Читать книгу Последняя весна - Кейси Эшли Доуз - Страница 3

Чикаго, США.

Кто мог подумать тогда, что эта женщина, которая во мне «души не чаяла», и которой я был «послан богом» так легко откажется от своего главного подарка. Бросит, не моргнув.

Уж точно не я.

Даже когда все завертелось совсем дерьмовой круговертью, я был уверен, что меня при самых худших раскладах поставят перед выбором – с кем хочу остаться, с отцом или с матерью. А то и вообще мама добьется у отца полной опеки, да что-нибудь в этом роде. Ведь я ее «ихо», без которого она жизни не видит.

Да уж, в год ее ухода я разочаровался во многом.

Но началось все еще намного раньше.

Можно сказать, что началось для нашей семьи все с переезда в Америку, но думаю, это не так. Думаю, именно из-за того, что «все началось», мы и переехали в Америку. Возможно, отец пытался таким образом убежать от «этого», оставить его позади, как-то обогнать, но ни черта у него не получилось.

В общем, в 11 лет они с мамой приняли решение переехать в Штаты. То ли дело было в том, что мама постоянно пилила отца, то ли в том, что в Мексике отец не мог найти чего-то более лучшего, но все всегда знали, что «америка страна мечт», и там несомненно у всех все ладится.

Конечно, если ты коренной американец или хотя бы приличный член общества. У мексиканцев там мало что ладится, но отец игнорировал этот факт из-за своей старшей сестры, которая и помогла нам с «семейной» грин-картой, чтобы мигрировать легально. Из-за которой, по сути, наш переезд вообще и состоялся.

Урожденная Адонсия Рамос – теперь же Аделина Браун. Они с отцом из одной семьи, но у нее получилось выгодно переметнуться в Америку, и весьма успешно там закрепиться, потому когда недовольства матери перешли всевозможные пределы, отец решил повторить успех сестры.

Он не учел одного – успех моей тетки основан на браке. Она просто удачно выскочила замуж за американца. Ну точнее, как. Тоже мигранта, но уже в третьем колене, потому с американским гражданством. Он как раз приезжал с визитом к прабабушке Ямку Солери, когда и познакомился с моей теткой (как она говорит, я там свечку не держал – меня тогда еще и в планах-то не было). У них все срослось довольно быстро, и обратно в Штаты они уже уехали вместе, где и поженились. Браку их без малого уже 15 лет, но детей нет.

Суть в чем – в Америку она почти сразу приехала «правовой», выскочили за чувака с гражданством, сама его получила, да и не на голую степь, а уже к нему в дом обособилась без каких-либо затрат. Поэтому отцу и показалось, что нет ничего сложного в том, чтобы стать задачливым в Штатах.

Конечно, у нас все пошло совсем не так.

Денег с нашего проданного дома, да плюс немного заначки не хватило даже на самую убогую лачугу в Америке, потому год нам пришлось жить в доме у тетки, пока отец пытался заработать недостающей суммы. Естественно, от этого в восторге не был ни теткин муж, ни сама тетка, ни тем более моя мама, которая ехала за лучшей жизнью, а единственное, что поменялось – это что теперь в доме было не трое людей, а пятеро.

Она ярилась, как никогда, и чужое кухонное полотенце еще никогда так часто не прогуливалось по отцовской спине. Мне тоже страна оказалась не особо рада – в школе меня травили «мексом» и вообще чморили за один факт моего переезда. Не знаю, делали ли они отличие от нелегалов и мексиканцев, которые на всех правах переезжали сюда, но терпеть я этого не стал.

Доминго предупреждал, что в Америке меня ждет от поганых гринго. Он помрачнел, когда узнал, что моя семья переезжает, но тут же быстро рассказал мне основы. Первое – не дать себя унижать. Второе – не дать унижать свою нацию. Третье – всегда бить первым, потому что драка все равно завяжется.

Я использовал все три правила одновременно. Вначале я, конечно же, проигрывал, потом наловчился и стал как следует мутузил своих обидчиков. Естественно, каждый такой раз мать вызывали в школу (отец работал) и после этого я получал взбучку.

– Хочешь закончить, как твой папаша? – злилась она, разгоряченно махая полотенцем – хочешь закончить так, Сантино?

– Отец как раз ничего такого и не делал! – уязвленно фыркаю я – а я просто стою за себя! Они говорят, что мексы говно, а я должен жрать это говно?!

– Следи за языком, Сантино Вальдо Рамос! – полотенце больно хлещет меня по руке – чтобы я больше такого не слышала!

– Не услышишь! – язвлю я – я больше не попадусь!

– Ах ты!

Она вновь хлещет меня тряпкой, а я злюсь все сильнее. Злюсь, что по их мнению, я должен сносить оскорбления этих идиотов, что должен подставлять левую щеку и бла-бла, знать, с какой скоростью поезд из точки А приедет в Б, чтобы стать «приличным человеком». А что сможет этот приличный человек?

Какие привилегии меня там ждут, чтобы я так изгалялся? Смотрю на отца и что-то не нахожу ни одной веской причины терпеть такое отношение к себе только ради статуса «приличного».

На очередном замахе я хватаю тряпку и вырываю ее из рук матери. Гневно бросаю на пол, дважды прыгаю на ней и с вызовом поднимаю взгляд на мать.

Она ошарашенно смотрит на меня пару секунд, после чего обессиленно опускает руки и садится на стул:

– Прости, Сантино.. – шепчет она – мне не стоило этого делать.. ты не настолько виноват, и вообще не виноват.. я не думала, что наш переезд для всех обернется вот так. Твой отец.. он, как и всегда, говорил совсем другое.

Мне становится жалко маму. Она и правда срывается чаще обычного, ей и правда трудно. Я подхожу и обнимаю ее:

– Все будет нормально, мам – даже вру ради того, чтобы утешить ее – я постараюсь больше не драться и понять местную школьную программу.

– Сантино-Сантино.. – она устало улыбается и обнимает меня в ответ – совсем не так я это себе представляла. Совсем не так..

А вечером, когда они опять думают, что я уже сплю – мать с отцом скандалят. Только в этот раз их разнимает тетка с мужем. Они тоже начинают скандалить. В итоге орут уже все четверо и я думаю, как всем было бы проще, если бы мы остались в Мексике.

Всем, кроме мамы. Ей нигде не было проще – и сейчас, наверное, приходилось сложнее всего. Она бежала из Мексики за лучшей жизнью, потому что ей надоело считать копейки и постоянно ужиматься, и что в итоге получила? Теперь у нас нет даже собственного угла, и мы живем в чужом доме впятером.

И все так же считаем копейки.

Теперь даже усерднее, потому что что-то надо откладывать на прибавку к дому. Ее можно понять. Должно было стать лучше, а стало еще хуже, и никуда от этого не деться.

Мама действительно заслуживает лучшего. Порой, когда готовит или занимается цветами, она становится совершенно другой. Она расцветает, порой даже распускает волосы, хохочет и пританцовывает. В такие моменты я вижу ее, скорее всего, такой, в какую влюбился отец. Такой, какой она до сих пор есть глубоко внутри. И такой, какой она была бы каждую минуту и каждый день, если бы обстоятельства вокруг были другими.

Сложно, должно быть, с такой личностью внутри в итоге мириться с тем, что ей по итогу дает судьба? Думаю, именно эта личность требует большего, не позволяя ей свыкнуться с тем, что она имеет. Возможно, это мне передалось именно от нее. Стремление к большему, не желание мириться с тем, какой сэндвич с дерьмом приготовил для нас мир.

И чем больше я наблюдал за страданиями мамы – тем больше ненавидел отца. Если он не может дать маме то, чего она заслуживает – почему просто не отпустить ее? Не открыть клетку и не позволить прекрасной птице вылететь? Позволить самой найти то, что ей надо? Зачем кормить обещаниями, ожидая, что однажды птица все же поумерит свой пыл и позабудет, что она в клетке?

Возможно, я был субъективен к нему – ведь отец старался. Ради нее он и переехал, ради нее вкалывал на двух работах, чтобы поскорее купить свой угол. Он старался, как мог, но выше головы не прыгнешь.

Через год, когда мне стукнуло 12, мы все-таки смогли позволить себе дом. Убогий домишко в самом злачном районе Чикаго – единственное, на что нам хватило. Когда мама прошлась по нему впервые, скептично поджав губы, она сказала, что ремонт здесь катастрофично необходим, но нам катастрофично не хватит на него денег еще ближайшие лет десять.

Отец разозлился и ответил, что чтобы ей не дай – она всегда останется недовольной. Что он впахивал как лошадь, дал ей то, что она хочет, и она все равно нос воротит.

– То, что я хочу? – как-то горько усмехается мама и обводит руками стены – ты думаешь, Матео, этого я хотела, когда говорила о переезде? Сменить один погреб на другой?

Она хмыкает, недовольно отмахивается, словно ей кто-то что начал говорить, и выходит в гостиную.

Отец гневно сжимает кулаки, глядя ей вслед, после чего обессиленно вздыхает и опускает голову. Смотрит на меня:

– А тебе нравится, сынок?

Не знаю, что ответить. Мне, как и маме, уже давно нигде не нравится. Но он слишком подавлен сейчас, а бить подавленного – это как-то низко. То же самое, что избивать инвалида.

– Да, пап – бурчу я – класс, мне вкатывает.

В итоге мама как-то пытается облагородить эту хибару, но ничего не выходит. Весь день она ходит мрачная. Тогда я думал, что это из-за дома. Теперь понимаю – дело было в другом.

Тогда она окончательно поняла, что это конечная точка. Когда мы жили в Мексике, да даже когда мы жили у тетки, были надежды, что настанет светлое «потом», когда отец накопит денег, мы купим жилье и заживем. А теперь «потом» настало. «Прекрасная» Америка.

Этот сарай должен был стать нам домом на ближайшие пару десятилетий, как и грошовая работа отца. Думаю, именно в тот день мама отчетливо поняла, что ничего не поменяется.

Ни в Мексике, ни в США.

Куда бы они не бежали, везде будут приходить к тому, от чего уходили. Раз за разом, до конца жизни. Думаю, именно поэтому она тогда так разозлилась и расстроилась одновременно, а не потому, что на ремонт денег не хватало.

Моя же ситуация особо не изменилась. Разве что, теперь по ночам они вновь скандалили вдвоем, без вмешательства голосов тетки и ее мужа. Собственно, кажется, мы им сильно осточертели за этот год – потому что после съезда от них не шибко-то много с ними общались.

Думаю, они опасались, как бы при очередном крахе мы вновь не постучались к ним в дом с просьбой о приюте.

Спустя пару месяцев меня впервые исключили из школы. Я отжал карманные деньги у одного мальчишки, а он взял да настучал отцу, хотя я и обещал его отделать, если он кому что скажет. Раньше это помогало.

Теперь же меня выгнали с позором.

Мама кричала и говорила, что ниже воровства опуститься уже некуда, и как я вообще мог на это пойти! Отходив меня полотенцем, она вновь сменила гнев на милость, обняла меня и разрыдалась. Она ничего не говорила, а лишь почему-то извинялась на протяжении минут десяти.

Зато много рассказал отец, когда вернулся с работы вечером и узнал о произошедшем. Он отбил мне руки так, что они покраснели и опухли, и заявил, что не потерпит, чтобы его сын был вором, и тем более обдирал слабых! Когда же он схватил ремень и уже замахнулся на мое лицо, я вцепился в эту хрень. Выдрать как у мамы, конечно, не смог – но мой порыв озадачил отца и он позабыл о своем желании хлестануть меня по физиономии.

Я ненавидел его.

В тот момент я окончательно понял, как сильно я его ненавижу. Неудачник, слабак, который ни черта не может, кроме как держать в клетке жену, и в узде сына. Он потерпел полный крах в жизни, но при этом хочет, чтобы я следовал его пути и его завету.

Сумасбродный жалкий придурок.

Я хотел ему это сказать в лицо, но потом сообразил, что из-за этого они с матерью вновь могут поскандалить, и просто убежал в комнату.

Со второй школой ждать пришлось тоже недолго. Рекордный срок за все время обучения – полтора месяца. Исключение за неоднократные драки, последняя из которых случилась прямо на уроке и послужила толчком к отчислению.

Однако, со временем я заметил, что мама перестала возмущаться.

Она перестала скандалить с отцом по ночам (как, собственно, и мириться), перестала постоянно поджимать губы, плакать или кричать. Напротив, в нашем доме постоянно вкусно пахло и всего, что мы могли себе позволить. Она заплетала волосы на разный манер, подпевала и подтанцовывала.

Но в жизни нашей ровным счетом ничего не улучшилось, потому я не мог понять, что именно сделало ее такой счастливой. Собственно, в итоге я решил, что отцу удалось добиться своего, и мама перестала видеть «клетку», но надо было знать мою мать, чтобы понять, что птица скорее откинется, чем перестанет возжелать свободы.

Она часто бродила по магазинам, приносила кучу дешевых, но продуктов, из которых готовила много вкусной еды. Дом словно приобрел краски, и только отец этому не радовался. Лишь смотрел на преобразования своей жизни со все большим подозрением и мрачнел. Словно наверняка уже знал то, о чем я очень нескоро только начал догадываться.

Истина открылась лишь через год.

Не знаю, почему мать ждала так долго. Возможно, хотела увериться, что действительно имеет основу под ногами, а не окажется у разбитого корыта. Может, ждала, что отец еще вынырнет из ямы и ей не придется уходить из семьи. А может, просто наслаждалась жизнью «во вне» и потеряла счет времени.

Так или иначе, через полгода после того, как мне исполнилось 13, она сообщила отцу, что уходит от него. Нет, это было не ночью, когда они думали что я сплю, и даже не тогда, когда я был в школе. Она не пыталась скрыть этого от меня, потому я слышал совершенно все, что она ему говорила.

Она закрутила роман с каким-то местным американцем. Не знаю, что он уж там такое делал, но видимо, в основных критериях ее устраивал. Наверное, дом был покрасивее, да заработок побольше. Может, как и мама, он не хотел считать копейки и сделал так, чтобы этого не происходило.

Собственно, мама повторила удачную схему нашей тетки и я за это нисколько на нее не злился. Нет, она сделала может и неправильно, но по крайней мере понятно. Быть может, уважай я или люби отца чуть больше – сильно разозлился. Но так – нет.

Отчасти, я даже обрадовался, что мы сможем зажить на новом уровне.

Ровно до того момента, пока не понял, что я в мамину новую жизнь не вхожу. Нет, в лоб мне этого никто не сказал, и когда я спрашивал у мамы, когда мне собирать вещи для переезда – она лишь смущенно улыбалась и говорила, что пока все немного сложно. А в один день я просто вернулся со школы – а ее вещей нет. Никаких. А отец сидит на диване да разглядывает обручальное кольцо, которое она ему оставила.

И нет, она не вернулась за мной на следующий день, или на следующую неделю, или даже на следующий чертов месяц. Она даже толком со мной не попрощалось – думаю, ей просто было стремно. Стремно было взять и сказать, что сынок, моему новому ухажеру совсем не вкатил сын от моего прошлого брака, и между выбором «новой жизни» и «сыном» я не могу выбрать тебя, ты уж пойми. А может, она просто видела, что я, со своими исключениями из школ, вырастаю в такой же сгусток проблем, который совсем не нужен ей в новой жизни.

Думаю, она реально не могла всего этого так сказать мне в лицо, потому просто молча исчезла из наших жизней.

Я не возненавидел ее за то, что она оставила отца. Но возненавидел за то, что вместе с ним она бросила и меня. Оставила меня там, откуда сама столько лет стремилась сбежать. Просто кинула, как ненужную игрушку.

Все это время я был уверен, что мы заодно, что мы понимаем друг друга, как никто другой. Мы всегда были с ней намного ближе, чем с отцом. И теперь она взяла и просто вышвырнула меня из своей жизни.

Ни звонков. Ни визитов.

Повторюсь – даже нормального прощания не было.

Нет, с отцом мы от этого ближе не стали. Напротив, я даже стал относится к нему хуже. Еще хуже. Ведь, если бы он мог обеспечить нормальные условия, мама бы никогда не ушла от нас. А теперь остался только он, этот сарай да я.

И теперь я уже не боялся огорчить мать своими драками да исключениями, чтобы стараться держать себя в руках. Я не боялся огорчить ее своими оценками вдобавок к и без того ее печалям. Я больше не боялся огорчить никого, а на мнение отца, по большому счету, мне стало насрать еще раньше.

Первый год он постоянно меня лупил и наказывал – но постепенно я окреп и научился достаточно махать граблями, чтобы он понял, что меня не стоит колотить. Перед ним больше не мальчишка, который максимум может зажать ремень. Если перед ним и не парень, то точно тот, кто может дать сдачи.

Я никогда не кидался на отца просто так, но больше и не позволял ему бить себя. Сначала он злился, потом угрожал сдать меня к чертовой матери в детдом (да, и такое было), потому что я «недалеко упал от своей долбанной мамаши». А потом просто пришло принятие.

Видимо, он понял, что ничего путнего из меня и так не выйдет. И просто забил. Игнорировал появление каких-либо карманных денег у меня, хотя он таковых не давал. Перестал обращать внимания на мои оценки. На каждое мое исключение он просто мрачно надевал свою рубашку, кивал, забирал мои документы и подавал в новую школу, из которой меня еще не успели турнуть.

Таким образом к концу своего последнего класса средней школы и я учился в той шарашке, где впервые встретил Ее.