Читать книгу Флориендейл. Одна из них - Катерина Ромм - Страница 3

Роза Клингер домыла посуду, убрала тарелки в шкаф и склонилась над раковиной. Над ухом жужжало радио, диктор бормотал о погоде, но она не слушала, погружённая в мысли о муже. Она представляла себе его худое лицо с широким подбородком; бороду, которую он то отпускал, то снова сбривал, оставляя лишь жёсткую щетину; его серьёзные, глубокие глаза… Ей хотелось заглянуть в эти глаза и прочитать в них, что всё хорошо. Но Ремко был далеко – в Алилуте – и приезжать не собирался.

– Что за человек такой, – пробормотала Роза. – Девочки ведь соскучились!

Она тоже соскучилась, но произнести слова вслух означало признать их, и это было выше её сил. Что если занятость Ремко в Алилуте была лишь предлогом уйти из семьи и избежать скандала? Роза швырнула грязную тряпку в раковину и принялась яростно её полоскать. Нет, она не верила, что Ремко мог их бросить. Однако он хотел пригласить их к себе зимой на неделю – и не вышло, не нашлось жилья. Обещал приехать на этой неделе – и снова менял планы…

На столе поверх поспешно разорванного конверта лежало письмо: Ремко сообщал, что вынужден задержаться. Он встретил старого товарища, который без него, конечно же, пропадёт… И денег прислал меньше, чем обычно, – а то вдруг товарищу не хватит? Муж постоянно задерживался в Алилуте, потому что кто-то просил его остаться, подменить, дать совет, и почему-то Ремко упорно ставил этих неведомых людей впереди своей семьи.

Нет, Роза понимала, что человека не перекроишь, не переделаешь. Ведь Ремко на самом деле всегда был такой – готовый первому встречному отдать последнюю рубашку. Она это помнила, и всё же… И всё же душа её, израненная колючками ревности, кровоточила всякий раз, стоило ей получить от него очередное обескураживающее письмо.

А главное, вопреки поговорке, к ним добро, которое Ремко бескорыстно раздавал направо и налево, почему-то не возвращалось. Много ли они получили помощи, когда их город на Земле затопило и они остались на улице с двумя детьми? Ну да, их переселили в Цветочный округ, и они, мол, должны были быть благодарны за эти тридцать квадратных метров. Ремко тогда и правда обрадовался возможности начать всё с чистого листа в Новом мире, а Розе ничего не оставалось, кроме как смириться. И всё же за пятнадцать лет в Соединённой Федерации она так и не смогла привыкнуть к странному словосочетанию «Поверхностный мир». Это был вовсе не поверхностный, а самый настоящий мир – её дом, который она потеряла.

Входная дверь отворилась, и на пороге появилась раскрасневшаяся Мари.

– На улице так холодно! – сказала она, разматывая шарф. – Я бегом бежала. Голодная!

– Ну, я уже поела, – сухо сказала Роза. Она была не в духе, – Погрей мясо сама. Отец написал.

– Да? – лицо Мари озарила улыбка. – Когда приедет?

– Не раньше июня, – Роза хотела казаться спокойной, ради дочери, но голос дрогнул.

– Мам, – Мари подошла к ней и приобняла за плечи, – ерунда, привыкли уже. Мы же с тобой!

– Да-да, я погляжу, – заворчала Роза. – Ты здесь, а Кассандра где шляется опять?

– Помогает Лидии с рисунками. Мы расписание узнали, со следующей недели работаем в оранжерее. Наконец-то цветы, а то надоело уже со швабрами возиться!

Мари беззаботно болтала, расставляя на столе посуду и заваривая чай, и Роза немного расслабилась. Конечно, с девочками всё веселее. Жаль, что они не могли все вместе перебраться в Алилут – это было слишком дорого.

Неожиданно Мари оборвала свой рассказ на полуслове и уставилась за окно.

– Э… мам? – выдавила она.

Через мгновение в дверь постучали.

Роза выглянула из-за занавески и ахнула: высокий мужчина приветливо махнул ей рукой в красной перчатке. Роза едва скользнула взглядом по его лицу – перчаток было вполне достаточно. Не может быть! Наверное, ей кажется? Роза в изумлении перевела взгляд на Мари и поняла: нет, не кажется.

– Это же Роттер, да? – уточнила Мари.

– Да, предводитель Роттер… с охраной.

– На чай, что ли? – нервно спросила дочь.

– Немедленно открывайте, – послышался глухой голос из-за двери, и стук повторился.

Роза оправила фартук и волосы и щёлкнула замком.

– Госпожа Розалиа Клингер? – спросил невысокий человек чуть позади Роттера, в чёрной форме с нашитой на груди синей звездой.

– Не госпожа, но, в общем… да. А почему?..

– Так, ерунда, – бросил Роттер. – Перепись населения, слышали о таком?

– Д-да, – пробормотала Роза, – но…

– Желаете пройти в дом? – предложила вежливая Мари из-за спины матери.

– О! С удовольствием.

Роттер плечом оттеснил Розу и ступил в кухню.

– Скромно живёте, госпожа Розалиа, – сказал он, осматриваясь. – Растить дитя королевских кровей в такой… обстановочке!

– К-кого?

Он пропустил её вопрос, потому что увидел Мари и на мгновение растерялся. Девушка держала в руке чашку чая, длинные светлые волосы были собраны в пучок, брови удивлённо приподняты. Не выдержав тяжёлый взгляд Роттера, она отвела глаза. Роттер стряхнул с себя наваждение и обратился к человеку с нашивкой.

– Вилмор, пожалуйста, делайте свою работу. Считайте, что это ваш первый экзамен в новой должности.

Тот кивнул, тоже краем глаза изучая Мари. По его команде два охранника прошли в комнату, но остальным пришлось остаться снаружи – в доме стало слишком тесно. Тогда мужчина закрыл дверь и шагнул к Розе, протягивая ей лист бумаги.

– Капитан Госс, Вилмор Госс, – представился он. – Розалиа, скажите, вы прежде были зарегистрированы по этому адресу?

Роза недоумённо посмотрела на документ, на Госса и снова на документ.

– Всё верно, н-но… мы давно уже не живём там, произошло… наводнение. Вы же помните, крупный прорыв дамбы…

– Спасибо, – прервал Госс. – Мы осведомлены. Почему же вы не прописали ребёнка?

– Ребёнка?.. Так муж пожелал, – осторожно ответила Роза.

– А-а, муж! – Роттер несколько раз громко хлопнул в ладоши. – Муж у нас глава семьи, значит? И где же он?

– В Алилуте, – ответила Мари вместо матери, которая отчего-то замешкалась.

– Гнилое место! – заметил предводитель Федерации. – Все кривые дорожки ведут в Алилут. Нам, впрочем, до него сейчас дела нет. Вилмор, ты отметь, что надо проверить, в курсе он или нет.

– В курсе чего? – спросила Мари, выступая вперёд.

– Милая. Да ты же Вероника Амейн.

Роттер в упор посмотрел на девушку. Стройная, кареглазая, теперь она стояла, нахмурившись и сложив руки на груди, и была невероятно похожа на Веронику из Алилута. Он даже невольно сделал шаг вперёд и схватил её за плечо, чтобы ещё пристальнее вглядеться в её лицо, но Мари возмущённо вырвалась.

Розе стало нехорошо. Она никак не могла взять в толк, зачем эти люди явились к ней в дом. Да, раньше они жили на Земле, но разве за это теперь арестовывают? Очень вряд ли. И что за чушь он несёт про Веронику Амейн? Кто такая Вероника Амейн? Имя казалось смутно знакомым.

– Амейн – королевская фамилия, – припомнила Мари. – Вероника – это… я не знаю, какая-нибудь их родственница? И причём здесь это?

– Мари – моя дочь! – запричитала Роза в панике. – Она обычная девочка, я слышать не желаю ваши теории заговора! Немедленно покиньте мой дом!

– Уберите её, – неприязненно бросил Роттер и добавил презрительно: – Разве ж это дом, это сарай…

Охранник извлёк из кармана тряпку, смочил её зелёной жидкостью из прозрачного пузырька и прижал к лицу Розы – она сопротивлялась, но силы были неравны. Почти сразу же женщина закатила глаза и осела на пол. Мари бросилась к ней, понимая, что задавать вопросы этим людям бесполезно. Мысли путались… Девушка нащупала пульс у матери на шее и с облегчением выдохнула. Стафис придёт, и всё наладится! Всё исправится… Но Кассандра!.. Надо было срочно что-то делать. Мари откинула со лба растрепавшиеся волосы и взглянула на Роттера.

– Ненавижу вас, – выпалила девушка. – Если вам нужна я, пожалуйста! Но не трогайте мою маму!

Она снова поспешно склонилась над Розой, чтобы скрыть от них покатившиеся из глаз слёзы. Стоя на коленях у тела матери, Мари беззвучно плакала, и страх сковал её по рукам и ногам – страх за себя, за родителей и Кассандру, которая должна была прийти домой с минуты на минуту; Мари всхлипнула и уловила запах жидкости, погрузившей Розу в сон. Наверное, это была настойка какого-то знакомого Мари растения, – она, кажется, помнила этот запах, встречала его, но где… Голова закружилась, и Мари почувствовала, как её оставляют силы.

– Вынесите её на свежий воздух, быстрее. Да не мать же, а девочку! И конфискуйте всё, что может иметь отношение… – голос Госса был последним, что она услышала.

Мир погрузился во тьму.

День выдался солнечный, но по-весеннему ветреный, причём ветер был обжигающе холодный, северный. Пока Кассандра трудилась вместе с Лидией над её школьным проектом по рисованию, она то и дело бросала взгляд за окно. Ей казалось, что на улице ужасно тепло, и девушка торопилась поскорее закончить, чтобы вернуться домой, захватить сестру и отправиться на речку наблюдать закат. К тому же, хоть Лидия и была премиленькой девочкой, Кассандру быстро утомляли эти занятия. Стафис ошибочно принимал упрямство Кассандры за ангельское терпение Мари, когда полагал, что из неё тоже выйдет хороший учитель.

Теперь же, оказавшись на улице, Кассандра поняла, что поторопилась со своими планами. Ветер сбивал с ног и бросал в глаза дорожную пыль; как всегда, под рукой не оказалось заколки, чтобы собрать спутавшиеся волосы. Кассандра вздохнула и обречённо направилась в сторону дома, но на полпути вспомнила, что забыла полить семена маттиолы, которые они с Мари посадили неделю назад в маленькой теплице – сегодня была её очередь. Пришлось вернуться и заглянуть в оранжерею.

Там было так тепло, что у Кассандры пропало всякое желание выходить обратно. Похрустывая обнаруженным в сумке печеньем, девушка смотрела через стекло на гнущиеся верхушки деревьев и на флаг Федерации над центральной площадью: буквы «СФ» и шесть синих звёзд в чёрном круге на белом фоне. Флаг нещадно мотало из стороны в сторону, и казалось, что он сейчас оторвётся и улетит. Запахнув поплотнее куртку, Кассандра вернулась на тропинку и пошла в сторону площади, не выпуская флаг из вида. У неё было с собой немного денег, а мама как раз хотела попробовать новую приправу из лавки пряностей. Предвкушая радость матери, Кассандра купила небольшой пакетик острой приправы для неё и корицу для себя и Мари. По воскресеньям сёстры любили пить на веранде кофе с корицей.

– Пожалуйста, – сказала старушка в лавке. Протягивая Кассандре сдачу, она как-то странно покосилась на неё – и тут же отвела глаза.

– Спасибо, – улыбнулась Кассандра и вышла из лавки на площадь, где уже зажглись фонари.

Она заметила, что, чем ближе к дому, тем чаще прохожие почему-то оглядывались на неё, а некоторые даже останавливались и смотрели ей вслед. Кассандра нахмурилась, ускорила шаг, а потом и вовсе побежала. Соседи расступались перед ней, и Кассандра не могла взять в толк, что они делают здесь в такой час, зачем они столпились на улице перед её домом.

Перепрыгнув через две ступеньки, она наконец оказалась на крыльце. Дверь была незаперта, на веранде – темно и холодно. Кассандра щёлкнула выключателем. Ни мамы, ни Мари здесь не было. Кассандра попыталась успокоиться: обычное дело, ушли за продуктами, отлучились, мало ли какие могли возникнуть дела! Но странное поведение соседей и открытая дверь не шли у неё из головы.

Она опустила глаза: пол вроде бы не грязный, но… Кассандра присела на корточки и дотронулась рукой до ребристого узора на гладкой доске – вот оно что, следы! В доме были чужие, и они не вытерли ноги, когда вошли.

Под скамейкой она заметила что-то белое – скомканные листки бумаги оказались письмом от отца. Кассандра разгладила страницы, разложила их на столе и попыталась вчитаться в неровные строчки, но не могла сосредоточиться; перед глазами всё плясало, и слова не складывались. Лишь оторвавшись от письма, она наконец обратила внимание на записку, наспех нацарапанную карандашом на салфетке: «Мама в больнице. Стафис».

В больнице?! Кассандра задрожала. Она ничего не понимала. Почему Мари не позвала её, сестра ведь знала, что она у Лидии? Кассандра бросила сумку с красками в кресло и выбежала из дома. Если не останавливаться, до больницы она могла бы добраться минут за десять, хотя Кассандра сомневалась, что столько выдержит. Обычно она быстро выдыхалась – «худший бегун в обоих мирах», говорила про неё сестра. Но сейчас силы взялись словно бы из ниоткуда. Бежать со всех ног стало необходимостью; бежать, чтобы узнать, что случилось с мамой и Мари.

У здания больницы Кассандра упала на ступеньки, задыхаясь. Позволила себе перевести дух несколько секунд, прежде чем снова поднялась и зашла в холл. Медсестра, увидев Кассандру, тут же исчезла и появилась уже со Стафисом. Пока её не было, Кассандра успела отыскать имя Розалии Клингер в журнале регистрации и хотела бежать к ней в палату, но Стафис перехватил её.

– Подожди, – сказал он, крепко сжимая её руку, чтобы она не вырвалась. – Послушай. Ваша мама в порядке, но она… спит.

– Спит? – воскликнула Кассандра. – Но почему все…

– Она в коме, – через силу произнёс Стафис.

Девушка помотала головой.

– Это значит, что…

– Что мы не можем её разбудить. Её отравили. Каким-то растительным ядом.

Кассандра попыталась заглянуть Стафису в глаза, что было непросто: мужчина был выше её по крайней мере на две головы.

– Кто её отравил?! Каким ещё ядом?! И что, нет противоядия? Это как в сказках что ли – спит беспробудным сном? Так не бывает! – Кассандра вдруг поняла, что кричит.

Стафис избегал её взгляда.

– Ты живёшь в Цветочном округе, тебе ли не знать, какими опасными бывают растения, – пробормотал мужчина. – Похоже, что кома вызвана миккой, но эта трава – исчезнувший вид, и мы…

– Так кто это сделал? – резко оборвала Кассандра. – И где Мари, она с мамой? Пропустите меня!

– Время уже позднее, посещения… – робко начала сестра, но Стафис её остановил.

– Ты можешь пройти, – сказал он Кассандре. – Мы перепробуем все варианты, это я тебе обещаю. Ваша мама снова очнётся. А Мари…

– Что Мари? – Кассандра замерла. – Что?!

– Мари… – он замялся. – Её нет.

Кассандра уставилась на Стафиса. Он сделал шаг к девушке, но она отступила, наткнулась на угол стола и дёрнулась.

– К-как это – нет? – пересохшими губами спросила Кассандра.

– Соседи видели, как к вашему дому подъехал автомобиль… говорят, роскошный. Из него вроде как вышел Роттер со свитой… Я не знаю, верить этому или нет… Его люди забрали Мари, она была без сознания. Они… ваши соседи, то есть, хотели узнать, в чём дело, но их разогнали. Сама спросишь потом. А в доме они нашли вашу маму…

Кассандра слушала, пытаясь уловить смысл, но смысла не было. Роттер, глава Соединённой Федерации, забрался в такую глушь, чтобы увезти её сестру? И при помощи непонятного растения, давно исчезнувшего с полей Цветочного округа, отравил её мать? Бред какой-то!

– Это ошибка, – прошептала Кассандра. – Этого просто не может быть!

– Нет, Касси, – сказал Стафис. Его голос тоже дрожал и срывался, но Кассандра ничего вокруг себя не замечала, – что-то случилось…

Предвкушение доброго поступка, предвосхищение чужой радости – вот то, ради чего, по мнению Ремко Клингер, стоило жить. И Ремко важно было не только верить в эти принципы, но и следовать им каждый день – чтобы не было стыдно перед собой и богом. А ещё, чтобы подавать пример своим детям. У Ремко было две дочери: честные, ласковые и чистые душой девочки. Он считал себя счастливым человеком.

Пожалуй, Роза была права, когда упрекала его, что он живёт слишком далеко, что детям не хватает отца и что она не этого ждала, когда выходила за него замуж в Поверхностном мире. Да, Роза была права, но Роза не знала, как много сил он вкладывает в то, чтобы переменить их жизнь к лучшему. Последние пять лет были особенно трудными, хотя Ремко тогда, можно сказать, повезло: удалось получить место сразу на двух больших стройках Алилута. Он разрывался между сменами, мало спал и ел на ходу, но никогда не жаловался. У него был свой угол, значительный заработок, а главное – у него была мечта. И вот час пробил! Мечта сбывалась. Ремко уже видел перед собой сияющие глаза и слышал смех Розы и девочек. Да, ради этого стоило жить и работать.

Ремко вышел из банка и остановился, чтобы удобнее перехватить тяжёлую папку под мышкой. Папка была набита купюрами – деньгами, которые он так упорно копил все эти годы. Ремко казалось немного старомодным, что вносить плату за приглянувшийся ему домик в пригороде надо наличными. Но, с другой стороны, приятно было держать эту огромную сумму в руках – всю сразу! – и сознавать, что он смог продержаться и сохранить свой план в тайне от Розы.

По кривоватой улочке, петляющей то вправо, то влево, резко ныряющей вниз и взмывающей вверх, Ремко пробирался в сторону дома, где он делил скромную комнату с двумя приятелями. Никаких машин на этой улице, конечно, быть не могло, и между домами раскинулся длинный пёстрый рынок. Здесь было всё: прилавки с овощами, корзины с цветами, клетки с котятами и домашней птицей. Котята заинтересовали Ремко, но он прошёл мимо, не замедляя шага. Такой подарок дочерям он сделает как-нибудь в другой раз. Через два квартала на углях жарили рыбу, заворачивали её в листья красного подорожника и продавали по пятнадцать монет за порцию. Мужчина за прилавком, Лука из Цветочного округа, кивнул Ремко: наверное, вспомнил, как тот нашёл ему помощника, когда Лука не мог работать из-за сильного ожога. Ремко кивнул в ответ, глубоко вдохнул сочный аромат рыбы и пошёл дальше. Пятнадцать монет – это много. Раньше он не мог себе этого позволить… Впрочем, почему раньше? Ведь ничего не изменилось, а деньги, которые он трепетно нёс в старой папке, – портфеля у него не нашлось – нужны были ему для другого. Рыба могла подождать.

Здание, где жил Ремко, было построено задолго до того, как семья Клингер поселилась в Новом мире. Это было здание из прежних времён, со своей своеобразной архитектурой, без лифтов и горячей воды. Когда-то Ремко удивляли эти дома: потолки были везде разной высоты, и комнаты стыковались друг с другом весьма произвольно и соединялись лестницами; но он привык, и теперь уже дома Поверхностного мира казались ему слишком простыми и скучными.

Он зашёл в захламлённый подъезд. Хозяйка дома плотно занавешивала все окна, чтобы в холле царил холодный полумрак и не было видно, что она за всю жизнь ни разу здесь не прибралась. Над лестницей должен был гореть фонарь, но он регулярно перегорал, и холл погружался в абсолютную тьму до тех пор, пока кто-нибудь не заменит лампу – обычно это был сам Ремко. Вот и сейчас ему пришлось пробираться к лестнице скорее на ощупь. Это было несложно: Ремко наизусть знал, сколько шагов занимает путь от двери до лестницы, а там – всего двадцать три ступеньки наверх, и станет светлее.

На площадке второго этажа сидел мальчик. Ремко не удивился и только вздохнул, увидев его. Бездомные и нищие нередко забредали в этот дом и прятались по тёмным углам, укрываясь от непогоды. Ремко их не гонял: он делил с ними воду и хлебцы, отправлял за них письма и отдавал им старую одежду.

Но этот мальчик был совсем маленький, лет пяти-шести. При виде Ремко он поднялся на тоненькие ножки и сказал:

– Дядя Ремко, помните меня? Вы осенью помогли моей маме с работой.

Ремко внимательнее всмотрелся в лицо ребёнка. Ямочки на пунцовых щеках, тёмные глаза-горошины, бледные уши торчком. Когда он видел Эрильена в последний раз, тот был совсем крошкой. Неужели это было только прошлой осенью?

– Как она? – спросил Ремко, открывая перед Эрильеном дверь в свою комнату. – Проходи, не стесняйся. Что-то случилось? Они её уволили?

Эрильен заходить отказался. Глаза его налились слезами, и он кивнул в сторону лестницы, уводящей в темноту холла.

– Мама болеет. Пойдёмте со мной, дядя Ремко. Она сказала вас найти, сказала, что вы точно поможете! Пожалуйста, идёмте скорее!

– Чем она заболела? – спросил Ремко, ногами нащупывая следующую ступеньку. Одной рукой он продолжал сжимать папку, в другую взял мокрую ладошку Эрильена.

– Я не знаю, – всхлипнул мальчик. – Там много людей… Они не хотят больше ходить…

Мальчик вёл Ремко сквозь паутину улиц, не замедляя шага, – он хорошо запомнил дорогу. Эрильен не мог точно сказать, когда заболела мама. Он лишь видел, что ей стало трудно двигаться, хотя она никогда не жаловалась. Её выгнали с работы, – конечно, кому нужна такая медлительная горничная, – и им с Эрильеном пришлось искать себе новый приют.

В подвале, куда мальчик привёл Ремко, было холодно, но хотя бы не сыро. Узкие окна под потолком выходили на юг, и косые лучи солнца подсвечивали миллионы частиц пыли в воздухе. Сияющие пылинки плыли по помещению, превращая обычный подвал в волшебное подземелье.

Это было жуткое зрелище: два десятка человек лежали вповалку, и почти никто из них не двигался. Лишь немногие повернули головы в сторону Ремко, когда он спустился вниз. Мать Эрильена – Ремко сразу узнал её – протянула было к сыну ладонь, но тут же её опустила. Эрильен бросился к ней, упал на колени и ткнулся головой в бок; женщина принялась медленно гладить его, как котёнка. Ремко прошёл в глубину подвала, избегая смотреть на лица несчастных. В дальней стене обнаружилась открытая дверца, а за ней – комната с низким потолком и голой электрической лампочкой на коротком проводе. Около дюжины человек обедали за широким деревянным столом. При виде Ремко кто-то начал неуклюже подниматься; Ремко не мог не заметить, как напряглись при этом их лица.

– Пожалуйста, сидите! – выпалил он, но они уже встали и протягивали ему руки.

– Нет, это всё-таки невежливо. Вы – гость в нашем маленьком аду, – сказал бородатый мужчина, глядя на Ремко. У него были грустные голубые глаза, и стоял он ссутулившись, головой упираясь в потолок. – Не пугайтесь, можете спокойно пожать нам руки. Эта дрянь не передаётся через прикосновение, как мы уже выяснили. Меня зовут Иван. Вы – Ремко, и вас привёл Эрильен. Я знаю, что вы не врач, но Дарина…

– Я понимаю, – прервал его Ремко. Он оглянулся через плечо и почувствовал тошноту и стеснение в груди, как всегда при виде людей, которые страдали и которым, возможно, уже ничем нельзя было помочь. – Так вы не знаете, что это за болезнь? Я впервые такое вижу. Нельзя терять время. Она… убивает?

Иван долго молчал, прежде чем ответить.

– Медленно. Самые тяжёлые ещё дышат, но больше они ничего не могут. Вы же понимаете… совсем ничего не могут. Боюсь, что они умирают от голода или…

Что-то обхватило ноги Ремко на уровне колен. Он вздрогнул всем телом, но это был всего лишь Эрильен. Мальчик глядел на Ремко покрасневшими глазами-горошинами снизу-вверх и часто моргал.

– Эрильен, отпусти меня, – мягко сказал Ремко. – Лучше дай руку. Сейчас мы с тобой пойдём к моему знакомому врачу, он очень хороший человек. А потом ты нам покажешь дорогу обратно, договорились?

– Это вы – хороший человек, – сказал Иван, и Ремко показалось, что в его голубых глазах стало немного меньше грусти и чуть больше надежды.

Делать добро. Бескорыстно. Перешагнуть через себя и свои желания. Ни одно решение в жизни Ремко не было таким трудным, кроме разве что переезда в Новый мир. Он знал, что поступает правильно, и всё равно это было сложно.

Но почему? Разве он не шёл к этому всю свою жизнь?

Ремко вошёл под своды древнего куполообразного храма из голубого камня. Вход стоил двадцать монет – и он заплатил. Это был храм чужого бога, и всё-таки это был храм. На стенах сохранились старые вышитые картины и изображения лиц святых давно уже несуществующего мира. Впереди было подобие алтаря: крупный кристалл с острыми лучами, похожий на Вифлеемскую звезду, расположенный на небольшом постаменте перед гобеленом с изображением Ангела. Ангел напомнил Ремко богов и пророков Поверхностного мира – на вид простой человек, кудрявый, без бороды и с юным лицом, но при этом седой. И с кипенно-белыми крыльями за спиной, как и положено ангелу.

Деревянные таблички острыми зубьями торчали посреди храма, повествуя о религии, которой больше не поклонялись. Ремко обошёл ту, что стояла перед самым алтарём, и положил руку на полупрозрачную сверкающую звезду. Может быть, то, что он делает – нелепо, но храм оказался единственным местом, куда Ремко захотелось пойти в эту минуту.

Кассир окликнул Ремко: «Совсем не обязательно трогать эту штуку, просто смотрите». Ремко отдёрнул руку, и на мгновение ему показалось, что внутри кристалла шевелится жизнь – свой собственный микрокосмос. Ремко моргнул, и наваждение исчезло.

Он пришёл, чтобы помолиться за больных, и всё-таки это было глупо: молиться холодной звезде он не мог. Ангел смотрел на Ремко с гобелена, правая ладонь раскрыта, прямые пальцы плотно сжаты, в левой руке – книга в тёмном переплёте. Ремко не знал, что это значит. Услышит ли Ангел одинокий голос человека, волей судьбы заброшенного в другой мир, незнакомого с местными символами веры, «некрещёного» – если здесь было аналогичное понятие?

«Ангел… помоги слабым и немощным, придай им сил и спаси от страшного недуга…»

Ремко не отводил глаз от гобелена. Смотритель затих за спиной – ушёл, может быть? Неважно.

«Прошу тебя от всего сердца: излечи их тело и душу. Эти люди не заслуживают такого наказания… Господи, да никто не заслуживает такого наказания! Я буду рядом с ними и не уйду, пока последний из них не встанет и не продолжит путь. Да и тогда я не брошу их. Ты же знаешь, Господи, что каждый из них особенный, каждый – частичка жизни, которую Ты сотворил. Прости их! Излечи их, чтобы они снова могли трудиться и заботиться друг о друге. Верни им будущее. Я никогда не забуду Твою доброту, и эти люди тоже будут помнить вечно. Прошу тебя, Ангел, помоги больным. Освободи…»

Мысленно Ремко добавил к своей неуклюжей молитве «Отче наш» и даже не заметил, как по привычке перекрестился. Опустив глаза, он побрёл обратно к выходу. Больно было это признавать, но ему не стало легче, как бывало в детстве, когда он ходил с родителями в церковь каждое воскресенье.

Ремко вышел из храма, как и зашёл, с пустыми руками. Тяжёлая папка с деньгами осталась в подвале. Наполовину пустая, она лежала на голом полу среди коробок с лекарствами, которые были так необходимы тем, о ком он молился.

У него за спиной на стенах ровно горели разноцветные свечи – красные, зелёные и синие. Резкая, совсем неподходящая к этому месту поп-музыка выплёскивалась из приёмника на столе смотрителя. В кристальной звезде, обычно прозрачной и ничем не замутнённой, клубился туманный сгусток.

С некоторых пор в груди у Вилмора Госса поселилось прежде незнакомое ему гнетущее ощущение неправильности его жизни. Объяснить эту неправильность он не мог, но знал, что, если бы ему снова довелось встретиться со своей бабушкой, – крошечной старушкой, белые завитки волос выбиваются из-под чепца, – она бы посмотрела на него, покачала головой, отвела глаза и сказала: «Неправильно живёшь, Вилли, нехорошо, нехорошо…»

Бабушка могла судить Госса, ведь на то она и бабушка, но Госс – разве он судья другим? И разве ему рассуждать о вине и невиновности, о преступлении и наказании? Ещё недавно всё казалось таким простым! Монотонная работа в изоляторе Госса не напрягала, он не любил перемен и тем более не хотел быть двигателем этих перемен. Теперь же, когда его повысили в должности и поручили – лично Роттер поручил! – дело фальшивой принцессы Амейн, ему приходилось принимать решения, которые выполняли другие люди, его подчинённые. Впервые в жизни у Госса появились свои люди в подчинении, а ведь он об этом совсем не просил. Да, всё стало чертовски неправильным.

Если забыть об этом гнетущем ощущении, этом липком комке в груди, утро Госса выдалось спокойным и солнечным. На завтрак были фрукты и творожные блинчики с мёдом. Взрослый сын Госса сидел тут же за столом в кухне, уткнувшись в книгу, и пил уже третий стакан сока. Когда в его руки попадала книга, Тобиас больше ничего вокруг себя не замечал.

– Тоби, тебе надо что-нибудь съесть, – сказала Ренни, когда поняла, что сок в пакете кончился. Родителей поражала любовь сына к чтению – он даже в армию взял с собой не менее дюжины книг, в ущерб количеству носков и рубашек, а обратно привёз, кажется, ещё больше.

– Так, ну-ка убери книгу, – строго сказал Госс, вспомнив, что он тут глава семьи. – Давайте поедим по-человечески хоть раз в неделю!

– Пап!.. – Тоби на секунду оторвался от учебника, чтобы запротестовать, но, встретившись глазами с отцом, тут же заложил страницу и спрятал книгу под стол. – Ладно, извините. Что тут у нас? А, творог… Но я не голодный.

– Почему? – воскликнула Ренни. – Милый, ты вернулся из армии! Я думала, ты похудеешь…

– Куда ему худеть, – усмехнулся Госс. – Он и так как селёдка.

– Как селёдка, пап, серьёзно?

Тобиас приподнялся на стуле и взглянул на своё отражение в дверце буфета. Он и правда был довольно нескладный, высокий и худощавый – свитера, хорошо сидевшие в плечах, всегда оказывались ему слишком коротки. Однако сравнение с селёдкой явно показалось сыну оскорбительным.

– Что читаешь? – спросил Госс, зная, как отвлечь сына от неудачной метафоры. Тот сразу оживился.

– Жутко интересную книгу нарыл в библиотеке…

– Ты вообще нормальную работу искать собираешься? – перебила Ренни. – Пора бы! Ты же сказал, что библиотека – это «на неделю-две», и что?

Тобиас поморщился, но не успел ответить – в дверь позвонили, и Ренни исчезла в коридоре.

– Я читаю сравнительный анализ астрономических карт нашего мира и Поверхностного, – Тоби обратился к отцу. – Довольно старый уже, то есть не хватает новых данных, но написано славно, из королевских архивов, наверное. Я даже не знаю, как…

– Вилмор! – голос Ренни из коридора звучал напряжённо. – Это к тебе! Из правительства…

Госс озабоченно сдвинул брови и отложил нож с вилкой. Рука дрогнула, и приборы тревожно звякнули о тарелку. Вызов в воскресное утро? На прежней должности его не беспокоили по выходным дням. Его вообще никогда не беспокоили.

На пороге квартиры стоял щекастый парень в форме, с внушительной кобурой на широком поясе и в красном берете – то ли полицейский, то ли почтальон. Ренни пригласила его пройти в коридор, но парень лишь качнул головой: он ждал Вилмора. Госс сразу узнал личного посыльного Роттера, Купидона, как его прозвали за глаза.

Купидон протянул Госсу запечатанный конверт и расписку. Вилмор подписался, прислонив бумагу к косяку двери; руки тряслись, и подпись вышла корявая. Посыльный дважды хлопнул себя по груди и удалился. Вилмор Госс несколько секунд таращился на опустевшую лестничную площадку, затем медленно прикрыл дверь, щёлкнул замком и прошёл в кухню. Пожёвывая губами, он некоторое время стоял посреди кухни, изучая печать Роттера и не решаясь вскрыть послание. Он не знал, что внутри, но конверт был словно тлеющий уголёк в его руке, готовый перерасти в пожар. Сладко пахло мёдом и творогом, жёлтые выцветшие занавески колыхались у открытого окна. А ведь как хорошо начинался день!

– Ну что ты, Вилли, давай я прочту, – не выдержала Ренни. Это, конечно, было запрещено.

Краем глаза Госс заметил, что Тоби снова достал книгу и как ни в чём не бывало продолжил чтение, покусывая блинчик. Безразличие сына вывело Госса из оцепенения. В самом деле, ведь это просто буквы! Буквы складываются в слова, слова – в приказ. Каким бы он ни был, это всего лишь символы на клочке бумаги.

«Уважаемый Виллмор, – так начиналось послание Роттера, – не желая портить себе воскресенье, шлю записку вместо личной встречи. Итак, ты облажался. Мои указания были: 1) Доставить В. из Роттербурга в тюрьму Флоры. 2) Доставить В. №2 в тюрьму во Флоре. 3) Держать обеих в одиночных камерах, встреча В. и В. №2 нежелательна недопустима. Почему обе оказались в Роттербурге? Я не желаю, чтобы в моём городе ступала нога этого существа. Задача: немедленно отвезти их на юг, держать во Флоре. Оставаться там до получения дальнейших указаний от меня лично!! Роттер.

P.S. Всё ещё благодарен тебе за тот звонок, поэтому никаких санкций. Но это в последний раз!»

– Ну, что там? – Ренни с волнением следила за выражением его лица. Вилмор поджал губы.

– Глупости, – сказал он. – Вроде как я приказ неверно исполнил. А это неправда – он мне сам сказал «в Роттербург», а не во Флору, я клянусь… ну да ладно.

– Как это «да ладно?» – не поняла Ренни. – Надо же указать на ошибку, если ты прав?

– Это Роттеру-то? – усмехнулся Госс, складывая письмо и убирая его в карман. – Как-нибудь в другой раз!

– Роттеру? – Тобиас вскинул голову и чуть не выронил книгу. Кажется, он только сейчас осознал, что его отца не просто повысили, а действительно очень хорошо продвинули по службе.

Она проснулась, и в душе была пустота. Это было новое для неё чувство – отсутствие всех чувств. Кассандра села на кровати и положила руку на грудь, чтобы убедиться, что её сердце по-прежнему бьётся. Ещё вчера они надеялись, что маме может стать лучше после некоторых процедур в больнице. Вчера они со Стафисом строили планы, где раздобыть лекарство, – Стафис строил, а Кассандра беспокойно листала свежие газеты из Алилута и Индувилона.

Но сейчас на часах уже за полдень, Кассандра одна в опустевшем доме, и её никто не разбудил. Жизнь потеряла смысл.

Касси встала с постели и вышла на веранду. Неуверенно провела рукой над разбросанными на столе газетами – ни в одной из них она не нашла ни малейшего намёка на то, куда могла исчезнуть её сестра. Не знали журналисты, не знала местная полиция – более того, они не собиралась искать Мари. Но почему?

Что делать, когда в душе такая пустота? Кассандра закрыла глаза, опустилась на деревянные половицы и сжалась в комочек, обхватив колени руками.

Прошло полчаса, час, а может быть, два, – Кассандра не знала, спит она или бодрствует, – когда пришла Лидия. Тихо скрипнула входная дверь. Лидия на цыпочках зашла в дом, но споткнулась о ножку стула и с грохотом рухнула на пол. Наверное, ей было больно – и смешно, потому что она тут же рассмеялась до слёз. Кассандра лишь слегка повернула голову, чтобы убедиться, что Лидия не разбила себе лоб, и тут же отвела глаза.

Лидия перестала смеяться, подползла к Кассандре и прижалась щекой к её плечу. Совсем маленькая девочка, что она могла сделать?

– Я принесла тебе цветы, – пробормотала она. – Один сломался…

Мягкие лепестки нежно коснулись руки Кассандры, и она почувствовала укол в груди. Касси непроизвольно всхлипнула, ожидая, что сейчас разрыдается, но слёзы не приходили. И всё-таки в этот момент ей стало легче, и пустота внутри неё заполнилась обжигающим теплом, которое мягко разлилось по всему телу.

Кассандра развернулась к Лидии и обняла её.

– Спасибо, – сказала она.

Рюкзак оказался на удивление тяжёлым, хотя Кассандра два раза перебирала его содержимое: выкладывала лишнее, меняла местами нужное – и начинала сначала. Она не очень-то умела собирать вещи: они с Мари никогда надолго не покидали посёлок. Бывало, ночевали у друзей и несколько раз ездили в Алилут, но для этого не требовалось никакой особенной подготовки.

А тут… Кассандра остановилась и потёрла щиколотку. У неё была одна пара хороших ботинок, – по крайней мере, она так думала, – но уже через час ходьбы они нещадно натёрли ей обе ноги. Она заклеила раны старым пластырем, который нашла в домашней аптечке и догадалась прихватить с собой, и для верности надела вторую пару носков. Теперь её ноги нещадно потели и словно бы даже распухли от жары. Однако снять ботинки она не могла – дорогу развезло после дождей, и под подошвами хлюпала грязь.

Может быть, Кассандра зря сорвалась с места, не дождавшись автобуса? Но что ей оставалось: автобус ходил по этому маршруту лишь дважды в неделю, а Кассандре казалось, что если она ещё хотя бы день пробудет в посёлке, в их опустевшем доме среди звенящей тишины, то убийственная апатия снова вернётся к ней и больше никогда не отпустит. Она даже не стала дожидаться ответа от отца, которому они со Стафисом написали подробное письмо.

До Индувилона пешком – часа два, полагала Кассандра. Однако, если верить её стареньким наручным часам, два часа уже прошло, а город ещё даже на горизонте не показался. Кассандре мерещился сероватый дым в отдалении, но это могли быть просто облака.

Она замедлила шаг, сбросила рюкзак с плеч и стянула куртку. Спину ломило так, что даже в ушах звенело от напряжения. А ведь ей казалось, она взяла только самое необходимое! Кассандра вытерла пот с лица, вытащила бутылку воды, глотнула, постояла некоторое время с закрытыми глазами. Стало чуть легче, однако звон в ушах не утих – наоборот, усилился и постепенно перерос в треск, скрип и рокот мотора. Кассандра оглянулась. По ухабистой дороге, то и дело увязая колёсами в жидкой грязи, полз автомобиль.

Кассандра совершенно не разбиралась в машинах; среди её знакомых никто не мог позволить себе такую роскошь – дороже самой машины было только топливо, завозившееся в Соединённую Федерацию с Земли. Однако даже Кассандре было очевидно, что этот экземпляр собран из отборного металлолома. Дверцы не подходили к кузову, единственная фара светила необычайно ярко, несмотря на ясный день, а задние окна были затянуты плёнкой поверх осколков стекла.

Это транспортное средство совсем не внушало Кассандре доверия, но машина ехала в сторону Индувилона, и было бы глупо упустить такой шанс. В конце концов, что могло быть хуже, чем похищение Мари? Кассандра вскинула руку и помахала водителю.

Переднее стекло открылось вовнутрь, и из окна высунулась голова водителя. Ему было за сорок; небритый, с толстой шеей и неестественно светлыми глазами, он широко улыбался.

– Хей, мадмуазель! – крикнул он и энергично помахал в ответ. – Подвезти авось? Запрыгывай так, я тут не буду тормозить, завязнем!

– До Индувилона доедем? – прокричала Кассандра, подхватила рюкзак и неуверенно направилась к машине.

– А куда ж!

Посчитав это положительным ответом, она на бегу закинула рюкзак и забралась на пассажирское сиденье через распахнутую дверцу. Закрыть её не получалось – Кассандра вцепилась в ручку, пытаясь удержать дверь на месте, но автомобиль слишком трясло. Водитель хмыкнул и указал на верёвки, обвязанные вокруг сиденья. Провозившись некоторое время, Кассандра закрепила верёвки на ручке дверцы и в изнеможении откинулась на жёстком кресле.

Автомобиль трещал, пищал и звенел, ходил ходуном на колдобинах и буксовал там, где дорогу безнадёжно размыло. Кассандре было жутковато, но она не жаловалась – всё лучше, чем тащиться с набитым рюкзаком пешком. К тому же это была её первая поездка в настоящей машине, а не в общественном автобусе, да ещё и на переднем сиденье. Она с интересом вглядывалась в даль сквозь старое и исцарапанное лобовое стекло. Водитель её мало интересовал: у него был такой же потрёпанный вид, как и у его автомобиля. А вот он поглядывал на неё часто и пристально, так что ей даже стало неуютно. Хотя, казалось бы, куда уж неуютнее. Может, ему что-то от неё нужно? И тут её осенило.

– Извините, – смущённо сказала Кассандра, – честно говоря, у меня нет денег, чтобы заплатить за проезд. Вы сможете подвезти меня бесплатно?

Он снова уставился на неё, не глядя на дорогу, так что Кассандра забеспокоилась, как бы они не сползли в овраг. Что ж, если он откажет, она продолжит путь пешком, ничего не поделаешь.

Однако водитель, очевидно, не собирался бросать её посреди бескрайних цветочных полей. Он ухмыльнулся, передёрнул плечами и бросил:

– Чего б не смочь. Ты, типа, в Индувилон на работку?

– На работку? – неуверенно переспросила Кассандра.

– Ну, знамо дело – бежишь, с Цветочного округа, все вы такие.

– Что, часто бывает? – не то чтобы она не знала ответ, но надо было как-то потянуть время. Кассандра не хотела говорить, зачем она держит путь в Индувилон.

– Пф! Порою. Я тут всё время туда-обратно мотаюсь. В общем-то… по весне… по осени… всякие встречаются товарищи.

– Угу, – протянула она и решила впредь держаться этой версии. – Вы угадали.

Водитель хохотнул. Кассандра молчала, раздумывая, как быть дальше. Словно прочитав её мысли, он снова спросил, никак не желая оставить её в покое:

– Милонька, а ты уже знаешь, куда пойдёшь?

– Нет, – она помотала головой вполне искренне. – А куда обычно люди идут?

– Ну, пф! По-всякому. Разно бывает. Ну на заводы идут, ты ж знаешь: Индувилон, промышленность, все дела.

Кассандра кивнула.

– Шо ж ты автобуса не дождалась? Смотрю: плетётся, ноги сбила, девчушка-то – дунь, сломается. Рюкзачок тяжёлый поди?

Кассандра снова промычала что-то невразумительное. В машине было душно, и её клонило в сон.

– Разрешите, я открою окно? – спросила она слабым голосом.

– Не-не-не, – захлопотал водитель, – это нельзя. Ты устала, наверно, ты спи. Нам ещё минут… знаешь… полчаса ехать. А ты поспи, поспи. А окна не надо, там стекло – оно вообще ни к чёрту, сломаешь. Всё! Спи.

Кассандра неуверенно посмотрела на привязанную к её сиденью дверь, потом на стекло и на водителя. Она постаралась устроиться поудобнее на широком сиденье, обхватила рюкзак руками, подумала о Мари… и ей стало так грустно, так муторно на душе. Куда она ехала, в самом деле? Не на работу, конечно, но куда? И зачем? Она хотела найти ответ, хотела выяснить правду. И пусть она не знала, поможет ли ей в этом город Индувилон, однако что-то же надо было предпринять! Бестолковый полицейский в посёлке отказался с ней разговаривать, так что ей ничего не оставалось, кроме как взять дело в свои руки. Там, в Индувилоне, она обратится в региональный участок и не уйдёт, пока не добьётся своего. А при необходимости отправится и дальше, на север, в столицу! Кассандра не могла жить без Мари…

Заметив, что его попутчица задремала, водитель ликующе хрюкнул. Он снял с зеркала ароматизированную ёлочку, плотно завернул её в пакет и бросил в бардачок. И только потом, отфыркиваясь, вынул из носа грубо скатанные шарики. Порой приходилось импровизировать.

Но Кассандра не спала. Она зависла между сном и явью. Ноги затекли, сквозь вату в ушах пробивался свист и скрип автомобиля, и Кассандра чувствовала каждую яму, каждую выбоину на дороге. Она пыталась убедить себя, что едет в Индувилон, но сознание подкидывало ей совсем другие картины.

…Мари ворвалась в дом с букетом в руках и окликнула её по имени. Кассандра мягко коснулась золотых лепестков – Мари принесла лиаверы. Сестра что-то сказала, но Кассандра словно оглохла. Она разобрала только одно слово – «мама».

Улицу заливал густой туман. Мари вела Кассандру за руку к больнице. Соседи выглядывали из-за занавесок, провожали сестёр взглядом и тут же снова исчезали, равнодушные к происходящему. Расслышав шум и треск, Кассандра попыталась напомнить себе, что она по-прежнему в автомобиле с незнакомцем… но Мари обернулась и укоризненно взглянула на неё грустными светло-карими глазами. Кассандра пошла дальше.

В холле больницы никого не было. В полной тишине сёстры поднялись по лестнице в палату к матери. Кассандре казалось, что она плывёт вверх на облаке – туман под ногами поднимался вместе с ними и скрывал ступеньки, так что оглядываться было бесполезно.

Мама очнулась. Полулёжа на постели, она уже ждала их; светлые волосы были скручены в аккуратный пучок на затылке, совсем как раньше. Сёстры опустились рядом. Мама принялась ласково гладить их руки, что-то беззвучно рассказывала, а потом закрыла глаза и, кажется, заснула.

Кассандре неудобно было сидеть, прижимаясь одним плечом к матери, но она терпела. Снова раздался скрип автомобиля, особенно пронзительный и неуместный в абсолютной тишине туманного мира. Кассандра взглянула на блаженно улыбающуюся Мари и хотела подняться, но мама крепко сжимала её запястье. Слишком крепко. «Это иллюзия», – догадалась Кассандра.

– Пусти меня! – попросила она мать. Вползавший в комнату туман глушил звуки, и вышло тихо и невнятно. Никто ей не ответил.

Кассандра изо всех сих потянула руку из цепкой хватки и даже зажмурилась от напряжения. И тут мама внезапно отпустила их обеих.

Девушки полетели на пол. Кассандра успела ухватиться за край кровати, но обмякшее тело Мари соскользнуло вниз и исчезло в тумане. Растирая затёкшее запястье, Кассандра бросилась на пол и стала шарить руками в густой серой дымке. Но Мари там уже не было.

Она очнулась в припаркованной машине – резко пришла в себя, втягивая воздух в лёгкие, с ощущением, будто она падает. Левая рука действительно затекла и ныла: кто-то, очевидно водитель, забрал её рюкзак, так что ей стало не на что опереться. За окном уже стемнело; машина стояла в узком переулке, и высокие кирпичные здания почти без окон вплотную подступали к дороге. Кассандра никогда ещё не видела таких домов ни в посёлке, ни в Алилуте. Справа, на изрисованной граффити стене, неоново мерцала вывеска «Клуб Синяя Птица», но чёрная металлическая дверь была закрыта и шум музыки не нарушал тишины мрачного переулка. Рядом никого не было.

Кассандре хватило нескольких секунд, чтобы осмотреться, и она едва удержалась от соблазна снова закрыть глаза. Несмотря на только что пережитый кошмар, сердце не колотилось, а едва билось в груди; мутный сон будто вытянул из неё всю энергию. Кассандра попыталась встать, или повернуться на другой бок, или нащупать пульс, но даже просто сдвинуть руку с места уже стоило ей невероятных усилий.

– Что за… чертовщина, – пробормотала она онемевшими губами. Руку кололо тысячью мелких иголочек: кровь снова приливала к затёкшим пальцы. Помимо этого, Кассандра совсем не чувствовала своего тела. Если подумать, даже боль в руке была приглушённой, терпимой.

Они с Мари никогда не были в Индувилоне: мама решительно выступала против любых поездок в этот город. Он казался ей «опасным» и «криминальным», мрачным средоточием всего мирового зла. Отец уверял её, что ничего не случится, если они будут ездить туда всего лишь раз в полгода, за редкими вещами, которые нельзя было достать в посёлке, вместо того чтобы терять целый день на дорогу до Алилута. Но мама была непреклонна, и её иррациональный страх перед Индувилоном передался впечатлительной Мари.

Кассандре было всё равно, из какого города её школьная форма, а вот искать след сестры в Алилуте, где не было ни одного представительства, точно не имело смысла. Кассандра бы охотно поехала сразу в Роттербург, если бы нашла дома хоть какие-то деньги. Но то ли у них и правда ничего не было, – не зря же мать так ждала отца с зарплатой, – то ли их сбережения конфисковали вместе с документами, когда увезли Мари. В Индувилон, центр провинции, Кассандра по крайней мере могла дойти пешком… И лучше бы она действительно шла пешком!

Кассандра снова попробовала пошевелиться – руки уже слушались, однако ноги по-прежнему были ватные, так что, сумей она выбраться из машины, далеко ей не убежать. И всё же она завозилась на сиденье, холодными пальцами пытаясь развязать грубые верёвки, державшие на месте хлипкую дверь.

Она услышала голоса прежде, чем увидела двух мужчин, появившихся из темноты переулка. Один – уже знакомый Кассандре водитель – направился прямо к ней, а другой остановился у дверей клуба. Кассандра бросила верёвки и притворилась спящей. Стоило ей закрыть глаза, как бороться с продолжающим своё действие дурманом стало труднее, однако теперь она была так напряжена, что уже не опасалась снова провалиться в сон. Пульс восстановился, и она могла спокойно дышать.

Водитель повозился у двери со стороны Кассандры, но не придумал способа открыть её снаружи. Тогда он вернулся за руль и, подхватив вялую Кассандру под руки, выволок её через водительское сиденье. Она не сопротивлялась, не открывала глаз и могла только догадываться, что происходит вокруг.

– Ещё в отключке? – удивлённо спросил второй мужчина хриплым басом. – Это от одной ёлочки?

– Свежачок был, – хрюкнул водитель, с ощутимой ноткой гордости в голосе. – Новенькую повесил как раз. Заходим, чё?

– Угу.

Кассандра, как тюк перекинутая через плечо мужчины, сообразила, что они спускаются вниз по лестнице. В глаза ударил яркий свет, и она сосредоточилась на том, чтобы не жмуриться и не пищать от боли в рёбрах. Всё-таки этот тип нёс её не слишком бережно.

Как вдруг всё прекратилось: её сбросили на пол, причём на что-то относительно мягкое, вроде ковра с толстым ворсом. От неожиданности Кассандра распахнула глаза, и мужчины ухмыльнулись, глядя на неё. Лёжа в нелепой позе на ковре, она смогла разглядеть, что находится в тесной комнате с тёмно-синими стенами, слабо освещённой двумя торшерами. Несколько высоких, в пол, зеркал отражали глубокую синеву и таинственный свет.

Пока Кассандра пыталась выпрямить ноги и сесть, – делая это, впрочем, умышленно медленно и неловко, чтобы они не догадались, что она давно пришла в себя, – над ней склонилась женская фигура. Подол её длинного платья показался Кассандре таким мягким и бархатным на вид, что немедленно захотелось закутаться в него целиком. Она вскинула голову.

На неё смотрела самая необычная женщина на свете. Она была худая и высокая – по крайней мере на голову выше обоих мужчин; на узкую грудь ниспадали пряди седых волос. И всё-таки первое, что бросалось в глаза, было не платье, не рост и не седина, а татуировка птичьей головы: огромная, перламутрово-синяя, она занимала всю левую половину лица.

– Значит, вот как ты решил расплатиться по долгам, – тихо сказала странная дама, отворачиваясь от Кассандры.

Кассандра исподлобья взглянула на водителя. Он мгновенно растерял всю свою хамоватую развязность, переминался с ноги на ногу и не знал, куда деть руки. Его приятель стоял в стороне; этому, кажется, всё было безразлично.

– Ты притащил её сюда силой, Хорн, – заметила Синяя Птица. – Знаешь ли, другие отправляют ко мне хороших девушек, талантливых, таких, что мечтают оказаться у нас. Ты же приводишь только сирот и калек. Ты полагаешь, у нас тут филиал долгового рабства?

– В некотором роде да, – с усмешкой сказал второй мужчина и хрипло закашлялся.

Женщина холодно взглянула на него и, кажется, заметила детский рюкзак на его плече.

– Её вещи? Дай-ка паспорт. Она наверняка несовершеннолетняя, Хорн.

Хорн не стал отрицать, что рюкзак принадлежит Кассандре. Он молча забрал его у приятеля и трясущимися руками стал копаться среди её футболок, носков, бумаг и кое-как запакованных бутербродов. Наконец он выудил тонкий паспорт и уставился на первую страницу. Он мог ничего не говорить. Птица нахмурилась и неуловимым движением извлекла из складок платья пистолет. Настоящий! Кассандра на всякий случай снова прижалась к полу.

– Запомни, Хорн, это моё последнее предупреждение, – ледяным тоном сказала Птица. – У тебя есть деньги на наркотики, значит найдутся деньги и для меня. Ты принесёшь мне три тысячи долларов в течение недели, и это будут банкноты, а не потеряшки. Если же…

Но Хорн не стал дожидаться окончания речи. Он стоял ближе всех к выходу, так что ему понадобилась всего доля секунды, чтобы выскочить за дверь и броситься вверх по лестнице. Второй мужчина, вскинув руки и крикнув «не стреляй», ринулся за ним. Синяя Птица опустила пистолет и покачала головой. Обернувшись к Кассандре, она спрятала оружие и протянула девушке руку.