Читать книгу Медведь и Соловей - Кэтрин Арден - Страница 11

Путь домой оказался гораздо более долгим, чем дорога в Москву. Анна была непривычна к поездкам, так что они двигались почти с пешей скоростью и часто останавливались отдохнуть. Несмотря на медленное движение, путешествие оказалось не слишком унылым: они уехали из Москвы с обильным запасом провизии, а также гостили в деревнях и боярских усадьбах, попадавшихся им по дороге.

Как только отряд выехал из города, Петр стал посещать ложе жены с новым пылом, вспоминая ее мягкие губы и нежное юное тело. Вот только каждый раз она встречала его не с гневом или жалобами (с этим он справился бы), а с непонятным безмолвным плачем, со струящимися по пухлым щекам слезами. Одной такой недели хватило, чтобы отвадить от нее Петра – отчасти обозленного, отчасти растерянного. Он начал днем оставлять обоз, охотясь пешком или углубляясь в лес на Буране, так что мужчина и конь возвращались исцарапанные и усталые, и Петр был достаточно утомлен, чтобы думать только о постели. Однако и сон не приносил успокоения: в снах ему являлось сапфировое ожерелье и по-паучьи тонкие белые пальцы на шее его первенца. Он просыпался в темноте, криком вызывая к себе Колю.

Ему нетерпелось оказаться дома, но торопиться было нельзя. Несмотря на все его старания, Анна становилась бледной и слабой и умоляла о прекращении пути все раньше и раньше, чтобы люди поставили шатры и служанки подали ей горячего отвара и согрели онемевшие руки.

Однако, в конце концов, они переехали через реку. Когда Петр решил, что обозу осталось до Лесного Края меньше дня пути, он вывел Бурана на заснеженную дорогу и дал ему волю. Большей части отряда предстояло ехать с санями, а вот они с Колей помчались к дому, словно подхваченные ветром призраки. С невыразимым облегчением Петр вырвался из-под полога леса и увидел собственный дом, серебристый и невредимый под ясным зимним солнцем.

* * *

С отъезда Петра, Саши и Коли Вася каждый день незаметно выскальзывала из дома, как только появлялась такая возможность, и убегала, чтобы залезть на свое любимое дерево: то, которое простирало мощную ветвь над дорогой, ведущей к югу от Лесного Края. Иногда с ней ходил Алеша, но он был тяжелее нее и не так ловко умел карабкаться по деревьям. Так что Вася была в одиночестве в тот день, когда увидела блики от копыт и упряжи. Она соскользнула с дерева с ловкостью кошки и побежала со всех маленьких ножек. Оказавшись у ограды, она начала кричать:

– Батюшка! Батюшка! Это батюшка!

К тому моменту это уже не было новостью: двое всадников двигались быстрее маленькой девочки и уже стремительно скакали по полю, так что все обитатели деревни, стоявшей на взгорке, ясно их видели. Люди переглядывались, гадая, где же остальные, опасаясь за своих близких. Но тут Петр с Колей (Саша остался с санным обозом) ворвались в деревню и осадили коней. Дуня попыталась поймать Васю (та надела Алешину одежду, чтобы залезть на дерево, и к тому же вся перемазалась), но она вывернулась и выбежала на двор.

– Батюшка! – крикнула Василиса. – Коля! – И радостно рассмеялась, когда они по очереди ее подхватили. – Батюшка, ты вернулся!

– Я привез тебе матушку, Васочка, – объявил Петр, осматривая ее и выгибая бровь. Она была вся в древесном мусоре. – Хотя я не говорил ей, что она получит лесную чародейку вместо девочки.

При этом он поцеловал ее испачканную щечку, а она захихикала.

– Ох! А где тогда Саша? – воскликнула Вася, осматриваясь с внезапным испугом. – И где кони с санями?

– Не бойся, они едут за нами, – ответил Петр и добавил погромче, чтобы слышно было всем собравшимся: – Они будут здесь еще до сумерек, надо приготовиться, чтобы их принять. А ты, – снова обратился он к Васе уже тише, – отправляйся на кухню и попроси, чтобы Дуня тебя переодела. Я бы все-таки хотел познакомить с мачехой дочку, а не лесную чародейку.

Он поставил дочку на землю и чуть подтолкнул. Ольга сразу же утащила сестру на кухню.

Сани подкатили на закате. Они с усталой неспешностью протащились по полям и заехали в ворота деревенского палисада. Прибывших встретили радостными криками, дивясь красивому закрытому возку, в котором приехала новая жена Петра Владимировича. Почти вся деревня собралась, чтобы на нее посмотреть.

Анна Ивановна вылезла из саней, спотыкаясь – закоченевшая, бледная как снег. Вася решила, что на вид она чуть ли не младше Оли, и совсем не такая старая, как их отец. «Ну, вот и хорошо, – подумала девочка. – Может, она будет со мной играть».

Она постаралась улыбнуться как можно приветливее, но Анна не ответила ни словом, ни знаком. Она ежилась под чужими взглядами, и Петр запоздало вспомнил, что в Москве женщины жили отдельно от мужчин.

– Я устала, – прошептала Анна Ивановна и поплелась в дом, цепляясь за Ольгину руку.

Люди недоуменно переглядывались.

– Ну, дорога-то была долгая, – решили они, наконец. – Со временем все будет хорошо. Она – дочь великого князя, как была Марина Ивановна.

Местные жители гордились тем, что такая женщина приехала жить среди них. Они вернулись в свои избы, чтобы разжечь огонь и поесть жидких щей.

Но в доме Петра Владимировича все сели пировать, насколько это можно было во время поста и к тому же в конце зимы, когда с припасами становится туго. Получилось вполне прилично: рыба и каша. После этого Петр с сыновьями рассказали о своей поездке, а Алеша скакал вокруг, угрожая поранить пальцы прислуги своим великолепным новым кинжалом.

Петр собственноручно надел на черноволосую головку Ольги новый убор и сказал:

– Надеюсь, ты его наденешь на свадьбу, Оля.

Ольга зарумянилась и побледнела, вспыхнула, и затем побледнела, а Вася молча устремила на отца свои бездонные глазищи. Петр повысил голос, чтобы его услышали все:

– Она станет княгиней Серпуховской. Ей нашел жениха сам великий князь!

С этими словами он поцеловал дочь. Ольга улыбнулась, ликующе и чуть испуганно. Тихого безнадежного вскрика Васи никто не услышал.

Как только пир подошел к концу, Анна отправилась в постель. Ольга пошла ей помогать, а Вася увязалась следом. Постепенно кухня опустела.

Сумерки перешли в ночь. Угли в печи подернулись золой, воздух на кухне охладился. Наконец Петр и Дуня остались вдвоем. Старуха плакала, сидя на своем месте у печки.

– Я знала, что этот день наступит, Петр Владимирович, – проговорила она. – И если какая-то девушка и заслуживает стать княгиней, то это моя Оля. Но это так тяжело! Она будет жить в Москве, в тереме как ее бабка, и я больше никогда ее не увижу. Я слишком стара, чтобы куда-то ездить.

Петр сел у огня, теребя украшение, которое он переложил себе в карман.

– Это случается со всеми женщинами, – сказал он.

Дуня не ответила.

– Вот что, Дуняшка, – объявил Петр таким странным голосом, что старая нянька тут же повернулась, чтобы посмотреть на него. – У меня есть подарок для Васи.

Он уже подарил ей отрез хорошей зеленой ткани на нарядный сарафан. Дуня нахмурилась.

– Еще один, Петр Владимирович? – переспросила она. – Она разбалуется.

– Ну и что, – ответил Петр. Дуня щурилась на него в полумраке, удивленная выражением его лица. Петр сунул Дуне подвеску, словно стремясь поскорее от нее избавиться. – Отдай это ей сама. Следи, чтобы она всегда была при ней. Пусть она пообещает, Дуня.

Вид у Дуни стал еще более озадаченным, однако она взяла холодное голубое украшение и, щурясь, стала его рассматривать.

Петр нахмурился еще сильнее и протянул руку, словно для того, чтобы забрать вещь назад. Однако пальцы у него сжались в кулак, и движение осталось незаконченным. Он резко развернулся и отправился спать. Дуня, оставшись одна на темной кухне, уставилась на подвеску. Крутя его так и эдак, она забормотала себе под нос:

– Ну-ну, Петр Владимирович, – пробубнила она, – и как это мужчина в Москве мог заполучить такую драгоценность?

Качая головой, Дуня спрятала подвеску в карман, решив надежно ее припрятать, пока девочка не подрастет настолько, чтобы ей можно было доверить дорогую вещицу.

Спустя три дня старой няне приснился сон.

Во сне она снова была девушкой и шла одна по зимнему лесу. По дороге разнесся чистый звон бубенцов. Она обожала кататься на санях – и поспешно обернулась. К ней приближался белый конь. Им правил мужчина с черными волосами. Он не стал останавливаться рядом с ней, а поймал за руку и грубо втащил на сани. Его взгляд не отрывался от дороги. Вихрь ледяного январского ветра кружил вокруг него, несмотря на зимнее солнце.

Дуне вдруг стало страшно.

– Ты взяла то, чего тебе не давали, – объявил он. Дуня содрогнулась: в его голосе слышалось завывание вьюги. – С чего это? – Зубы у нее стучали так сильно, что она не могла выговорить ни слова. Мужчина повернулся к ней вспышкой холодного зимнего света. – Эта подвеска предназначалась не тебе! – прошипел он. – Почему ты ее взяла?

– Отец привез ее Василисе, но она еще маленькая. Я ее увидела и поняла, что это оберег, – пролепетала Дуня. – Я ее не крала, нет!.. Но я боюсь за девочку. Помилуйте, она еще слишком мала, слишком мала для колдовства или внимания старых богов.

Мужчина захохотал. Дуня услышала в этом звуке обжигающую горечь.

– Богов? Теперь Бог всего один, дитя, а я всего лишь ветер в голых ветвях.

Он замолчал, а дрожащая Дуня ощутила вкус крови из прикушенной губы.

Потом он кивнул.

– Хорошо: тогда храни его для нее, пока она не вырастет, но не дольше. Думаю, нет нужды говорить тебе, что случится, если ты меня обманешь.

Дуня обнаружила, что быстро кивает и трясется еще сильнее. Мужчина щелкнул кнутом. Конь ускорил свой бег, помчавшись по снегу еще быстрее. Дуня почувствовала, что не может удержаться в санях, попыталась за что-нибудь схватиться, но упала, завалилась назад…

Она проснулась с криком на собственной постели на кухне. Лежа в темноте, она продолжала дрожать и очень не скоро смогла согреться.

* * *

Анна неохотно просыпалась, смаргивая сны с ресниц. Сон был хороший наконец-то: там был теплый хлеб и кто-то с добрым голосом. Но как она ни старалась удержать воспоминание, сон ускользнул, оставив ее опустошенно кутаться в одеяло, чтобы защититься от утреннего холода.

Она услышала шуршание и повернула голову. Бес сидел на ее собственном месте и штопал одну из рубах Петра. Серый свет зимнего утра бросал полосы тени на корявое существо. Она содрогнулась. Супруг храпел рядом с ней, ничего не замечая, и Анна попыталась не обращать внимания на потустороннее существо, как делала все семь дней, просыпаясь в этом отвратительном месте. Она отвернулась и зарылась в одеяла, однако согреться ей не удавалось. Ее муж сбросил с себя одеяло, а ей здесь все время было холодно. Когда она просила, чтобы огонь разожгли посильнее, служанки смотрели на нее молча в вежливом недоумении. Она хотела было подползти поближе, чтобы воспользоваться мужниным теплом, но тогда он мог решить, что снова ее хочет. Хоть он и старался быть мягким, но не отступался, а ей почти всегда хотелось, чтобы ее оставили в покое.

Она рискнула снова посмотреть на свой стул. Бес уставился прямо на нее.

Анна больше не могла это выносить. Она соскользнула с постели, кое-как оделась и замотала шарфом полураспущенные волосы. Пробежав по кухне, она привлекла изумленный Дунин взгляд: та всегда вставала рано, чтобы поставить печься хлеб. Серый рассвет начал розоветь, земля сверкала, словно усеянная драгоценными камнями, но Анна не замечала снега. Она видела только деревянную церквушку всего в двадцати шагах от дома. Ни на что не обращая внимания, она подбежала к ней, распахнула дверь и оказалась внутри. Ей хотелось плакать, но она сжала зубы и кулаки и справилась со слезами. Она и так слишком много плачет.

Здесь, на севере, ее безумие стало сильнее, намного сильнее. Дом Петра кишел бесами. Существо с глазами-углями пряталось в печи. Мужичок в бане подмигивал ей сквозь пар. Бес, похожий на кучу хвороста, слонялся по двору.

В Москве бесы на нее не смотрели – ни единого взгляда не бросали, а здесь они на нее глазели! Некоторые даже подходили совсем близко, словно собирались заговорить, и каждый раз Анне приходилось убегать, навлекая на себя ненавистное изумление мужа и его семейства. Она видела их все время, повсюду, за исключением церкви.

Благословенная, тихая церковь! Ее, конечно, нельзя было сравнивать с московскими храмами. Здесь не было золота или даже позолоты, и службы отправлял всего один священник. Иконы были маленькие и плохо написанные. Однако здесь Анна не видела ничего, кроме стен и пола, икон и свечей. В полутени не появлялось никаких лиц.

Она задержалась там надолго, то молясь, то просто уставясь в пространство. Уже давно рассвело, когда она, наконец, приплелась обратно в дом. На кухне было тесно, огонь ревел. Здесь непрестанно пекли, томили, чистили и сушили что-то, от темна до темна. Женщины не обратили внимания на проскользнувшую в дом Анну, никто даже головы не повернул. Анна приняла это в первую очередь как осуждение ее слабости.

Первой подняла голову Ольга.

– Хотите хлеба, Анна Ивановна? – спросила она.

Ольга не испытывала теплых чувств к жалкому созданию, которое заняло место ее матери, но она была девушкой доброй и жалела мачеху.

Анна была голодна, но в устье печи сидело крохотное седое существо. Борода у него светилась жаром, и оно глодало подгоревшую корочку.

Губы у Анны Ивановны зашевелились, но она не смогла ничего сказать. Крохотное существо отвлеклось от хлебной корки и наклонило голову. В его ярких глазах светилось любопытство.

– Нет, – прошептала Анна. – Нет, мне не надо хлеба.

Она повернулась и убежала под сомнительную защиту собственной комнаты, а женщины на кухне переглянулись и медленно покачали головами.