Читать книгу Время библиомантов. Противостояние - Кай Майер - Страница 15

Часть первая
Форнакс
Глава четырнадцатая

Оглавление

Ожесточённые споры разгорались и на расстоянии многих километров от резиденции в Англии и её новых обитателей. Члены семьи Химмель сидели за ужином, и, как это частенько случалось, не могли скрыть своей нетерпимости друг к другу.

Рашель Химмель ковыряла на своей тарелке кусочек цветной капусты. Даже это блюдо ей не осилить. Стоило её отцу разразиться очередной тирадой – а его речи сопровождали каждую совместную трапезу, – как у неё напрочь пропадал аппетит. Особенно ужасно было по вечерам: к этому моменту он чаще всего уже опрокидывал в себя одну бутылочку из винного погреба, а за ужином осушал и вторую.

Брат Рашели Фейт занимал место за длинным столом напротив неё, демонстративно отложив в сторону свои серебряные приборы. Он был на год старше Рашели и в свои двадцать лет умел создать впечатление, будто содержание отцовских речей вызывает его живейший интерес. Фейт был рослым блондином и обладал опасной привлекательностью; опасной – потому что на него постоянно заглядывались девушки совсем иного склада, хорошие и милые.

Из всех присутствующих в просторной столовой Рашель и Фейт были единственными, кто испытывал взаимную симпатию. Может статься, в силу обстоятельств, ведь отец презирал их обоих, а может, они просто были убеждены, что у них нет иного выбора. От других в этом доме они уже давно не ждали никакой любви. С тех пор как много лет назад барон Фридрих Химмель выставил на улицу жену и мать своих детей, атмосфера в старинных каменных стенах сделалась такой же холодной и не располагающей к жизни, как где-нибудь на Сатурне.

Барон восседал во главе стола, в трёх метрах от Рашели и Фейта, и толковал о никчёмности молодого поколения вообще и двоих своих старших детей в частности. Его монологи без конца вращались вокруг одних и тех же тем: разочарование, заблуждение, закат жизни семейства. Лишь выбор слов подчас подвергался изменениям. Одни упрёки уступали место другим, некогда поставленные цели в беспорядке сменялись новыми. Только его паранойя оставалась неизменной в этом хаосе слов.

На противоположном конце стола сидел четвёртый член семьи – Констанция, бабушка Рашели и Фейта, как обычно, вся в чёрном, с седыми волосами, уложенными в высокую причёску. В свои семьдесят девять лет ей не раз приходилось присутствовать при бесконечных спорах за этим столом, и она интуитивно определяла, когда целесообразно прервать словесный поток своего сына Фридриха, а когда лучше сохранять молчание. Самая одарённая из членов семейства, баронесса некогда владела библиомантическим искусством в совершенстве. Но с тех пор как ослабло её зрение, она постепенно утрачивала способность применять свои силы. Ещё детьми Рашель и Фейт слышали впечатляющие истории о своей бабушке. Россказни о том, как она сама в материнском чреве приняла решение стать женщиной, при всей своей неправдоподобности были устойчивой частью семейного фольклора. Но то, что она в момент рождения уже умела читать, равно как и факт, что сердечная книга нашла её, когда ей было девять лет от роду, в самом деле подтверждалось письменными свидетельствами.

Медленно, но верно развивающаяся слепота была горьким дополнением к её мифу. Болезнь глаз ставила под сомнение некоторые легенды о ней и вызывала в Рашели тайное торжество. Ей столько раз приводили старую баронессу в пример, что иначе как с известным злорадством она не могла следить за её дряхлением.

Только третий ребёнок барона его младшая дочь Пандора умудрялась избегать отцовских упрёков. Хотя она отказывалась принимать участие в совместных трапезах, против этого, как правило, никто не возражал. Барон души не чаял в одиннадцатилетней прелестнице и прощал ей любое упрямство. Появившись на свет без библиомантической жилки, Пандора тем не менее проводила всё своё время в библиотеке, глотая наитруднейшие собрания сочинений.

В тот вечер Пандоры за столом, как обычно, не было. И по причинам, известным только ему, барон решил, что виной всему Рашель и Фейт.

– Пандоре пришлось расти без матери, – хрипел он от своего вечернего приступа ярости, – а от старших брата и сестры вполне можно было бы ожидать, что они посвятят её в обычаи этого дома.

– Но ведь это не мы с Рашелью вышвырнули мать из дома, – хитроумно возразил Фейт.

Рашель метнула на него предостерегающий взгляд: они ведь договаривались не раздражать отца без необходимости. Но Фейт не обратил внимания на этот сигнал, взял нож с вилкой и отрезал себе кусочек стейка. С наслаждением жуя, он ожидал от барона ответного удара. Фридрих Химмель, мужчина пятидесяти двух лет, седой как лунь, грохнул по столу кулаком. Стучал он часто и с охотой, совершенно игнорируя то обстоятельство, что дети испытывали к нему самое большее – жалость. Холерик и тиран, пьяница и слабак, барон в бушующих водах жизни целенаправленно вёл свой корабль прямо на скалистые рифы. Хотя справедливости ради стоит отметить, что не он один нёс ответственность за упадок своей семьи, в немалой степени к этому приложили руку и некоторые из его предков. Два других семейства из Совета Академии относились к нему пренебрежительно, и ни для кого не было секретом, что в Санктуарии, находящемся под защитой Codex Custodis[15], для вынесения решений от имени всей Академии в его одобрении Кантосы больше не нуждались.

– Заткнись! – Фридрих грубо поставил сына на место.

Закашлявшись, старая баронесса промокнула морщинистые уголки своего рта салфеткой и процедила:

– Фейт, очевидно, имеет в виду, что из Пандоры не вышло бы такой капризницы, если бы ты, мой сын, заплатив неоправданно много денег, не убедил её мать убраться из нашего дома.

Сказано это было достаточно дерзко, так что барон в первую минуту застыл с разинутым ртом, а потом схватился за бокал вина. Поспешно его опустошив, он злобно воззрился на баронессу:

– Что ты хочешь мне этим сказать, дражайшая мать?

Баронесса расплылась в сияющей улыбке, позволявшей догадываться, от кого Фейт унаследовал своё лукавство.

– Ах, эта свистушка, конечно, для всех нас невеликая потеря, даже для крошки Пандоры. Но не стоит недооценивать то обстоятельство, что твоя супруга превосходно владела искусством плести мелкие интрижки, тем самым в известной мере оказывая честь семейству Химмель. Не мы ли, Химмели, были теми, кто мог похвастаться одними из самых серьёзных заговоров в мире библиомантики? Не мы ли были теми, кто в своё время настроил против семейства Антиква все прочие семейства и благодаря этому предопределил их конец? И не семейство ли Химмель позаботилось о том, чтобы Розенкрейцы утратили право голоса в «Алом зале»?

Она часто и с удовольствием предавалась воспоминаниям о старых добрых временах, при этом клала свою трость на колени и поглаживала рукой её серебряный набалдашник.

– Интриги для нашей семьи, – продолжала баронесса, – прежде были хлебом насущным, но с той поры, как моя невестка – да изжарится она в адском пекле! – нас покинула, я не вижу более никакой нужды поддерживать эту милую традицию.

«Если бы ты только знала!..» – думала Рашель.

– Всему этому почти двести лет! – Барон сделал движение рукой, очерчивая зал.

Здесь с одной редкой вещицей всегда соседствовала другая – от сервантов с ножками в виде львиных лап и легкомысленных сервировочных столиков до гобелена весьма сомнительного вкуса.

– Твои воззрения не менее изъедены жучком, чем вся эта рухлядь. Ты предаёшься воспоминаниям, которые даже не являются твоими. И скорбишь о временах, о которых знаешь лишь понаслышке. Прости меня, мать, но ты говоришь, как старуха, – поморщился Фридрих.

Рашель размяла свою цветную капусту до мельчайших кусочков и теперь сдвигала их вилкой в крошечную кучку. Перед отцом она давно уже не испытывала никакого страха, а вот от бабки, несмотря на свои девятнадцать лет, ей всё ещё было не по себе. Слепая или нет, а Констанция некогда была библиоманткой, которой ни один из них и в подмётки не годился.

– Помимо всего прочего, – продолжал барон, в который раз прошляпивший подходящий момент для того, чтобы оставить тему в покое, – мы обсуждали воспитание Пандоры, а не твоё неодобрение того способа, каким я улаживаю дела нашего семейства.

– Ты вообще ничего не улаживаешь, дорогой, – возразила баронесса, ни на мгновение не изменяя своему любезному тону. – Ты просто сидишь сиднем, изрядно попивая винцо, придираясь к своим детям, не выказывая ни малейшего уважения своей матери и позволяешь Кантосам и Лоэнмутам попирать память наших предков.

– Академия больше не…

– Академия, – перебила она, – не виновата в том, что наше семейство оказалось вне игры. Что к нашему мнению больше не прислушиваются и за нашей спиной над нами потешаются, ответственность за это несёшь ты да твой непутёвый папаша, мир его праху! – Коротко переведя дух, она добавила: – Без сомнения, и я внесла сюда свою лепту, поскольку так долго любовалась на это в бездействии.

Рашель прислушалась. Конечно, всякий знал, что Академией испокон веков управляли мужчины, патриархи трёх семейств. Женщин в Совет не допускали, и Рашель предполагала, что лишь немногим особам женского пола вообще довелось увидеть Санктуарий изнутри. Горечь в голосе бабушки выдавала, что Рашель была не первая, кого подобная несправедливость наводит на размышления. Казалось, сегодня, менее чем когда бы то ни было, мир библиомантики шёл в ногу со временем, устаревший и запылившийся, как этот салон, застывший в регламентах, письменно закреплённых много лет назад.

Протест девятнадцатилетней Рашель против такой несправедливости был вполне объясним, но то, что бабушка рассуждает точно так же, вызвало её безграничное удивление. Девушка обратила взор на брата, в полном спокойствии уплетавшего свой стейк и наливавшего себе воды. С блеском в глазах он предложил налить и ей, но она поспешно прикрыла свой стакан ладонью. Она многое отдала бы за то, чтобы узнать, что было у него сейчас на уме.

В дверь столовой постучали.

– Что такое? – вскипел барон, явно учуявший возможность выместить свою злость на постороннем. – Мы принимаем пищу, чёрт вас побери!

«Только не я», – подумала Рашель, хотя у неё урчало в животе от голода.

Старая баронесса брякнула тростью о край стола.

– Войдите!

Высокая дверь качнулась, и в комнату вошёл экслибр, не старше Фейта и Рашели. Темноволосый кудрявый молодой человек поклонился сначала пожилой женщине, а после – и барону. Чтец и камердинер баронессы Джеймс в те дни, когда давал о себе знать её возраст, выступал также в роли сиделки.

– Всемилостивейше прошу меня простить… – начал он. Но Фейт перебил его. Ещё до того, как он раскрыл рот, Рашель знала, что сейчас будет.

– Когда ты научишься кланяться и нам с сестрой?

Джеймс бросил взгляд в сторону баронессы, в ответ коротко ему кивнувшей. После этого он отвесил поклон центру стола, в точности середине между Фейтом и Рашелью.

– Вот так-то лучше, – сказал Фейт удовлетворённо, упуская из внимания тот факт, что, строго говоря, Джеймс кланялся блюду с цветной капустой.

Рашель прокомментировала это шутливой улыбкой:

– Добрый вечер, Джеймс.

Экслибр вызывал у неё симпатию, пусть даже она никогда не решится высказать это в присутствии своей семейки. Боковым зрением она приметила, что бабка наблюдает за ней. На расстоянии нескольких шагов баронесса выглядела неплохо, возможно, даже лучше, чем пыталась казаться. Иногда Рашель ловила себя на мысли, что на лице пожилой женщины, возможно, отразились события, которые нагоняли на неё страх. Тепла от баронессы она не знала, но и открытого неприятия – тоже. И всё же у Рашели пробегал мороз по коже, стоило ей оказаться в центре внимания Констанции.

Джеймс, среднего роста и несколько неловкий, шатен с непослушными кудрями, постоянно выбивающимися из узла на затылке, как и многие экслибры, не имел характерных черт, но его лицо, не отличаясь особенной миловидностью, всё же излучало любезность. На первой встрече, три года назад, Рашель приметила искры ума в его глазах. Она спрашивала себя подчас, не слишком ли уж старательно он скрывает умственные способности от других? Её бабушка была наверняка в курсе этого и именно потому так высоко его ценила. Отец Рашели и её брат обращались с ним как с дураком лакеем, и только Рашель раскусила Джеймса. Он вызывал у неё восхищение, хотя одновременно с этим она догадывалась, что с ним надо держаться настороже. Он носил белую рубашку и светлые штаны. Джинсы в доме не разрешались – этого запрета придерживались и Фейт с Рашелью, считая необходимым даже в мелочах выделяться вне имения на фоне плебса. От обычного мира дом был строго отделён, и границы его иной раз казались Рашель более непреодолимыми, чем границы убежищ.

– Простите, что помешал, – снова начал Джеймс, на этот раз адресуя свои слова к баронессе, – явилась Ливия Кантос.

Глаза Фейта, казалось, заволокли тени.

– Без доклада, – он подозрительно взглянул на отца, – не так ли?

– Меня она не предупреждала, – отвечал барон. Он перевёл взгляд на пожилую женщину, но та тоже покачала головой.

– Они даже не находят для себя нужным придерживаться элементарных правил вежливости, – процедила она с презрением. – Врываются без предупреждения! Несомненно, чтобы сообщить о постановлении, в который раз принятом без нашего участия.

Отец Рашели отложил в сторону салфетку и поднялся из-за стола. Несмотря на все его потуги, присутствующие отлично знали, что посещение ведьмы Кантосихи ему льстило. Рыжеволосая, на десять лет старше Рашели, Ливия была достаточно хороша собой, чтобы даже своим врагам вскружить голову. Поговаривают, здесь не обошлось без библиомантики, одной из тех перманентных иллюзий, какие уже несколько лет были в ходу.

Ещё девочкой Ливия отличалась чрезвычайной привлекательностью, но, с тех пор как она сделалась официальным уполномоченным Академии, она свою внешность ещё более усовершенствовала. Не укрылось это и от барона. Тем не менее в присутствии Ливии он с завидным постоянством преображался в заикающегося идиота, позволявшего командовать собой как школьником.

– Я… я сейчас к ней выйду, – засуетился он и хотел было бежать к двери.

Но баронесса подняла руку:

– Фридрих, подожди! – Она повернулась к Джеймсу: – Проси её сюда. Мы все хотим услышать, что юная дама нам доложит.

Сын не успел возразить матери, как молодой человек уже покинул столовую. Барон молча поправил свой воротничок и стал дожидаться посетительницы вместе с остальными.

Фейт откинулся на стуле и скрестил на груди руки. Его высокомерие было напускным: Рашель ощущала кипевший в нём гнев. У неё тоже вызывало отвращение, что Кантосы, пренебрегая всяким этикетом, открывали двери в поместье Химмелей так, словно были у себя дома. Но, в отличие от Фейта, ей удавалось держаться отстранённо. В данном случае речь шла не о ней с братом и даже не об их отце.

Ливия Кантос вошла в салон:

– Всем привет, – сказала она спокойно и лаконично, с достоинством женщины, осознающей, какое впечатление она производит на окружающих. – Надеюсь, я не слишком помешала трапезе?

Конечно, помешала, и она это отлично знала. Рашель поспорила бы на что угодно: час своего посещения Ливия выбрала, рассчитывая именно на такое стечение обстоятельств. Это только подтверждало давние подозрения Фейта: Кантосы были в курсе распорядка дня и обычаев имения Химмелей. Какое-то время Фейт даже думал, что это Джеймс подбрасывает сведения их противникам. Рашель же, напротив, никогда в это не верила. Фейт терпеть не мог экслибра, но шпионом тот наверняка не был.

Барон поспешил навстречу Ливии и нежно пожал её ручку:

– Как чудесно снова вас увидеть, моя дорогая! Рады вас приветствовать.

– Очень рады, – съязвила Рашель.

Фейт обаятельно заулыбался:

– Это для нас как приступ люмбаго.

Ливия пропустила замечания обоих мимо ушей, слегка поклонилась баронессе и бухнула громадный бумажный свёрток на стол:

– Новости о братьях-бардах.

– Опять диверсия? – встревожился барон.

– В определённом смысле – да. На этот раз, правда, наши организации гроза миновала.

Баронесса повела своей тонкой бровью:

– Как прикажете это понимать?

– Вам говорит о чём-нибудь имя Мардук?

– Опустившийся субъект, разыгрывающий из себя падишаха в гетто Либрополиса?

Ливия кивнула:

– Мы заключили с ним сделку.

– Неужели всё зашло так далеко? Теперь мы ведём дела с уголовниками? – Баронесса скривила презрительную мину и воззрилась на сына: – Ты наслышан об этом?

– Это представлялось разумным, – отвечал он.

– И каков был план? – поинтересовалась Рашель.

– Мы распространили слух, будто Мардук завладел планом Санктуария, включив его в своё собрание библиомантических редкостей.

Фейт скрестил руки за головой.

– Старая карта Дамаскана? Значит, она действительно существует?

– Существовала. Пока мы её не уничтожили. Codex Custodis оказался весьма сомнительным. Мы не могли так рисковать. – Ливия самодовольно улыбнулась. – Дом Кантосов трудился месяцы напролёт, чтобы направить ход вещей в нужную колею. Сегодня братья-барды наведались в разбойничье логово Мардука. Они там изрядно набедокурили, но вынуждены были убраться ни с чем. При этом они не только нажили себе врага в лице влиятельнейшего либрополисского преступника, но и ничтоже сумняшеся засветились на его камерах видеонаблюдения. – Ливия указала на свёрток. – Мардук приказал незамедлительно направить нам записи. То есть теперь мы располагаем фотографиями террористов, до сих пор не значившихся в нашей картотеке.

Барон раскрыл свёрток и вынул оттуда несколько снимков крупного формата. Рашель и Фейт подошли и глянули ему через плечо.

– Вот это – мальчик-садовник, он стоит в списке объявленных в розыск. – Ливия показала на фотографию молодого человека с тёмными волосами и неправильно зажившим после перелома носом.

«Головорез, да и только, – решила Рашель, – отребье самого низкого пошиба».

На следующем снимке была изображена женщина со светлыми волосами, выбивающимися из-под чёрного капюшона.

– Изида Пустота, предательница.

– Просто скандал, что всё так далеко зашло, – отметила баронесса с другого конца стола. – Если уж мы наших лучших агентов не можем удержать в узде, то скоро молва о слабости Академии докатится до самых дальних уголков убежищ.

Ливия холодно посмотрела в её сторону:

– Уверена, дела шли бы значительно лучше, если бы в управлении участвовали слепые старухи.

– Моя бабушка не слепая! – набросилась на неё Рашель. – Она просто не может больше читать. Вот и вся разница.

– О, извините. Безусловно. – После этого Ливия перестала обращать внимание как на бабушку, так и на её внучку.

Она пролистала стопку с фотографиями и наконец вытянула те из них, где можно было различить лица девичьей троицы.

– С одной мы уже имели счастье познакомиться – Саммербель Лилливик. Её папаша был диссидентом, а сама она ещё и похуже будет. – Гостья ткнула в два оставшихся снимка. – Впрочем, особенно пламенный интерес у нас вызывают личности вот этих двух.

С одного из снимков глядела светлоголовая девочка в чёрной водолазке.

– А у неё в руке… случайно, не петушиная книга? – спросила Рашель.

– Очевидно, это её сердечная книга. Она библиомантка, но откуда она взялась, мы не знаем. Её описание подходит одной девочке, которую пару месяцев назад видели в Хей-Кастл в Либрополисе, незадолго до того, как нам пришлось убрать директора Кирисса с поста. Мы допросим его на этот счёт, но, по всей вероятности, будет непросто. Он не слишком-то настроен на сотрудничество.

Она указала на вторую фотографию: третья девочка была примерно того же возраста, с короткими чёрными волосами, в слишком просторной кожаной куртке и броских полосатых лосинах. При виде такой вульгарности Фейта перекосило.

– Эта с библиомантикой, пожалуй, не имеет ничего общего. Но зато девчонка умеет обращаться с букбордом, что говорит о том, что она из убежища или, возможно, из Либрополиса, хотя это только предположение. – Ливия одарила барона улыбкой. – Дом Химмелей высказал пожелание в будущем упрочить свою роль в Совете. – Она бросила мимолётный взгляд на Констанцию. – Мы читали ваши письма, достопочтенная госпожа баронесса, будьте уверены – каждое из двадцати одного. Отсюда наша просьба: разузнайте, кто эти девицы. Их имена, кто их ныне здравствующие родственники, всё, что может помочь их аресту и допросу.

Отец Рашели оторвал взгляд от фотографий:

– Мы сделаем всё от нас зависящее.

– Всё от вас зависящее или нет – всё равно, – произнесла Ливия Кантос холодно. – В итоге важно лишь одно: ваше расследование должно увенчаться успехом. Мы полагаемся на вас. – Она слегка поклонилась всем присутствующим. – И на этом я позволю себе распрощаться. Я рассчитываю на ваше содействие.

Без дальнейших разговоров она повернулась на каблуках и покинула салон. Джеймс поспешил ей вслед, чтобы проводить к выходу, но это было излишне.

Барон упал на стул и громко вздохнул, заметно переутомлённый этим визитом. За другим концом стола стояла его мать. Опираясь на свою трость, она направилась к одному из высоких окон. Погружённая в свои размышления, баронесса поглядела на улицу.

Рашель взяла в руки фотографии и, схватив Фейта за руку, повлекла его за собой вон из салона, в другую комнату. Она была очень возбуждена, но прилагала немалые усилия, чтобы не подать виду. Фейт уставился на неё подозрительно:

– Что с тобой такое?

– Вот эту, – сказала Рашель и указала на черноволосую девочку в полосатых лосинах, – вот эту я знаю.

15

«Кодекс хранителя» (лат.).

Время библиомантов. Противостояние

Подняться наверх