Читать книгу МОБ - Катя Матуш - Страница 1

Беспорядочная дробь барабанов бесцеремонно сорвала меня с койки. Я едва успел открыть глаза, а рука уже крепко сжимала секиру. Что за мрази! Третий раз за неделю…

Частокол уже зашелся чередой факелов, и к барабанщикам невпопад подключались трубачи. Пару раз в порыве я выбегал в чем мать родила, и теперь всегда спал одетым. Я был воодушевлен и готов к бою словно только что поел и получил божественное благословение.

Это началось со мной стоило разменять третий десяток лет. Раньше про любое вторжение в нашу деревню я узнавал по утру в кормильне, где мужики наперебой хвалились кто и сколько раз умудрился сдохнуть за минувший бой. Мне еще казалось, что они видят это в каких-то общих снах, ибо сколько бы я не рыскал на центральном круге и у ворот, не удавалось найти ни одного человеческого пальчика, пожеваного уха или обглоданную ляжку. И если в пир после сражения, где съедалась вся добыча под чистую, я еще мог поверить, то в исчезновение всех несъедобных трофеев верил слабо.

По рассказам к нам только и захаживали, что славные воины, в серебряных, а то и золотых доспехах. Но причины их вторжения я понять не мог. Из-за чего верилось в это с трудом. У нас ничего не украдешь, потому что попросту НЕЧЕГО. Наши продовольственные склады они никогда не трогали. То ли свежевскопанный (на прошлой неделе) червь для них не деликатес, то ли в их краях черви повкуснее, а человечинку они едят не только по праздникам… Единственное, что приходило в голову, убивали они нас потехи ради.

Мы, по-своему, – бессмертны. Каждый живет ровно отведенный Ырканом срок, и хоть ты насаживай свою башку на колья по десять раз на дню, до конца не помрешь. В крайнем случае через пару часов воскреснешь аккурат у ног статуи верховного правителя. Благодаря этому каждый из нас чтил и уважал его как мать или отца.

Когда мне исполнилось восемнадцать, барабаны начали будить и меня. Именно поэтому дверь вновь сорвана с петель легким движением ноги, и я с стремглав лечу навстречу… смерти.

Как я в детстве и думал, серебряные и золотые доспехи были обычным преувеличением. Обычным, очень-очень преувеличением. К нам приходили люди, и всегда они были в одинаковых драных мешках, наспех сплетенных лаптях, и вооружены палками, дубинами и луками, подобным тем, что мы с друзьями мастерили лет в пять. Но раздражало не это, а то что моя секира не могла даже разрубить гребаную дубинку! Выводило из себя это не только меня, но и соплеменников. Поэтому мы всегда бросались в бой с кровоточащими от ненависти глазами и пускали вход все, включая клыки и когти. В один момент мне показалось, что вторженцев можно только загрызть до смерти и оружие их попросту не берет, но каждый раз, как барабаны начинают реветь, секира оказывается в руках быстрее, чем я успеваю сообразить. И уже находясь присмерти удается вспомнить о зубах.

Я, как и многие, а точнее, как все, никогда не вступал в индивидуальную схватку. Какими-то неведомыми силами, меня всегда тянуло в кучу, где мы собирались минимум пятеро на одного. Если сравнивать наш вес и противника, то можно сказать это было почти честно. Даже самые рослые и мускулистые из-нас, к коим я не относился, едва доходили среднестатистическому человеку до плеч. Сколько бы я не жрал, жрал и жрал, никогда не мог прибавить и мины. Мать с детства пичкала меня всем съедобным и, как мне иногда казалось, несъедобным, шепча при этом невнятные присказки о важности силы в нашем мире. Я велся на это до сих пор. Но теперь, глядя как с легкой пощечины нашего бравого Оке отправили в полет, понимал, что сила вряд ли измеряется размерами и количеством жратвы. И каждый раз ввязываясь в бой это подтверждалось, как и сегодня.

Поток людей не заканчивался, они забегали через выломанные главные ворота, бросаясь в рассыпную, и своими истошными воплями будто приманивали. Иногда нам удавалось завалить гостя, но как правило это сопровождалось смертью пары наших, которым потом была честь-хвала. Мы не могли убить не умерев, именно поэтому количеством смертей у нас измерялось количество убийств.

Эта схватка показалась мне странной. Я был спокойнее обычного, и на мгновенье поймал себя рубящим воздух чуть поодаль группки головорезов, к которой так несся. Только я дернулся в сторону, как услышал за собой не то что призывный рев, но грозный визг. Обмякшее в миг тело приготовилось бросаться в атаку и собиралось с силами для рывка, но я так и остался стоять.

У меня за спиной, аккурат у частокола, уходившего у нас почти до макушек многовековых елей, стоял человеческий мужчина и пялился на меня, не скрывая страха и одновременно удивления.

– Ааа-а! – заорал он, добавив к этому беспорядочные взмахи руками.

Головой я понимал, что это призыв к сражению, и у меня вот-вот выдастся шанс стать героем дня, но не мог поймать привычную волну злости. Защищать мне нечего, умереть я не умру, геройство хорошо, может тарелку супа побольше дадут, но внезапно я понял, что стимул слабоват.

Все месиво битвы сместилось ближе к центру, и отдалилось от нас шагов на двадцать. Я переводил взгляд то на своих красноглазых мужиков, то на типа, уже подключившего ноги и таз, в своем предбоевом танце, который сейчас больше напоминал наши предбрачные судороги, а я, как ломающаяся девка смотрел на это действо и понимал, что заманить меня этим спектаклем у него не выйдет.

– Завис что ли!? – разочарованно взвыл танцор.

Я с удивлением отметил, что понимаю его. Странно, что ни разу до этого мы не пытались с ними поговорить, и выяснить, что им собственно надо! Отвечать не стал, просто вытащил из нагрудного кармана свой медяк на удачу и кинул к его ногам.

Мужчина, а скорее парень, выглядел не ахти. Разодранные штаны, грязная старая рубаха, на которой, к слову, красовалась явно новая вышивка с алыми цветами. Он уже успокоился, видимо, осознав, что грызть его я пока не собираюсь и сейчас пялился в землю, ища глазами мой медяк. Что-то в нем казалось мне не нормальным… что-то не хотело вписываться в картину отчаявшегося оборванца в разгар сражения.

И я понял – что. Он был чист. По его дубине и одежде было не трудно понять, что пару десятков наших он точно уложил, но лицо и открытые руки были как после бани, и чуть не светились белизной. М…магия?

– Эй! Ты завис что ли? Че деньгами разбрасываешься? – уже спокойнее сказал парень, и, сощурив глаза, двинулся ко мне.

– Тебе нужнее, купишь новые брюки, – попытался я сказать, как можно увереннее.

– Ты меня понимаешь?..

– Д..

Не успел я порадоваться возможному урегулированию уже поднадоевшего конфликта, как почувствовал медленный прилив ярости. Парень приближался, и отчего-то меня это дико злило. Я не хотел сражаться, я хотел поговорить, но когда между нами оставалось шагов пять когти со скрежетом вцепились в секиру.

Очухался я в куче довольных мужиков, упираясь носом в каменный мизинец правителя. Судя по тому, что каша потных тел не спешит надирать зад гостям, – бой окончен. Я с облегчением выдохнул и внезапно на меня накатила такая волна счастья и умиротворения, что я был готов влизаться в ногу величественной статуи и остаться в таком положении на всю жизнь!

– Что за…

Я рывком вскочил, попутно скинув с себя пару тройку тел и шарахнулся в сторону. Первый раз меня посетил подобный приступ «уважения». Я всегда преклонялся проходя, благодарил и вспоминал его по сто раз на дню добрым словом, но никогда не желал «слиться с ним воедино». Это что… благословение за убийство? Правда я смутно помню, что произошло после моего яростного припадка. Я хотел поговорить, и походу кинулся в драку сам того не поняв. Дерьмо!

Ыркан возвышался над всем этим счастливым зеленым месивом гордо задрав риолитовую голову. Я уже почувствовал стекающую на подбородок слюну восхищения, как брови начали хмуриться сами собой… Я смотрел на правителя, и на наш народ под ним. Вообще, нет ничего удивительного что нами правит кто-то более величественный, белокожий, остроухий и узкоглазый?.. Он явно больше похож на того человеческого парня, чем на меня.

От зудящего в черепе мыслительного процесса рот открылся еще сильнее. На секунду я задумался, почему он в моих глазах прекрасен настолько, что я готов сменить предпочтения и отдать всех примеченных самок кому-нибудь другому. По всем нашим канонам, он еще страшнее моей матери, но подобное моему восхищение вызывает у каждого…

Мантия Ыркана водной гладью обволакивала центральную площадь на шагов пятьдесят, и всегда казалась мягкой, несмотря на каменное происхождение. Я откуда-то прекрасно знал цвета каждой полоски на его рясе, хотя никогда не видел изображения правителя «в цвете». Явно золотая в реальности трость, расходящаяся рогами ясла у верхушки, у статуи была все же – каменной…

Солнце поднималось из-за кромки леса, и центральный круг медленно наполнялся светом, женщины проснулись и начали подтягиваться в кормильню. И как ни их, ни меня в детстве не будил дикий рев, которым всегда сопровождались наши бои?..

Пришло время завтрака, а я так и стоял, разглядывая трость Ыркана, в надежде, что она сейчас все же заблестит золотом.

– Что, хорош?! – прервал мои затянувшиеся размышления устроившийся рядом Арта.

– Что-то слишком хорош… – промямлил я.

Я скрепя зубами и слегка содрогаясь смог оторвать взгляд от белоснежного изваяния, чтобы взглянуть на друга. Он уже будто забыл о моем присутствии, и как под душманом стоял, уставившись на Ыркана. Нездорово поблескивающие глаза горели странным вожделением и мышцы лица начали медленно слабеть, отпуская челюсть в свободное падение.

– Арта… Ты как себя чувствуешь?

Друг не ответил, а я сообразил, что буквально минуту назад, точно также стоял, трясясь в блаженном экстазе от одного вида правителя. И узрел, что стороны это выглядит крайне мерзко!

Площадь быстро заполнялась народом, и я наблюдал, как оживленная беседа внезапно прерывается силой поклонения великому. Мне стало так жутко, что я боялся взглядом задеть хоть божественный мизинец или локон.

Вся деревня столпилась на площади, и плечом к плечу счастливо встречала новый день… пялясь на статую, кого-то очень не похожего на нас…

Мы стояли в тишине, изредка прерываемой вздохами, ахами и шелестом воды из бочек. Кухарки продолжали очищать тарелки, будто, не замечая всеобщего настроя на молитву. Я аккуратно протиснулся спиной подальше к краю, но судя по всему мог сделать это выкрикивая задорную песню и пританцовывая, никто бы и ухом не повел.

Я отошел к частоколу и медленно побрел в сторону своей хижины, боясь оторвать взгляд от земли. Я знал эту дорогу как своих четыре пальца и мог добраться домой даже с закрытыми глазами. Меня тошнило. Солнце уже зашло высоко над нами, тени елей умостились у корней, позволяя всем соседям получить свою дозу тепла.

Моя скромная каморка приняла приятной прохладой. У меня было странное ощущение, что я здесь если не впервые, то бываю очень редко. Я знал каждую доску на стене, каждую дырку на шторе, большинство из которых проделал сам, карандашом, когда не хотел учить письмо под маминым контролем.

Никто из наших не учился, из-за чего в детстве я пропустил добрую часть веселья и после смерти матери с трудом влился в коллектив. Я не унаследовал ее бледность, так же как и любовь к науке. Лет в пятнадцать ей почти удалось меня заинтересовать, тогда мы приступили к изучению растительности и в единственной нашей книге с красиво выведенным названием «Энциклопедия», я наткнулся на картинку Гиднеллум Пека, или если проще, Кровавый зуб, что по сути просто гриб. Очень красивый гриб. Он напоминал свежеприготовленную печень в муцине, и на вкус казался очень похожим. Я три года потратил на его поиски, в надежде, что он сможет хоть немного заменить мне праздничный деликатес, но так и не нашел. После этого я попытался применить полученные знания в чем-нибудь еще. Я искал всевозможные виды изученных растений, пытался поразить ровесников умением читать и писать. Когда выяснилось, что мать научила меня считать, я думал мои дни сочтены, и меня закроют на продовольственном складе на всю жизнь, чтобы я мог «предсказывать»: хватит ли нам запасов на месяц или нужно срочно отправлять сборщиков. Но меня выперли оттуда, когда полугодовой запас червей растворился за неделю.

Да и для подобной ответственной работы у нас были жрецы. Они всегда вели переговоры с соседями, обменивали товары и устраивали нам просветительские мессы. Я с того момента старался не демонстрировать свои умения, которые меня больше позорили, чем возвышали. И бесполезность полученных знаний я познал уже в шестнадцать, когда матери не стало.

С того времени ничего в нашей хижине не изменилось. Только добавилось пару тройку слоев пыли. Я с шумом сел на скрипучую койку, стоящую в углу, и попытался расслабиться после тяжелой ночки. Но спать не хотелось. Ни усталости, ни голода, я не чувствовал вообще ничего. Тупо глядя в стену и на затейливо кружащие снежинки пыли, я невольно задумался, чем можно заняться. Но не смог вспомнить ничего, что бы делал в свободное время. Было такое чувство, что я вообще впервые стал по-настоящему свободным.