Читать книгу Любава - Кай Вэрди - Страница 5

Проснувшись, Илия взглянул на дело рук своих. Мдаа… Пол в ужасных разводах, стены грязные, в углах паутина, сквозь мутные окна в ужасных разводах едва проникает солнечный свет… Про потолок и говорить страшно. Уборка в темноте – дело грустное и бесполезное. Мыть здесь еще и мыть. И это он еще с мебелью и посудой не разбирался…

Совершив утреннюю молитву, Илия позавтракал и собрался продолжить уборку, как раздался робкий стук в окошко. Уверенный, что это кто-то из сердобольных старушек принес ему завтрак, мужчина отправился к двери.

Недалеко от порога стояла незнакомая женщина лет сорока. Удивленный Илия поздоровался. Женщина, растерянно оглядываясь на царящий во дворе беспорядок и не менее растерянно взглянув на появившегося на пороге в джинсах и футболке молодого мужчину, заикаясь, пробормотала:

– Простите… Я, кажется, ошиблась… – и повернулась, чтобы уйти.

– Подождите! – Илия сбежал по порожкам, уже привычно перепрыгивая гнилые доски. – Вы кого-то искали? Что случилось?

– Простите… Я батюшку искала. Вроде ехала, как сказали… Наверное, свернула не туда… Простите, – женщина снова развернулась, чтобы уйти.

– Вы не ошиблись, – вслед ей произнес Илия. – Я священник.

– Вы? – удивленно произнесла женщина, смерив его взглядом с головы до голых пяток. – Но…

– Священнослужители не всегда ходят в облачении, – улыбнулся Илия. – У вас что-то случилось? И откуда вы?

– Я с Бережков… У нас слух прошел, что в Ивантеевку батюшка приехал. А у меня отец вчера умер. Вот хотела договориться об отпевании и… я не знаю, что там еще полагается… Служба, наверное… А где вы отпевать будете? Здесь? – женщина повела рукой, как бы показывая беспорядок.

– Царствие небесное рабу Божию. Соболезную горю вашему. Но сильно горевать не стоит – отец ваш сейчас начинает свой путь к престолу Господа нашего. Его земной путь завершен, и начинается жизнь в Царствие Небесном, – попытался утешить женщину Илия. – Отпевание обычно проводится в храме, или хотя бы в часовне. Но нам еще предстоит выстроить их. Я только позавчера прибыл сюда, и пока привожу в порядок дом, который мне выделили. К сожалению, провести отпевание как положено сейчас не получится, но проводить в последний путь усопшего необходимо. Во сколько завтра погребение состоится?

Договорившись о проведении похорон, Илия отправился к рабочим, которые расчищали руины, и к тем, которые приступили к строительству временной часовенки недалеко от храма.

Условившись с ними, что по окончании работ там они уделят немного времени и ему, Илия вернулся и продолжил уборку. Периодически его отвлекали – заботливые сельчане пытались помочь. Кто-то забрал посуду и тщательно перемыл ее, кто-то приносил ему покушать, кто тащил тряпки для уборки, мужчины вывезли весь мусор и скосили траву на участке. Каждый стремился помочь батюшке. Конечно, не обходилось и без разговоров.

Неделя потребовалась Илии, чтобы привести дом в порядок. Наконец, все было отмыто, уложено, везде наведен порядок. Рабочие, нанятые для разбора руин, помогли ему перекрыть крышу, заменить рассохшиеся окна, перестелить полы в сенях и заново отстроить прогнившее крылечко. На входе в сени повесили новую дверь. Все время наведения порядка Илия старался максимально сохранить то, что было. Лавки были укреплены и тщательно покрыты лаком, на столе пришлось заменить пару досок и заново покрасить, полочки под иконы священник самолично выстругал из новых досок, шкафы отремонтировал.

Разговоры стариков про давным-давно умершую Настасью он посчитал досужими вымыслами, за давностью лет превратившимися в местную легенду. Но стыдить людей за суеверия не забывал, приправляя поучения притчами и порой строго грозя пальцем.

Но про красивую девушку с живыми глазами, портрет которой висел у него на стене, Илии и самому было интересно узнать, к тому же каждый из жителей ему уже рассказал, как она закончила жизненный путь. Но сельчане были уверены, что она до сих пор бережет и сохраняет свое добро. И потому никто из них не соглашался зайти в «Настасьин» дом – боялись мести умершей почти сто лет назад женщины. И сколько священник ни пытался разубедить их, ничего не получалось – ему кивали головами, соглашались с его доводами, замолкали, когда он начинал хмуриться, но продолжали верить в эти легенды. И даже торжественное освящение дома не помогло.

И хотя каждому из сельчан Илия объяснял, что дом сохранился потому, что построен был на века, старательно, да и рабочие подтверждали – да, с такой пропиткой смолами дерево действительно простоит и двести, и триста лет, но легенда вновь шепотками ходила по деревне. Да и рабочие, начинавшие работу с молитвы, продолжали ее рассказами и предположениями о Настасье. Куда бы священник ни пошел, всюду он или слышал это имя, или видел виноватые глаза, которые люди опускали, едва его завидя, при этом стараясь незаметно толкнуть собеседника, чтобы замолчал. И в результате бродившая уже и среди рабочих местная легенда постепенно обрастала все новыми и новыми подробностями, а вскоре нашлись и те, кто видел Настасью своими глазами.

* * *

Илия часто смотрел на тот портрет. Для него оставалось загадкой, как смог фотограф примитивным фотоаппаратом сто лет назад поймать вот этот взгляд? Он знал, что многие фотографии в прошлом подрисовывали, но либо ретушь была настолько талантливой, либо ее и вовсе не было, но следов вмешательства в фотографию на лице девушки он так и не нашел. Кружевной стоячий воротничок на строгом платье – да, был подрисован, хотя и умело, а вот глаза…

Глаза оставались тайной. Они были яркими, живыми, лучистыми. Каким образом снимок, выцветший и пожелтевший по краям, местами даже осыпавшийся превратившейся в труху старинной фотобумагой, непосредственно изображение сохранял ярким, особенно глаза – оставалось непонятным. И не раз Илия ловил себя на мысли, что спиной ощущает взгляд внимательно следящих за ним глаз. Обернувшись, он никогда никого не замечал, но ощущение оставалось.

* * *

Часовенку поставили за две недели. Привезя заказанные иконы и утварь, Илия старательно наводил в ней порядок, развешивая и расставляя по местам привезенное. Сельчане и рабочие, находящиеся в отдыхающей смене, ему активно помогали. Это радовало священника – было видно, что души людские истосковались по слову Божию, по храму… Нередко и с Бережков приезжали жители, чтобы помочь. Илию уже знали и там.

Часовенку штукатурили и приводили в порядок всем миром. Но даже там в шепотках и тихих разговорах людей незримо витала Настасья. И, чтобы отвлечь прихожан от бесконечного обсуждения животрепещущей темы, он решил перевести разговоры на взорванный после революции храм.

– Баб Мань, – обратился он к возящейся, как обычно, возле него старушке, – а после того, как храм взорвали, неужели люди не пытались хоть часовенку поставить? Ведь на сотни километров вокруг нет ни одного храма.

– Пытаться-то пытались, да что толку-то? – задумчиво пошамкав губами, произнесла старушка. – Попа-то старого, который в церкви-то настоятелем был, как церкву-то разломали, вот его-то тады возле нее прямо и застрелили, на виду у всех. Так пятно кровавое на стене и осталося. А мальчонку его, коего он пригрел, сироту, вроде как в приют забрали. А остальных попов, что в ней служили, тоже расстреляли. Но то дело давнее, я мала была, когда мать об этом тайком рассказывала, не помню почти ничего. Только то, что она шепотом сказывала. А так-то ни… Тогда-то с этим строго было. Всё твердили, что Бога нету. А как-жеть это его нету, ежели он есть? – развела руками баба Маня с растерянным взглядом. Покачав головой и возвращаясь к натиранию утвари, она продолжила. – Об чем ты спрашивал-то? Ааа, про новую часовню… Ну так вот, слухай.

* * *

С месяц люди, крестясь и утирая слезы, косились на руины церкви. Оставшиеся мужики собрали сход и стали решать, что делать дальше. О какой свободе пели эти, в черных кожаных куртках? А ведь с ними еще и бабы были! Остриженные, как мужики, с цигарками в зубах, в штанах… тьфу, срамота! Да и поведение их… Да разве то бабы? Кому такая жена надобна?

Новые хозяева оказались гораздо хуже старого барина. Протасов их не грабил, последнее не отбирал, людей не угонял никуда, в церковь ходил честь по чести. А ежели случалось, что на работы куда отправить человека надобно, завсегда спрашивал – согласен ли, да платил исправно. А уж чтобы церкву рушить… Да сам бы лично живьем того негодяя по кусочкам разорвал! Любили Протасовы ту церковь, следили за ней.

Богатая церква была, красивая. Большие арочные окна в два яруса обрамляли нарядные наличники, стены и своды выложены фигурными кирпичами, образующими мельчайшие детали узоров. Фальш-окна расписаны, а по всему храму едва заметной паутинкой пущена ажурная лепнина, придающая ему невесомость. Внутри все блестело золотом, горели толстые свечи, и ажно три печи отапливали храм, дабы прихожанам было тепло и уютно.

Золотые маковки за много верст были видны с реки, а вскоре и сам храм выплывал навстречу. Издали он и вовсе чудесным видением казался. Со всех сел и деревень окрест люди по скока верст хаживали на службы воскресные, а уж на праздники храм завсегда полон был. Да и к иконе чудотворной, у коей Кузьма, первый Протасов, сына вымолил, поток страждущих не ослабевал.

И детей обязательно в приходскую школу водили, а то как же? Сам Протасов приказал со всех деревень окрест детей опосля службы собирать да учить счету да письму. И даже пристройку для того специальную к храму сделали, давно уж, с лавками да столами, рядами стоящими. Да и сам барин частенько проверял, как исполняется. И ежели не знали дети счета или прочесть ему не могли, что укажет – беда попам была. Хоть и уважал Протасов батюшку-настоятеля, но за детей, науку не постигших, трепал безжалостно. Потому и люди все грамоту разумели, читать да считать могли. А теперя как? Кто и где детей наукам учить станет? Батюшку-настоятеля то ироды застрелили, а остальные попы сами к стене встали…

Вот мужики подумали, в затылках почесали, да порешили недалече от старой церкви новую махонькую срубить. Тада еще кой-кто пару икон припрятать вроде успел, да еще утварь кой-какую…

Поставить-то ее поставили потихоньку, и даже иконы туда народ притащил, да только служить в ней некому было. Батюшку и остальных священников из земли не подымешь, а новых где взять? Снова собралися, посудили, порядили, ну и порешили хоть так в ней молиться – авось Боженька простит их, грешных, да не огневается за самовольство такое.

Стали ходить молиться в часовенку. Да все не то – службы-то отправлять некому, за порядком кто приглядит? Да и молиться тоже – что дома, что в часовенке той – на голых стенах пяток икон висит, а боле и нету ничего. Вот вскоре и пересуды посреди народу пошли. Церква-то не освященной стояла, святить-то ее кому? Ни святой воды нету, ни елея, ни мира… Свечек-то налепить можно было, но тож не те свечки-то, не церковные. Вот и стал слушок ползти – а кому в той часовне народ молиться-то станет? Никак Нечистому? А чего? Место не святое, попа тоже нет, свечи самодельные, ладана – и того нету. Осталось только серу поджечь.

Вот люди-то шептались, шептались, а в одну ночь полыхнула та часовенка, ровно свечка, да и сгорела дотла.

* * *

Баба Манька пошамкала губами и поправила съезжающий с головы платок.

– Засиделися мы с тобой нынче… Ты б людей-то отпустил. Устали уж все, хватя на сегодня, – вывела Илию из задумчивости она.

Священник, вынырнув из своих мыслей, оглядел часовенку, в которой уже зажгли свечи и керосиновые лампы. Кивнув собеседнице, он встал, собрал всех и начал читать благодарственную молитву по окончании работ.

Помолившись с людьми, он поблагодарил всех за помощь, напомнив о завтрашней утренней службе. Пока люди разбредались, Илия тщательно загасил все свечи, задул керосиновые лампы, и, прикрыв дверь в погрузившуюся в вечерний сумрак часовню, вышел на свежий воздух.

На лавочке его ждала баба Маня.

– Пойдем, отужинаешь с нами. Чаво тебе там одному сидеть-то? Так хоть с Петровичем поговоришь. Совсем ты к нам ходить перестал, – попеняла она ему.

– Некогда, баб Мань, по гостям ходить, – улыбнулся Илия. – Сама видишь, дел сколько. А завтра воскресенье, завтра детей с Бережков привезут крестить. В первый раз в часовне нашей таинство крещения совершать будем.

– А чего смурной-то такой, ась? Чего тебе покоя-то не дает? – уставилась на него баба Маня. – Вроде и здесь ты, а вроде и нету тебя… Где мыслями витаешь?

– Да вот все думаю… Вот рабочие приехали на строительство, и с окресных населенных пунктов приезжают… Про Настасью, что якобы после смерти своей призраком стала, сразу подхватили, и рассказывают друг другу на всех углах, а кто-то и сам ее уже видел, – Илия широко улыбнулся, увидев виноватое выражение лица старушки. – Да, да, стыдно то и не по-христиански. Но я сейчас не о том. О призраке-то все рассказывают, а вот как она до смерти жила – никому не интересно. Вы вот говорили, дочка у нее пропала. А почему пропала? Что с ней случилось? Да и сама Настасья… Какой она была? И почему в доме одна осталась?

– Вона ты о чем… – задумчиво протянула старушка, подтягивая концы платка. – Я то ее никогда не видала, но люди баили – красивая она была… Вот Любава, дочка ее – та нет, девчонка как девчонка, обычная, в отца, видать, пошла, а Настасья в свое время не одно сердце разбила.

– Красивая… – вздохнул Илия. – Глаза у нее необычные… – и, заметив, что старушка аж развернулась, уставившись на него с открытым ртом и медленно осеняя себя крестным знамением, усмехнулся. – Баб Мань, не надо на меня так смотреть. Нет никакого призрака. Портреты на стене висят, фотографии. Потому и знаю, как усопшая хозяйка выглядела. И мужа тоже видел, и дочку ее. Муж-то в привидения у вас вроде не записан? – насмешливо поддразнил он бабку, все еще неверяще глядящую на него.

– А сама-то не являлася? – осторожно спросила баб Маня, тут же спрятав глаза.

– Нет, потому что это невозможно. И никогда и никому она не являлась, в том я тоже уверен. А легенду люди придумали. И дом стоит, потому что построен качественно, и строители всем это не раз говорили, – сдвинув брови, строго высказал ей Илия. – В Господа веровать надо, и уповать на милость Его, а не сказки людям рассказывать.

– Пойдем ужинать, – стремясь перевести тему, потянула его за рукав старушка. – А тама и Петрович, глядишь, мож и расскажет, какой она была, – заискивающе заглядывая священнику в глаза и увлекая его в сторону своего дома, бормотала она.