Читать книгу Девочка летом - Катя Дериглазова - Страница 2

…Между школьным выпускным и вступительными экзаменами были бесконечные тусовки у реки – в тягучем ожидании, что что-то случится, в обсуждении встреч, предстоящих концертов, прикидов и драк.

Перед самым отъездом Жени Юрик решил утопиться. Юрик, поговаривали, был шизофреником, но в тусовке это скорее комплимент чем оскорбление.  Юрик был мастер  кадрить юных дев в стиле «я твой безопасный жилет для рыданий, ты можешь рассказать мне обо всем». Нащупав мягкое дно, Юрик переходил в наступление. Чтобы понравиться интеллигентной барышне из хипей третьего призыва, лучше всего было быть музыкантом. Можно поэтом. Но обязательно – человеком чутким и нервным. У Юрика была гитара. На гитаре— исполненные шариковой ручкой по скверному лаку слова «АлисА» и «MetallicA». Вторым достоинством была слава человека на учёте.

Сегодня  Юрик решил впечатлить прекрасную деву Нюшу, к которой давно и так и эдак подкатывал. Летом тусовка перемещалась «на стрелу» и пипл сидел спиной к Оке на высоком парапете, а прогуливаться и стрелять сигареты спускались к нижнему променаду, к воде. Сигареты с фильтром внезапно стали всем не по карману, народ радовался и «Приме». Дежурный вопрос «Покурим?» был полон надежды, и вместо «Оставляешь!» обычно возмущенно отвечали «Да мы уже с Кисой и Никуличем курим!»

Получив вожделенную затяжку для храбрости, Юрик пошел на приступ, зазвал Нюшу к реке  и начал шептать  в ушко о чувствах.

Женя наблюдала всю картину сверху, невольно ловя себя на мысли, что чувства и намерения ровесников видны за версту. Достаточно приглядеться, и про тусовочку все понятно: кто кого любит, не любит, плюнет, поцелует… Она ждала Алекса, посматривала на подвесной мостик.  Интересно, и их отношения вот так всем видны? Он-то не сразу понял, что Женя его выбрала. Выбрала сразу, с полувзгляда, с полуслова – навсегда. А теперь все видят, как она старается прижаться щекой к его плечу, вдохнуть запах кожи, – и  как он перебирает пальцами ее волосы, когда они слушают Вадима с гитарой, выводящего на весь парк Deep Purple? Радуются за них люди? Или кому-то вправду противно смотреть на чужие поцелуи?

Юрик, похоже, получил пространный, вежливый но совершенно явный отказ, несмотря на гитару, стихи, задушевность, трогательные белесые ресницы и хорошо подвешенный язык. Он вдруг встал, сказал громко, на зрителей «Анутогдавсенах!» и без разбега спрыгнул в Оку. Привычные к широким и красивым суицидальным  жестам, все зааплодировали и вернулись к своим делам и беседам.  Юрик выгребал широкими саженками на середину реки. Кто топится, не гребёт, ясное дело. Почувствовав невнимание публики,  Юрик перевернулся на спину и громко фальшивя запел: «По реке плывет бревно из села Кукуева! Ну и пусть себе плывет, деревяшка, нам не нужная!» и сатанински захохотал.

Очень скоро косуха Юрика намокла. Это была не куртейка из облегченной кожи троллейбуса, а труёвая натуральная косуха из Штатов, купленная мамой Юрика слегка на вырост. Косуха могла стоять в углу самостоятельно и вмещала во внутренние карманы 4 бутылки пива «Курская дуга». Косуха носилась всегда, потому что это не только одежда, но и знак принадлежности. Юрик плавал прекрасно, но мокрая кожа начала ощутимо тянуть вниз. И Юрик сказал «Элп!» и скрылся под водой. Секунду спустя он появился вновь, но уже ничего не говорил, а только лицо у него было белое-белое. И течение уже тащило его по своему усмотрению.

Пока Юрик плывет вниз по течению, хлебая Оку, панки на парапете обсуждают, как лучше всего поделить необычайно тонюсенькую сигарету, которую они стрельнули у стильной дамочки возле Белого дома и торжественно принесли на всеобщее обозрение. Это первый сигаретный улов за день, глаза добытчиков горят законной гордостью и никотиновый вожделением. Мелкий Воробей кричит, давайте он сейчас же оторвёт фильтр, а то так вообще курить нечего. Его затыкают, не он стрелял – не он решает, и вообще курить в 14 лет рано. Выстраиваются в очередь впятером, каждому по две затяжки.

Женя вскакивает, чтобы закричать. Что кричать, она еще не понимает. И плавать, к своему стыду, не умеет совсем. Но тут на ее плечо опускается рука, не Алекс. Ворон, друг по переписке, два письма в неделю, Орел – Калуга, Калуга – Орёл. Улыбается, сдувает отросшие светлые волосы с глаза.

– Ничего, что я без предупреждения? Хотел во второй раз увидеть тебя, год же прошел с прошлого…

Женя подпрыгивает от неожиданности

– А…Ты? Откуда? Как? Боже мой! Это правда ты?..  А  тут,  а у нас.. – Женя беспомощно машет рукой в реку.

И тут снизу раздается крик высокий, с придыханием, крик Нюши:

– Пипл!  Юрик! Тонет, правда тонет! По…помогите!

Ворон скидывает Женьке под ноги куртку – чертыхаясь, за ним по склону бежит Белый Орел – оба на ходу сбрасывают кеды, и путаются в рубашках – с разбегу ныряют в реку под визг и мат всей честной компании!

«Юра, йоптвою-заногу-душу-гроба-чёрта-дверь! – несётся с воды, – Куртку снимай, ка-азел!» – Это Белый Орёл подплыл к Юрику вплотную.

Не успели все проораться и столпиться у бетонного края реки, как мокрый и черный как тюлень Белый Орел снизу передает напитаную водой косуху ошалевшим девчонкам. Женя и  Нюша чуть не падают воду,  настолько мокрая кожа их перевешивает. А злой и оттого втрое сильный Ворон буксирует Юрика к берегу.

Мелкий Воробей, прикрываясь рукой от ветра, добивает забытую на парапете драгоценную сигаретку. Белый Орел отвешивает Юрику подзатыльник, и громко обещает добавить, когда Юрик просохнет и проблюется. Нюша растирает дрожащего Юрика своим палантином. Белый, весь в гусиной коже Ворон  в трусах приплясывает на газоне. Они с Женей выкручивают его мокрые джинсы, истекающие речной водой и хохочут.

– Ну ничего себе! так совпало! Откуда ты, как? Почему не написал? Мы бы встретили! И так вовремя!

– Да тут в военное училище документы подавал. В вашем городе. Не уверен был, что получится, потому не написал,  да и не знал, успею ли увидеть тебя, у меня автобус …

– Женя, может наконец заметишь меня и  подойдешь? – На краю газона стоит Алекс.

Она радостно вскидывается –  и как об лед разбивается о его полуулыбку, презрительную, не сулящую ничего хорошего – только правым углом рта.

– Может представишь своего голого друга?

…Домой Женя снова опоздала и ей порядочно влетело. Всего послушала: что занимается ерундой вместо подготовки к экзаменам,  что не только в МГУ, но и в ПТУ такими темпами не поступит, что подает отвратительный пример сестрам, что бабушка Алекса уже все телефоны моргов оборвала…Как всегда. И запрет выходить из дома на три дня  – обычная программа…

По окончанию домашнего ареста  и искупительной домашней уборки с выворачиванием шкафов, Женя и Алекс пошли в гости, в дальний нехороший район к своему другу, волосатому гитаристу Никону, Алеше Никоненко. Лето вокруг пыжилось жирной зеленью, сладостно пахли липы, со всех газонов на асфальт  лезла крапива и лопухи. Алекс и Женя поочередно отщипывали кусочки от четвертинки черного из булочной на Ленина, и запивали водой из колонок. Идти было минут сорок пять. На улице было пустынно, изредка среди частных домов со звоном проезжал красный трамвайчик.

– Ты все же решила, журфак? Может, все же на редакционно-издательский, конкурс все же поменьше? Нас бы в одну общагу поселили. А так ты меня бросаешь.

– Блин, ну сто раз говорила, не хочу я в чужой писанине ковыряться, сама буду писать, правду, про людей. Если бы ты меня не убедил, я бы вообще в Москву побоялась…  Учиться и тут можно, на филфаке отделение журналистики открывается, я уже вчера копию аттестата туда отнесла. Нет-нет, это так, для подстраховки, чтобы родители не волновались. Все будет хорошо!  Поступим, устроимся работать, вечером будем по Арбату гулять, песни петь.

– Ага, найдешь там себе хиппи прыщавого, волосатого, будешь с ним в леса свои мотаться, – Алекс дернул Женьку к себе, прижав до хруста костей. Носила б ты, дура, рубашку, под майкой сиськи видны, гопота пялится.

– Дурак. Никто не пялится. И нет у меня никаких сисек.

– А мне приятно говорить про сиськи!

– Ы-ы, – передразнивает Женя и тут же меняет тему:  – Слушай, я тебе книжки брала в библиотеке, занеси завтра, сдавать пора. Прочитал?

– Не-а. Забыл.

– Охренеть, за две недели? А что ты делал?

– Да это все хрень какая-то. Я вчера «Старшую Эдду» читал. Написал вису. Надо  на музыку положить. Придумал вчера пару ходов, но не играл, поздно было, бабушка спит плохо.

Шлеп-шлеп, женькины сандали хлопают по пяткам, в низких окошках домов вата между рам, туда старушки для красоты выставляют резиновых собачек и побледневших на солнце пластмассовых Буратино. Над асфальтом плывет теплое марево, редкие прохожие оборачиваются на звон колокольчика, привязанного к рюкзаку. Алекс достает бутылку теплого пива ловко открывает о край лавочки. Пиво пенится и заливает ему руки. Женька вздыхает – с Никоном же хотели на балконе посидеть, попить, попеть. У него нормальные предки, их вечно нет дома. Алекс делает жадный глоток.

– Ну чтооо? У Никона чаю попьем.

Женька идет молча. Денег всегда мало, но ходить в гости с пустыми руками она не любит. Бутылка «Арсенального» одна и сейчас кончится. Свернула к ларьку, вытрясла всю мелочь из бисерного кошелечка:

– Добрый день, взвесьте на два двадцать сушек простых? Можно даже на два двадцать три. Спасибо большое.

– Блин!  У меня сигареты кончаются, чё ты не оставила? Хрен бы с баранками.  Нервная, сипец.  Иди ко мне, дай руку, идём как не родные. Вся хиппи такая, но про меня совсем не думаешь, хочешь для все быть добренькой Галадриэлью, а так не бывает.  С родителями поговорила? Можешь нормально со мной жить у дядьки моего двоюродного пока экзамены.  На Старой Басманной! Самый центр! Там тебе вообще до универа две станции метро будет, это мне через весь город тащиться. Ну скажи своим, что ты в отдельной комнате спать будешь, моя бабушка подтвердит, ты знаешь.

– Ага, а то они не знают.  Я не хочу ещё о родителях переживать на экзамене, лучше в общагу, как все.

– Ты просто не  хочешь со мной, так и скажи. Поэтому и документы подала в этот затрапезный пед, чисто для страховки. И чтобы мамочка не ругала.

– Ну я такого не говорила, это ты не соглашаешься никогда, я заколебалась воевать со всеми..

Алекс зло закуривает, посылает спичку щелчком в газонную траву, отворачивается и пускает частые облака едкого дыма.

– Я уже согласился, что мы в разные универы идем, тебе этого мало? Ты знаешь, я не верю в отношения на расстоянии. Если ты просто решила соскочить, так и скажи, не надо юлить. Ворон твой драгоценный не напрасно в Орле поступать собрался, мосты мостит, я же все вижу. Красовался перед тобой голышом, супергерой хренов.

– Ну что ты говоришь такое.

– Ну я же морду ему не набил? Нормально поговорили, про ролевки, про то про се…Видишь, как я прогибаюсь? Пацаны смеются уже надо мной, а я тебе верю. Я же не запрещаю тебе с ним переписываться.

Сигарета заканчивается за пять затяжек, бычок Алекс тушит о подошву кроссовок и метко пуляет в водосток.

– Саш,  я тебе целый год твержу, что мы просто друзья. Виделись вчера второй раз…

– Вот ты специально, да? Сашей меня только бабуля зовет,  и мать. Ты знаешь, как я не люблю, когда ты…

– Эээ, бля, волосатые дебилы! –  слышится из открытого окна подъезда дружный гогот.

– Лысые ничем не лучше, – не поворачивая головы парирует Женя и громко с раздражением вздыхает.

Через  секунду за спиной топот, и Женька, не успевая обернуться получает удар по затылку и рушится лицом вниз, неловко подставляет руки. Вокруг мельтешат чужие ноги в берцах,  над ними лысые загривки. Пролетает спина в кожаной жилетке, на спину Алексу прыгают двое парней, тоже падает.

– Чозанах??

 Скиногопник в черных джинсах примеривается пнуть его в лицо, Алекс по-каратэшному откатывается и вскакивает, дико озираясь:

– Вы охуели бля? – и прёт вперёд выставив кулаки и пригнув шею. – Девушку бить???

У Жени кружится голова и сердце колотиться где-то в горле, драка происходит как в замедленном кино: вокруг топчутся, пихаясь плечами, четверо парней, нелепо подпрыгивают, пытаясь пнуть Алекса по голени, дёрнуть вниз и снова свалить. Женя встаёт из-под мечущихся ботинок по дороге цепляя чью-то теплую и вонючую ногу. Чувак падает как мусульманин в намаз, тут же вскакивает, хватает за косы Женю, впивается ногтями в уши, Женя на секунду видит совсем близко его серые безо всякого выражения глаза в розовых веках,  хочет плюнуть ему в лицо, но ей кажется,что сейчас плюнет он.  Гопник рывком впечатывает Женьку лицом в свое колено:

– Сука!

В голове звон,  в носу, во рту кровь, в животе жгуче вскипает ярость.

– Э, э! Молодежь! Что у вас там? – от гаражей  бегут взрослые мужики, один в шортах и сланцах на босу ногу, второй, в расстегнутой клетчатой рубашке, на ходу поддергивает  спадающие треники.

Гопников моментально сдувает, словно они провалились в театральный люк. Только хлопает дверь подъезда.

– Что тут у вас?

– Да вот, налетели вчетвером, девушку мою ударили.. – Алекс щупает лицо. – Жень, что у тебя?

– Нормально, – она вытирает нос тыльной стороной ладони, на руке кровь, грязь и сопли.

– Да, девочка, херовато, я извиняюсь, выглядит твое нормально. Чё вы с этой шпаной не поделили? – мужик в трениках достает пачку «Примы»,  сует папиросу в угол рта, предлагает товарищу и Алексу.

–Да хули, Коль, шкеты эти тут целыми днями сидят на лестнице, пиво сосут и до всех доебываются. Я извиняюсь, девушка. Каникулы, хули. Раньше в пионерлагерь ездили, а сейчас развалили страну, бля…

– Да это у кого-то язык длинный, – Алекс закуривает предложенную примину, кивая на Женьку. – Ща я перекурю, мы пойдем. На колонке умоемся, да? Блин, Жень,  сколько раз говорил, не сиди на асфальте! Есть ли у вас, мужики, монтировка?  Пойду в подъезд, прибью их нахер.

– Ты бы, парень, девочку домой отвёл сначала, – поднимается с корточек мужик в шортах. – Монтировку мы тебе не дадим. Но там, обрати внимание, валяется черенок от лопаты.

Мужики прощаются  с Алексом за руку, и уходят в свой гараж.

Вода в колонке ледяная, Женька, умывшись, мочит бандану, прикладывает к распухшему носу и разбитым губам. Содранные ладони саднят.

– Дай погляжу, нос не сломали тебе?  Зачем ты им вообще что-то говорила?О чем ты думала? Они же вообще без тормозов, убить могли. Придержала бы язык, уже б у Никона сидели, чай пили, блин. Попили, блин. Попели. Тут у вас вообще одни беспредельщики живут, жил я когда с предками в республике, у нас никогда такого не было, чтоб идёшь с девушкой и напали. Не по понятиям. Даже на вражеском районе, подойдут, за руку поздороваются, помним, мол, тебя, сука, заходи один.

– Ты рассказывал уже.

Черенок от лопаты, торчащий из начатой коммунальщиками канавы, оказывается сломанным. Алекс отряхивает его от земли, примеривается.

– Пошли. Возьми вон, бутылка моя валяется. Может «розочку» сделать? Стой, короче, тут. Если кто выскочит и залупаться начнет, бей по чану.

Женя все ещё зла, но совершенно не представляет, как ударить человека по голове. Даже того, кто разбил ей лицо.

– Что, блин, пацифистка всё ещё? Добро должно быть с кулаками. Идём! Вставай!

Алекс колотит палкой в дверь подъезда.

– Алё! Выходите, уебаны! Кодовый, сука, замок. Таак, что тут, один-три, восемь – видишь, кнопки вдавлены!

Дверь, пиликнув, открывается.

–Саш! Ну нафиг, пойдем!

– Да че «Саш!», чтоб меня тут пиздили каждый раз толпой, уроды эти? Сиди здесь, я сказал! Ээ, скины-ы! Выходите, пизды получите!

Подъезд воняет, темнота молчит.

– Э-эй, братшкё!

Алекс хищно разворачивается, но на крыльце стоит молодой плотный парень, казах или кыргыз, тянет руку:

– Ты этих скинхэдов бить пошел? Нас с братом позови, мы вон в этом доме живем. Они нас нерусскими ругали, прямо матом говорили, да? Мы их два раза бить ходили, очень понравилось!

Алекс и Никон чуть не до полуночи смаковали все подробности столкновений со скиногопниками за последние годы, то собирались по-пацански поговорить с районными старшаками, то планировали общий махач все на всех, то расписывали свои подвиги в прошлых сражениях. Жене было скучновато, но у Никоненко как раз зависла книжка «Электропрохладительный кислотный тест», в очередь на прочтение которой стояла вся тусовка, так что в компании «веселых проказников» время пролетело незаметно.

Дома, конечно, снова влетело.

– Женя, если бы я могла сдать твой  чертов билет, ты бы  у меня завтра не в Москву поехала, а  с печки на лавку, паршивка! Опять с парнями по кустам прошарахалась  до полпервого, а мать должна не знаю что думать! Ты меня в гроб сведешь! Все, даже говорить с тобой не хочу – хлопнула мама дверью спальни.

– Женёк, ну мать волнуется,  ну нельзя так, ну позвонить было можно, наверное, а? Вон, весь корвалол выпила.

– Па, ну у Никона телефона нет, мы засиделись,  а потом я уже бегом бежала, не стала из автомата звонить, думала спите уже.

Папа потрепал Женю по волосам, сунул в бороду «Золотую Яву», взял со стола полкружки чернющего растворимого кофе и ушел курить на общий балкон.

Женя чуть не взвыла от облегчения. Горел только торшер в коридоре, родители не заметили  распухший нос, затекающую синевой скулу , и разбитые губы. Как повезло, что очки не разбились, хороша бы она была на экзаменах со своими минус восемь.  У Никона  Женя пыталась замазать  намечающийся фингал тоналкой «Балет», которую Леха, поохав, нашел в тумбочке у матери. Но ничего не вышло, на бледной женькиной физиономии густорозовый крем делал картину еще мрачнее. Она достала из холодильника два кубика льда и приложила один под глаз, один к губе. От холода и стыда сводило что-то внутри, но зато не было больно. Когда с кубиков начало капать, Женька закинула их в раковину и пошла умываться. От волос пахло табаком и пылью. Женя на цыпочках обходит скрипучую доску в коридоре. Младшие сестры ворочаются во сне, но не просыпаются.

 Ее гложет чувство вины. Она никак его не называет, но это постоянный фон: что сделала не так? Кого опять подвела? Кого расстроила? Чем разочаровала маму? Какой пример сестрам? Достаточно ли  говорить, что люблю? Не слишком ли о себе думаю? Наверное, забыла что-то сделать. Кажется, я слишком уперлась с поступлением, слишком много думаю, не надеяться, не надеяться, ничего не воображать, никаких студенческих билетов, никаких аудиторий, никаких песен на Арбате – сглазишь, сглазишь! Думай  том, что не дочитала по списку – Ахматова, Заболоцкий. Сжала руки под темной вуалью.. Что быть поэтом женщине нелепость… страдания, страдания.

 «А, подумаю об этом завтра», – думает Женя, засыпая. Как и все, в детстве она  обожала «Унесенных ветром», хотя сейчас ни за что бы не призналась.