Читать книгу Ты меня любишь - Кэролайн Кепнес - Страница 6

После свидания, на котором ты устроила мне засаду, прошло уже два дня, и все это время я за тобой не следил. Вел себя примерно. Пойдя против собственных инстинктов, начал заниматься кроссфитом, чтобы подружиться с Гномусом – и заодно не спускать с него глаз. Каюсь, Мэри Кей, я немного в тебе разочаровался. Подростковое стремление быть частью группы тебя не красит, ты же взрослая женщина. Опытный специалист, выпускница университета. Впрочем, всю жизнь ты проторчала на чертовом краю земли среди недоумков. Я отрываю бирку от новенького черного кашемирового свитера – моего подарка тебе, нам обоим. Сегодня ты увидишь свет в конце туннеля.

Потому что вечером у нас свидание, неудачники!

Твое приглашение было таким трогательным… Утром я заметил, как ты разглаживаешь наклейку на мисс Телеггинс. Я наклонился, чтобы рассмотреть надпись – «Будущее за женщинами». Ты не отпрянула, и я придвинулся ближе.

– Кто позволил тебе осквернять почтенную мисс?

Хихикнув, ты выпрямилась, расправила юбку и посмотрела на телефон.

– Мне, пожалуй, пора. Сегодня в винном баре собрание книжного клуба…

Я улыбнулся – ох уж мне этот Бейнбридж, местным не мешало бы посмотреть фильм «Коктейль». Ты сообщила мне, куда идешь, – значит, хочешь, чтобы я знал.

– Винодельня открыта до одиннадцати, – добавила ты, и твой голос дрогнул от волнения. Как мило. – Но я должна освободиться к десяти.

Ты помахала мне на прощание и наклонилась, чтобы подтянуть чулок, приковывая мой взгляд к своим ножкам.

Я все понял, Мэри Кей, и принял твое приглашение.

И теперь я жду тебя в небольшом магазинчике через дорогу от бара. Наконец ваше собрание подходит к концу: мелькают кредитки, звучат притворные обещания скорой встречи. И почему вы, женщины, так много лжете друг другу?

Осторожно выбираюсь из своего укрытия, прохожу пару домов и замедляю шаг – ты меня замечаешь.

– Джо? Вот это да!

Переходишь улицу на красный – благо здесь не чертов Лос-Анджелес и никакой офицер Финчер не выпишет штраф, – и, окрыленный, я спешу тебе навстречу. Может, обнимешь? Нет, ты меня не обнимаешь. Я киваю в сторону бара, который для нас присмотрел, – не дурацкую винодельню, а нормальный паб.

– Пойдем, – предлагаю. – Пропустим по стаканчику.

Ты теребишь сумку.

– Вероятно, мне лучше пойти домой… Мы и так сегодня засиделись.

Я и не ждал быстрой победы, твой вероятный диагноз мне давно известен. Вероятно, у Шела Силверстайна вышло бы отличное стихотворение о невероятной женской потребности рассуждать о том, как обязана поступать «настоящая леди». Ты все еще колеблешься. Черт возьми, о чем тут думать? Мы соседи. До твоего дома рукой подать, и до паба рукой подать, а твоей дочери не шесть лет, тебе не надо торопиться, чтобы отпустить няню. Но ты вся напряглась.

– Не знаю, Джо…

Неужели книги Лизы Таддео ничему тебя не научили? Давай же! Хватит уже мучиться чувством вины. Я – мужчина твоей мечты. Невозмутимый. Галантный.

– Как жаль, – вздыхаю. – Я надеялся, ты и для меня устроишь заседание книжного клуба… Кстати, оно стало бы для меня первым в жизни.

– Ладно. – Твое напряжение наконец спало. – Не могу лишить тебя этого удовольствия. Только один бокал. Один!

Все так говорят, хотя сами в это не верят. И я распахиваю перед тобой дверь в «Харбор паблик хаус». Ты входишь – теперь мы пара. Пока идем к столику, я говорю, что мне очень понравились твои друзья. Ты раздуваешься от гордости.

– Они милые, правда?

Ты опускаешься на диванчик, я сажусь напротив.

– Ты была права. Меланда не злится. Она подписалась на меня в «Инстаграме»…

Небольшая ложь во благо. Конечно, я подписался на нее первым, но она сразу ответила тем же.

– Разговор с ней заставил меня о многом задуматься… – Ха! – Идея инкубатора просто замечательная. – Ну да, как будто плакаты приносят пользу хоть кому-то, кроме самой Меланды. – Ты тоже в восторге, так ведь?

Я-то знаю: на самом деле ты в восторге от меня. Поэтому я рядом с тобой, за одним столиком, ближе некуда.

– Да, – ты киваешь, – она классная. У нее четкая жизненная позиция.

– Очень четкая. Твои друзья – хорошие люди.

Ты улыбаешься. Я улыбаюсь в ответ. Огонь между нами уже нельзя не заметить. Ты оглядываешься вокруг и понимаешь, что мы в зале почти одни – кроме нас, за столиками лишь два или три парня в шерстяных шапочках, как у моряков. Мы снимаем пальто; мне становится очевидно, что ты слегка пьяна. К нам подходит официантка, похожая на грушу тетушка почти пенсионного возраста. Я прошу меню, ты пожимаешь плечами.

– Я уже ела. Вероятно, мне стоит обойтись стаканом воды.

Я намерен сопротивляться твоему очередному приступу «вероятности».

– А я закажу что-нибудь поосновательней.

В конце концов ты просишь принести текилы – интригующе! – а я беру сэндвич с жареной курицей и местную водку с содовой. Ты обещаешь снова украсть у меня картофель фри, затем переплетаешь пальцы, словно на собеседовании, и спрашиваешь:

– Как обживаешься на новом месте?

– Так и знал! – откликаюсь я. – Всегда догадывался, что в книжном клубе говорят вовсе не о книгах.

Алкоголь развязал тебе язык, но все же заметно, что ты нервничаешь, – как-никак первое свидание наедине. Болтаешь о Билли Джоэле – тебе всегда нравилась его песня про итальянский ресторан, – а сама тем временем отправляешь дочери сообщение и убираешь телефон в сумочку. Затем переходишь наконец к книжному клубу: рассказываешь, как моя соседка Говноглазка раскритиковала сегодняшнюю книгу. Мы сходимся на том, что такая въедливая Нэнси найдется везде, и я вспоминаю о встрече с писателем, которую проводил в Нью-Йорке, а очередная Нэнси пристала к автору с целым списком замечаний. Разговор, пусть и не слишком личный, течет непринужденно. К тому же мы впервые тет-а-тет, в полумраке, на одном диване.

– Слушай, давай начистоту, – вдруг заявляешь ты. – Я поняла, что в Нью-Йорк или Лос-Анджелес ты больше не вернешься, и все никак не могу перестать о тебе думать… – Наконец-то призналась: – Я чувствую, ты что-то недоговариваешь. Одинокий парень покупает дом в Бейнбридже… Ну, и как ее зовут? Из-за кого ты здесь оказался?

Я издаю тяжкий стон, как любой парень, которого допрашивают о прошлом, но ты настаиваешь. Понимаю; ты ведь битых три часа провела в компании женщин, знакомых тебе со школьной скамьи, их мужей и жен…

– Ну же, почему ты удрал? – умоляешь ты. – От кого убегаешь?

Сладкий сон – ты хочешь знать обо мне все – превращается в кошмар, ведь я не могу рассказать тебе все. Я уже научен горьким опытом, спасибо Лав, однако отношения зайдут в тупик, если ты не узнаешь, почему я такой, какой есть: привлекательный, свободный, надежный.

Я начинаю с самого начала, с моей первой нью-йоркской любви. Признаюсь, как сильно был влюблен в Хизер (то бишь в ныне покойную Кейденс). На первый взгляд я испытывал всего лишь влечение. Впервые увидев Хизер на сцене, хорошенькую, будто Линда Ронстадт[7], я долго пытался поймать ее у театра.

Ты протираешь свой стакан салфеткой.

– Ничего себе! Ты ради этой девушки из кожи вон лез…

– Я был молод. В юности все по-другому. Каждая любовь – настоящая одержимость.

Ты киваешь, но явно ревнуешь меня к женщине, которой я был одержим. Я делаю глоток водки, давая тебе возможность представить меня в постели с Линдой Ронстадт, а потом произношу то, что ты хотела услышать: Хизер разбила мне сердце. Ты оживляешься, просишь рассказывать дальше, и я описываю день, когда меня бросили.

– Мы планировали жить вместе, я искал квартиру на Брайтон-Бич, – начал я, вспоминая тот день на пляже. – Стояла жаркая летняя ночь. Никогда не забуду ужасный запах и комаров…

Ты довольна тем, что другая девушка сделала меня несчастным, но делано надуваешь губы.

– Не разрушай манящий образ Нью-Йорка, Джо!

Я говорю, что Хизер рассталась со мной голосовым сообщением в тот момент, когда я смотрел квартиру. Ты сочувственно вздыхаешь – «да ты что!» – и мой мягкий, полный щемящей нежности смех дает тебе понять, что времени прошло достаточно и я готов любить как никогда прежде.

– Такие дела.

Приносят мой сэндвич. Ты тут же хватаешь с тарелки картошку фри.

– Вот это да… Значит, ты остался без девушки и без квартиры?

Я откусываю сэндвич, ты снова тянешься за картошкой. Мы дружно жуем. Знаю, ты не откажешься от бекона, и я вытаскиваю его из недр сэндвича, как деревянный брусок из башни «Дженга». Ты берешь бекон, он хрустит у тебя во рту.

– Если ты осуждаешь Хизер, послушай теперь про Мелиссу.

Ты потираешь руки, что выглядит забавно. Рассказывать тебе о Мелиссе (то бишь ныне покойной Бек) – словно испытать катарсис. В этой версии я работал официантом в закусочной Верхнего Вест-Сайда, а Мелисса там однажды обедала и написала мне свой телефон на чеке. Ты делаешь огромный глоток из стакана – честно говоря, довольно агрессивно, – и я добавляю, что Мелисса была для меня слишком незрелой. Твои щеки пунцовеют. Тебе нравится, что я анти-Шеймус, что мне нужна женщина, а не юная нимфетка, которой можно было бы похвастать перед друзьями, как трофеем.

– Да, слишком незрелая, – повторяюсь я. – Я надеялся, в душе она старше. Ее любимой книгой были «Отчаянные характеры»[8].

Ты напрягаешься, чувствуя угрозу. Я говорю, что, судя по нашей с Мелиссой истории, схожесть книжных интересов еще ничего не гарантирует. Мелисса могла бы стать отличной фехтовальщицей, однако ей мешали созависимые отношения с лучшей подругой Эппл (то бишь ныне покойной Пич Сэлинджер).

– Но проблема была даже не в этом, – сокрушаюсь я. – Просто Мелисса любила только одного человека, одного-единственного.

– Мелиссу, – произносим мы хором.

Ты мне сочувствуешь. Я прошел через множество микропредательств Мелиссы. Пытался о ней заботиться, помогал сосредоточиться на фехтовании (писательстве). А потом она мне изменила. Переспала со своим тренером (психологом). Ты опускаешь голову на руки и восклицаешь:

– О нет! Боже, какой ужас, какой цинизм!

– Знаю.

– С тренером!

– Знаю.

Я жую сэндвич, а ты смотришь на меня так, словно я должен разрыдаться.

– На самом деле все не так уж плохо, – искренне говорю я. В конце концов, все дороги вели меня к тебе. – Когда тебе разбивают сердце, приятно сознавать, что оно у тебя хотя бы есть. – Я не готов рассказывать об Эми и Лав, поэтому перехожу от историй к философии. – Все будут неподходящими, пока не найдешь нужного человека. – Ты потираешь безымянный палец, на котором нет кольца. – Я не злорадствую, Мэри Кей. Надеюсь, у моих бывших все хорошо. – Ну да, в райских кущах или где они там… – Надеюсь, каждая из них найдет своего человека.

Я возношу молитву всемогущему и откусываю большой кусок от сэндвича.

Ты подаешь официантке знак, что пора наполнить наши стаканы, – самое время! – и восхищаешься моим здравомыслием. Отвечаю, что тут нет ничего такого.

– А вы с Номи… – осторожно начинаю я. Дверь в твое сердце сейчас приоткрыта благодаря текиле и подробностям моей личной жизни, и ты наконец готова меня впустить. – Вы словно девочки Гилмор во плоти. Что за история?

Ты тяжело вздыхаешь. Обводишь взглядом паб – никто не подслушивает. Рядом никого нет. Понимаю, свидания даются тебе нелегко, но это необходимый шаг. Ты тоже понимаешь.

– Я была молода, и моя жизнь… – Ты собираешься с духом. – В общем, я же рассказывала тебе о родителях?

– О маме Мэри Кей и дражайшем папеньке?

– Ага, – улыбаешься ты.

– Ты переехала сюда из-за отца? Что он натворил?

Я чую луковый запах: мы снимаем слой за слоем, обнажая истину. Ты говоришь, что развод грянул как гром среди ясного неба. Ни скандалов, ни измен.

– Будто мама однажды проснулась и осознала, что ей больше не нужен розовый «Кадиллак». И отец тоже.

– Наверняка были знаки.

– Я не замечала, – отвечаешь ты. – Ты умеешь видеть знаки? Читать людей и все такое?

Да.

– Ну, может быть.

– Думаю, все мы видим лишь то, что хотим видеть. – Ты снова нервно озираешься, словно кто-то из посетителей может сообщить Номи о нашем свидании. Потом снова расслабляешься. – Короче, моя мать объявила, что с «Мэри Кей» покончено, что мы переезжаем на остров Бейнбридж и что она жаждет встречи с природой.

– И ты не знаешь, почему она ушла от твоего отца?

– Понятия не имею. Развод прошел мирно. Ни битвы за опеку, ни ссор. Отец даже отвез нас в аэропорт! Представляешь, он поцеловал нас на прощание, как будто мы собрались в небольшой отпуск. И мы оставили его в полном одиночестве. Мать сделала меня соучастницей. Но жаловаться было бы несправедливо – ведь, как я и сказала, все прошло мирно.

– О господи… – Я сочувствую тебе. Честно.

– Мама всегда чуть ли не заставляла меня пользоваться подводкой для век, а потом вдруг… Мы здесь, и она заявляет, что можно обойтись и без помады. Я не спрашивала, почему мы переехали, и все же… Мою мать словно подменили – что может быть страшнее?

Я вспоминаю о Лав, о моем бессилии, о ее слепой решимости сделать нашего ребенка только своим.

– Я тебя понимаю.

– А потом, после всей этой драмы, она каждую ночь звонила отцу и уговаривала его хорошо питаться.

– Странно.

– Ты тоже так думаешь? А ведь тогда не было мобильных телефонов, я даже не могла позвонить друзьям. Здесь я еще никого не знала. Мне было так одиноко! А мама сидела в своей комнате, разговаривала с отцом, позволяла ему делать ей комплименты, будто их брак не распался. Я помню, как подумала, мол, ого, ты же его бросила… Ты переехала в другой штат. Но ты не в состоянии оставить мужчину даже после развода.

– Охренеть!

Ты салютуешь мне пустым стаканом.

– Впрочем, друг мой, информации на сегодня слишком много.

Мы перекидываемся парой шуток, и ты снова просишь официантку повторить напитки – поток наконец сломал плотину.

– Получается… Ну, знаешь, бывают фиктивные браки. А как насчет фиктивного развода?

– Хороший термин.

Ты не отрываешь взгляд от стола, пока официантка наполняет наши стаканы, затем благодаришь ее и делаешь глоток.

– Я просто хочу понять, зачем она вообще подала на развод, если собиралась до конца жизни вести с отцом задушевные беседы по телефону? Почему она не осталась рядом с ним, если уж на то пошло? Зачем перевернула мою жизнь с ног на голову?

Я молчу. Ты ведь и не ждешь ответа. Тебе нужно, чтобы тебя выслушали.

– Оглядываюсь назад и не понимаю, как я выжила. – Ты вздыхаешь. Сейчас твое сердце наполняется самым сильным сочувствием – сочувствием к самой себе. – Мы с мамой без конца ругались. Однажды я так разъярилась, что швырнула в нее телефонный аппарат, и у мамы на лбу остался большой шрам. Ей пришлось прикрывать его челкой. – Я улыбаюсь, а ты хмуришь лоб. Все верно, насилие в отношении женщин – плохо. Даже если совершаешь его ты сама. – В общем, похоже на «Серые сады»[9], только никакого веселья. – Я люблю тебя. – Хотела бы я, чтобы Бейнбридж походил на Кедровую бухту, но здесь нас никто не ждал с распростертыми объятиями. – Ты отхлебываешь текилы. – И однажды Меланда пригласила меня на обед. Рассказала о своих далеко не образцовых родителях… – Следовало догадаться, ведь они назвали дочь Меландой. – Я рассказала о своих. Она меня успокоила – мол, я хорошо впишусь в местное общество, потому что все жители острова в чем-то когда-то напортачили, хоть и отрицают это… Не знаю. Моя жизнь возобновилась. Меланда стала моим громоотводом. Показала мне граффити в Форт-Уорде. И эти граффити… Ну, помогли. И до сих пор помогают.

– Как это?

– Они похожи на незаконченный диалог. У нас с мамой так и не нашлось времени, чтобы наладить контакт. А теперь я езжу в Форт-Уорд, и мы как будто разговариваем, хотя ее давно нет. Может, она когда-нибудь появится в небе и скажет, что я не обречена испортить жизнь своей дочери так же, как она испортила мою… – Вот почему ты избегаешь отношений… Ты пожимаешь плечами. – Не знаю. Наверное, я уже пьяна.

Ты не пьяна. Тебе просто некому излить душу. Смотришь на меня – не веришь, что я наконец-то рядом – и ухмыляешься. Не веришь, что я все еще рядом.

– Довольно грустная история, да?

– Нет, – откликаюсь я, – это история про жизнь.

Я попадаю в точку, и ты смеешься.

– Что ж, я поклялась никогда не поступать так с Номи. Никогда.

Ты осекаешься. Почувствовала себя со мной в безопасности и забыла, где мы находимся. Окидываешь взглядом паб, утираешь выступившие слезы и фыркаешь.

– Иногда мне кажется, что я забеременела, только чтобы разозлить маму. Чтобы напомнить ей: когда ты действительно кого-то любишь, ты с ним, ну, трахаешься, а не просто болтаешь по телефону… – Вот теперь ты слегка опьянела. – И когда занимаешься сексом, бывает, презерватив рвется. Се ля ви.

– Ясно, – говорю.

Ты снова тревожно озираешься.

– Да, момент был явно неподходящий… Но я изо всех сил стремилась создать свою маленькую семью, будто желая получить хоть один повод для гордости.

– Так и вышло.

– Ты видел мою дочь?

– Ладно тебе. У тебя классная дочь. И ты это знаешь.

Знаешь. И тебе важно быть в моих глазах хорошей матерью, потому что тогда ты позволишь мне абсолютно все. Мы топчемся на месте, даже после твоих откровений. Ты сдержанно сообщаешь об отце лишь то, что он часто тебе звонит.

– Я не всегда отвечаю. У меня Номи, у меня работа, а каждый разговор с ним заканчивается разочарованием. Я не такая, как мама.

– Ты совершенно другая.

– Я не могу всю ночь висеть на телефоне. И не буду так поступать с Номи.

Ты думаешь, что все мужчины представляют угрозу для твоих отношений с дочерью, и я намерен тебя переубедить.

– Уверен, он все понимает.

– Я лишь хочу… Я не буду так поступать с дочерью. Не позволю своей личной жизни разрушать ее жизнь.

Ты винишь себя в том, что твой отец несчастен, и я тебе сочувствую. Отодвигаю тарелку. Ты смотришь на меня. Нуждаешься во мне.

– Послушай. Нельзя помочь тому, кто не желает быть счастливым. – Привет, Кейденс. – Нельзя показать свет тому, кто предпочитает темноту. – Привет, Бек. – А если ты все же попробуешь, то вскоре сама заплутаешь. Будешь принимать одно неверное решение за другим. – Я, например, переехал в Лос-Анджелес из-за Эми, вот же глупость… – А потом ты увязнешь. – Как я увяз в отношениях с Лав, из-за сына. – Как бы ни было сложно, ты должна признать, что правильного ответа не существует. Ты не можешь спасти отца от него самого.

Бар понемногу пустеет.

– Ого, – выдаешь ты, потирая шею, – а я-то думала, мы просто посплетничаем про «нафталина»…

Теперь ты официально пьяна. Обмякшие руки, полуоткрытые губы – и я все еще тебя хочу. Ты начинаешь рассказывать длинную историю о своей подруге из Аризоны, но не можешь вспомнить ее имя и сокрушаешься, что порой чувствуешь себя предательницей. Ты сожгла все мосты к прежней жизни в пустыне и прилетела сюда, словно феникс из Финикса.

– Мы похожи, Мэри Кей. То, что мы смогли оставить прошлое в прошлом, не делает нас социопатами.

Ты подмигиваешь мне, подняв свой стакан.

– Будем надеяться.

Мы ближе, чем можно представить. Ты подпираешь подбородок рукой.

– Скажи мне, Джо, – призывно мурлычешь ты, заставляя думать о твоей мураками, спрятанной под одеждой. – Тебе хорошо в библиотеке?

Я чувствую, как тебе сейчас хорошо.

– Да, мне хорошо в твоей библиотеке.

– А своим начальником ты доволен?

О, становится весело… Я разглядываю кубики льда в своем коктейле.

– По большей части.

– Неужели? – отзываешься ты, и меня охватывает азарт. – Мистер Голдберг, у вас есть претензии к руководству?

– Претензии – слишком сильно сказано, мисс Димарко.

Ты облизываешь губы.

– Выскажите мне свою жалобу.

– Как я и сказал, у меня нет жалоб. Я просто хочу большего, Мэри Кей.

– Чего именно, мистер Голдберг?

Скинув под столом туфли, ты проводишь ногой по моему бедру, и я прошу у официантки счет. Расплачиваюсь быстро, наличными, сдачи не надо. Встаю. Ты встаешь. Сообщаешь, что тебе нужно в уборную, официантка показывает на дверь слева, и ты идешь туда, закрываешь дверь, а потом снова открываешь.

Затем вцепляешься в мой черный свитер, втаскиваешь в туалет, прижимаешься ко мне всем телом, толкаешь меня к стене. Картины на стенах полны страсти. Нагота и соленая вода. Обнаженная женщина среди волн. Она обнимает за плечи напуганного моряка. Это кораблекрушение. Это мы. Разбитые. В поисках пристанища. Ты целуешь меня, я целую тебя, и твой язык у меня во рту ведет себя бесцеремонно – свистать всех наверх! – и ты отдаешься на волю моря невероятности. Мои руки скользят тебе под юбку – на тебе лишь колготки, без трусиков, – и мой большой палец нащупывает твой лимончик. Ты льнешь ко мне. Слова льются из тебя потоком. Ты хотела меня на том красном ложе, ты кусаешь мой свитер – этот свитер сводит тебя с ума; в воде вспыхивают искры – это мы горим, – и ты как последняя страница «Улисса». Ты впиваешься в меня. «О боже, Джо… О боже…»

И вдруг ты отстраняешься. Золушка услышала, как часы бьют полночь.

Вспоминаешь, кто ты такая. Мать. Мой начальник.

И исчезаешь.