Читать книгу Горький аромат фиалок. Роман. Том третий - Кайркелды Руспаев - Страница 3

Ученики Заманжола Ахметовича вернулись из столицы воодушевленные. Как же – их приняла сама министр образования. И обещала положить конец безобразиям Тирановой. Они вернулись каждый к своим делам – кто к учебе, кто к работе. А Шокан с Анарой решили пожениться. Шокан заговорил об этом с отцом.

– А не рано ли? – спросил тот, – Тебе еще предстоит служить.

– Нет, не рано, – отвечал Шокан, – Я уже взрослый. И потом, Анара беременна.

Папа Шокана изменился в лице.

– Что у вас за нравы! – воскликнул он. Но сразу замолчал, хотя хотел добавить еще что-нибудь резкое. Шокан пожал плечами, мол, нравы – как нравы. Разве удивишь кого-либо такими вещами в нынешние времена.

– Ладно, – молвил его отец более спокойно, – Что случилось – то случилось. Придется поднапрячься. Но я хочу сказать вот о чем. Вам бы не мешало выучиться, особенно тебе. Сноха что – она женщина, домохозяйка. Как ты собираешься кормить жену и детей, не имея никакой специальности?

– Поступлю на заочное, когда вернусь из армии. А пока буду работать.

– А кто будет содержать твою жену, пока ты будешь служить? Конечно, мы ее не оставим. Но ты должен понять, что, женившись, берешь на себя большие обязательства. Это великая ответственность, а ты относишься к женитьбе так легкомысленно.

Шокан закачал головой, не соглашаясь с отцом.

– Вовсе нет, – сказал он, – Я знаю все это. И мы с Анарой обо всем подумали. Мы будем пока жить у нее, с ее мамой. Пока. Вот отслужу, а там поглядим. Анара не останется на улице.

– Ну что ж, – папа Шокана вздохнул с некоторым сожалением, – Если вы уже все решили сами, без нас… только не понимаю своей роли – к чему ты затеял этот разговор? Что я должен сделать?

Шокан улыбнулся и обнял отца. Он сказал, словно извиняясь:

– Не обижайся, папа. Я хотел, чтобы вы с мамой знали обо всем. И хотел обрадовать тем, что у вас будет внук. Или внучка.

Папа хмыкнул. Обрадовал, как же! Свалились новые заботы – нужно провести сватовство, сыграть свадьбу. Шокан, конечно, не думает об этом.

– Ладно, мы подумаем, посоветуемся с родственниками. Нужно наведаться к сватам, засватать твою Анару по всем нашим обычаям. У нее есть отец? Маму-то ее мы уже видели.

– Нет, папы у нее нет. Погиб в автомобильной аварии. И родственников у них нет – родители у Анары – бывшие детдомовцы. Так что сватов никаких нет.

– А – а… – протянул папа Шокана, – Но сватовство все же нужно устроить. У Анары нет родственников, но у нас-то они есть. Да и свадьбу сыграть не мешает.

– Анара говорит, что никакой свадьбы не нужно – устроим небольшую вечеринку. Пригласим наших бывших одноклассников. Ну и Заманжола Ахметовича с женой.

– Да? – папа Шокана задумался. Потом спросил:

– Кстати, где он сейчас? Я слышал, что он уволился. Жаль – вроде бы хороший учитель.

– «Вроде бы!» – передразнил Шокан отца, – Заманжол Ахметович – самый лучший! Мы с классом ездили в столицу, и нас приняла министр образования. Она обещала восстановить его в школе и наказать нашу Дарью Захаровну.

– Вот как! Дай-то Бог. Если это произойдет, то я поверю в наше правительство. Значит, министры не зря едят народный хлеб.

Тем временем приехал заместитель министра образования. Он уединился с Тирановой в ее кабинете.

– К нам в министерство обратились ваши бывшие ученики – нынешний выпуск. Их приняла сама Сания Калиевна, – сообщил замминистра.

Дарья Захаровна изменилась в лице.

– Какой класс? – спросила она.

– Одиннадцатый «Б». Они ходатайствуют за своего классного руководителя, Енсеева Заманжола Ахметовича. Эти ученики считают, что его несправедливо уволили.

– Никто его не увольнял. Он сам написал заявление по собственному желанию. Я покажу вам это заявление.

И Тиранова полезла в шкаф, где хранились документы.

– Не надо, – сказал замминистра, – Я в этом не сомневаюсь. Но ученики сказали, что его вынудили написать это заявление.

Дарья Захаровна вернулась на свое место, и заговорила, уставив на собеседника свои холодные глаза с красными крапинками на белках.

– Никто его не вынуждал. Эти ученики ничего не знают. Енсеев выставлялся святошей перед ними, но он – самый настоящий развратник. Да. Он снимал несовершеннолетнюю проститутку.

Замминистра вскинулся. Тиранова с удовлетворением встретила его удивленный взгляд.

– Да, да! И проститутка та – его же ученица.

– Ученица?!

– Да. Такова нынешняя молодежь. Учителя снимают учениц, учительницы беременеют от учеников. Что касается Енсеева, то его поймали на месте преступления. Полиция проводила рейд, и задержала его в тот момент, когда он уже посадил в свою машину эту самую проститутку. Меня едва не хватил удар, когда мне позвонили из отдела по борьбе с проституцией.

– И что было потом?

– Потом? Пришлось мне выручать его.

– Каким образом?

– Я сказала полицейским, что Енсеев был прикреплен к неблагополучной ученице, и просто собирался отвезти ее домой.

– Но это было не так?

Дарья Захаровна отрицательно закачала головой.

– Нет, конечно.

– Значит, вы ввели работников полиции в заблуждение.

На холодном лице Тирановой появилось выражение досады.

– Я была вынуждена это сделать. В противном случае разразился бы грандиозный скандал. Я должна думать о репутации школы. Вы, может быть, не знаете – в прошлом году наша школа была признана лучшей в области, а в этом году мы надеемся победить в республиканском конкурсе. Да что там школа! Речь шла обо всей нашей системе школьного образования. Подумайте – что было бы, если б это дело предали гласности? Пресса и телевидение постарались бы раздуть – как же, учитель снимает малолетку. И кого – свою же ученицу! Это могло дойти до президента. В каком положении оказалось бы руководство министерства? Я должна была подумать и об этом тоже.

«А эта Тиранова не промах, – подумал замминистра, – Спасала свою шкуру, а теперь преподносит себя нашей спасительницей. Нужно быть осмотрительнее с ней. Но и на голову нельзя посадить. Нужно поставить ее на место». И он сказал, сведя свои лохматые брови к переносице:

– Министерство само способно позаботиться о себе. Да, мы в ответе за каждое учебное заведение, за каждого преподавателя, за каждого ученика. И нам нет нужды скрывать что-то. А что касается вашего проступка, то я проверю все в вашем полицейском участке, и если подтвердится все, что вы сейчас рассказали, то оттуда я отправлюсь в прокуратуру. Да, Дарья Захаровна, мне придется сделать там заявление. Ваш проступок – уголовно наказуемое деяние.

Тиранова изменилась в лице. Наверное, этот замминистра держит ее за дурочку. Как бы не так!

– Вениамин Алексеевич, – сказала она холодно, – Не надо меня пугать. В полиции вы ничего не найдете – если уж там замяли дело, то замяли. А прокуратурой меня не испугать. Идите, делайте заявление – я скажу, что так оно и было – Енсеев был закреплен за неблагополучной ученицей и хотел просто отвезти ее домой и поговорить с ее родителями о моральном облике их дочери. И ваш Заманжол Ахметович, за которого вы так печетесь, подтвердит мои слова – он же не дурак, понимает, что сидеть дома лучше, чем в тюрьме. Хотя бы и без работы.

Замминистра залился краской. Ему показалось, что директриса дала ему пощечину. Он не знал, что сказать. Попыхтев недовольно, он заговорил вновь. На этот раз намного мягче.

– Дарья Захаровна, я понимаю вас – вы печетесь не только о себе. Да, репутация школы, и все такое прочее. Но, нам, педагогам, не к лицу говорить неправду. А уж вводить органы в заблуждение…

Дарья Захаровна криво усмехнулась. Началось обычное, то, чем всегда занимается начальство – нотации. Придется выслушать – ведь этому замминистра нужно что-то сказать. А тот продолжал:

– Нам нужно воспитывать не только доверенных нам детей. Все наши подчиненные, учителя – мы в ответе и за них. Если у вас завелся аморальный учитель – это ваш промах. Значит, плохо проводите воспитательную работу…

Дарья Захаровна слушала начальника с блуждающей улыбкой на лице. Наконец, замминистра закончил, и сказал:

– Ладно, что было – то было. Но что доложить Сание Калиевне?

И он уставился на собеседницу вопросительно. Та вновь усмехнулась.

«А это уже твоя проблема», – подумала она. Но вслух сказала другое:

– Скажите, что никто не выживал Енсеева. Что он ушел добровольно – не сработался с коллективом. А это правда – спросите любого учителя – все подтвердят, что отношения у него с коллегами были, мягко говоря, натянутыми. У него несносный характер. Он неуживчив. И учитель из него никудышный. Ему лучше разгружать вагоны.

Замминистра вспомнил слова учеников – «… если спросите учителей, то они не скажут правду… потому что они боятся Дарью Захаровну…». Он поверил теперь им – раз уж с замминистра она обращается так. Но он вынужден был согласиться с ней – нельзя министру передавать историю с ученицей – проституткой.

– Тогда сделаем так – вы напишете характеристику на этого Енсеева. И приложите к нему два-три отзыва от ваших учителей. От кого конкретно – вы сами решите. Не мешало бы и ученикам написать такие отзывы. Вы можете организовать это?

Он мог бы и не спрашивать – Дарье Тирановой это – раз плюнуть.

– Да я хоть сейчас готова пригласить любого учителя или ученика, и вы не услышите из их уст ни одного доброго слова о Енсееве, – сказала она. Но замминистра поспешил отклонить это предложение – не хватало, чтобы он выслушивал каждого учителя. Или ученика. Достаточно с него общения с директором.

– Я вам верю, Дарья Захаровна, – сказал он, – И мне некогда – мне еще нужно поговорить с этим Енсеевым. Сания Калиевна настоятельно рекомендовала встретиться с ним и обо всем его расспросить.

Дарья Захаровна картинно вздохнула.

– Он, естественно, постарается обелить себя. И облить меня грязью. Намекните, что знаете об истории с проституткой – это сразу остудит его пыл.

Замминистра ничего не сказал. Он отправился к Енсеевым.

А Заманжол в это время разгружал вагон со стекловатой. Это была самая неприятная работа – легче разгрузить два вагона с углем или цементом. Особенно досаждали партии этого стройматериала, не упакованные в полиэтиленовую пленку. Кристаллы стекла лезли за шиворот, вонзаясь в нежную кожу шеи и спины; в глаза и ноздри, вызывая нестерпимый зуд на коже и резь в глазах и слизистой. Но эта работа хорошо оплачивалась.

Казалось, – стекловате не будет конца. Заманжолу хотелось бросить работу и отправиться в бытовку, чтобы стать под спасительный душ. Но всегдашняя добросовестность и ответственность за взятую работу не позволяли сделать это.

«Кому-то ведь нужно разгружать эту вату, – думал он, – Не мне, так другому. Чем я лучше этого „другого“?»

– Заманжол, на выход! – услышал он голос одного из грузчиков, – К тебе пришли.

«Кто бы это мог быть? – подумал он, – Балжан? Что-то случилось?»

Выбравшись из вагона, он заметил хорошо одетого человека. Человек этот стоял под навесом пакгауза, но продолжал держать зонт над собой. Заманжол спрыгнул с вагона и пошел к пакгаузу, отряхивая робу на ходу. Подойдя, он поздоровался. Но руки не стал подавать.

– Здравствуйте, – ответил человек под зонтом на приветствие, а затем справился, – Енсеев Заманжол Ахметович?

– Да, – подтвердил Заманжол, вопросительно вглядываясь в незнакомца.

– Меня зовут Вениамин Алексеевич, – представился тот, – Я – заместитель министра образования. Нам нужно поговорить.

Заманжол удивился. Это что-то новое – замминистра интересуется его персоной. Что бы это значило? Но он сказал:

– Хорошо, я готов. Только тут не очень удобное место для разговора. Давайте сделаем так – вы подождите в своей машине немного – я должен закончить работу. Извините, что заставляю вас ждать, но работа – есть работа. К тому же деньги за разгрузку мы, грузчики, делим между собой поровну.

Замминистра состроил недовольную гримасу. Не очень-то в этом городе церемонятся с высоким начальством. Заманжол заговорил с извиняющимися нотками в голосе:

– Да вы не беспокойтесь – я не задержусь. Минут пятнадцать – двадцать от силы. Мы уже заканчиваем разгрузку.

Замминистра кивнул и направился к своей машине.

– Я слушаю вас, – сказал Заманжол, подойдя к машине замминистра. Он закончил разгрузку и уже успел принять душ и переодеться в рабочей бытовке.

– Нам нужно поговорить о вашем увольнении. Садитесь в машину.

И после того, как Заманжол расположился рядом, продолжал:

– Заманжол Ахметович, почему вы написали заявление об увольнении по собственному желанию?

Заманжол вздохнул. Что ответить на это? И почему в министерстве заинтересовались его увольнением? И каким образом там стало известно об этом?

– А каким образом вам стало известно о моем увольнении? – спросил он, – Неужели министерство реагирует на увольнение каждого учителя?

– Вы не ответили на мой вопрос, – начальническим тоном напомнил замминистра.

– Извините. Просто я не ожидал, что моя судьба интересует заместителя министра образования.

– Нас интересует судьба каждого учителя и каждого ученика, – в том же тоне продолжал собеседник. И вновь вернулся к своему вопросу.

– Знаете, это долгий разговор… – начал Заманжол.

– А я, собственно, не спешу, – заметил замминистра, – Я должен разобраться во всем. Так почему вы уволились из школы? Неужели вас прельстила разгрузка вагонов?

Заманжол усмехнулся. Ему вспомнились его же слова о том, что разгружать вагоны легче, чем работать учителем. Он взглянул на замминистра и предложил:

– Вениамин Алексеевич, а поехали ко мне домой. Там и поговорим не спеша. Вы где остановились?

– Пока нигде. Я не собираюсь здесь задерживаться. Вот поговорю с вами, наведаюсь в вашу школу, и домой, в столицу.

– Ну, тогда погостите у меня. Супруга как раз дома. Там и поговорим обо всем спокойно.

«А он подмазывается, – решил замминистра, – Сейчас организует пышный стол – бешбармак, выпивка… обычная история. Нет, нельзя соглашаться».

– Извините, я не могу принять приглашения. Я нахожусь здесь по делу. Если не хотите беседовать в машине, можем отправиться в гороно.

– Нет—нет! – поспешил отказаться от этого предложения Заманжол, – Давайте поговорим здесь. Дело в том, что в нашей школе невозможно нормально работать.

Замминистра усмехнулся.

– Почему? – спросил он, – Не потому ли, что очень трудные ученики? Или ученицы – занимаются черт-те чем?

Заманжол насторожился. О чем этот замминистра?

– Что вы имеете в виду? Чем занимаются ученицы?

– Ну, например, выходят на панель.

Заманжола словно обдали холодной водой. Ах, вот оно что! Конечно, замминистра уже побывал в школе. Как же он не подумал об этом. И конечно, Дарья Захаровна постаралась. Заманжол заметил на лице высокого чиновника усмешку, больше напоминавшую ухмылку, и понял, что разговор с ним бесполезен.

– Значит, Дарья Захаровна вам все обрисовала? – сказал он, – Только вы очень ошибаетесь, если верите ее словам.

– Но я разговаривал не только с ней, – солгал замминистра, – Учителя отзываются о вас не очень лестно. И ученики тоже.

Заманжол кивал, опустив голову. А ведь он уже загорелся надеждой. Ведь он почти уже поверил, что в министерстве есть люди, которым можно все объяснить, поделиться с ними своими мыслями относительно всей системы школьного образования, рассказать о том, что творится в их школе.

– Если вам известно все обо мне, то зачем я вам? – сказал он, – Или разговор со мной нужен вам для галочки?

Заманжол попал в самую точку. Замминистра отвел взгляд. Он не нашелся для ответа. Прокашлявшись для порядка, он сказал, не глядя на собеседника:

– Давайте вернемся к моему вопросу. Почему вы написали заявление?

– Потому что у меня несносный характер, – Заманжол вкладывал в свои слова всю горечь испытанного разочарования, всю горечь очередной несбывшейся надежды, – Потому что я неуживчив с коллегами. И аморален к тому же – не могу пропустить ни одну ученицу на панели. Что еще вам нарассказала Дарья Захаровна?

Замминистра пожал плечами. Он сказал:

– Вы сами подтверждаете ее слова. И теперь я убежден – вам и вправду лучше разгружать вагоны.

– Да, и я так думаю, – сказал Заманжол, собираясь покинуть машину, – Только жаль наших детей. Вам там, в министерстве, стоило бы думать о них хоть иногда.

Замминистра отреагировал весьма болезненно.

– Мы сами знаем, о чем нам стоит подумать!

– Конечно, конечно! – сказал Заманжол, открыв дверцу. Затем покинул машину, бросив напоследок:

– Прощайте! Привет министру.