Читать книгу Сколько стоит корона - Катерина Коновалова - Страница 3

Девушка была прелестна, как – нет, он никогда бы не опустился до пошлого сравнения с лепестком розы – только может быть прелестна юная аристократка лет шестнадцати, с белоснежной кожей, боящейся даже бледного солнечного луча, с припухлыми розовыми губами, чуть приоткрытыми от волнения и оттого манящими, с широко распахнутыми глазами, в которых блестели не пролитые еще слезинки. Ее нежное личико обрамляли густые, заплетенные в тяжелые косы черные волосы, едва прикрытые мягким капюшоном накидки из дорогого зианского льна. Затаив дыхание, девушка не отрываясь смотрела на то, как в десятке локтей внизу от нее двое мужчин пытались лишить друг друга жизни. Маленькие, затянутые в кружево пальчики мяли белый платок.

– Она очаровательна, – не то себе, не то окружающим сказал милорд Ойстер, шумно сглотнув. Сидящие рядом с ним лорды понимающе переглянулись: не оценить это сокровище было невозможно.

– Подыскиваете жену или любовницу? – негромко спросил милорд Дойл. Ойстер моментально побледнел и заискивающе улыбнулся:

– Что вы, милорд! Просто эстетствую.

Дойл скривился и снова перевел взгляд на девушку. Пожалуй, она все-таки была достойна сравнения с цветком, только не с розой, а с лилией: такая свежая, юная, распахнувшая миру свои лепестки, она увянет, едва твердая рука сорвет ее. Умирая, она еще будет дарить убийце свою красоту и нежный аромат, но вскоре поблекнет, завянет и будет выброшена.

Дойл втянул носом воздух и отвернулся. Кто-то сорвет нежный цветок, но не он сам. Конечно, пойдя на поводу у желания, он мог бы ее получить, насладиться ею, как дорогим вином, а после забыть. Но в этот раз он не станет этого делать.

По трибунам прокатился испуганный вскрик: с глухим лязгающим звуком один из рыцарей пронзил второго, раздался хриплый кашель, и проигравший рухнул, заливая песок темной кровью. Победитель вскинул вверх руку с зажатым в ней мечом, и вслед за вздохом скорби раздались радостные восклицания. О мертвом уже забыли – теперь воздавали почести живому.

«Вот так и я, – лениво, почти сонно подумал Дойл, лишь по привычке и из упрямства держа голову прямо и игнорируя тупую боль в спине и левом плече, – встречал приветствия, пока был нужен, а теперь забыт».

Он еле заметно улыбнулся: конечно, в этой мысли было много от ребяческой рисовки. Он не был забыт, отнюдь. Всюду перед ним гнули спину, с его приближением везде стихали разговоры, его взгляд карал и миловал. Пожалуй, даже венчай его чело корона, он и тогда встречал бы повсюду меньше уважения, или, скорее, подобострастной покорности, чем сейчас.

Снова затрубили горны, король поднялся со своего места и велел победителю приблизиться. Дойл отвернулся, сделав вид, что его ничуть не трогает всеобщий восторг, который вызывал потный, с трудом стащивший с головы шлем рыцарь. Эйрих запретил ему участвовать в турнирах категорически, но иногда Дойл жалел о том, что согласился на запрет.

Когда восторги улеглись, а почести были розданы, король направился обратно в замок – на сегодня состязания закончились, можно было покинуть трибуны, укрыться от неожиданно жаркого для конца лета солнца и от людских глаз. Придворные милорды расступились, позволяя Дойлу подойти к венценосному брату.

– Великолепный турнир, как вы считаете, милорд Дойл? – с улыбкой спросил король.

– Они сделали пару сносных выпадов, но бедный Грейм скончался скорее от скуки, нежели от искусного удара Талбота, – ответил Дойл.

Король улыбнулся, а следовавшая за ним свита захихикала.

– Вы остры на язык, брат, как и всегда. Впрочем, за это мы вас и любим.

– Весьма благодарен за вашу оценку, мой король. Возможно, мне стоит обзавестись шутовским нарядом, раз мои остроты так вам угодны? – Дойл недовольно поджал губы, хотя и не чувствовал себя обиженным на самом деле.

Король вздохнул и возвел глаза к небу, после чего мягко заметил:

– Вы обидчивы, как древние боги. Не таите на меня зла за неудачный намек.

– В моем сердце не может зародиться обиды на ваше величество. Мое сердце принадлежит вам, – Дойл обозначил поклон, превозмогая все возрастающую боль в спине.

– Мы знаем, брат, – Эйрих улыбнулся одними губами, глаза же выражали тревогу. Он чуть приподнял бровь, явно желая узнать, все ли в порядке. Дойл чуть качнул головой, показывая, что рад был бы удалиться. Эйрих понял его и объявил: – Ступайте же, отдохните от дел.

Несмотря на требования этикета, Дойл не стал кланяться снова и неспешно зашагал по широкому коридору старого замка. Каждый шаг его отдавался гулким эхом. Никто из придворных не рискнул составить ему компанию или проводить его – приближенные короля знали, что, когда милорд Дойл не в настроении, не стоит попадаться ему на пути, иначе можно лишиться не только титула, но и головы.

В своих покоях Дойл первым делом сбросил проклятый колет, словно нарочно сшитый так, чтобы причинять ему как можно больше мучений, отстегнул меч и наконец вздохнул, падая на широкую пышную постель. Было бы здорово еще снять сапоги, но Дойл не готов был сейчас этого делать.

Мать-природа и Всевышний, создавая двух братьев – королевских отпрысков, – пошутили изрядно. Старшему достались стать, красота и удивительно мягкий нрав, подходящий более легендарным рыцарям, нежели живым людям. Младший же получил уродство, несоразмерной длины ноги, горб, сводивший левую руку вечной судорогой, а к ним – подозрительность, злой, ядовитый язык и угрюмость.

Завидовал ли Дойл брату? Ему было пять, когда он впервые задался этим вопросом, и понял, что да, завидует отчаянно, до глухих рыданий в подушку, до тупой боли под ребрами, до красной пелены в глазах. Он тогда пообещал себе, что отберет у Эйриха корону во что бы то ни стало, и эта корона станет маленькой компенсацией за несправедливость мира. Но все осталось в пошлом. Эйрих был прекрасным королем, народ благословлял его и готов был целовать землю, которой коснулась ступня монарха. А Дойл охранял королевский покой – и знал, что так будет всегда.

Пока шла война, Дойл чувствовал себя живым, как никогда. Каждый миг его жизни был ценен и важен. Он с одинаковой ловкостью шел в атаку, удерживая повод коня увечной рукой и разя врагов здоровой, и под покровом ночи отсыпал золото предателям из вражеской армии, покупая победу желтой, а не алой кровью.

В мирное же время ему словно не было места. Разряженные в пух и прах лорды из королевской свиты сторонились хромого, сгорбленного принца, боясь одинаково и его гнева, и его благоволения. Их дочери готовы были упасть в обморок от одного его вида. Их сыновья меж собой шептались о том, как он продал свою душу злым силам.

Скрипнула дверь, и в покои проскользнул Джил – жалкая замена нормальному слуге, криворукий, но преданный, как спасенный щенок. Впрочем, он и был таким щенком и Дойлу был обязан всем, не только своей жалкой шкуркой, но и счастьем семьи, честью сестры и сохранностью дома. Так что за Дойла он был готов на все, и уж конечно, его не удалось бы подкупить или запугать, чтобы он заколол во сне могущественного милорда. Дойл отнюдь не страдал манией преследования, но на его жизнь покушались с завидным постоянством, и потому преданного слугу он предпочитал расторопному.

Правда, раньше такой выбор делать было не нужно – пока был жив старый Джерри. Он раздражал неимоверно, у него изо рта вечно несло прогорклым салом и гнилым луком, он шаркал ногами и настолько фальшиво насвистывал «Хромую кобылу Сэй», что временами Дойл готов был залить ему глотку горячим воском, лишь бы он заткнулся.

Но Джерри знал привычки господина, чувствовал его настроение и как-то одинаково легко усмирял гнев его души и страдания его тела. Бывало, начнет одевать его, как будто бы случайно придавит что-то на шее, поднажмет на вывернутую насмешницей-природой лопатку, и вечная боль утихнет. Как-то Дойл, будучи в хорошем настроении, заметил:

– Ведь подколдовываешь ты, старик. Отправлю на костер за твои фокусы!

Джерри рассмеялся в усы:

– Воля ваша на то, милорд, да только никакого колдовства не знаю. А хотите – отправляйте, может, хоть перед смертью косточки прогрею как следует.

Конечно, никуда Дойл его не отправил. Он не сомневался, что старик еще его переживет и будет обряжать его тело в последний путь – а не сложилось. Бедняга умер в один миг, словно злая Смерть скосила его своим серпом: прислуживал на пиру, подливал Дойлу в кубок вина – вдруг всхлипнул, схватился за грудь и рухнул лицом на господский стол. Начался переполох, прочие слуги забегали, унесли его куда-то. Дойл тогда только отхлебнул из так и не налитого до краев кубка и сказал брату:

– Поганец, едва аппетит мне не испортил. Не мог где-нибудь еще умереть?

Сидящие рядом милорды загоготали, показывая, что оценили шутку, король покачал головой, нахмурился и сказал:

– Стыдитесь, брат: вы говорите о кончине вашего верного слуги. Да покоится пусть его тело с миром, а душа пусть встретит добрый прием в садах Всевышнего.

На том разговор о смерти закончился.

А Дойл уже потом, много часов спустя прошел в лакейскую, где на столе лежал омытый и облаченный в праздничный наряд Джерри – оказывается, невысокий, сухонький, с виду очень легкий и какой-то непривычно белый. Постоял над ним несколько минут, ругая себя за сентиментальность и бабскую мягкотелость, сжал окоченевшие пальцы и вышел прочь. И на следующий день взял в услужение этого дуралея.

– Мальчишка, хватит уже греметь там! – рявкнул он, и Джил подпрыгнул на месте, роняя на пол старый шлем. Залепетал:

– Простите, милорд.

Дойл сел на постели, а потом и поднялся на ноги – в самом деле, отдых полагается монаршим особам, а у него хватит дел и помимо любования рыцарскими доблестями и женскими прелестями.

– Подай костюм потемней и плащ, – велел он и, облачившись в темный наряд, закрыл голову капюшоном и направился на встречу с тем, кому никто из прочих дворян не подал бы даже руки для поцелуя.

Дойл был небрезглив. Он ради дела готов был беседовать с отребьем, бандитами и всевозможным сбродом. А дело того стоило: никто лучше них не знал, чем живет страна, как она дышит, не появилось ли где на ее теле мерзостных нарывов измены или бунта.

Для встречи с людьми подобного сорта у Дойла было специальное место – в доках у реки, позади королевских складов. Там всегда пахло илом, тухнущей рыбой и мокрым песком, а иногда – кровью.

– Высокий лорд, – поприветствовал его одноглазый мужчина по прозвищу Шило – бродяга, вор и безжалостный убийца, способный воткнуть шило в сердце хоть вельможе, хоть ребенку, хоть девушке.

Дойл протянул ему руку, которую тот облобызал с величайшей почтительностью, и велел:

– Говори.

Шило распрямился и сообщил:

– Вчера снова был шабаш, в Дохлой роще.

Дойл не шевельнулся, и Шило продолжил:

– Уже третий – и это только на моей стороне. Барон и Одноухий давеча шептались – на их сторонах колдунишки тоже завозились.

Король с тех пор, как закончилась война, стал непозволительно мягок – без колебаний отпускал на свободу осужденных, дарил жизнь приговоренным к смерти. И если обычных преступников пока держал твердой рукой сам Дойл, людям которого были известны их самые тайные укрытия и самые надежные схроны, то колдуны и ведьмы осмелели.

Уже не раз до чуткого слуха Дойла долетали шепотки: тот с помощью ведьмы вылечил жену, этому колдун помог отправить в иной мир старого дядю. Не таясь и не опасаясь преследования, они предлагали свои мерзкие, противные Всевышнему и природе услуги, и Дойл был уверен – они надеются сжать свои цепкие пальцы на горле королевства, опутать его своими сетями, завладеть душами и умами людей и диктовать свою волю.

Магия была полезна, спору нет. Но маги были слишком сильны. Стоит дать им волю – и на троне появится новый король, который вместо скипетра будет держать волшебный посох.

И вот теперь, Шило и ему подобные стали замечать шабаши, хотя до старых праздников еще далеко.

Дойл протянул вору мешочек с монетами сказал:

– Присмотрись, прислушайся. Я хочу знать, что им нужно.

Шило прижал мешочек к груди и низко поклонился, а потом будто бы растаял в темноте. Дойл направился обратно в замок.

Он был настолько погружен в свои мысли, что в длинной галерее едва не столкнулся с той самой прелестной девушкой, которой любовался во время турнира. Она отпрыгнула в сторону и издала тоненькое: «Ой». Дойл невольно улыбнулся: вблизи девушка была еще милей, у нее на щеках обнаружились дивные ямочки, а глаза оказались насыщенного голубого цвета, сравнимого с цветом неба в летний день.

– Неожиданно встретить столь юное создание в одиночестве, – сказал он негромко, отчетливо понимая, что весь последующий разговор может вообразить себе весьма четко. И оказался прав.

Девушка порозовела и пролепетала:

– Простите, милорд, я отстала от своих родных, чтобы увидеть короля, но совсем потерялась в этих коридорах.

– Короля, вот как? Это интересно. Вы что же, желаете просить его о чем-то?

– Верно, милорд.

– Король щедро дает обещания, и скупо – милости, но, пожалуй, ваша несравненная красота сослужит вам неплохую службу.

Щеки девушки стали еще розовей от смущения.

– Милорд, я пришла просить не милости, а справедливости!

Дойл бестрепетной рукой дотронулся до тонких пальчиков девушки и произнес:

– Что ж, нимфа, – он покатал на языке это слово из старых легенд, – справедливость для короля – это главное, творить ее – высшая его цель, поэтому я считаю своим долгом проводить вас к нему.

Девушка попыталась отнять руку, но безуспешно – Дойл держал ее крепко, почти наслаждаясь тем, с каким отвращением этот цветок переносит его даже невинное прикосновение. Проклятье, он всякий раз убеждал себя, что привык к отвращению в женских глазах, и всякий раз оно причиняло ему боль, как удар кинжалом.

– Благодарю, милорд, – наконец, сказала она, поняв, что будет вынуждена идти по замку, держась за руку Дойла. Впрочем, он все же пошел ей навстречу и выпустил ее пальцы, взамен предложив опереться на свой локоть.

– Так как же вас зовут, искательница справедливости? – спросил он, когда она сумела подстроить свои маленькие шаги к его неровному ходу.

– Майла Дрог, я дочь лорда Дрога.

Дойл знал его – один из тех, кто вечно обивал пороги замка, кормился с королевского стола и из всех достоинств обладал только неплохим чувством юмора, достаточным для того, чтобы не раздражать короля. Удивительно, что у эдакого бездельника выросла столь очаровательная дочь.

– Лорд Дрог – верный подданный его величества, – сказал Дойл вслух, – не думаю, что король откажется выслушать его дочь.

Они подошли к дверям малого тронного зала, где находился сейчас король, и Дойл, чуть наклонив голову, добавил:

– Вот мы и на месте. Идите, просите справедливости, нимфа, а главное, – не обращая внимания на охрану у дверей, он взял пальцами девушку за подбородок, невзирая на ее дрожь и жалкие попытки сопротивления, притянул к себе и прошептал: – Будьте благоразумны и не ходите одна по незнакомым местам, – после чего коротко властно поцеловал в губы и отпустил.

Майла отпрыгнула от него, словно ужаленная змеей.

– Милорд! – воскликнула она в ужасе. – Милорд, я уж было сочла вас благородным человеком!

Дойл горько рассмеялся:

– Для меня это было бы тяжким оскорблением. Идите же к королю. Пропустить, – приказал он, и стражник открыл перед напуганной девушкой тяжелую дверь.

Майла вошла внутрь, а Дойл развернулся и коснулся пальцами губ, еще чувствовавших сладость поцелуя, на который он не имел права. Ужас в глазах нежной, милой девушки лучше любого зеркала отражал его уродство и поворачивал нож в слишком старой ране, а потому ему стоило занять себя более подходящими делами, чем светская беседа.