Читать книгу Девушка из Англии - Кэтрин Уэбб - Страница 6

Отель в Каире имел обширный центральный двор под открытым небом. Вокруг него под колоннадами были расставлены обитые шелком диваны и кресла. Там стояли огромные пальмы и фикусы в кадках, красные лилии с восковыми зелеными листьями, такими темными, что они казались черней сажи. В центре бил фонтан, струи которого изливались из пастей львов в бассейн, полный бледных усатых рыб, плававших по нему кругами от рассвета и до заката. Каждый день в четыре часа постояльцы пили чай под колоннадами. Слуги приводили застоявшийся воздух в движение с помощью снабженных длинными ручками опахал из сплетенных пальмовых листьев. Безмолвные официанты в белых перчатках выносили серебряные подносы, на которых лежали сэндвичи-канапе и птифуры. Мод была разочарована. Ей не хотелось, чтобы в Египте ей подавали традиционный английский чай с обилием закусок – такой же, как в Гемпшире[69]. И она не желала ужинать каждый вечер в гостинице вместе с другими англичанами. Она мечтала спать в одной из пирамид и встречать призраки древних фараонов. Или ехать по пустыне вслед скрывающемуся в золотых песках солнцу и носить паранджу, как Шахерезада. Шел апрель, и Натаниэль поехал с ними на пасхальные каникулы, к которым они решили прихватить еще несколько дней. Элиас Викери всегда с охотой брал мальчика во все поездки вместе со своими детьми и без лишних слов оплачивал дополнительные расходы. Семья Викери владела большим состоянием на протяжении стольких поколений, что никто, кроме Элиаса, точно не знал, сколько у них денег и откуда они взялись. Младшие Викери, во всяком случае, никогда не задавали подобных вопросов. Натаниэль незадолго до этого вернулся из Франции, от матери, и всю первую неделю молча страдал, находясь в состоянии полного нервного истощения. При этом он отказывался что-либо объяснять и вообще не хотел говорить о злополучной поездке. И почти все время спал. Мод за ним внимательно наблюдала и видела, как он постепенно вновь приходит в себя, пробуждаясь к жизни, словно дерево весной. Его плечи расслабились и расправились, голова поднялась. На щеках заиграл румянец, глаза вновь обрели обычную проницательность, а затем к нему вернулся и голос. Вопросы, размышления вслух, глупые шутки, которыми он перебрасывался с мальчиками. В первый раз, когда он безудержно захохотал над нарочито неуклюжим падением Фрэнсиса на пятую точку, Элиас похлопал его по плечу и улыбнулся. Мод знала эту улыбку отца, которая безмолвно говорила «молодец». Она чуть не поздравила Натаниэля, хотя не могла сказать, с чем именно. Ей захотелось его обнять, но поскольку она никогда прежде этого не делала, то не решилась.

Во время дневной жары Мод много читала, а также практиковалась в арабском, разговаривая с персоналом. Фрэнсису и Натаниэлю исполнилось семнадцать, так что им разрешалось уходить с отцом и заниматься всем, чем угодно. И они в основном были заняты друг с другом, постоянно болтали о том, как станут студентами, о друзьях, о танцах и о всяких пари, старались говорить как взрослые, хотя детские забавы до сих пор приводили их в восторг. Предполагалось, что Мод на первых порах побудет с матерью, поскольку потом Антуанетта Викери останется в Каире одна, так как она не собиралась принимать участия во второй части их поездки и пересекать пустыню, чтобы добраться до оазиса Сива[70]. Мод пребывала в таком возбужденном состоянии, предвкушая приключения, что не могла усидеть на месте и время от времени вскакивала со стула, каждый раз вынуждая мать испуганно ахать. В свои тринадцать Мод считала себя достаточно взрослой и способной самостоятельно выбирать, что ей делать, но отец все решил за нее, и его слово было последним. Старший брат Мод, Джон, путешествовал в Альпах с группой друзей. Антуанетта Викери привезла с собой пяльцы и несколько романов. Она много отдыхала, но все восемь дней после их прибытия в Каир продолжала жаловаться, что устала в пути, и успела свести знакомство с дородной дамой из Ишера[71] по имени Мэри Уилсон. Иногда Мод ловила себя на том, что следит, не выказывает ли отец по отношению к матери признаков раздражения, которое испытывала сама, причем чем дальше, тем больше. Распорядок дня Мод определялся потребностью Антуанетты в отдыхе и покое. Дочь должна была составлять ей компанию, но, поскольку Антуанетта в основном молчала, Мод ходила по пятам за слугами, требуя, чтобы они говорили с ней по-арабски, и радовалась тому, что мать едва замечала ее отсутствие. Но Элиас оставался неизменно добр и нежно заботлив по отношению к жене, так что Мод начинала испытывать стыд, когда у нее возникало желание опрокинуть под матерью кресло. Правда, когда они отправились посмотреть на пирамиды и сфинкса, выглядывающего из песка в Гизе[72], им пришлось-таки взять Мод с собой. Поехала даже Антуанетта, хотя она ни разу не слезла с женского седла своего мула и, похоже, осталась совершенно равнодушной к памятникам древней цивилизации. Все остальные выбрали лошадей, хотя Мод пришлось громогласно протестовать, когда ей сперва подвели осла. Проводник взглянул на нее с удивлением, когда она заявила на ломаном арабском, что хочет взять лошадь – такую же, как у всех. Потом он стал к ней присматриваться, и она догадалась, что он принял ее за маленького ребенка. Такое случалось часто.

– Осел подошел бы тебе лучше, Малявка, – улыбаясь, сказал Фрэнсис.

– Осел напоминал бы мне тебя, Фрэнк, – парировала Мод.

Они отправились в путь перед рассветом. Небо было цвета голубиных перьев, последние звезды гасли, и муэдзины откашливались, готовясь призвать жителей на молитву.

Они выехали из города и выстроились в цепочку. Мод всматривалась в далекий горизонт, пытаясь разглядеть пирамиды, и, когда их увидела, представила себе, будто она первый человек, которому удалось сюда добраться, так что оставшуюся часть пути маленькая фантазерка преодолевала милю за милей, продвигаясь через безлюдные пески в полном одиночестве, исполненная благоговения. В ее мечтах все спутники исчезли. Потом путешественники остановились на вершине пологого склона, откуда открывался прекрасный вид. Они выстроились в ряд и, не слезая с коней, стали ждать, когда их догонит Антуанетта, сонного мула которой вел под уздцы пеший слуга.

– Ну… – сказал Фрэнсис, глядя на Мод и Натаниэля. – Как насчет скачек? Спорим на шиллинг, я долечу до основания Великой пирамиды[73] раньше любого из вас.

– Нет уж, благодарю, – отозвался Натаниэль.

Он сидел в седле неловко, не в меру откинувшись назад и слишком вытянув вперед ноги, да и поводья у него были чересчур длинные.

– Зачем все превращать в соревнования, Фрэнк? – спросила Мод. – К тому же я не люблю пари.

– В чем дело, Мод? Боишься, что проиграешь?

– У тебя лучше лошадь, – заметил Натаниэль.

За его спиной Мод увидела отца, который внимательно наблюдал за происходящим. Он всегда только слушал и смотрел. Элиас предпочитал позволять детям воплощать свои идеи и только потом высказывать свое мнение. Когда Антуанетта возмущалась по поводу каких-нибудь нелепых планов своих сыновей, он ей говорил, что ребенок так учится отвечать за свои поступки.

– Дело не в лошади и не в песке, а во всаднике, – возразил Фрэнсис.

– Или всаднице, – вставила Мод.

Иногда она ненавидела Фрэнсиса за его глупую улыбку, потому что та обычно адресовалась ей. Мод очень захотелось сбросить его с коня, темно-бурого, резвого, с искрой в глазах. Одного сильного удара рукояткой плети по крупу хватило бы, подумала она.

– Значит, ты в игре, Малявка?

– Фрэнсис, так нельзя обращаться к сестре, – вмешался Элиас.

Мод смотрела на брата одну секунду, потом потянулась вторая. Она заметила, как его руки крепко сжимают поводья, видела, как он затаил дыхание. Она приблизила каблуки к бокам лошади и сорвалась с места как раз в тот момент, когда он крикнул: «Вперед!»

У нее за спиной раздался визг. Мод оглянулась через плечо и увидела мула Антуанетты, который боком и какими-то рывками трусил рысью, не желая отстать. Мать в ужасе хваталась за его стриженую гриву. Лошадь Натаниэля скакала позади легким галопом, набирая скорость. Натаниэль натягивал свои слишком длинные вожжи с выражением ужаса на лице. Она огляделась. Фрэнсис скакал слева, быстро сокращая отрыв, полученный ею на старте. Его конь был моложе и резвей, чем у Мод, но Мод весила не больше пушинки, и ее кобыла неслась по песку почти налегке. Ветер и длинная грива лошади били в лицо. Мод низко пригнулась. Слезы струились из глаз, шляпка слетела, шпильки повыскакивали из волос. Затем, прямо перед собой, она увидела полосу более глубокого песка – сыпучую дюну без гравия и камней. Она была уверена, что Фрэнсис свернет налево, чтобы ее обогнуть, и натянула правый повод, чтобы поехать в другую сторону. Сквозь свист ветра она услышала позади вскрик, но не посмела повернуться и посмотреть, в чем дело. Она ехала по краю сыпучего песка, и ее кобыла, слишком глубоко в нем увязнув, замедлила бег. Животное изо всех сил старалось справиться с уносящей их все дальше силой инерции, из-за которой они могли кубарем полететь вперед. Мод откинулась и натянула поводья, чтобы придержать лошадь, злясь при мысли о том, что Фрэнсис одержит победу. Вскарабкавшись вверх по склону в туче песка, она миновала опасное место и вернулась на твердую землю, после чего кобыла, сердито взбрыкнув, снова ринулась вперед, прижав уши, как будто тоже была рассержена задержкой.

Затем мимо пронеслась лошадь Натаниэля, скачущая во весь опор. Стремена, свисавшие с пустого седла, хлестали ее по бокам. Мод обернулась, пытаясь понять, куда подевался всадник, но волосы лезли в глаза, и она ничего не могла как следует разглядеть. Натаниэля нигде не было видно. Фрэнсис уже почти поравнялся с ней, хотя потерял больше времени в сыпучем песке, и Мод была в отчаянии, понимая, что он может ее обойти и вырвать победу, когда та уже столь близко. Всадница заскрежетала зубами, а затем, не сумев сдержать нахлынувшую досаду, громко крикнула лошади: «Ну давай!» Она ударила животное по крупу рукоятью плети, и кобыла снова взбрыкнула, сердито фыркнув, после чего задрала морду и прибавила ходу, звонко цокая копытами по гальке. Все вокруг расплывалось в глазах, и только огромная пирамида, маячащая впереди, подсказывала Мод, в какую сторону ехать. Она прильнула к потной шее лошади. Когда древние камни закрыли все небо, Мод выпрямилась и развернула кобылу. Она увидела, что Фрэнсис быстро приближается и их разделяет не более тридцати футов. Но она выиграла, и с явным отрывом.

– Ха! – крикнула она брату, когда тот подъехал. – Ты должен мне шиллинг, Фрэнсис Генри Викери!

Их лошади тяжело дышали и натягивали поводья, пытаясь вытянуть шеи. Фрэнсис покачал головой:

– Это был наглый фальстарт, Мод. Ты тронулась с места до того, как я скомандовал. Ты обманула, так не считается.

– Ох, ты всегда так, Фрэнк! – Она была в такой ярости, что ей хотелось его ударить. – Я не жульничала. Я поехала, только когда ты крикнул «Вперед!».

– Нет, жульничала…

Они продолжали препираться по этому поводу, когда к ним неторопливой рысью подъехал Элиас. Лицо у него было каменное.

– Дети, – сказал он, и они сразу притихли, услышав его голос, – кто-нибудь из вас остановился узнать, что случилось с Натаниэлем? Или хотя бы попытался поймать его коня?

– О нет! – воскликнула Мод, вспомнив пустое седло, и на нее нахлынуло чувство вины.

– Вот именно: «О нет», – отозвался Элиас.

– С ним все в порядке? – спросил Фрэнсис.

– Нет, не в порядке. Может, надо было подумать, куда ехать, и устраивать скачку в стороне от других лошадей, а не срываться с места стремглав, как сделали вы? Вам следовало заметить, что почва там рыхлая и по ней опасно гнать очертя голову. – Он посмотрел на каждого из них по очереди, а они молчали, смущенно потупившись. Лицо Фрэнсиса залилось краской. – Похоже, Натаниэль при падении сломал запястье.

– О нет! Только не это, отец! – сквозь слезы вскричала Мод.

– Но он же сможет отправиться в Сиву? – спросил Фрэнсис.

– Это еще предстоит выяснить. Но поездка теперь под вопросом. А вы отправляйтесь, причем не спеша, ловить сбежавшую лошадь. И я больше не хочу слышать от вас ни слова о том, кто выиграл или проиграл в давешнем ребяческом состязании. Насколько я понимаю, победителей в нем нет.

В тот день они не стали осматривать пирамиды, а сразу отправились обратно. Натаниэль был бледен и ехал молча, осторожно поддерживая левую руку правой. После того как пришедший в гостиницу британский врач наложил на запястье шину и повязку, Мод отправилась навестить больного. Тот сидел в плетеном кресле у открытого окна комнаты, которое выходило на громоздящиеся одна над другой крыши Каира. Он все еще был бледен, и его лоб лоснился от пота, но юноша слегка улыбнулся, когда Мод села напротив него.

– Прости, Натан, – сказала она смущенно. – Это была дурацкая затея.

– Ну, никто не в силах помешать любому из Викери делать все, что ему заблагорассудится, – произнес Натаниэль насмешливо, но гнева в его глазах не было.

Мод покраснела. Она подумала, что его слова несправедливы, по крайней мере в отношении нее, но не смогла заставить себя это сказать.

– Фрэнсис говорит, я сжульничала и потому моя победа пустая. Всякий раз, когда я делаю что-то лучше его, он находит какую-нибудь причину, по которой мой успех не засчитывается, ничего не значит и так далее. Это несправедливо!

– Тогда, пожалуй, тебе не стоит обращать внимания на его подначки. Потому что ты всегда на них покупаешься.

– Ты прав. Я просто не могу удержаться. Хотелось бы хоть раз одержать победу, которую он не сможет оспорить! – Она раздраженно покачала головой. – Ты все-таки отправишься с нами в Сиву? Скажи, что поедешь.

– Я не знаю. Если рука будет так же болеть еще несколько дней… Не думаю, что смогу ехать верхом. А тем более расседлывать лошадь и ставить палатку.

– Но за тебя все это могут делать слуги! В конце концов, должны же они делать все это для меня.

– Да, но ты же еще ребенок, Мод. То, что от тебя не будет никакого проку, предполагается изначально.

Мод молча смотрела на свои руки, пытаясь решить, разозлили или обидели ее эти слова. Когда мальчикам стукнуло тринадцать, они постоянно давали понять, что уже выросли и не нуждаются в посторонней помощи и советах. Сейчас им семнадцать, а ей тринадцать, и она все еще «ребенок», от которого «не будет никакого проку». Мод поняла, что никогда не победит в этой гонке и навсегда останется Малявкой. От разочарования к глазам подступили слезы. То, что ее отчитал отец, само по себе было скверно, а в сочетании с враждебностью Фрэнсиса и обидой Натаниэля все обстояло просто ужасно.

– Путешествие будет испорчено, если ты не поедешь с нами, – проговорила она, боясь разрыдаться.

Она пыталась не всхлипывать, но у нее это плохо получалось.

– О, уверен, что я вам не нужен, – сказал Натаниэль холодно. – В особенности теперь, когда ты свободно говоришь по-арабски и твой отец так тобой гордится, а Фрэнсис непременно поступит в Оксфорд, хотя едва умеет писать по-английски, не говоря уже о латыни. Не понимаю, на что я вообще вам сдался.

– Не надо так, Натаниэль! – взмолилась Мод, поднимая на него взгляд. Горечь, прозвучавшая в его голосе, настолько ее поразила, что она перестала плакать. – Ты говоришь так, словно ненавидишь нас.

Натаниэль пару секунд буравил ее взглядом, но затем его лицо смягчилось, и он вздохнул:

– Прости, Мод. Не слушай меня. В конце концов, ты ни в чем не виновата.

– Пожалуйста, пообещай, что поедешь. Ты и вправду нужен нам. Нужен мне. Я не получу никакого удовольствия, если тебя с нами не будет. – Лишь сделав такое признание, Мод поняла, что так оно и есть. Она чувствовала себя лучше, когда Натаниэль был рядом. Почему лучше или в чем лучше, она не могла сказать, просто лучше. Пару секунд Натаниэль молча теребил пальцами край повязки. – Очень болит? – спросила Мод, виновато глядя на перевязанное запястье друга.

– Конечно болит! – огрызнулся тот. Его кожа приобрела землистый оттенок, а глаза на бледном лице лихорадочно блестели. – Извини, – добавил он.

– Может, тебе лучше лечь?

Натаниэль кивнул и не стал протестовать, когда она подставила ему свое плечо, помогая подняться с кресла. Если бы он навалился на нее всем весом, она бы упала, но он этого не сделал. Сквозь ткань платья Мод ощутила тепло его здоровой руки. Она взяла его ладонь в свою и увидела пятна чернил на пальцах. Ногти были подстрижены очень коротко, а на костяшках виднелись еле заметные красные ссадины, которые могли возникнуть из-за падения или отчего-то еще. Запах его казался очень знакомым, одновременно и успокаивающим, и бодрящим.

Неделю спустя, несмотря на то что больная рука Натаниэля висела на перевязи и садиться в седло он мог лишь с камня или с деревянной подставки, его сочли достаточно здоровым для путешествия верхом. Они проехали в экипажах по дороге, идущей вдоль побережья, до начала караванной тропы, ведущей на юг через пустыню в оазис Сива. Это был путь Александра Македонского[74]. Он его преодолел, чтобы задать вопросы оракулу Амона, – Мод прочитала об этом все, что только сумела найти, и в значительной степени именно из-за ее неоднократных просьб, которые Антуанетта называла «докукой», они и решили выбрать именно этот маршрут. Он проходил по наезженной тропе, и хотя дорога шла грунтовая, на ней не ожидалось ни высоких дюн, ни сыпучих песков, так что они могли обойтись лошадьми и вьючными мулами вместо того, чтобы нанимать верблюдов. Мод нравилась идея с верблюдами, поэтому она даже немного расстроилась, но только слегка. Ничто не могло умалить ее восторга от путешествия, тем более что Натаниэль в конце концов поехал с ними. Она едва не забыла помахать рукой матери, которая оставалась в каирской гостинице «одна» со своими новыми друзьями и тридцатью слугами, готовыми исполнять все ее желания. Планировалось, что переход в Сиву от побережья займет неделю. Потом предполагались пятидневный отдых в оазисе и обратное путешествие по тому же маршруту. Как Мод ни канючила, она не смогла убедить отца отправиться назад длинным путем, идущим через пустыню на восток, прямо в Каир. В последующие дни путешествия у них выработался постоянный распорядок. В шесть они просыпались в палатках – свою Мод делила с отцом. Их будили слуги, приносившие им по чашке горячего кофе. К семи, умывшись, причесавшись и одевшись, они уже успевали съесть приготовленный для них завтрак – свежие лепешки, яйца и сыр, за которыми следовали еще одна чашка кофе и финики. Они помогали взнуздать лошадей и паковали свои личные вещи в седельные сумы, в то время как слуги разбирали палатки, складывали походные кровати, столы и стулья, сворачивали одеяла, а потом грузили их на вьючных животных. К восьми их маленький караван был готов отправиться в путь. Вскоре их одежду, волосы и кожу покрывала пыль. Мод страдала от ночного холода, когда она изо всех сил пыталась согреться, чтобы уснуть, но была совершенно, абсолютно счастлива. Мод чувствовала необъятность пустыни и неба, видела, как весеннее солнце изменяет цвет песка на протяжении всего дня. Она не скучала по дому, или по матери, или по комфорту Марш-Хауса. Она не скучала по Джону, и даже общество Фрэнсиса не могло испортить ей настроение. Она не слышала тиканья часов, этого знака удушающего течения времени, которое смолкло совсем.

Они ехали, делая перерывы на ланч и пятичасовой чай, и останавливались примерно за час до заката. Находили подходящее место для лагеря, и слуги опять начинали разбивать палатки. Однажды днем, когда остальные заканчивали ланч, Мод решила проехать немного вперед. Лошади у них были вьючные, привыкшие к распорядку и не ждавшие, что их заставят от него отступиться. Поэтому ей пришлось дать лошади шенкелей, чтобы заставить ее скакать вперед, оставив остальных. В конце концов Мод оказалась на достаточно большом расстоянии от занятых едой людей, чтобы не слышать их голосов и позвякивания кофейника. Она поехала дальше по тропе, вверх по пологому склону, потом через глубокую каменистую лощину, затем вверх по другому подъему, на котором остановилась. И тут ее окружила полная тишина, и она почувствовала удивительную отстраненность от самой себя. Ей потребовалось несколько минут, чтобы разобраться в своих ощущениях.

Не было и намека на ветер. Лошадь стояла смирно, не фыркала. Собственное дыхание было тихим, почти неслышным. И в окружающем мире царила совершенная, абсолютная тишина. В этот самый момент Мод поняла, что никогда раньше не слышала тишины. Всегда где-то тикали часы, ходили слуги, раздавались голоса. На улице завывал ветер или стучал дождь, дом поскрипывал от тепла или холода. Всегда присутствовало что-то, хотя бы чуть слышное. Этот мир был совершенно иной. Мод сидела в седле ошеломленная и слушала. Постепенно на нее снизошло осознание огромности земли, ее невероятной древности. Мод поняла, как ничтожна, как скоротечна ее жизнь. Вокруг царила красота и не было места унынию. Совсем наоборот – Мод наконец почувствовала, что знает, кто она, знает свое место, пребывая в полном согласии с собой и с миром. Она чувствовала, что может отправиться куда угодно и делать все, что угодно. Ощущала вращение Земли – мерное, постоянное, бесконечное. Тишина походила на магическое заклинание. Казалось, она обещает вечность, в течение которой можно сделать все, что ни пожелаешь. Мод сидела на своей лошади и впитывала тишину, начинала любить ее. Когда она услышала, что спутники приближаются, тишина ускользнула, исчезнув, как тающая снежинка, и Мод сразу поняла, что станет искать ее снова. Что она будет искать ее всегда.

Они приехали в Сиву на восьмой день путешествия через пустыню, в точности как планировали. Они разминали мышцы, одеревеневшие от долгого пребывания в седле, выковыривали песок из-под воротников и манжет и громогласно заявляли о своем желании поскорей добраться до бани и удобных кресел.

– Мне до смерти хочется курить, – с нарочито скучающим видом заявил Фрэнсис, предусмотрительно удостоверившись, что отец находится далеко и не может его услышать. Натаниэль перехватил взгляд Мод, и та, не удержавшись, расхохоталась. – В чем дело? – подозрительно проговорил Фрэнсис. – Я просто радуюсь, что мы наконец приехали. Даже ты, Малявка, не можешь не признать, что пустыня жутко однообразна и быстро начинает наводить скуку.

– Думаю, тебе следует открыть глаза, Фрэнк, – возразил ему Натаниэль, и Фрэнсис нахмурился.

– Что ж, по крайней мере, тебе удалось сюда добраться, не свалившись с лошади снова, – съязвил он.

Они провели следующие несколько дней, исследуя оазис пешком. Посетили древний город Агурми[75], ныне заброшенный, и новый город Сива, возникший к югу от него. Полюбовались большими солеными озерами с их загадочными островами. Видели рощи финиковых пальм, оливковых деревьев, фруктовые сады и пастухов, пасущих коз. Мод всюду ходила по пятам за отцом, делала пометки и зарисовки в блокноте, составляла планы местности и терпеливо позировала Элиасу, которому требовалось немало времени, чтобы достать и настроить фотоаппарат, а потом снять ее на фоне красивых видов и старинных построек. У Фрэнсиса случилось расстройство желудка, и весь третий день пребывания в оазисе он только и делал, что бегал в уборную. Мод старалась пробудить в себе сочувствие к брату, но не очень преуспела. На пятое и последнее утро в Сиве она проснулась рано и оделась. Потом взяла на кухне горсть фиников, выпила воды и так тихо, как только могла, выскользнула в пепельно-серую предрассветную мглу. Воздух был холоден, неподвижен и лишен запахов. Мод оставила позади новый город и начала пробираться по изгибистым и усеянным камнями улицам Агурми. Остатки его стен и башен вырисовывались на фоне неба, словно белесые деревья мертвого леса. Через завалы вились несколько тропинок, по всей видимости безопасных, так как для змей и скорпионов было еще слишком рано. Город будто карабкался вверх по склону, чтобы остановиться у подножия полосатой скалы с плоский вершиной, выросшей из земли, словно причудливый гриб. Вокруг нее шел длинный и узкий выступ, и Мод осторожно взобралась на него. Камень под ногами казался рыхлым, коварным. Он крошился и сыпался, и ей стало интересно, насколько широким был когда-то этот уступ и как долго он просуществует, пока ветры пустыни не уничтожат его совершенно. Мод стала медленно продвигаться вперед, разведя руки для равновесия. Ее сердце замирало при одной мысли о том, что она может поскользнуться и упасть. Она планировала добраться до северо-восточной стороны скалы, чтобы насладиться тишиной и полюбоваться восходом солнца. Обогнув острый край скалы, она приблизилась к месту, где собиралась присесть, но, вздрогнув, остановилась. Ее место уже было занято. Там кто-то устроился – именно так, как собиралась она, прислонившись спиной к скале и поджав колени. Секундой позже она узнала Натаниэля.

Мод улыбнулась и примостилась рядом. Ей хотелось сказать: разве не странное совпадение, что нам обоим пришла в голову мысль выбрать одно и то же место, чтобы полюбоваться восходом? Ей хотелось сказать: слышишь ли ты тишину? Разве не прекрасно это первозданное безмолвие? Ей хотелось сказать: я бы осталась здесь навсегда, но в то же время мне не терпится двинуться дальше, меня влекут путешествия, новые прекрасные места. Ей хотелось сказать все это, но она не вымолвила ни слова. Натаниэль посмотрел на нее без удивления, без враждебности. Он пододвинулся, чтобы освободить ей больше места в самой широкой части уступа, и они молча стали смотреть, как небо меняет цвет. Он изменился сперва с серого на холодный зеленовато-бирюзовый, потом почти на белый – прежде чем стать золотым, потом красным и, наконец, оранжевым, когда солнце выплыло на небосклон. Они одновременно подняли козырьком руки и заслонили глаза. Поднявшийся легкий ветерок гудел в ушах, и из Сивы доносились тихие звуки пробуждающейся жизни. Безмолвие пустыни не могло длиться дольше так близко от цивилизации. Но все равно восход казался долгим, спокойным, почти безупречным. И Мод поняла, что в целом мире нет никого, кто смог бы понять и разделить с ней ее восхищение так, как это сумел сделать Натаниэль.

Когда солнце поднялось над горизонтом на целую пядь, Натаниэль глубоко вздохнул.

– Пожалуй, нам пора спускаться, – сказал юноша, подпер подбородок ладонью здоровой руки и с легкой улыбкой взглянул на Мод. – Не это ли настоящая жизнь? – проговорил он. – Вот так все и должно быть.

– Да, – без промедления отозвалась она, чувствуя, как ей приоткрылась какая-то необычайно важная истина, какая-то огромная правда. Она словно парила в воздухе неподалеку, пока еще за пределами ее понимания, но уже совсем близко. Только протяни руку, и ты сумеешь до нее дотянуться. Но чем усердней Мод старалась ухватить это ускользающее нечто, тем неуловимей оно становилось. – Да, – просто повторила она.

Натаниэль подал ей здоровую руку, чтобы помочь подняться на ноги. Они смахнули пыль с одежды и без лишних слов стали осторожно спускаться. С этих пор то, что с самого рождения составляло ее мир – со всеми его правилами, такой знакомый и безопасный, – начало казаться ей по-детски наивным, удушающим, неразрывно связанным с отвратительным тиканьем часов. Мод поняла, что в ту секунду, когда покинет пустыню, она начнет ждать, когда снова вернется туда.