятом году из Парфенона убрали паникадила, и теперь храмовое пространство мягко озаряли квадратные светильники, вписанные в архитектуру потолка базилики.

Последний раз Хош тут был еще в школе, когда их класс водили сюда на экскурсию, но в то время Шекера больше интересовала Айлин – темноглазая красавица, отличница и «снежная королева». Почти все мальчики в классе пытались приударить за ней, на ученическом балу ее приглашал даже общешкольный красавчик Дионисий Евгеник – предмет воздыхания десятков девчонок, потомок знаменитого Иоанна Евгеника, писателя и борца с унией, брата патриарха Марка. Айлин с Дионисием потанцевала, но гулять отказалась, после чего за ней окончательно укрепилась репутация неприступной богини. Шекер, от безнадежности, ухаживать за ней и не пытался, наоборот, при случае подкалывал и язвил, а однажды даже довел девочку насмешками до слез – по крайней мере, ее темные глаза подозрительно заблестели, – и случилось это как раз на той экскурсии. Самого храма Хош почти не запомнил.

Окончив школу, Айлин поступила в Академию на юридический факультет, а Шекер пошел учиться на астинома. Спустя семь лет, во время расследования убийства сотрудника аудиторской фирмы и кражи документов, Хош опрашивал потерпевших, и секретаршей фирмы оказалась его бывшая одноклассница, школьная подруга Айлин. После опроса по делу Шекер поинтересовался, что слышно о судьбе однокашников; сам он после окончания школы ни с кем из них не общался, и даже случайно пересечься не пришлось. Глафира рассказала о ком знала, упомянула и об Айлин: та по окончании Академии выиграла грант и уехала писать диссертацию в Хаддис-Багдадский Университет, да так и осталась в Амирии, выйдя замуж за арабского бизнесмена на десять лет ее старше.

– А знаешь, Шекер, ты дурак, – сказала Глафира. – Она ведь была влюблена в тебя. Еще с восьмого класса. Она даже с Евгеником гулять не стала, всё надеялась, что ты когда-нибудь станешь вести себя по-человечески… А ты очень обидел ее тогда, на экскурсии по Акрополю. Я ей говорила, что на самом деле она, скорее всего, тебе нравится, просто ты выразить это не умеешь, но после той истории она заявила, что ты гад и больше она слышать ничего о тебе не желает. Мы даже немного поссорились тогда. Вот признайся, она тебе нравилась?

Шекер онемел. В душе сцепились несколько желаний: сказать правду, солгать «вот еще» или хоть хмыкнуть… Но не получилось выдавить ни звука. Он даже головой шевельнуть не смог. Глафира усмехнулась, глядя на него: должно быть, выглядел он в этот момент как полный болван.

– Так я и думала, – вздохнула она. – Вы, мужчины, такие идиоты… Вечно за вас надо всё проговаривать самим!

Сейчас, стоя под сводами Парфенона, Хош снова вспомнил всю эту историю, но не почувствовал ничего – ни досады на судьбу, ни злости на себя, ни тупой боли, как раньше. «Видно, это Ди на меня так терапевтически подействовала», – подумал он и, внутренне встряхнувшись, переключил внимание на то, ради чего пришел сюда.

Литургия, наконец, закончилась. Священник, дородный мужчина с густой кудрявой шевелюрой и внушительной бородой, вышел говорить проповедь. Вызвав в памяти сведения и фотографии из просмотренных накануне досье, Шекер понял, что это протоиерей Кирилл Макрис, старший клирик Парфенона, исполняющий обязанности настоятеля; официальным настоятелем храма был митрополит. В Парфеноне служили шесть белых священников, два иеромонаха и три дьякона. Среди иереев Макрис и покойный Зестос имели право принимать исповедь. Службы в храме бывали ежедневно утром и вечером, как гласило расписание богослужений, которое Шекер изучил при входе.

– Вчера мы праздновали Новолетие, – сказал отец Кирилл, – и просили Бога благословить новый год своею благостью. У нас известные понятия о благости: конечно, мы думаем о духовных вещах и время от времени размышляем, как нам исправить свою жизнь, но куда больше нам хочется, чтобы всё было благополучно в житейском смысле, чтобы никто не болел, чтобы у нас был материальный достаток и личное счастье. Если мы достаточно благочестивы, мы просим еще и о помощи в духовном совершенствовании, но при этом надеемся достичь его, прямо скажем, лежа на боку. Мы, разумеется, иногда встаем и идем на службу, постимся в положенное время и ежедневно молимся, но редко думаем о том, что духовное совершенство без труда и скорбей не достигается, ибо «узки врата, ведущие в жизнь». Но Господь напоминает нам об этом, и порой напоминает очень жестко, ведь мы, по душевной лености и черствости, редко способны понимать иной язык, воспринимая как должное всё то хорошее, что с нами происходит. И вот, вчера, на самое Новолетие, Господь посетил нас великой скорбью и испытанием: утром, по дороге в храм на службу, неизвестными преступниками был убит наш отец Александр.

После мгновения ошеломленной тишины, по храму прокатился вздох, кто-то вскрикнул, заплакала женщина. Потом поднялся гул: «Да как же это?.. Кто?.. Почему?.. Не может быть!..» Шекер оглядывал присутствовавших: казалось, все были ошарашены, искренне расстроены, а то и напуганы. Священник выждал несколько секунд и продолжал:

– Следствие только начинается, ничего еще неизвестно, и мы даже не знаем, когда астиномия выдаст тело для захоронения. Поэтому прошу вас пока что молиться об упокоении души отца Александра. Сейчас, после службы, я совершу по нему панихиду, желающие могут остаться и помолиться. Отец Александр все силы отдавал церковному служению, в личной жизни был очень скромным, как известно тем, кто знал его сколько-нибудь близко. Жил он небогато, у него остались вдова и дочь, и я призываю помочь им в эти трудные дни не только молитвенно, но и материально: желающие могут пожертвовать деньги на похороны, поминовение и цветы в ящичек у свечной лавки. Мы все потрясены этим ужасным происшествием! Лично я даже представить не могу, кому и зачем понадобилось убивать отца Александра. Но если кто-нибудь из вас вспомнит что-нибудь, что может помочь следствию, прошу немедленно сообщить об этом в астиномию.

«Умный поп! – одобрительно подумал Шекер. – Может быть, кто-то из прихожан в самом деле что-нибудь сообщит». Хотя надежды мало: на след преступника часто наводят такие мелочи, какие обычному человеку, если он их и заметил, в голову не придет связать с преступлением. К тому же сегодня понедельник, весь народ приходил вчера, когда никто еще ничего не знал…

Отец Кирилл еще немного порассуждал о терпении скорбей и недоведомых судьбах Божиих и завершил проповедь так:

– Однако мы, братья и сестры, можем утешаться мыслью, что отец Александр, прожив жизнь праведную и послужив Богу и Его церкви, теперь отошел ко Господу в места светлые и покойные. Сегодня он должен был служить вместе со мной божественную литургию, готовился к принятию святых таин, к встрече с Богом, но Господь призвал его на встречу с собой не у престола храма, а у своего небесного престола. И мы можем надеяться, что отец Александр предстал пред Богом готовым к этой встрече, хотя она оказалась неожиданной. Но мы должны помнить, что и для каждого из нас эта встреча может тоже оказаться внезапной и что мы должны жить так, чтобы в любой момент быть готовыми к ней. Да даст же Господь и нам, когда придет наш час предстать пред Ним, оказаться готовыми, молитвами Пресвятой Богородицы и всех святых! Аминь.

После службы почти все остались на панихиду, которую Макрис отслужил перед большим распятием у северной стены. Поглядев на клубы кадильного дыма, которым священник щедро окуривал распятие и молящихся, Шекер задался вопросом, как этот ритуал влияет на состояние храмовых мозаик и фресок. Искусствоведы и реставраторы периодически поднимали тему воздействия богослужебных ритуалов на сохранность церковных памятников. В прошлом веке православных обязали, под угрозой нешуточных штрафов, снабдить вытяжками все храмы, являющиеся памятниками архитектуры, в результате чего число подсвечников значительно уменьшилось, хотя они при этом выросли в размерах. Теперь поговаривали о полном переходе храмов на электрические свечи, по примеру старинных соборов в Европе. В Парфеноне один такой подсвечник был – возле чтимой иконы Богоматери Афинской справа от алтаря: верующий мог опустить монетку в щель, нажать на кнопку, и на подставке загоралась электрическая свеча – желтая, красная или синяя, светившая около получаса. Разноцветные лампадки, висевшие перед большими иконами, тоже были электрическими, но по виду почти не отличались от настоящих, благодаря легкому мерцанию матовых лампочек.

«Скоро, поди, и кадила станут бездымными, – подумал Шекер, – что-то вроде распрыскивателей духов с соответствующим запахом… Интересно, зачем православные внесли столько всякого материального в свое служение Богу? Как будто Он не примет молитв, если они кадилом не помашут или свечу перед иконой не зажгут… Странная вера!»

Он прошелся по храму, любуясь архитектурой и мозаиками и размышляя о том, что для народа фигуративные изображения, вероятно, привлекательней мусульманских геометрических абстракций и цветочных узоров, но не слишком ли это разнообразие распыляет внимание? Какую роль вся эта пестрота может играть при молитве? В исламе, по крайней мере, концентрация при молитве очень важна; интересно, как с этим у христиан? Тут ведь, как начнешь рассматривать эти мозаики и иконы, так, пожалуй, и служба пройдет… Но красиво, да, пир для эстета и туриста.

Панихида закончилась сравнительно быстро, и Хош, дождавшись, пока желающие возьмут у отца Кирилла благословения и разойдутся, подошел к нему, вынув свое удостоверение.

– Здравствуйте! Комит Шекер Хош, отдел убийств афинской астиномии. Я веду дело об убийстве отца Александра Зестоса. Могу я поговорить с вами?

– Да, конечно, – с готовностью ответил священник. – Но вам придется подождать немного, я должен снять облачение.

– Я подожду. Я бы хотел также задать несколько вопросов вашим сослужителям. Попросите их, пожалуйста, не уходить пока из храма.

– Да-да, я скажу им, – закивал отец Кирилл.

В нем чувствовались искреннее горе и растерянность, и Хош подумал, что Макрис едва ли войдет в число подозреваемых. Однако он мог сообщить что-то важное об убитом и его окружении. Шекер приготовился спрашивать, слушать и наблюдать.