Читать книгу Соль и шторм - Кендалл Калпер - Страница 4

Меня охватил безотчетный, дикий ужас. Я должна бежать, бежать прямо сейчас! Должна вернуться к бабушке!

Я открыла платяной шкаф, отшвырнула в сторону сложенные в аккуратную стопку теплые зимние вещи. На дне имелось секретное отверстие размером с мужской башмак. Надо было подцепить пальцем дальний левый уголок доски и затем приподнять. Там я нащупала свои «сокровища», и по телу пробежала дрожь. Вот они – гладкие камушки, горстка земли в носовом платке, одно птичье яйцо, пустое и хрупкое. Мой тайник – совсем как бабушкин сундук, только без магии.

Я продолжала шарить в хранилище, пока не нашла небольшой кусок ржавой, изогнутой проволоки, какой обычно обматывают столбы у заборов. Моряки утверждали, что именно она надежно защищает от разных бед, поэтому я осторожно обмотала ею запястье, запачкав пальцы ржавчиной. «Это должно сработать», – внушала я себе, прекрасно понимая, что без нужного заклинания я всего лишь девчонка с обвязанной проволокой рукой.

План побега возник сам собой, простой и верный: спуститься в кухню, оттуда проникнуть на задний двор, затем пробежать вниз по переулку, обогнуть город и выйти к пляжу, вдоль которого надо держать курс прямо на юг.

Карта мне не требовалась, с малых лет я вдоль и поперек исходила наш остров, что встал на якорь в сорока милях к востоку от Массачусетса.

Сверху остров Принца похож на вытянутую запятую – крошечная запинка перед бесконечным открытым океаном. Я представляла, что дом моей матери находился на северо-востоке этой запятой, мне же предстояло идти вдоль побережья вниз, на юг, к ее «хвостику», там, где в разломах скал укрылся дом моей бабушки.

Путь предстоял неблизкий, больше семи миль. Однако за городом можно будет считать, что я выбралась на обычную прогулку, не лишенную приятности. Справа – одни лишь бескрайние луга, слева – океан, и больше ничего. А когда песчаная тропа вдоль берега станет темной и твердой, а ближе к скалам и вовсе каменистой, когда справа от меня протянется голая изрезанная земля, я увижу дом моей бабушки. К тому времени как раз забрезжит рассвет. Дом, розовый в лучах восходящего солнца, окутает плотный туман, а с берега будет доноситься вкрадчивый шепот волн. Бабушка, конечно, будет спать, устав за день от нескончаемого потока просителей, а я переступлю порог, разбужу ее и скажу: «Вот я и дома!»

Затаив дыхание, я представила этот чудесный миг, затем взяла из шкафа плащ. «Сбегу сегодня же ночью», – решила я. Мне и самой с трудом в это верилось, поэтому повторила вслух:

– Сбегу сегодня же ночью.

Сжимая плащ в руке, я сделала шаг, всего один шаг, и колени подогнулись.

«Нет!» – взмолилась я, еле устояв на ногах. Сжав проволоку на запястье, я страстно пожелала, чтобы она стала настоящим магическим амулетом, который сможет меня защитить. Еще раз шагнула и… упала, больно ударившись коленями и локтями. Перед глазами поплыли разноцветные искры, а затем меня словно накрыла мгла. Снова затягивало в сон. Руки и ноги онемели.

Как же я разозлилась на себя! Вот дура! С чего вдруг я решила бежать непременно этой ночью? Четыре года пыталась вернуться к бабушке, но, точно повязанная невидимой нитью, не могла вырваться от матери.

Это она наложила на меня заклятье! Моя мать! Она твердила навсегда бросила магию, потому что это страшный грех. Однако не постеснялась прибегнуть к колдовству, чтобы привязать меня к себе! Лицемерка, лгунья, мошенница… Ненавижу ее, ненавижу, ненавижу!

Распластавшись на ковре, я лежала неподвижно. Взгляд словно застыл, а затем против моей воли глаза медленно закрылись. Сердце сжималось от разочарования и страха. Сила материнского заклинания не давала ни пошевелиться, ни приподнять веки. Но внутри все клокотало от ярости.

В конце концов я пришла в себя. Состояние было прескверное: кости ломило, суставы ныли, в голове – ни единой мысли. Руки затекли, а проволока врезалась в запястье и оставила глубокий след.

Месяц назад я точно так же очнулась на полу после неудачной попытки побега. Щеки пылали. Медленно, с большим трудом я заставила себя подняться. Потянулась. Растерла ноющие мышцы, убрала в шкаф проволоку. Попыталась разогнать туман в голове – и в ту же минуту на меня обрушились воспоминания: ночной кошмар, удушье, ножи, пробитые легкие, полные крови, а главное – значение этого страшного сна. Колени задрожали так, что пришлось ухватиться за дверцу шкафа, чтобы снова не упасть.

Меня собираются убить!

Даже днем эта мысль пугала ничуть не меньше.

Обычно я любила толковать сновидения и занималась этим с десятилетнего возраста, когда еще жила с бабушкой и помогала ей собирать все необходимое для талисманов, заодно изучая, какой материал лучше подходит для того или иного вида магии.

Моя бабушка – а в ней всегда была торговая жилка – неплохо зарабатывала на предсказаниях будущего. Особенно прибыльным это дело стало в годы войны, так как бабушкины амулеты оберегали мужчин в море, но от пуль защитить не могли.

Моя способность читать сны быстро стала известна по всему острову. Многие приходили даже не к бабушке, а к ее темноволосой внучке. Удивлялись: «От горшка два вершка, а по снам все скажет в точности – умереть тебе суждено или поживешь еще».

Я подозревала, что именно из-за этого мать тогда и примчалась, разъяренная как фурия. Помню, напоследок, прежде чем увести меня, она прошипела: «Ты превратила моего ребенка в предсказателя смерти!»

Бабушка ответила, что этот дар у меня с рождения, что я принадлежу этому месту и делаю то, что и должна, но мать еще крепче, до боли стиснула мою руку.

«Ну уж нет! Она рождена для большего, чем предрекать чью-то смерть!» – крикнула она.

Толковать сны она мне, естественно, запретила, но ей было невдомек, что я все равно продолжала заниматься этим в доках и тем самым зарабатывала себе на карманные расходы. В общем-то в этом не было особой нужды, поскольку новый муж моей матери слыл человеком весьма состоятельным и мог набить мои карманы монетами на несколько десятилетий вперед. Но, помимо прочего, мне надо было как-то избавляться от тягостного напряжения, которое день ото дня становилось все сильнее. Думаю, это магия томила меня изнутри и призывала действовать. Пареньки, да и мужчины постарше украдкой подходили ко мне, платили по доллару за сон, и я рассказывала, что ждет их в будущем.

Нередко людям снилось то, что на первый взгляд казалось бессмысленным и незначительным, как то: потерянный платок, прокисшая еда, солнечный ожог. Я же в этих мелочах распознавала ужасные вещи: мальчика, сжигаемого жаром, разбитую вдребезги лодку, тонущего человека. Видела болезни, несчастья, смерть.

Правда, в тех случаях, когда человека ожидала страшная участь, я, бросив что-нибудь вроде «плохи дела», предлагала вернуть деньги. Если бедняга упрямился, спрашивала еще раз: «Ты действительно хочешь знать, что с тобой будет?»

Моя предприимчивая бабушка вряд ли поняла бы меня, но я считала, что так поступать честнее. Страшная смерть – это настоящее наказание, однако немногим лучше жить, осознавая, что в любой момент с тобой может случиться беда, ожидать ее постоянно и раздумывать над каждым своим решением, каждым действием и словом – уж не оно ли станет роковым?

Порой люди предпочитали все-таки узнать правду, а порой – забрать доллар и остаться в счастливом неведении: «Будь что будет». Некоторые, выслушав предсказание, смеялись и заявляли, что все это – глупости и они не верят ни единому слову. Что ж, их право, в конце концов, это не моя жизнь. Другие, бывало, спрашивали, что можно сделать, чтобы избежать такой участи. Я пожимала плечами – что тут поделаешь? Это ведь судьба, ее не изменить. Затем поспешно убегала, пока им не пришло в голову потребовать назад свои деньги.

Слабый свет раннего утра озарил мою комнату, которая была, пожалуй, по размерам не меньше, чем весь бабушкин дом. Но к черту роскошь, я должна вырваться отсюда! Должна вернуться к бабушке. От волнения пальцы теребили пуговицы на дорогом, шитом на заказ платье. Таких у меня – полный шкаф, мать накупила. «Спокойно, без паники! – успокаивала я себя. – Буду нервничать – только хуже станет. Этот сон не может быть правдой. Никто меня не собирается убивать, потому что…»

Неожиданно ответ явился сам собой: никто не сможет убить ведьму из семьи Роу.

На острове каждый знает историю самой первой из нас, Мадлен Роу. Случилось это более века назад, когда она только прибыла на остров. Местные решили утопить Мадлен, но, когда разъяренная толпа приволокла ее к краю скалы, море вдруг вздыбилось. Поднялась гигантская волна, обрушилась на берег и смыла всех, кроме нее. Родственники погибших – скорбящие вдовы и моряки, обезумевшие от гнева, – явились к ней, чтобы отомстить, но сами не заметили, как спрятали свои ножи. Их ярость стихла, и они ушли, не причинив Мадлен никакого вреда. И с тех пор подобных случаев было немало – достаточно, чтобы понять: ведьму из семьи Роу убить невозможно.

Эти мысли принесли мне облегчение. Строго говоря, дар ко мне пока не перешел, поэтому защита не действовала, но теперь я знала, как поступить. Нужно только раскрыть секрет моей магии и стать ведьмой острова вместо бабушки. Невольно вырвался смешок – загвоздка как раз в том, что я понятия не имела, как это сделать, хотя постоянно пыталась – все четыре года, что жила с матерью. С того самого момента, как она забрала меня, я искала способ овладеть колдовством, но не продвинулась ни на йоту.

Вспомнился тот день… последний, когда я видела бабушку. Она стояла на пороге своего дома, тянула к нам руки, а мать тащила меня прочь. Бабушка не пошла за нами, не попыталась остановить мать, потому что напоследок та выкрикнула: «Только попробуй прийти за моей дочерью, и я вообще заберу ее отсюда навсегда!» Ни я, ни бабушка не ожидали таких слов, даже от нее, так сильно возненавидевшей магию. Как могла одна из Роу сказать такое?! Покинуть свой дом, свою землю, оставить единственный мир, который она знала! Нас бы потрясло не меньше, приставь она, скажем, к моей шее нож, настолько это было безрассудно и жестоко. Вряд ли бабушка (да наверняка и сама мать) всерьез верила, что можно увезти меня с острова, но рисковать не решилась бы, как никто не стал бы проверять, как далеко способна зайти спятившая женщина с ножом в руке.

Меня терзало отчаяние. Можно попробовать написать бабушке. Вот только если мать об этом узнает, она, возможно, и выполнит свою угрозу. Конечно, шаг опасный и даже глупый, но это, пожалуй, единственное, что спасло бы меня от смерти.

Я выскользнула из комнаты, пересекла холл и спустилась к парадной двери, стараясь идти как можно тише, хотя было еще слишком рано и все спали: и мать, и ее муж, и оба его мерзких ребенка. «Это твоя новая семья», – внушала мне мать.

Из всех неприятностей, которые мне довелось пережить по ее воле, «новая семья» стала самым тяжким испытанием. Поначалу, два года назад, я даже не поверила матери, когда она, вернувшись как-то вечером в нашу тесную обшарпанную квартирку, сообщила, что собирается выйти замуж за местного пастора Уильяма Сэвера, богатого вдовца с двумя маленькими детьми. Пастора! Да у бабушки сердечный приступ случился бы, узнай она такую новость. Кроме того, отпрыски Сэвера были просто ужасны. Особенно Уолт, который развлекался тем, что мучил насекомых и подглядывал за мачехой, когда та принимала ванну. Шестилетняя Хэйзел тоже была далеко не ангелом.

Я не могла понять, зачем матери это замужество. Когда она только забрала меня, казалось, ее вполне устраивала скромная жизнь и работа прачки. Что же до пастора, то здесь и думать нечего – мать приворожила его. Конечно же она твердила, что сделала это исключительно ради меня, якобы должна была вытащить свою дочь из лачуги, насквозь пропахшей заводским дымом, от которого раздирал кашель; должна была обеспечить меня вкусной едой и мягкой, теплой постелью. Однако она и сама наслаждалась тем, что живет как истинная леди в огромном доме, в самом престижном районе города, который местные иронично называли «выше маяка». С тех пор как мы переехали к пастору, она неустанно повторяла, насколько лучше, комфортнее и безопаснее стала наша жизнь. Безопасность – мать особенно ее ценила.

Убить ведьму из семьи Роу нельзя, но избить до полусмерти – вполне. Именно это однажды случилось с моей матерью. В юности она была настоящей красавицей, просто на удивление прелестной. На острове о ее необычайной красоте говорили больше, чем о любовной магии, которой она владела. Высокая и изящная, она выделялась среди всех остальных местных девушек – низеньких, круглолицых, сероглазых и большеротых, с плоскими носами и спутанными волосами, жесткими как плетенная из водорослей циновка. По крайней мере, именно так выгляжу я.

Подробности этой истории мне неизвестны. Когда я пыталась расспрашивать бабушку, та лишь хмурилась, и губы ее сжимались в сердитую узкую полоску. Но по отрывочным рассказам местных, по слухам и шепоткам, кое-что прояснить удалось. Моей матери не было и двадцати, когда один полупьяный матрос едва не изувечил ее и напоследок полоснул ножом по лицу. Небольшое уточнение: это был мой отец. Он бросил мать, оставив ей после себя ребенка, уродливый шрам и жгучую ненависть к магии, которая не смогла защитить ее от изуверства этого скота, похоже, отнявшего у нее то, что делало ее и вправду особенной.

Я отворила ворота, стараясь не скрипеть, и свернула на Мэйн-стрит, которая пересекала Нью-Бишоп с севера на юг, а затем вела вдоль моря, повторяя извилистую линию северо-западного побережья. Если идти на юг, то слева простираются пляж и море, а справа громоздятся особняки, в которых живут местные сливки общества. Я шла, с опаской поглядывая на их окна. За мной вполне могли следить любопытные светские дамы, которых хлебом не корми, дай только посплетничать или же сразу прийти в дом пастора и доложить матери, что я делала и куда ходила. Мать завела целую армию шпионов по всему острову. И каждый, кто встретил бы девчонку Роу, разгуливающую по улице среди ночи, мог получить неплохое вознаграждение, если бы привел ее домой.

Постепенно особняки сменились домами поменьше и поскромнее, которые плотно жались друг к другу. Вместо живой изгороди и цветущих клумб в здешних дворах полоскалось на ветру выстиранное белье. Да и люди, несмотря на ранний час, уже торопились на работу. Они меня знали и кивали при встрече.

– Доброе утро, мисс Эвери! – поприветствовала меня женщина, прижимавшая к животу стопку сложенных простыней. Я пригляделась и узнала жену одного моряка, который ушел в плавание, да так и не вернулся.

Сложно сказать, как относились ко мне люди нашего острова. Мою бабушку они любили и уважали, мать – боялись, на меня же пока поглядывали с опаской. К сожалению, я ничем не могла им помочь, по крайней мере, пока.

Ряд домов поредел – я добралась до того района Нью-Бишопа, где потихоньку доживали свой век самые первые магазины города, открытые бог знает когда. На узкой улочке ютились ветхие лавки галантерейных товаров; тесный салон модистки с заплесневелыми окнами; аптека, в витрине которой всегда стояли банки с разноцветными леденцами. Возле аптеки крутились ребятишки, с вожделением взиравшие на недоступное лакомство. Как-то бабушка тоже загорелась идеей открыть здесь собственный салон, чтобы морякам не приходилось сбивать ноги, добираясь до ее домика в скалах. Но, конечно, об этой затее пришлось забыть – последние четыре года путь в Нью-Бишоп ей был заказан.

В южной части города улица стала совсем узкой. Дома же поднимались все выше, теснились плотнее, заслоняя собой и небо, и океан. Дорога здесь была выложена булыжником, тротуар вымощен кирпичом. Проходя мимо маленьких ресторанчиков и ларьков с едой, я уловила запах кофе, такой сильный и дразнящий, что желудок свело. Повсюду раздавались веселые оклики работяг, которые запасались булочками с сахаром и медом, копчеными сосисками, исходившими паром вареными моллюсками в проволочных корзинках. Румяная жена пекаря, смеясь шуткам докера, заворачивала ему в газету горячий пирог, судя по запаху, щедро сдобренный корицей. Свой завтрак я пропустила, поэтому то и дело останавливалась, глотая слюнки.

Сразу за рядами с горячими завтраками начинался зеленной рынок. Проход, и без того узкий, был заставлен ящиками с подгнившими фруктами. Несмотря на ранний час, хозяйки, размахивая корзинками, уже вовсю сновали по рынку и ощупывали товар. Мужчины тем временем скучали у двери пока еще закрытой табачной лавки, которая фактически служила местом встречи китобоев. Многие внешне отличались от коренных островитян – по большей части невысоких, темноволосых и сероглазых. Сразу было видно – чужаки. Из вежливости их называли приезжими, а за глаза – «чайками». Впрочем, в китобойном промысле разбирались они ничуть не хуже местных. Обычно они занимались тем, что снаряжали вельботы, заключали контракты с моряками, вели дела с судовладельцами. Они стояли в клубах табачного дыма и громко спорили насчет графика судов, но, завидев меня, сразу притихли.

– Только одна ходка… – умолк на полуслове парень с копной огненно-рыжих волос. А когда я проходила совсем рядом, тихо произнес: – Передавай привет своей бабушке, Эвери Роу.

Я кивнула и опустила голову, стараясь не замечать их волчьих взглядов. Затем повернула на восток и вышла на Уотер-стрит, которая вела к океану и докам. Если бы я продолжала путь по Мэйн-стрит, то оказалась бы в районе нашей фабрики, высоченные трубы которой с ночи до утра отрыгивали в небо густой черный дым. Вернее, так обстояли дела прежде, когда я была совсем маленькой, а моя бабушка – довольно молодой и очень сильной ведьмой. Китобойный промысел тогда процветал, и на фабрике работа шла полным ходом.

Шум и гвалт, царящий в торговых рядах, остался позади, как только я свернула на Уотер-стрит, к верфи и складам, которые отделяли причал от остального города и тянулись по всему побережью Нью-Бишопа. Те из мужчин, кто стал слишком старым или просто не желал выходить в море, открывали здесь судоремонтные мастерские, где чинили и строили вельботы. В лучшие дни от клиентов не знали отбоя. Широкая улица бывала сплошь забита людьми, завалена досками и прочим материалом, из которого клепали преотличные китобойные лодки. Большинство мастерских работало круглый день, что бизнесу шло только на пользу. Хозяева ходили и поглядывали, как такелажники вьют канаты, плотники гладко остругивают дубовые мачты, а краснолицые кузнецы, морщась, плющат молотами раскаленное железо. Сегодня верфь пустовала. Половина мастерских уж несколько месяцев стояла закрытой. В тех, что еще работали, мастера сидели без дела, на худой конец – подметали пол или чистили печи. Некоторые повернулись в мою сторону и молча наблюдали, как я спешила вниз по улице. Один из них, Мартин Чайлд, который обычно шил паруса, высунулся из двери и, вздернув подбородок, окрикнул меня:

– Эй! Эвери Роу!

Я повернулась к нему и скользкий, липкий страх прокрался в душу. В знакомых чертах улавливалась странная жесткость, почти обвинение… Мартин никогда не был моряком, да и остальные мастера, что трудились на верфи, не выходили в море, но все они были островитяне и их жизнь, как и каждого на острове Принца, так или иначе была связана с китобойным промыслом. Одни охотились с гарпунами, другие строили корабли, третьи вкладывали в строительство деньги, четвертые исполняли обязанности агентов, управляющих делами судовладельцев. Чужаки тоже нередко наведывались к нам, чтобы купить какие-нибудь амулеты, но местные… они готовы были целиком и полностью ввериться ведьмам Роу. Они ждали, когда я приду и, заняв место бабушки, верну острову прежнюю, благополучную жизнь.

Однако теперь, когда их бизнес мало-помалу разваливался, приходил конец и их терпению – я это явственно чувствовала. Вот и сейчас большинство смотрело на меня выжидательно и сурово. Я вспомнила ночной кошмар, холодные, недобрые лица китобоев, содрогнулась и еще больше ускорила шаг.

Уотер-стрит минула судостроительную верфь и уперлась в доки, издали похожие на гнилые щербатые зубы, понатыканные вдоль побережья Нью-Бишопа на расстоянии полутора миль. В самом центре, в Главном доке, обслуживались только крупные промысловые суда, остальные доки принимали небольшие вельботы и рыбацкие лодки, дорогие частные парусники и плоскодонки.

Когда-то здесь громоздилось столько разных кораблей – казалось, что берег порос густым, высоким лесом из мачт и развевающихся парусов. Трех-, четырехъярусные мачты, вонзающиеся в самое небо, островитяне называли небоскребами. Правда, было это еще до того, как крупные китобойные суда ушли на север, в арктические льды, потому что киты научились скрываться от охотников, а может, их просто стало намного меньше. Еще перед войной между Севером и Югом китобойный промысел оказался в таком упадке, что судовладельцы вместо того, чтобы отправлять суда на охоту, продавали их южанам, а затем наполняли их трюмы камнями и топили, лишь бы не пустить Конфедерацию в море. Много замечательных старых кораблей сейчас разрушены или потоплены и стоят не дороже мусора. Судовладельцы лишь руками разводят: «Что мы могли сделать? Рисковать? Ведь киты ушли далеко, льды разбивают корабли, а ведьма Роу больше не способна нас защитить».

Я направилась прямиком в Главный док, в котором, невзирая на трудности, пока еще кипела работа, толкались и сновали туда-сюда взрослые мужчины и мальчишки, тянули канаты, закатывали на палубы бочки. Они двигались хаотично и вместе с тем почти синхронно, словно стая суетливых рыбешек. За долгие годы в дощатый настил впиталось столько крови и жира, что он стал напоминать бурый мрамор с грязно-серыми прожилками. Мне пришлось кричать и очень громко, чтобы меня смогли услышать через невообразимый шум: скрип мачт, хлопанье парусины, беспрерывные стук молотков и визг пилы. К тому же там стояла жуткая вонь: пахло солью и потом, сгнившим китовым мясом и сладким маслом. Одним словом, доки были сущим мучением для каждого из пяти чувств и моим самым любимым местом на острове после бабушкиного дома.

Не замедляя шага, я спустилась по шаткой лестнице и словно пересекла невидимую грань, разделявшую жизнь на два мира. Один принадлежал детям и женщинам с их домашними хлопотами. Второй, полный невзгод, риска и опасности, – китобоям.

Все эти работяги прекрасно знали меня и мою бабушку и оторвались от дел, чтобы меня поприветствовать. В Главном доке работали не только островитяне, но и чужестранцы, прибывшие буквально отовсюду. Белые, чернокожие, мулаты. У одних в речи угадывался французский акцент, у других – испанский или португальский, у кого-то в голосе звучали упругие ритмы юга, а у кого-то – певучие трели Тихоокеанского побережья.

– Ого! Да тут мисс Эвери! – воскликнул крупный краснолицый мужчина.

Я кивнула и хотела проскочить мимо, но он преградил мне путь.

– Ты-то мне и нужна. Наложи-ка заклятие вот на это! – и он протянул тонкую металлическую свайку дюймов шести в длину, которая висела на веревке, охватывающей его запястье. Бывалые моряки знают, как важно накрепко стянуть снасти или, наоборот, вовремя ослабить их. Бабушка готовила особый состав из китового жира и морской грязи – смазанная им свайка с легкостью проникала в любые, самые тугие узлы. Но даже если бы я и не была так встревожена своим ночным кошмаром, все равно не смогла бы исполнить просьбу такелажника.

– Езжайте к моей бабушке, – предложила я, – она вам поможет.

Он вдруг рассердился:

– Съездил уже! Прошлой ночью! Она отказалась.

Он вверх-вниз водил пальцем по свайке. Я насторожилась – второй раз за неделю до меня дошли слухи, что бабушка отправила моряка ни с чем.

– Зачем она так? Да я ног под собой не чуял, пока до нее добрался. И деньги у меня были.

– Мне жаль, – ответила я. – Наверное, она просто устала.

– Ну да, устала. А мне что прикажешь делать? Вот еще оправдание! С каких это пор вы, Роу, вздумали нам отказывать?

– Она бы все сделала как надо, если бы могла, – оправдывалась я.

Мужчина схватил меня за рукав.

– Ну а как насчет тебя? – продолжал он горячиться. – Ты-то можешь? Или думаешь, что можешь разгуливать тут, задрав нос, раз уж назвалась Роу? А я вот вижу, что ты просто глупая девчонка, которая решила поиграть в колдунью. Но это моя жизнь! Или ты и ею вздумала поиграть?

– Мне надо идти, – я вырвалась и заспешила прочь, пока он не сказал еще что-нибудь неприятное…

– Это правда? Ты и есть Эвери Роу? – услышала я за спиной.

Я быстро обернулась и увидела… нет, не мужчину – парнишку, всего лишь на пару лет старше меня. Он стоял, чуть склонив набок голову. Судя по его внешности, прибыл он откуда-то из тихоокеанских островов. Такой же смуглый и черноглазый. Тамошние жители считались прирожденными моряками, да еще и превосходными гребцами, что очень ценится в китобойном промысле. Вот только разговаривал паренек не так, как принято на Тихом океане. Перевидав на острове множество чужестранцев, я научилась различать акценты. А в говоре паренька звучала смесь британского и французского, а вдобавок – жаргонные словечки, которыми изъясняются моряки Новой Англии…

– Да, но мне нужно спешить, – выпалила я, – так что до свидания.

У меня и без того после слов краснолицего сердце из груди выскакивало. Повернулась, чтобы уйти, но парень остановил меня. Широко улыбнулся, обнажив ослепительно-белые зубы, и достал из кармана горсть монет.

– Я мог бы заплатить, чтоб ты не тратила время зря. Мой сон… Я хотел бы узнать, что он значит.

И парень протянул мне несколько серебряных долларов.

Я посмотрела на открытую ладонь, перевела взгляд выше, на татуировку, которая начиналась выше локтя и исчезала под закатанным рукавом. Это был сложный рисунок с пересекающимися узорами и линиями, сплетавшимися в шахматном порядке.

– Не могу, – поверх плеча паренька я взглянула на людей, толпившихся в дальнем конце дока.

Мне надо было найти того, кто передал бы весточку бабушке. Прежде всего, я должна стать ведьмой, чтобы тот ужас, что пророчил сон, развеялся как дым. А потом уж буду думать о ком-нибудь еще. Я отвлеклась на свои мысли и не сразу поняла, что паренек говорил.

– Прости? – переспросила я.

Он по-прежнему благодушно улыбался, но теперь в глазах его светилось нетерпение.

– Я сказал, что много слышал о тебе. И на остров я приехал только из-за тебя. Выслушай мой сон! Расскажи, что он означает.

Он так и держал свои монеты в протянутой руке, и я заметила, как сильно дрожат его пальцы.

Приехал на остров ради меня! Такое бывало раньше, когда я еще жила с бабушкой. Люди приходили именно ко мне, десятилетней девочке, и с благоговением выслушивали предсказания будущего. Это удивительное чувство – быть кому-то нужным! Вот и сейчас оно согрело мое сердце. Тем не менее что-то в этом парне меня настораживало…

В смятении я снова посмотрела ему в лицо. Внешне он казался спокойным, но теперь в его взгляде читалась неукротимая, всепоглощающая страсть. Я чувствовала, дело тут не только в предсказании. Но в чем? В душе шевельнулось непонятное беспокойство.

– Не могу… – я осеклась.

Невыносимое напряжение родилось где-то в груди и стремительной волной разнеслось по телу, переполняя меня. Это все магия! Точно обезумевший пес, она рвалась наружу и требовала… требовала применения. Если я выполню просьбу парня, растолкую его сон, мне станет легче. Ненадолго, но все же… Признаться, мне и самой было необходимо разгадывать чужие сны, рассказывать людям об их будущем. Порой даже больше, чем тем, кто обращался ко мне, хоть я и брала с них плату. Просто бабушка говорила, что даром ничего делать нельзя. Вот и сейчас так же отчаянно, как изголодавшийся ребенок плачет, требуя еды, магия внутри меня вопила, пронзая мозг: «Сделай это! Сделай это! СДЕЛАЙ ЭТО!»

– Ладно, – сдалась я. – Рассказывай свой сон. Только быстро.

Он торопливо протянул мне горсть монет. Я взяла одну.

– Плата – доллар, – пояснила я.

Он кивнул и убрал остальные деньги в карман.

– Ты должен говорить мне правду, – предупредила я, и тут же сзади, за спиной, раздался взрыв хохота.

Это мальчишки, завидев меня, отложили работу и теперь стояли чуть поодаль, сбившись в стайку, и с любопытством наблюдали за нами. Они смеялись надо мной, потому что в последнее время, когда я приходила к докам, часто забавлялись тем, что придумывали сны и просили их растолковать. Сочиняли всякие гадости и пошлости, отчего у меня нестерпимо болела голова и я готова была взорваться.

– Да это все шуточки! – хохотали они.

Мальчишки не воспринимали меня всерьез, ведь я не моя бабушка и даже не мать. Я не настоящая ведьма. И они меня нисколько не уважали.

Парень с татуировкой, надо отдать ему должное, не обратил никакого внимания на их смешки и как ни в чем не бывало стал рассказывать свой сон.

– Я один. Ночь. Я посреди океана. Плыву в лодке, лежа на спине, и любуюсь звездным небом…

Появилось привычное ощущение, словно его слова потянулись ко мне, извиваясь и обволакивая, словно шелковистые нити паутины. Он действительно не врал – не то что глупые мальчишки. Его сон был правдивым. Но я не могла избавиться от смутного чувства, будто здесь что-то не так, да и само значение сна ускользало от меня.

– Небо усеяно звездами, – продолжал парень, – и вдруг я вижу, как они, одна за другой, начинают расти прямо у меня на глазах, становятся все больше и ярче. А затем гаснут и исчезают. Небо становится абсолютно черным.

Он замолчал, и я нерешительно прикусила губу, не понимаю, последует ли продолжение.

– Тогда я сел и закричал, – снова заговорил паренек, гораздо тише, почти шепотом, но заметно волнуясь. – А в ответ ни звука. Огляделся – лодка исчезла, а я остался в кромешной тьме.

Он взмахнул руками:

– Потом я проснулся.

Нити паутины оплели меня, и мне открылся истинный смысл сновидения, заставив содрогнуться и сжать кулаки. О нет! Только не это, только не сейчас, когда во мне еще так живы переживания после ночного кошмара. Я глубоко вздохнула, потерла пальцами виски, чтобы унять подступившую мигрень. Еще один глубокий вздох…

– Нехороший сон, – сказала я, возвращая ему доллар. Потому что так оно и было. Я увидела то, о чем рассказывать совсем не хотелось. Мне было очень жаль этого странного паренька. – Если ты не хочешь слушать о плохом, можешь забрать деньги.

С минуту он смотрел на меня очень пристально, и я подумала, что он возьмет деньги. Потом решила, что в любом случае отдам ему этот доллар и ни за что не скажу правду, пусть даже он будет просить. Но он сказал:

– Я должен узнать.

Едва он заговорил, все вдруг встало на свои места. Я поняла, что за смутная тревога тяготила меня. Сочувствия к парню как не бывало – я вспыхнула от гнева.

– Я ведь сказала: не надо врать!

Мальчишки снова захохотали. Я повернулась к ним и прошипела:

– Вы его надоумили? Наговорили, как это забавно – обманывать ведьму?

Но они лишь сильнее покатывались со смеху. Я развернулась и пошла прочь, дрожа от злости. Даже в глазах рябило от ярости!

– Подожди! – снова окрикнул меня парень. – Никакого вранья! Я и вправду видел этот сон.

– Тебе уже известно, что за ним скрывается, так ведь? – я говорила с ним жестко и уверенно, потому что совершенно точно знала, как все было.

Значение сна ему уже открыла другая ведьма в каком-то другом городе – вот почему его просьба была обычным фарсом. Ничем не лучше тех дурацких шуток, которыми развлекались портовые сопляки. Еще один плевок в сторону пошатнувшейся репутации нашей семьи.

– Зачем ты спрашивал меня, если и так все знаешь?

– Так ты можешь сказать или нет? – снова повторил он, будто не слыша моих обвинений.

Я дернула плечами и отвернулась.

– Пожалуйста! – не унимался он, преграждая мне путь. – Я столько слышал про твой дар, но мне надо быть уверенным, что это не выдумки. Я просто хотел испытать тебя, чтобы…

– Испытать?!

– Отлично! – загалдели мальчишки. – Проверь ее! Она говорит, что ведьма, а мы думаем – просто языком метет!

Они снова разразились смехом, а я уже просто закипала от гнева. Этот парень мне не верил! Он решил разоблачить меня, будто какую-то шарлатанку и лгунью. Меня лихорадило.

Я возненавидела его во сто крат больше, чем этих гадких мальчишек. Как же захотелось стать мужчиной, чтобы врезать ему как следует. Или настоящей ведьмой – прокляла бы от души. Увы, я не ведьма и не мужчина, но за себя постоять могу.

– Итак, тебе интересно, о чем твой сон? – я надменно приподняла брови. – Пожалуйста – все они мертвы.

Он вздрогнул, и я снова ощутила укол жалости, но уже набрала обороты.

– У тебя была семья. Мать, отец и три сестры. Но все они мертвы. И все твои кузины мертвы, и тети, и дяди, и все друзья. Всех, кого ты знал с детства, убили, а тела сбросили в море.

Он смотрел на меня в оцепенении, на его глаза навернулись слезы. Но я лишь вздернула подбородок и прошла мимо, бросив напоследок:

– И больше не приставай ко мне со своими снами!

На этот раз он уже не пытался меня задержать.