Читать книгу Темная сторона разума. Как человек превращается в чудовище - Керри Дейнс - Страница 7

3. Козел отпущения

Оглавление

Гипотеза справедливого мира – широко распространенное заблуждение, предполагающее, что мир по сути справедлив, что добро вознаграждается, а зло наказывается. Как следствие, несчастного считают заслужившим свою судьбу… зачастую жертвы обвиняют самих себя.

Оксфордский словарь психологии

Я никогда не забуду Элисон, хотя бы потому, что на моей памяти это была единственная женщина, убившая мужа и покинувшая здание Суда Короны[29] с оправдательным приговором.

Тогда я впервые выступила в суде в качестве свидетеля-эксперта по делу об убийстве человека. («Убийство» – обобщающий термин британского правосудия, охватывающий такие понятия, как предумышленное и непредумышленное убийство, а также детоубийство и непреднамеренное убийство.) Поскольку речь идет об оценке человека, а не какого-то неодушевленного объекта, психологи обладают редким правом вставить слово в судебных слушаниях, не ограничиваясь сухим отчетом о фактах. Мне было двадцать девять, я тогда уже набралась опыта, заработала себе профессиональную репутацию, и к моему мнению стали прислушиваться. Высказанная специалистом позиция может очень серьезно повлиять не только на подсудимых, но и на семьи их жертв, и на отношение широкой общественности к тому или иному прецеденту.

Ранее я была уверена, что на моем первом слушании такого рода обвиняемым будет мужчина. Нет, я не страдаю гендерными предрассудками, просто смотрю правде в глаза: 95 % убийц – мужского пола[30], независимо от того, что связывает преступника и его жертву. Мужчин почти всегда убивают другие мужчины, женщин тоже. Поэтому, когда прокуратура передала мне материалы дела для изучения, я была очень удивлена.

Элисон сама призналась в убийстве своего супруга Пола. Преступление произошло у них дома. Прокуратуру интересовало одно: психическое состояние Элисон в тот момент, а именно наличие «аномального психического функционирования, в значительной мере повлиявшего на ее поведение в день правонарушения». Подобная постановка вопроса указывала, что адвокаты Элисон хотели выдвинуть аргументы в пользу ограниченной ответственности в надежде переквалифицировать состав преступления на непредумышленное убийство.

Мы живем в цивилизованном обществе, где уголовное право зиждется на том, что человека можно признать виновным тогда, когда поступки подсудимого можно охарактеризовать как неправомерные (юристы это называют actus reus, «виновное деяние»), а также когда он сознает неправомерность своего деяния (mens rea, или «преступный умысел»). Что отличает предумышленное и непредумышленное убийство? Наличие или отсутствие преступного умысла. Вот только доказать, в каком состоянии находилась Элисон в момент убийства своего мужа, можно было только за счет ретроспективной оценки, провести которую с точностью, требуемой по закону, невероятно сложно. С другой стороны, именно способность путешествовать во времени является одним из важнейших дополнительных навыков в инструментарии судебного психолога.

Я сразу же запросила медицинскую карту обвиняемой, а также подала заявку на несколько визитов в женскую тюрьму, где ее держали под следствием. Готовясь познакомиться с доказательствами обвинения и планируя свою работу с Элисон, я вспоминала все, что знала о специфике «убийства сексуального партнера».

Ее супруг относился к тем 10 % мужчин[31], которые становятся жертвами женщин-убийц. При этом женщины, убитые другими женщинами, составляют и вовсе 1 % общего числа умерших насильственной смертью. Статистика указывает на еще одно неизменное обстоятельство: убийству женщины ее бывшим или нынешним партнером предшествуют долгие месяцы и даже годы насилия. Но когда женщина сама убивает своего нынешнего или бывшего мужа, она же, как правило, является жертвой предшествовавшего многомесячного или даже многолетнего насилия.

Возможно, меня обвинят в предвзятости и аргументируют это тем, что мужчины тоже страдают от домашнего насилия. Не спорю и поэтому считаю, что к каждому делу нужно подходить индивидуально. Но давайте не лгать себе: домашнее насилие имеет половую направленность и совершается в подавляющем большинстве случаев мужчинами в отношении женщин[32]. Женщины подвергаются куда более сильному эмоциональному давлению и контролю, а также регулярным издевательствам. Шанс представительницы слабого пола пострадать от рук того, кто когда-то клялся ей в любви, намного выше, чем у ее «половины». Каждые три часа в Великобритании госпитализируют женщину, которую избил или покалечил мужчина. Вот такая печальная статистика.

Итак, я предполагала, что Пол издевался над Элисон, причем довольно долго. Однако нельзя делать экспертное заключение, исходя из одной лишь статистики. Так что я на время выбросила статистику из головы и открыла первую из трех синих папок с материалами с места преступления.


Вообще такие фотографии всегда вызывают странное чувство: ты как будто вторгаешься в нечто личное – чужую смерть, – хоть и через призму профессионального любопытства. Сами снимки полны контрастов. Обыденное, даже банальное место – в данном случае половина дома на две семьи, сложенного из красного кирпича, с живой изгородью и витражным окном во входной двери. И на фоне этой идиллии – ужасающее преступление. Пол умер, сидя на диване, от нанесенной тупым предметом черепно-мозговой травмы, получив в довесок множество ножевых ранений в область груди.

Первая мысль: на фотографиях нет ни единого признака организованного или преднамеренного убийства. Сплошной хаос. Муж был убит в гостиной: тело лежало на полу, голые ноги торчали до колена из одеяла (или двух?), в которое его неуклюже завернули. На заднем плане стояла елка, праздничный вечнозеленый символ семейной идиллии, украшенный серебристой мишурой, а за ней – полки с фотографиями в рамках и странная статуэтка.

Перед глазами ожила картина преступления. Вот его лицо и бо́льшая часть головы в запекшейся крови, левый глаз сильно опух, и его сливовый оттенок сильно контрастирует с общим цветом кожи. По лицу видно, что Пол был в шоке – в этом нет никаких сомнений. Должно быть, за долю секунды до смерти он понял, что сейчас произойдет. Рука с изогнутой ладонью приподнята к лицу в попытке защититься. Я рассмотрела колото-резаные раны на груди – маленькие, бесцветные порезы, словно оставленные ногтями на кожице яблока. Крови нет, обычные входные раневые отверстия, что указывало на то, что они были нанесены уже после наступления смерти. На этих кадрах очевидно, что жена безуспешно пыталась разрезать тело пополам по талии – и вновь никаких следов кровотечений, только разрезы плоти. На некоторых фото видны мусорные мешки, губки, рулон туалетной бумаги на ковре. На кухне что-то, похожее на человеческие фекалии. В раковине тазик, а в нем гаечный ключ, вода красновато-коричневого цвета.

Замести следы никто не пытался, скорее убийца стремился просто навести хоть какой-то порядок – и то безуспешно. Мест преступления я видела немало и могу точно сказать одно: избавиться от следов – непростая задача, даже для опытного убийцы, который знает свое дело. Человеку, который пытался оттереть кровь с дивана губкой и промокнуть ковер туалетной бумагой, явно не хватило сил и расчетливости размышлений, необходимых для того, чтобы замаскировать свои действия. После тщетных попыток убрать тело Пола или хотя бы разрезать его на части, Элисон завернула труп в одеяла; сил смотреть на то, что она сотворила, у женщины уже не было. Так и остался покойный муж лежать на светлом ковре с цветочным узором.

На других фотографиях – самый обычный дом, разве что подозрительно чистый и аккуратный. В детских комнатах полный порядок, что вообще редкость. По-армейски ровные ряды кукол на полках – скорее напоказ, чем для игры. В главной спальне разложена гладильная доска, рубашки висят на дверях шкафа. Кровать безукоризненно застелена покрывалом с рюшами, а на ней еще куклы. Больше всего меня поразил подъезд к дому: ни листьев, ни цветочных горшков и вообще никаких признаков повседневного беспорядка семейной жизни, как будто кто-то прошелся по асфальту пылесосом. Рядом с домом гараж, в нем все как обычно: инструменты, краска, верстак. Полка с бытовой химией, хлоркой и дезинфицирующими средствами, а под ней хранилище алкоголя: пять или шесть огромных бутылок водки и прочих крепких напитков.

А еще записка. Элисон вырвала пару листков из украшенного цветами разлинованного детского блокнота и оставила свое послание с обеих сторон мимо строчек. Почерк выглядел схематично, с тонкими буквами, написанными явно трясущейся рукой. «Так больше не может продолжаться, я больше не могу справляться. Простите меня. Присмотрите за детьми, скажите им, что я их люблю. Они у моей мамы, пожалуйста, пусть останутся с ней». Одна и та же мысль, многократно изложенная на четырех страницах: простите меня, я больше не могу справляться. Никакого тщательно продуманного объяснения, оправдания. Скорее поток сознания; хаос, вырвавшийся на волю. Элисон легла на пол рядом с телом мужа и пролежала там до следующего утра, когда вернулась ее мама с детьми.

Тюрьма, куда ее поместили на время следствия, не отличалась от прочих женских тюрем, где я бывала. В Англии всего двенадцать специализированных женских исправительных заведений, поскольку среди британских заключенных лишь 10 % – женского пола. Ничего общего с американскими сериалами вроде «Оранжевый – хит сезона»[33]. Никакой униформы, заключенные носят собственную одежду. Если и есть какая-то общая форма, то это скорее джинсы и футболка. Что называется, комфорт превыше стиля. Допросные в женских тюрьмах мало отличаются от аналогичных помещений в мужских заведениях, хотя иногда попадаются довольно уютные помещения с красивыми картинами на стенах, игрушками в коробках. Как будто ты находишься не в местах лишения свободы, а сидишь в очереди к стоматологу. Но в этих комнатах матери ждут не очереди на удаление зуба, а встречи со своими детьми.

В такой семейной комнате я встретилась с Элисон. Там была даже небольшая кухонька с раковиной и несколькими низкими мягкими стульями. Помню, выключатель света был оборудован датчиком движения, а так как мы сидели низко, мне приходилось каждые пятнадцать минут махать руками, чтобы снова включился свет. Это казалось откровенно глупым и неуместным в данной ситуации.

Передо мной сидела худая, среднего роста женщина, волосы собраны в строгий конский хвост, черты лица тонкие, глаза карие, широко посаженные. Вокруг висков виднелись участки седых волос, уши проколоты, хотя серьги явно давно не надевала. Глаза блестят от слез: женщина тихонько плакала всю нашу беседу.

Что она мне рассказала? Муж ударил ее в первый раз десять лет назад, когда она призналась ему, что беременна. Они тогда ехали в машине: она за рулем, а он на пассажирском сиденье. Он просто взял и ударил ее лицом о руль. Все произошло так быстро, что поначалу Элисон вдруг решила, будто в них врезались сзади. Она рассказала обо всем матери, а та спросила, чем же дочь так взбесила мужа, и дала совет: если уж ты впрямь беременна, то лежи дома в постели. Та беременность закончилась выкидышем, потому что Пол столкнул жену с лестницы, хотя потом утверждал, что она все выдумала и ребенка все равно бы не было. Такой прием называют «газлайтингом» – преступник заставляет жертву усомниться в собственной адекватности.

Трижды Элисон обращалась в полицию, но безрезультатно: мужу так и не предъявили никаких обвинений. После третьего раза Пол так сильно избил жену, что жаловаться она больше не решалась. При любом обсуждении проблемы насилия в семье кто-нибудь да спросит: «Почему же не развелась, не писала снова и снова заявления в правоохранительные органы?»

Не так все просто. В семье, где происходит насилие, отношения весьма сложны: они скорее похожи на закрученную пружину боли и жестокости, глубокого раскаяния, наполненных эмоциями примирений, надежд и восторга. А потом… страх и ужас. Жертва знает: есть лишь затишье перед бурей, буря вот-вот разразится, но когда точно – неизвестно. Человек пытается избежать судьбы, поменяв что-то в своем поведении, уходя в себя, пропадая, делая все возможное, лишь бы сохранить хрупкий мир. Но миру не быть. И неизбежно становится еще больше насилия, и цикл повторяется снова.

Это порочный круг, каждый раз стороны обречены повторять этот злополучный цикл. Жертве приходится приспосабливаться: насилие и жестокость создают мощный стимул к обучению. Женщина уже и сама верит, что все ее несчастья – ее же вина, видит в себе лишь слабость и никчемность. Вот станет хорошей девочкой, и тогда все наладится. А пока она еще не заслужила любви. А что агрессор? Он привыкает к своей власти и безнаказанности, лихо пользуясь своим умением с помощью жестокости и манипуляций заставить партнера беспрекословно подчиняться. Связь между ними – словно шрам. Казалось бы, что может быть в таком случае проще, чем развод, но жертва уже лишена воли и не может выбраться из этой паутины.

Элисон удалось после долгих попыток и ожидания в очереди перебраться в женский кризисный центр, но Пол пришел за ней и заставил вернуться домой. Он угрожал рассказать социальным службам, что она психически нездорова, и тогда у нее отобрали бы детей. Элисон была очень зациклена на чистоте и порядке, убиралась тщательно и часто. Муж часто говорил ей: «Тебя в сумасшедший дом посадят, если кто-то узнает о твоей склонности».

Она рассказала мне, что, еще будучи подростком, работала в ресторане, который временно закрыли из-за несоблюдения санитарных норм. Мать Элисон была строгой и требовательной женщиной, которой было невозможно угодить; она предположила, что ее дочь попросту не справлялась со своей работой. Так у моей собеседницы развилось ОКР[34]. А потом у нее просто выработались ритуалы: прибираться, прибираться, еще раз прибираться всякий раз, когда она чувствовала беспокойство и тревогу. Женщина словно упорядочивала тот хаотичный поток ее мыслей, который был в ее уме каждую минуту ее бодрствования. Она рассказала, что Пол специально терзал ее, разбрасывая по всему дому печенье и чипсы.

В медицинской карте упоминается несколько госпитализаций за последние два года с необъяснимыми травмами, в том числе с химическими ожогами горла от хлорного отбеливателя. Тогда она сказала врачам, что выпила хлорку случайно. Мне же призналась: Пол заставил ее это сделать, когда вдруг решил, что бесконечная уборка его раздражает. Зажал ей нос, вынуждая проглотить опасную жидкость. Врачи сразу поняли, что никакой случайности тут быть не может, никакой взрослый не выпьет хлорку по ошибке, и начали подробно расспрашивать о случившемся. Но Элисон молчала: боялась за детей. Одна из медсестер попробовала поговорить с пациенткой, ничего не добилась и сказала: «Вам, должно быть, нравится так жить, раз вы собираетесь вернуться домой».

Элисон рассказала мне, что муж ее насиловал. По субботам он напивался, и у него начинали играть гормоны. Он принуждал жену к сексу, даже если ей этого не хотелось. Если же ей при этом не удавалось изобразить наслаждение, Пол душил ее. «В такие моменты мне казалось, я сейчас умру», – призналась она в беседе со мной.


Элисон рассказала мне, что к моменту убийства уже несколько дней толком не могла спать: очередное затишье, очередное ощущение все нарастающей напряженности, очередные бесконечные приступы душащих, сводящих с ума воспоминаний о прежних издевательствах. Она тогда словно ходила по тонкому льду, измученная постоянными усилиями не спровоцировать мужа. Женщина изо всех сил старалась прекратить наконец бесконечную уборку. Как-то раз Элисон расплакалась, и муж потребовал, чтобы она перестала портить ему настроение. Она ушла на кухню, чтобы ее никто не видел, и услышала крик с дивана: «Принеси мне бутылку из гаража».

Тогда-то у нее случилось недержание кала, поэтому и появились следы на кухне. В грязных брюках, дрожа от страха, она зашла в гараж и, стоя перед полкой с водкой, протянула руку… и взяла гаечный ключ. Она тогда «оцепенела; казалось, что не шла, а плыла». Женщина вернулась обратно в гостиную, встала сзади Пола, развалившегося на диване с закрытыми глазами, и ударила его по голове изо всех сил. А потом снова, и снова, и снова.

Элисон сделала глубокий вдох; на лице ее читался ужас от содеянного. Она произнесла: «Бедный Пол, бедный Пол».

На диване осталось бездыханное тело. Сложно объяснить, почему Элисон в тот момент показалось, будто муж вот-вот набросится на нее в ярости, хотя его и в живых-то уже не было. Все, что она могла вспомнить, – дикая мешанина мыслей и паника: она побежала обратно на кухню и схватила с подставки небольшой зазубренный нож. Она некоторое время стояла, держа нож перед собой в ожидании, что муж вот-вот очнется. Потом вернулась в гостиную и пару раз толкнула тело, чтобы понять, жив ее мучитель или нет. Движение тела, хоть и вызванное ее же рукой, напугало женщину, и она принялась колоть Пола в грудь. К тому времени он уже скончался.

Элисон посмотрела на меня, попыталась снова произнести «Бедный Пол», но не смогла: ей помешал приступ рвоты.


Дорога домой была долгой. Я стояла в пробке, медленно продвигаясь по знакомому серому полотну трассы, и думала, как хорошо знаком мне описанный ею классический цикл насилия. Я узнала его не только по долгим часам изучения динамики отношений домашнего насилия, но и по личному опыту.

Уйдя из тюрьмы Уэйкфилд, встречаться с офицером охраны я не перестала. Но наши отношения довольно скоро испортились. Он все сильнее доминировал, и меня это пугало. Он мог взорваться по любому поводу – когда я одевалась не так, как ему хотелось, наполняла чайник горячей, а не холодной водой, улыбалась не так, как ему нравилось, или с недостаточным энтузиазмом занималась сексом, как и когда ему хотелось. Сегодня мы называем такую ситуацию принудительным контролем. В те дни я могла выявлять эту ситуацию практически постоянно. Но спустя время мы всегда понимаем, что происходило, а тогда у нас даже термина такого не было. Впрочем, ситуация была настолько неявно выраженной, что я могла ее и не заметить, даже если бы термин и существовал.

Атмосфера стала абсолютно невыносимой, когда я начала работать стажером судебного психолога в тюремной больнице. В те времена подобные возможности предоставлялись нечасто, и я очень гордилась, что мне удалось получить это место. Из студента-волонтера я стала профессиональным психологом на зарплате. Наши отношения стали напоминать муху, напрочь завязшую в варенье моей жизни. Мне страшно хотелось выбраться, но я точно знала, что в момент разрыва отношений, связанных с насилием, резко возрастает риск причинения вреда.

Со временем мне удалось освободиться, но он не собирался облегчать мне этот процесс. Он начал появляться у моей работы. Коллеги говорили, что он бродит по парковке, врывается в приемную и требует, чтобы ему сообщили, покидала ли я здание. Он колотил во входную дверь. Он заглядывал мне в окна в тот момент, когда начинал звонить телефон. Я задергивала шторы и сидела неподвижно, пока он не уходил.

В типично унылый, пасмурный день 31 октября – на Хэллоуин – я вернулась домой с работы и буквально вбежала в дом, потому что начался дождь. Подъезжая к дому, я видела на дороге детей, которые ходили по домам, выпрашивая конфеты. Помню еще, что подумала: они вот-вот вымокнут до нитки. Я вбежала в дом, повесила пальто в прихожей и направилась прямо на кухню, посмотреть, дома ли соседка. Соседки не было. Когда позвонили в дверь, я кинулась открывать, рассчитывая увидеть детей с раскрашенными лицами и в масках. Но это были не они.


Через несколько дней соседка, которая сразу заставляла меня позвонить в полицию, поставила мне ультиматум: если этого не сделаю я, в полицию позвонит она. Звонить было безумно тяжело. Меня терзали мрачные предчувствия – я понимала, что запускаю цепочку зловещих событий.

Когда жертва домашнего насилия принимает решение и звонит в полицию, у этой истории появляются две развязки, и ни одну нельзя назвать счастливой. Либо полиция решает ничего не предпринимать, и тогда человека ожидает настоящий домашний ад. Либо начинает действовать, и жертва насилия сталкивается с новой реальностью – ее жизнь и все, что было привычно и знакомо, переворачивается с ног на голову. Единственное, чего я хотела в этой ситуации, чтобы он ушел. Если я сообщу о преступлении, в моей жизни появится масса новых проблем. И все же я позвонила в полицию и через много месяцев оказалась в суде.

Первым психологом, который выступал в суде по поводу достоверности свидетельских показаний в деле о мюнхенском убийстве 1896 года, был доктор Альберт фон Шренк-Нотцинг. Я представляла свой первый судебный опыт точно так же. Я видела себя эрудированным специалистом, способным поразить судью и присяжных своими знаниями и квалификацией. Защитник обвиняемого со вздохом заявлял: «Больше вопросов не имею, ваша честь», признавая свое поражение перед лицом моего профессионализма на перекрестном допросе. Но я никак не ожидала, что мне придется давать показания от лица жертвы, что у меня будут пылать щеки и мне будет трудно подобрать слова, чтобы объяснить, почему я не подала жалобу раньше…

На судебном процессе я сказала, что постоянно чувствовала себя морским львом в цирке – мне постоянно приходилось следить за своим настроением и замечать потенциально тревожные признаки ярости, пробуждающейся из-за сущих мелочей. Ведь стоило этой ярости пробудиться, и она могла пылать несколько дней. Поэтому мне было хорошо понятно состояние постоянного страха, о чем говорила Элисон: вечное ожидание взрыва, готовность сделать все, что угодно, лишь бы этого не допустить, и постоянное осознание невозможности предотвратить катастрофу, потому что причиной ее является не твое поведение, а поведение партнера.

Дело рассматривал местный мировой суд – никаких присяжных, лишь три мировых судьи, я, мой бывший бойфренд с адвокатом и прокурор. А еще, как оказалось, огромное множество журналистов. Адвокат честно выполнял свою работу. Он задал мне множество неприятных вопросов личного характера о наших отношениях. Ведь я была близка с его подзащитным, у нас довольно долго были серьезные отношения. Не делаю ли я из мухи слона? Может быть, речь идет всего лишь о ссоре между любовниками? Чрезмерная реакция истерички, стремящейся привлечь к себе внимание. Я только даром трачу время серьезных людей на свою ложь – это было меньшее из услышанного мной на том процессе.

Через две недели моего бойфренда осудили за домогательство и приговорили к 18 месяцам тюремного заключения, из которых он должен был точно отбыть не меньше девяти. Но в действительности он провел в тюрьме лишь пару дней: адвокат подал апелляцию, мотивируя тем, что бывший тюремный офицер подвергается большой опасности – и приговор отменили.

Журналисты, которые пишут о преступлениях и реальных событиях, кажется, живут в другом измерении. Их совершенно не интересует ни истина, ни факты. Газеты продают сюжеты, которые соответствуют их позиции. В моем сюжете присутствовали все пикантные элементы идеальной таблоидной истории – тюремный офицер и неопытная девица. Именно так моя история и была описана на страницах таблоидов.

Когда, идя на работу утром, я увидела свою фотографию в газетном киоске, у меня подкосились ноги, словно я оказалась в лифте, который слишком быстро спускался. Проходя по вестибюлю, где на столе каждый день выкладывали свежие газеты, я обнаружила, что мой портрет украшает первые страницы большинства таблоидов. В одной газете использовали классическую тюремную шутку о надзирателе, который сам оказался в тюрьме из-за горячей дамочки-психиатра. Другая газета посвятила моей истории целых две страницы. Поскольку мои показания не представляли для них особого интереса, они предпочли сосредоточиться на его надписях на моей обнаженной груди – он действительно написал на мне «сука-феминистка» губной помадой. Тогда я поразилась тому, что мужчина захотел превратить меня в стену для собственных граффити (и тому, что он знает, как пишется «феминистка»). До сих пор меня изумляет тот факт, что журналист ухитрился самую личную часть моих показаний выставить на потеху публики.

Описать стыд очень трудно. Я постепенно начала понимать истинную глубину этого чувства с помощью своих клиентов – и жертв, и тех, кто проделывал ужасные вещи с другими людьми. Но стыд – это нечто такое, что нужно прочувствовать самому, чтобы по-настоящему понять. Я уходила в туалеты и стояла, глядя на себя в зеркало и испытывая глубокое отвращение к самой себе.

Начальник понял, что в таком состоянии я работать не могу, и отпустил меня домой. И тут же добавил:

– Но прежде чем уйти, зайдите и извинитесь перед доктором Уилкоксом.

Доктор Уилкокс был тем самым психиатром, в команде которого я работала. Мне нужно было идти и просить прощения у начальников, словно я ребенок, который украл печенье. Они не злились, но мое поведение их разочаровало. Не задавая лишних вопросов, я поплелась в кабинет доктора и пробормотала невнятные извинения. Доктор понятия не имел, что произошло, и сразу же меня отпустил. Никогда не прощу своего начальника за то, как он унизил меня в тот день. В целом он был вполне достойный и приятный человек, и мне нравилось с ним работать, но в тот момент свойственная ему чуткость испарилась.

Когда через пару дней я вернулась на работу, никто об этом не говорил. Никто. Все знали, но никто ничего не сказал. Впрочем, я все чувствовала по взглядам. Мои коллеги – опытные, профессиональные медсестры и психологи – не потрудились заглянуть дальше заголовков. А если и заглянули, то ни разу об этом не сказали и не спросили, что я чувствую. Я почти физически ощущала их дискомфорт. Они давали мне понять, что профессионалы в области психического здоровья так себя не ведут. Подобное может случиться с нашими пациентами, но не с нами. Я могла лишь стараться высоко держать голову, но это было нелегко.

В первый день на работе я пять минут сидела в одиночестве в общественной зоне (где и лежали газеты). Ко мне подошли три пациентки. Я увидела у них небольшой букетик белых маргариток, собранных на газоне. Эти женщины – женщины с проблемами обучения, слышащие голоса, галлюцинирующие, имеющие самые необычные убеждения и невероятно далекие от реальности, – подошли и протянули мне цветы. Они не сказали ни слова, но я знала, что они хотят сказать. Они молча кивнули мне, и я кивнула им в ответ. Три эти женщины проявили ко мне больше сочувствия, чем все профессионалы – специалисты не удосужились ни поговорить со мной, ни даже смотреть на меня.

Мой контракт возобновлялся каждый год. Когда через два месяца его не продлили, я сразу же поняла почему. Я работала в этой больнице почти два года, и претензий к моей работе никогда не было. Руководитель моего отделения даже написал в совет директоров, выражая неудовольствие моим уходом. Но контракт не продлили – безо всяких объяснений. Меня не увольняли – просто не продлили контракт. Моя должность просто больше не нужна. В личной беседе начальник сказал, что я выставила больницу в невыгодном свете. Я не должна была этого делать. Совет директоров решил, что я не могу более работать с пациентами-мужчинами, у которых были проблемы с сексуальным насилием (хотя жить в одном отделении с пациентками-женщинами им это не мешало).

И я ушла. Я решила, что это правильно: я действительно все испортила. Я положила конец собственной карьере, прежде чем она началась. Мой бойфренд вернулся к своей работе (от надзирателей требуется абсолютно чистая история судимости – но это в теории, на практике же никто такими мелочами не заморачивается), я же свою потеряла. А кроме того, еще и подвергла себя публичному унижению.

Подруга на время дала мне своего котенка – Серендипити[35], то есть Диппи. Все знают, что в печали человеку необходим котенок. Диппи была очень милой, но в ее родне явно были тасманские дьяволы – все выходные она безжалостно драла всю мебель, до которой только могла дотянуться. Она перевернула все горшки с цветами и рассыпала землю по ковру в гостиной. А когда я начала пылесосить, оказалось, что пылесос сломался. Это была всего лишь земля на ковре, но в тот момент она стала последней каплей. Я рухнула на пол, прижала к себе теплую Диппи и разрыдалась. Жизнь моя была разбита, и я ничего не могла сделать.

Да, я понимала позицию Элисон. Но моя работа заключалась не в сочувствии. Эмоциональная эмпатия – не просто понимание, но чувствование чувств другого человека – вещь прекрасная, но причудливая и близорукая. Она никак не помогает профессиональному анализу судебного психолога. Она туманит разум. Ей нет места в судебной практике. Я не должна ставить себя на место другого человека, сколь бы его история ни была близка мне. Когда я работаю с клиентом, моему личному опыту и предубеждениям нет места в кабинете.


Адвокат Элисон прислал мне копии показаний соседей и знакомых семьи. Все знали, что Пол избивает жену, ее часто видели всю в синяках и ушибах. Одна и та же фраза фигурировала практически во всех записях: «Мы говорили ей: уйди от него». Вот только, похоже, никто не сказал мужу: «Уйди от нее, не трогай ее, прекрати ее бить».

Кажется, что человек от природы запрограммирован возлагать вину на жертву. Элисон все время слышала от других, что сама во всем виновата. И настал момент, когда она взялась за оружие и сама стала агрессором.

Вот типичный пример «синдрома избитой жены». Этот удручающий термин означает глубокое психологическое воздействие продолжительного насилия, наподобие того, которому подвергалась Элисон, пока жила с Полом. Мне не нравится сама формулировка. Она, на мой взгляд, звучит так, будто человек сам выбрал такой образ жизни. Но, что характерно, эту формулу нельзя использовать ни как психиатрический диагноз, ни как основание для правовой защиты.

В Великобритании используются попеременно две диагностические классификации: Диагностическое и статистическое руководство (DSM) Американской психиатрической ассоциации и Международная классификация болезней (МКБ) Всемирной организации здравоохранения, которая применяется по всей Европе. (Да, даже психиатры не могут разобраться, кто для нас важнее – Америка или Европа.) Ни в одной системе нет диагноза «синдром избитой жены».

Я бы поставила именно Элисон такой диагноз, но мне было ясно, что суд подобное заявление не учтет. Британское законодательство вообще допускает всего несколько вариантов переквалификации дела из категории «предумышленное убийство» в разряд непредумышленных. Чаще всего используется «внезапная временная утрата контроля над собой» (раньше и вовсе это называлось «провокацией» со стороны пострадавшего). Спорное основание для защиты, к тому же для женщин, подвергшихся насилию, почти бесполезное.

Сегодня суды признают, что продолжительное насилие может спровоцировать человека, вынудить его с особой жестокостью отреагировать на слова и действия, вне контекста кажущиеся безобидными. Но в этом и суть проблемы: чтобы проявить жестокость, при этом не подвергая себя еще большей опасности, нужно быть таким же сильным, как и агрессор. Женщины – жертвы насилия редко могут этим похвастаться. «Внезапная временная утрата контроля над собой» сразу же отпадает, ведь мужчины-агрессоры, как правило, крупнее, физически мощнее и сильнее своих жен.

29

Суд Короны – верховная судебная инстанция Великобритании. – Прим. ред.

30

Gibbons, J., 2013, ‘Global Study on Homicide’, United Nations Office on Drugs and Crime, accessed online at www.unodc.org. See also Office for National Statistics, 2017, ‘Homicide’, accessed online at www.ons.gov.uk/peoplepopulationandcommunity/crimeandjustice/compendium/focusonviolentcrimeandsexualoffences/yearendingmarch2016/homicide.

31

Подробнее см. Karen Ingala Smith, ‘Sex differences and Domestic Violence Murders’, https://kareningalasmith.com/counting-dead-women/; Long, J., Harper, K. and Harvey, H., 2017, ‘The Femicide Census: 2017 findings’, https://www.femicidecensus.org.uk.

32

См., к примеру, Walby, S., Towers, J., 2017, ‘Measuring violence to end violence: mainstreaming gender’, Journal of Gender-Based Violence, 1(1), pp.11–31; Myhill, A., 2017, ‘Measuring domestic violence: context is everything’, Journal of Gender-Based Violence, 1(1), pp. 33–44. См. также Office for National Statistics, 2018, ‘Domestic abuse in England and Wales: Year ending March 2018’, www.ons.gov.uk/peoplepopulationandcommunity/crimeandjustice/bulletins/domesticabuseinenglandandwales/yearendingmarch2018.

33

«Оранжевый – хит сезона» – американский телесериал из жизни заключенных женской тюрьмы. – Прим. пер.

34

Обсессивно-компульсивное расстройство (ОКР), невроз навязчивых состояний – психическое заболевание, при котором человека мучают навязчивые неприятные мысли, вызывающие тревогу и фобии. Избавиться от них он пытается с помощью непроизвольных или полупроизвольных навязчивых действий (в данном случае патологическое стремление к идеальной чистоте в доме). – Прим. ред.

35

С англ. serendipity – «интуиция» или «счастливый случай». – Прим. ред.

Темная сторона разума. Как человек превращается в чудовище

Подняться наверх