Отрывок из книги
В детстве Сонриза Андерсен жила в доме, заваленном всевозможным хламом. Когда девочке было восемь, ее родители развелись и она переехала с матерью в Колорадо-Спрингс. Там-то мать Сонризы и стала постоянно собирать ненужные вещи. Возможно, так на нее повлиял развод, к тому же ее психическое состояние ухудшалось по мере того, как усиливалась зависимость от наркотиков и алкоголя. Дома повсюду лежала одежда, которую их семье выдавали в церквях и благотворительных организациях, – груды тряпья доставали до самого потолка и то и дело рассыпались. Грязные вещи лежали вперемешку с чистыми, многие были неподходящего размера, но мать все равно не отказывалась от них. Часто в гости приходила бабушка. Она редко навещала их с пустыми руками: обычно приволакивала найденную на улице мебель, которая постепенно загромоздила всю квартиру. На кухонном столе и на полу возвышались монбланы из кастрюлек и сковородок, такое количество было просто невозможно использовать. Мать тащила домой все, что ей удавалось добыть по дешевке или бесплатно, и этот хлам оставался у них навсегда.
В детстве Сонриза пыталась наводить порядок, раскладывать вещи по местам, но ей просто не хватало сил делать это постоянно. Девочке удавалось контролировать ситуацию лишь в собственной комнате, а за ее пределами творилось бог знает что. Денег почти никогда не было. Если бы мать Сонризы вела себя разумнее, то покупала бы только самые нужные вещи, но бедность сформировала у нее менталитет жителя осажденной крепости. Свитер, стул, противень – она никогда не была уверена, что, выбросив старье, сможет купить что-то взамен. Мысль об избавлении от старых вещей вызывала у нее ощущение опасности, ей страшно было даже думать об этом.
.....
Когда я работал над этой книгой, я жил в квартире, где мог, не вставая с места, посмотреть вокруг и пересчитать все свои вещи. Ни диван, ни кровать, ни телевизор, ни игровая приставка, ни обеденный стол таковыми не являлись: они принадлежали моему соседу. Моей собственностью были письменный стол и книжная полка, на которой лежала большая часть важных для меня вещей: книги, бумаги, несколько произведений искусства. Если вы недостаточно богаты и недостаточно креативны, чтобы обеспечить себе «просторную» жизнь, то для вас в Нью-Йорке остаются только два варианта: либо поселиться в крошечной квартирке и забить ее вещами доверху так, что в конце концов в ней будет невыносимо находиться, либо жить как минималист. Если у вас нет ни подвала, ни лишних шкафов, ни свободных комнат, чтобы сложить туда вещи, приходится «кондоировать».
Рецессия, помимо всего прочего, открыла множество новых возможностей для минимализма. Экономика застыла, и в результате этого возникла эстетика необходимого. Стало модно заниматься шопингом на барахолках. Стиль сельской простоты стал крутым: доказательством этого может служить журнал о моде Kinfolk, основанный в Портленде, штат Орегон, как раз во время кризиса. Его статьи совершенно ясно (может быть, слишком ясно) демонстрировали: не нужно слишком много денег для пикника с друзьями, нарядившимися в самостоятельно сшитые деревенские одежды. Бруклин наводнили бородатые псевдодровосеки, пившие из стеклянных банок с завинчивающимися крышками. На фоне этой эстетики показное потребление предыдущих десятилетий казалось не только омерзительным, но и недосягаемым. Это хипстерство псевдосиних воротничков подготовило почву для популярности глянцевого потребительского минимализма – а он проявился сразу же, как только экономика начала оживать. То, что мы, миллениалы, с такой готовностью приняли минимализм, – вполне логично. Дело в том, что у моего поколения никогда не складывались здоровые отношения с материальной стабильностью. Мы жили в условиях, когда либо было доступно слишком мало ресурсов, либо за оставшиеся шла ожесточенная борьба. Впрочем, по такому сценарию живет не только наша возрастная группа, и круг таких людей с каждым годом расширяется.
.....
