Читать книгу Благодать и стойкость. Путешествие сквозь жизнь и за ее пределы - Кен Уилбер - Страница 8

Из дневников Трейи

Внезапно я просыпаюсь. Встревоженная, потерянная. Сейчас, должно быть, три-четыре часа ночи. Случилось что-то очень-очень плохое. Рядом Кен, он глубоко и ровно дышит. Ночь темна и тиха, через окошко в потолке видны звезды. Невыносимая боль пронзает сердце, сжимает горло. Это страх. Страх чего? Я вижу: на правой груди лежит моя рука, она трогает повязки, ощущает швы под ними. Вспоминаю. Нет, нет. С силой зажмуриваю глаза, лицо искажается гримасой, горло перехватывает от ужаса. Да, я вспомнила. Я не хочу вспоминать, не хочу знать об этом. Но это правда. Рак. Рак разбудил меня в тиши этой темной ночи, пятой по счету после моей брачной ночи. У меня рак. У меня рак груди. Всего несколько часов назад из моей груди удалили твердый узелок. Оказалось, опухоль не доброкачественная. У меня рак.

Все это – на самом деле. Это происходит со мной. Я лежу в кровати, парализованная страхом и неверием, а мир покоится вокруг. Рядом Кен, от его присутствия веет теплом и спокойной силой. Но я вдруг чувствую себя страшно одинокой. У меня рак. У меня рак груди. Я верю, что это правда, и одновременно не верю, не могу впустить в себя это знание. Но именно оно разбудило меня посреди ночи, оно сжимает мое горло, капает из глаз, заставляет сердце бешено колотиться. Такой громкий звук для этой тихой спокойной ночи с Кеном, который глубоко дышит у меня под боком.

Да, вот он, свежий шрам на моей груди. Его нельзя не заметить, нельзя отрицать. Нет, я не могу спать. Слишком сильна боль в горле и груди, слишком крепко я зажмурилась, чтобы защититься от правды, которая мне известна, но которую я не могу принять, слишком плотно обступил меня чудовищный страх неизвестности. Чем заняться? Я поднимаюсь, осторожно переползаю через Кена. Он шевелится, а потом снова погружается в беспокойный сон. Вокруг смутные, хорошо знакомые очертания. В доме холодно. Я отыскиваю свою розовую махровую сорочку, закутываюсь в ее знакомый уют. Сейчас декабрь, а в нашем доме на берегу Тихого океана нет центрального отопления. Я слышу, как где-то внизу накатывают волны, эти ночные призраки. Я не развожу огонь – просто закутываюсь в одеяло, чтобы согреться.

Теперь я проснулась, безнадежно проснулась. Я один на один с моим потрясением и ужасом. Чем заняться? Есть не хочется, медитировать не могу, читать бессмысленно. Неожиданно я вспоминаю о пачке материалов, которые дала мне медсестра в Учебном центре по заболеваниям груди. Конечно же, конечно. Вот что я почитаю. Я понимаю, что это спасение; это правильное чтение, оно успокоит, уменьшит невежество, которым подпитывается мой страх.

Я сворачиваюсь на кровати, крепче закутываюсь в одеяло. Вокруг очень тихо и спокойно. Я думаю о том, сколько других женщин так же проснулось этой ночью с тем же страшным знанием. А сколько прошлой ночью, а сколько проснется следующими ночами? У скольких женщин это слово – «РАК» – стучит в голове, как бесконечная барабанная дробь, беспокойная и беспощадная? РАК. РАК. РАК. Это слово не отменить, не стереть. РАК. Вокруг меня поднимается облако из голосов, картинок, представлений, страхов, случаев, фотографий, рекламных объявлений, статей, фильмов, телепередач – мутное, бесформенное, но плотное и зловещее. Все это – истории, которыми моя культура окружила то, что начинается на букву «р». И все эти голоса, рассказы, образы, которые меня обступили, наполнены страхом, болью и беспомощностью. Эта штука на букву «р» очень скверная. Большинство людей от нее умирает, часто долго, мучительно, жутко. Я не знаю подробностей. Я вообще очень мало знаю о раке, но истории свидетельствуют, что это вещь страшная и причиняющая боль, неподконтрольная, загадочная и могущественная; особенно могущественная из-за своей загадочности. Никто не может его объяснить – это клеточное образование, которое выходит из-под контроля. Нет никаких способов остановить его, обуздать или, на худой конец, локализовать. Дикое, слепое новообразование, которое в конце концов своей прожорливостью уничтожает и себя, и своего хозяина. Слепое, саморазрушительное, зловещее. Его никто не может объяснить, никто не знает, как оно начинается и как его остановить.

Это то, что растет в моем теле. У меня начинается мелкая дрожь, я крепче закутываюсь в одеяло, заворачиваюсь в кокон, чтобы укрыться от кошмара. Но оно тут, внутри меня, и было там все это время. Все то время, что я прекрасно себя чувствовала; все то время, что я пробегала по двенадцать миль (19 км) в неделю; все то время, что я ела здоровую пищу – салаты из свежих продуктов и вареные овощи; все то время, что я регулярно медитировала, училась, вела размеренную жизнь. Кто это объяснит? Почему сейчас, почему я, почему не кто угодно другой?

Я сижу на кровати, закутавшись в одеяло, а на моих коленях грудой свалены бумаги и брошюры. Я обращаюсь к ним, мне не терпится узнать как можно больше. Есть ли что-нибудь еще, кроме тех историй, которые рассказывает моя культура? Может быть, да. Я знаю, что мой страх питается незнанием; облако вокруг меня становится еще больше. Поэтому я читаю. Читаю про женщину, которая обнаружила свою опухоль, когда та была размером с яблочное зернышко. Моя – размером в два с половиной сантиметра, почти в дюйм. Читаю о детях, больных лейкемией, – как же так вышло, что дети так страдают? Читаю о разновидностях рака, о которых ничего не знала раньше; они прежде просто отсутствовали в моем мире. Читаю о хирургическом вмешательстве, химиотерапии и облучении. Читаю о процентах выживших – как важны они для раковых больных! За этими цифрами люди – такие же, как я. По прошествии пяти лет такой-то процент выживает, такой-то умирает. Где буду я? В какой колонке? Я хочу знать это немедленно. Мне не перенести неведения, этого пути впотьмах, на ощупь, этой дрожи в ночи. Я хочу знать немедленно. К чему мне готовиться? К жизни или смерти? Никто мне не расскажет. Они могут предоставить мне цифры, но этого мне никто не расскажет.

Я глубже окунаюсь в слова, рисунки, цифры. Они занимают мой разум, не дают ему разворачивать собственные устрашающие картины. Я рассматриваю цветные фотографии, где пациенты лежат под огромными аппаратами или на операционных столах, консультируются с обеспокоенными докторами, позируют с родственниками, улыбаются перед объективами. Скоро это буду я. Совсем скоро я стану пациентом, а в конце концов – раковой статистикой. Все это будут делать со мной, как делали до того со многими другими. Я не одна: все фотографии свидетельствуют об этом. Многие, очень многие вовлечены в эту «войну против рака», которая будет вестись теперь в моем теле.

Чтение успокаивает. Этой ночью информация становится для меня спасением от бессмысленного страха и тревоги, лучшей терапией. Позже я убедилась, что так происходит всегда. Чем больше я знаю, тем увереннее становлюсь, даже если узнаю что-то дурное. Незнание пугает – знание успокаивает. Самое страшное – если ты чего-то не знаешь… Да-да, самое страшное.

Я снова забираюсь в кровать, прижимаюсь к теплому телу Кена. Он не спит, он молча смотрит на окошко в потолке. «Ты ведь знаешь, что я тебя не брошу». – «Знаю». – «Я серьезно думаю, что мы справимся, детка. Надо только понять, что же, черт возьми, нам делать…»

Как поняла Трейя, проблемой номер один был не рак. А информация. И первое, что ты выясняешь, когда сталкиваешься с этой проблемой, – то, что достоверной информации нет.

Объясню вкратце. Если речь идет о любой болезни, человеку приходится сталкиваться с двумя совершенно разными явлениями. С одной стороны, вы имеете дело с нарушением в работе организма – сломанной костью, гриппом, сердечным приступом, злокачественной опухолью. Назовем этот аспект болезни заболеванием. Например, рак – это заболевание, конкретная болезнь, обладающая конкретными медицинскими и научными параметрами. Оно более или менее нейтрально с ценностной точки зрения: оно не может быть истинным или ложным, хорошим или плохим, а просто есть. Это как гора, которая не бывает хорошей или плохой, она просто есть.

Но, с другой стороны, человеку приходится сталкиваться с тем, как интерпретируется заболевание в его обществе и культуре: со всеми суждениями, страхами, надеждами, мифами, историями, оценками и смыслами, которые каждое общество ему придает. Назовем этот аспект болезни недугом. Рак – это не просто заболевание, не просто конкретный научный и медицинский феномен, а еще и недуг, явление, обремененное культурными и социальными смыслами. Наука рассказывает о том, как начинается и каким образом протекает заболевание, а конкретная культура или субкультура – о том, как начинается и развивается ваш недуг.

В этом нет ничего особенно плохого. Если культура относится к определенному заболеванию с позиций сочувствия и просвещенного понимания, недуг может рассматриваться как вызов, кризис здоровья с возможностью исцеления. В этом случае он не проклятие и не повод для морального осуждения, а элемент общего процесса исцеления и восстановления. Если недуг рассматривается в позитивных терминах, укрепляющих дух больного, шансов излечить заболевание становится намного больше, а возможный побочный результат – духовный рост и нравственное обогащение человека в процессе исцеления.

Мужчины и женщины обречены на поиски смысла, на то, чтобы сотворять значения, оценки, мнения и суждения. Мне недостаточно знать факт, что я болен определенной болезнью, что у меня есть некое заболевание, мой недуг. Мне также нужно знать, почему я болен определенной болезнью. Почему именно я? Что это значит? Что я сделал не так? Как это произошло? Иными словами, мне надо снабдить заболевание тем или иным смыслом. И в том, что касается его, мы в первую очередь и сильнее всего зависим от общества, всевозможных историй, оценок и мнений, в которые наша культура обряжает конкретную болезнь. В отличие от болезни, недуг во многом создается обществом, культурой или субкультурой, в рамках которых мы существуем[31].

Возьмем, например, гонорею. Как заболевание она вполне ясна: это инфекция, прежде всего слизистой оболочки мочеполового тракта, распространяющаяся путем сексуальных контактов и легко излечимая с помощью антибиотиков, особенно пенициллина. Вот что такое гонорея как заболевание, медицинское явление. Но наше общество добавляет огромное количество суждений и толкований к ней как недугу: обществу есть много что сказать об этой болезни и ее носителях; кое-что из этого истинно, а многое неверно и жестоко. Якобы те, кто болен гонореей, нечисты, извращенцы или моральные дегенераты; гонорея – моральная болезнь, которая сама по себе становится суровым наказанием; те, кто болен ей, заслужили это своей нравственной неполноценностью и т. д.

И даже когда пенициллин уничтожит само заболевание, недуг своими суждениями и проклятиями еще долго после этого может разъедать душу человека так же, как бактерия когда-то разъедала его тело. «Ах, какой я испорченный, какой дурной, как плохо я поступил…»