Читать книгу Последняя весна - Кейси Эшли Доуз - Страница 4

-1-

Тогда мне дела не было до девчонок.

Единственное, что меня интересовало, как и всех сверстников – сексапильные красотки в плейбое, различные порносайты, да отличное орудование своей правой.

Причина проста – у большинства моих сверстниц тогда и груди еще не было, а у кого была – то вместе с кучей прыщей. Короче на них при желании не заглядишься, а старшим девчонкам я и сам не сдался, они тусили со своими сверстниками. Вот и оставалась довольствоваться всем тем, что я описал выше. Впрочем, меня это вполне устраивало – так как без понимания ощущений нормального секса, я и самоудовлетворение полагал вполне-таки неплохим вариантом.

Да, девчонки тогда не были моим увлечением – зато я как никогда обживался в школах. Вскоре, по принятиям-исключением, я смог понять, что группой действовать всегда проще. Никто не укажет именно на тебя, да и кидаться за пятью разными людьми всегда сложнее, чем за одним.

И стучать на пять человек всегда страшнее, чем на одного, ведь кто знает, всех ли исключат, или кто-то да останется, чтобы воздать тебе во заслугам.

Конечно, в тех школах, где оказывался, я был не единственным охотчиком до легких денег да защиты своего достоинства в варварской манере. Говоря простым языком – бесчинник. Надо было лишь сразу вычислить таких же пацанов, показать что я тоже парень не промах – и вуаля. Мне сразу заживалось в новой школе гораздо в большее удовольствие. Да и исключали реже – всегда есть, кому спину прикрыть, как я уже сказал.

Когда я перевелся в ту школу, куда потом попала и Она, я так же быстро сколотил вокруг себя кружок «друзей по интересам». Более того – они оказались недостаточно резкими и борзыми, чтобы осадить меня на место, как то бывало в некоторых других школах, когда я старался взять над ними «верх». Эти же решили, что я что-то вроде местного придурка, который кидается на всех с кулаками, и что лучше меня чувака им не найти.

На счет второго они может и погорячились, но в первом сложно было с ними не согласиться. Однажды дав себе свободу действий, я вскоре позабыл, что для них нужен смысл и цель. Бывало, махаться не было никакой причины – но мне было скучно, или мне не нравилось, как на меня посмотрел тот парень (хотя он мог вообще на меня не смотреть) и я ввязывался в драку.

Возможно, на подсознанке я это и делал из-за отца. Старался ему насолить, или же наоборот, быть максимально на него, примерного отличника, непохожим, потому что до ужаса и дрожи в коленках боялся повторения его взрослой жизни. Но тогда, в свои 15, я вообще не понимал причин своего поведения.

И мне было насрать на них, если честно. Я просто хотел – и делал. Делал и хотел. А если не хотел – то не делал. Все очень просто.

Но в тот день – когда она появилась на пороге класса, когда я ее и не заметил – в драке действительно был смысл. Долбанный Тоби Джонсон всю перемену смерял меня взглядом, а после, тряхнув своей кучерявой овечьей шевелюрой, подошел ко мне и заявил, что из-за таких вот вонючих мексов, как я, и происходит спад экономики в его прекрасной стране.

Я вообще не понял, причем здесь спад и вся эта ерунда, которую он запаривал мне, но прекрасно осознал словосочетание «вонючий мекс».

На самом деле, в каждой школе происходило принятие. В начале меня чморили, едва я переводился – потом они получали свое и понимали, что меня лучше не трогать. В этой школе за эти два месяца с тех пор, как я перевелся – эта стадия уже была успешно пройдена.

Но, видимо, Тоби черт его подери Джонсон не выпил свои таблеточки с утра вот и возомнил себя кошкой, у которой по девять жизни в каждом из его карманов.

Я долго с ним не болтаю, да не пытаюсь вызнать, чем обусловлена его агрессия и «совершенно неблагоразумное поведение». Я просто бью его в челюсть, мои дружки позади начинают галдеть. И не дожидаясь, пока Джонсон отнимет руку от своей физиономии, я кидаюсь на него.

Мы начинаем мутузить друг друга в этом гомоне, как среди общих криков я вдруг слышу пронзительный голос нашей училки. Вот дерьмо. Ее не было, когда я кидался на него – решила же эта швабра вернуться раньше именно на этой перемене!

Собственно, мне-то было насрать на директора и прочую муть – но ее приход означал, что мне не дадут довести дело до конца и как следует отмудохать этого сукина сына, чтобы знал следующий раз, на кого свою варежку разевать.

– Разнимите их! – верещит она – немедленно!

Чувствую, как чьи-то руки пытаются оттащить меня от Тоби и с яростью вырываюсь. Одному из них бью локтем во что-то мягкое и вновь принимаюсь за этого придурка.

Видимо, попал в какое-то незначительное место, потому что руки вновь хватают меня. Я принимаюсь брыкаться, но они тянут меня в разные стороны, а значит это двое людей. Понимаю я это слишком поздно, когда они уже достаточно крепко меня схватили. Не остается ничего другого, как перестать сопротивляться и дать себе оттащить от Джонсона.

Когда это происходит, я вырываю руки из хватки этих идиотов, и вытираю кровь с губы. Я пока что даже не замечаю боли тех немногочисленных ударов, которые успел нанести мне Тоби. Я лишь гляжу на него и соображаю, успею ли вновь кинуться и вмазать ему напоследок по яйцам, или меня скрутят быстрее?

Не успеваю я принять решение, как училка встает между нами, лихорадочно поправляя свою блузку и сверкая на нас глазами. Тоби тоже поднимается.

Черт! Момент упущен.

Шмыгаю носом, втягивая кровь обратно. Вряд ли что-то серьезное – в отличии от меня, Тоби не намерено вдарил меня по носу, а случайно задел локтем, и то лишь по касательной. Скорее всего просто сосуды, не больше. А вот я ему, похоже, его идеальный клюв неплохо отредактировал.

– Рамос, Джонсон! – раздраженно визжит она – к директору немедленно! Оба!

Я фыркаю и гляжу в сторону своих друзей. Они одобрительно скалятся и показывают мне пальцы вверх. Идиоты.

Лучше бы отвлекли эту дуру до того, как она успела зайти в класс и начать верещать. Еще раз тыльной стороной ладони наскоро пройдясь по разбитой губе, молча выхожу из кабинета, старательно прикидывая шансы на то, что хотя бы один раз из десяти примут во внимание мои слова.

Ну так, вероятности ради.

-2-

Естественно, вероятность вновь не на моей стороне.

Несмотря на то, что вызовы к директору у меня происходят чаще, чем зазывают в гости родственников, я все еще должен обращаться к нему на «мистер Патерсли». Как по мне, мы уже настолько облюбовали этот кабинет, что его можно считать нашим общим, а я вполне логично могу обращаться к нему на «эй, говнюк».

Ну а что? Он же так ко мне обращается, пусть и взглядом. С самого первого раза, едва произошла первая драка в этой школе – он едва глянув на меня, заявил виноватым. Даже разбираться не стал. Потому ли это, что я мексиканец, или потому, что я меньше пострадал (так я мог и не начинать, но просто лучше уметь драться?). Короче, он конечно оказался прав и ту драку начал я, но неприятный осадок остался.

С тех пор мы друг друга терпеть не можем. Хотя, если быть честными, с кем из прошлых директоров и директрис у меня были хорошие отношения? Сложно заполучить расположение, когда я на них хрен класть хотел, как и на все их долбанные правила.

– Рамос.. – процедил он, «приветливо» встретив меня.

Дальше шла небольшая беседа, в ходе который он выслушал Тоби, громогласно заявляющего, как я ужасный негодяй и преступник, который колотит все что движется, а он моя очередная бедная жертва. Я возмущаюсь и пытаюсь хоть что-то объяснить, как Патерсли поднимает руку:

– Мне все ясно. Очередной выговор с занесением в твое дело, Рамос.

– Он назвал меня мексом – цежу я.

– А ты не мексиканец? – вкрадчиво спрашивает директор, будто не понимает разницы между этими словами.

Вижу, как едва заметно хмыкает Тоби.

– Мексиканец – сквозь зубы говорю я – но он назвал меня «вонючим мексом». Этот хренов ушлепок нарочно..

– А ну замолчи! – хлопает он рукой по столу – не забывайся, с кем ты разговариваешь!

С еще одним хреновым ушлепком, как же забудешь.

Мне плевать, куда и что он занес, но факт несправедливости меня бесит. Я не претендую на публичную справедливость – черт с ней – после уроков я учиню свою собственную. И научу Тоби Джонсона не оговаривать других людей своим поганым языком.

Я нормально отношусь, если меня сдают, когда я правда первый начал. Ну бывает, что уж теперь. Но когда этот сраный трус (лишь наедине) скидывает все на меня, то выглядит уже не так храбро, как пытался перед всеми в классе. Раз уж храбрился перед классом – ту пусть и потрусит перед ними, справедливости ради.

Если уж подкидывать монету – то увидев обе стороны.

Видимо, Тоби чует мой настрой, потому что робко спрашивает у Патерсли:

– А если он вновь накинется на меня?

– Не накинется – отмахивается директор и теперь уже усмехаюсь я.

Патерсли совершенно насрать на Тоби. Он просто пытался отыграться на мне, а тот послужил инструментом, не больше. Вот уж, Джонсон, хрен тебе, а не защита.

Он тут же боязливо глядит на меня и я с ухмылкой поигрываю скулами. Жди и бойся, ублюдок. Мое занесение в дело отобразиться твоим занесением на тело.

Но после Патерсли заставляет нас обоих перед уроком пройти медпункт (чтобы не слиняли – лично провожает до него, будто телохранитель). Не столько для нас, сколько чтоб не пачкать все в классе. Тоби как послушная собачка, скуля, позволяет себе перебинтовать.

Я отказываюсь.

Вернее, грубо отмахиваются, когда ко мне пристают. Не нравится, когда пачкают твой класс? Хм-м, а мне не нравится, когда ты меня дрочишь не за что. Что ж, давай ответочкой на ответочку. Конечно, медсестра злится, держит меня и заявляет, что без перевязки я никуда не выйду, старательно пытаясь запихать мне два тампона (или что-то очень похожее) в нос.

Но едва Тоби выскальзывает за дверь, я тут же махом ретируюсь следом. Хочу его нагнать, чтобы кое-что прояснить еще до уроков путем «проб и ошибок», но тот так мчит, что пятки сверкают. А с учетом, что он вышел раньше – настигаю я его только у кабинета, когда тот его судорожно открывает.

Ну и черт с тобой.

У нас еще много времени.

Я прохожу к своему месту и сажусь рядом с Шоном. По правую руку от себя замечаю движения, где их никогда не было. Хмурюсь и поворачиваю голову.

За партой через проход сидит какая-та девчонка. Раньше парта была всегда пустая – никто и не думал садиться здесь, рядом с нами. Я скептично оглядываю ее. Лицо огромное, волосы светлые, вся какая-та несуразная. А когда хмурится, вообще похожа на морскую свинку. Я невольно хмыкаю и спрашиваю у Шона:

– Это еще кто?

– А? – он глядит в ту же сторону – а, да новенькая.

– А какого хрена она сюда села?

– Не знаю – дергает плечами – все остальные заняты походу.

Обвожу класс небрежным взглядом. Нет, одно есть свободное место – рядом с Кэти. Но не удивительно, что она с ней не села. Кэти довольно.. придурошная. Даже за эти два месяца (в которые не общался напрямую с ней) я заметил за ней странную особенность – в попытке подружиться со всеми и каждым, она принимается льстить ему и обсирать всех остальных. Если лицемерие не удается, переключается на следующего. В итоге уже весь класс в курсе, что Кэти настолько пресная, что единственная, чем может пытаться зацепить – это заискиванием.

Короче, поэтому Кэти сама. Иногда приторно-сладкий ликер бывает даже хуже горького. Это как раз случай этой девчонки. Еще и на фейс не вышла – короче, со всех сторон облом.

Хотя.. перевожу глаза уже на новенькую. Такая же нескладная. В общем-то, все девчонки в нашем классе какие-то угловатые и стремные. Новенькая не исключение. Но пока разглядываю ее, замечаю, как она нервно косится в мою сторону и кривится. Делает это резко и быстро – наверное думает, что так я не увижу.

Хмурюсь.

Но в итоге замечаю, что каждое ее кривление происходит после того, как я шмыгаю носом, пытаясь втянуть кровь, которая никак не перестает идти. Господи, ну да, грохнись еще в обморок от вида крови, это будет то еще представление.

А ведь реально может получиться весело..

Я уже подумываю над тем, как бы мне беспалевно дать вытечь из носа большому количеству (а не тонкой струйке) крови, когда Шон меня толкает и я рефлекторно втягиваю.

– Твою мать – шиплю – какого хрена тебе надо?

-3-

В общем-то, я очень быстро забываю про ту девчонку и ее кривления, потому что уже на следующей перемене Кэти все-таки удается пересадить ее к себе и та больше не мозолит мне глаза своими нервными поглядками. Первую минуту я удивляюсь, как она согласилась к ней пересесть?

Потом понимаю. Первое – она новенькая. Второе – скорее всего такая же долбанутая, как и Кэти, иначе других объективных причин повестись на ее лизоблюдство я не вижу. Ну или тупая. Да, вполне возможно, все гораздо проще.

Но очень скоро понимаю, что нет. Точно не тупая.

Даже самым недалеким из класса требуется не больше пары ее выходов к доске, чтобы заметить – она одна из задротов, что корпит над книжками, потому в состоянии подлизать учителям у доски. Кстати, это объясняет почему они сошлись с Кэти. Обе лизоблюды – только первая от нефига делать всем подряд, а та девчонка исключительно учителям. Другой причины выучить все не то, что на А, а на А+ я не вижу.

Она редко попадает в поле моего зрение, но если где и мелькает, то только рядом с рыжим пятном по имени Кэти. Интереса она ко мне пробуждает не больше, чем популяция морских котиков, и я теряю ее из виду.

До того дня.

Мы с парнями как обычно шарились по коридорам во время большой перемены, выискивая, у кого что можно отжать. Обычно именно на этой перемене всякие доходяги, крепко зажав в кулаке баксы, тащатся к буфету или к раздевалке за курткой, чтобы купить что за пределами школы. Если они оказываются недостаточно расторопными и не успевают сделать свои дела до того, как попадаются на глаза нам – то их деньги становятся нашими деньгами.

После школы мы обычно покупаем сигареты и курим их компашкой все вместе, пока не кончатся. Конечно, мы с Джимом выкуриваем обычно больше всех. Остальные просто не могут так часто и так много курить.

А если что и остается – то я забираю себе. Папаша уже давно прошел стадию, когда шманал меня по карманам на наличие сигарет и лупил ремнем за плохие отметки. Да, эта стадия минула так же в бездну, как и моя мать. Но вот что удивительно – ненависть очень быстро переходит в безразличие. Может, это защитный механизм организма?

Ведь ненависть пограничное и практически такое же сильное чувство, как любовь, обозначающее категоричное неравнодушие к человеку. Только в отличии от нее – ненависть не при каких раскладах не может порождать положительных эмоций. Она лишь разрушает. И чтобы как-то защититься от этого разрушения – организм просто блокирует ненависть, перерождая ее в полное безразличие к этому человеку. Как бы наспех зашивает глубокую рану, но после любой раны всегда остается шов.

Сейчас уже, мне порой кажется, что шов – это наши комплексы, подаренные такими случаями. Загоны, и все такое дерьмо, которое мы даже не осознаем, но которое отображается швами на нашей личности и неусыпно преследует всю жизнь, пока мы их наконец не обнаружим, не распорем рану и не зашьем уже аккуратно, чтобы не оставлять шва.

Возможно, уход матери оставил не один грубый шов на моей личности, но зато вместе с ними полностью ушла ненависть. Как и любые чувства, которые у меня к ней были.

Мы проходим очередной поворот, обсуждая красотку из очередного сайта для взрослых, видос про которую вчера в общий чат кинул Шон, как я вижу спину старшека. Я не вижу, с кем он собачится, но зато отчетливо разглядываю в его поднятой над головой руке зеленые баксы.

О, отлично.

Обгоняю своих парней, которые все еще спорят на счет натуральности буферов порнозвезды, и приблизившись, выдирая банкноты из цепких пальцев. Верзила тут же оборачивается на меня и сжимает пальцы в кулаки:

– Слыш.

Я равнодушно поднимаю на него взгляд. Однако, он видимо тупой и не понимает, что спокойствие чувака гораздо более хлипкой комплекции обязательно должно быть чем-то обусловлено, кроме непомерной отчаянности. Вряд ли бы я стал выдергивать у него деньги, совершенно не задумываясь о том, что буду делать, когда это произойдет.

Но он делает шаг на меня и я небрежно киваю в сторону своих, которые задержались в паре шагов от нас и выжидающе поглядывают на него, игриво дергая бровями. Ему стоит лишь замахнуться на меня – и игра начнется. Я сам не против в ней поучаствовать, руки давно чешутся – но нет, что-то буркнув, он, залившись краской не то от бешенства, не то от стыда, уходит прочь.

Что ж, отлично. Я разжимаю добычу и начинаю пересчитывать, когда слышу:

– Спасибо.

Хмурюсь и поднимаю голову. Теперь вижу тех, с кем собачился старшак. Кэти и Зануда собственными персонами. Вторая как раз протягивает мне руку. Видимо, это ее деньги.

Я провожу языком по внутренней стороне щеки, задумчиво разглядывая ее. Какая мне от нее может быть польза? Она умная, да, но мне давно уже насрать на оценки, и к тому же использовать ее на длительную перспективу не по мне. Должники «на потом» это к кому-нибудь другому.

Нафига? Баксы у меня есть сейчас, а вот это вот «потом» может и не случится. Но тут меня, точно громом поражает – дальше урок у мистера Смита. Этот хрен терпеть меня не может, постоянно дрочит и ставит одни F, которые необходимо пересдавать, чтобы не остаться в итоге на второй год. И пусть оценки меня не трогают – но вот учиться в два раза дольше я не хочу. Он быстро это просек и принялся меня колбасить почем зря. Обычно проходит пересдачи три каждого задания, прежде чем он угоманивается и ставит мне D.

А на прошлом уроке он как раз начал опрос на букву П… Значит, на этом уроке доберется до меня. Будет очень кстати хоть раз не таскаться к нему по три раза с пересдачами, видя эту самодовольную ухмыляющуюся рожу.

Тут-то новенькая мне и понадобится.

Черт, жалко конечно расставаться с баксом, но я стараюсь, чтобы было не так сложно, объяснить себе, что всего лишь оплачиваю товар. Я же отдаю баксы за сигареты, так? А здесь считай, отдаю бакс за то, чтобы не бегать на пересдачу к Смиту.

Мне кажется, хватило бы и 50-ти центов за это, но тут лишь долбанные 5 купюр по баксу. Вздохнув, пихаю ей одну:

– Сочтемся.

И с парнями иду дальше.

– Что за фигня, Сантино? – хмурится Шон – ты нахрена отдал ей бакс?

– Не отдал бакс – поправляю я – а купил себе офигевшее лицо Смита.

– Че? – не понимает Джим.

– Эта девка сейчас подарит мне А у доски.

–Да ты гонишь – теперь уже Хесус оборачивается назад.

– Вот увидишь. В кой-то раз поднесу хрен к носу этого ублюдка.

Парни одобрительно гогочут, а я пихаю оставшиеся четыре бакса себе в карман.

-4-

Впервые я сижу за партой, не обсуждая с Шоном расстояние между бровей Смита (в последний раз мы пришли к заключению, что до монобровия ему осталось не больше трех волосков, а когда на следующей неделе он явился с гораздо более редкой надбровной шевелюрой, я всерьез задумался над тем, что он их выщипывает), а ожидая, пока назовут мою фамилию в списке.

Тут уже не столько дело оценки. Приятно конечно, что не придется бегать, как собачонке, да пересдавать это дерьмо. Но гораздо более приятнее будет – посмотреть на физиономию этого хрена. Уверен, сегодня уж его две брови точно сойдутся в одну. За это и всех пяти баксов не жалко.

Тут в доске выходит Зануда. Я удивленно вскидываю брови:

– Какую фамилию он назвал? – спрашиваю у Шона.

– Откуда я знаю – дергает он плечами.

Фыркаю и толкаю парня спереди, который постоянно сидит как на иголках, опасаясь нас. Это здорово забавляет и я играюсь с этим, как кошка с мышкой, когда уроки становятся совсем утомительными:

–Эй, Боров – тот опасливо полуоборачивается – какую фамилию назвали?

– Питерсон.. – осторожно отвечает он и я киваю.

Питерсон. Вот, значит, как фамилия новенькой. Надо же, я и не ожидал увидеть ее перед собой. Что ж, смогу посмотреть на демо-версию программы, которую купил.

Естественно, Питерсон быстро решает свое задание без малейших ошибок. Смит тут же расходится в похвалах и ставит ей А+. Я самодовольно скалюсь и пихаю локтем Шона:

– Видал? И у меня так будет.

– Я это засниму – гыкает Шон – его морду, когда ты все решишь.

– Точно – соглашаюсь я – скинь потом в беседу.

У меня денег на телефон не было и, конечно же, у моего папаши тоже. Но несмотря на это, мобильник у меня был. Покупался он, конечно, не мне, да и пришлось менять симку, и подчищать галерею, чтобы ничего в телефоне не напоминало о запинающемся очкарике.. но зато теперь у меня достойная трубка, у которой хорошая камера и выход в большинство игр.

Передо мной выходит какой-то придурок, который и двух слов связать не может. На D, по крайней мере, я везде (кроме уроков Смита) мог наболтать. Либо удавалось нацарапать на ладони шпоры, либо, если устный – лил воду, как в водопаде. Этот же придурок не смог сделать ничего, хотя Смит к нему не был предвзят и удача вполне была на его стороне.

Назвав его «бестолочью» и посетовав на то, какие идиоты все в нашем классе, Смит с ухмылкой называет мою фамилию:

– Рамос.

Голос его пропитывают каждую букву моей фамилии искренней подленькой радостью. Не знаю, когда именно наши отношения со Смитом накалились. Наверное, тогда, когда выяснилось, что он лучший друг Патерсли (директора), а я жизнь ему порчу, словно в лотерею играю. А потом еще эта неловкая ситуация, когда он нашел мое уязвимое место с F..

Но в этот раз я не бреду к доске, нарочно шкрябая подошвами по полу (он этого терпеть не может), перебирая на языке множество ругательств, как на английском, так и на испанском. Нет, в этот раз я распрямляю плечи и шествую к доске с всем самодовольством, на которое способен. На моих губах играет улыбка, а язык еле удерживается от свершения непристойного жеста, направленного Смиту.

Нет, перебарщивать нельзя – если он впилит в меня свои глаза, Зануда мне не сможет помочь.

Он дает мне задание и, немного повыпучивая на меня глаза приличия ради, вновь утыкается в учебник. Я поворачиваюсь к новенькой, готовый распознавать всевозможные знаки, которые она уже мне подает.

Но девчонка просто смотрит на меня. Господи, неужели можно быть настолько тупой и умной одновременно? Или у нее память, как у рыбки? Я изгибаю бровь, внушительно глядя на нее в ответ. Давай, вспоминай, мать твою. Это я дал тебе бакс, напрягай свою скудную память.

Но в следующий момент мне ясно дают понять, что дело совсем не в забывчивости.

Питерсон скрещивает руки на груди и хмыкает, стрельнув глазами в сторону Смита, и вновь вернувшись на меня.

Тут до меня доходит. Она, видимо, еще не до конца ознакомлена с условиями жизни в нашей школе, а главное с условиями взаимодействия со мной. Со мной лучше не ругаться – правило номер один. Мне лучше не вредить – правило номер два. За помощь лучше благодарить – правило номер три. Даже если это помощь тебе кажется сомнительной – правило номер четыре. Потому что мне насрать – правило номер пять. Я сумею испоганить тебе жизнь, если ты не начнешь сейчас же шевелить задницей – правило номер шесть.

Время идет я начинаю сильно злиться, и очевидно, даже до такой принципиальной туповатой рыбки, как Питерсон, это вскоре доходит. Она недовольно фыркает, хмурится, но тут же собирается на стуле и глядит в свою тетрадь. Недолго думая, закатывает глаза и начинает помогать.

Так-то лучше.

Когда Смит оборачивается проверить задание – я уже с демонстративной небрежностью отряхиваю руки от мела, скучающе глядя на доску. Смит немного ошарашен – столько я еще никогда не умудрялся написать, но истинного удивления на лице пока нет.

Этот ублюдок уверен, что вся эта писанина – дерьмо собачье.

Как обычно, просит проверить класс. Все тупят глаза и бормочут, что все исключительно правильно и верно. Еще бы. Тогда Смит хмурится, поправляет очки на носу, и сам начинает пристально проверять решение. Я вижу, что его взгляд, точно цепкие щупальца, выискивают любую неровность или шероховатость, за которую можно уцепиться. Точно рипей – любую поверхность, чтобы присобачится.

Но ничего такого нет. Решение безукоризненно.

Я с наслаждением наблюдаю, как вытягивается его лицо – сейчас даже не скрываю самодовольной усмешки, глядя на него в упор. Надеюсь, Шон заснял этот момент. Я распечатаю этот снимок и повешаю в своей долбанной комнате. Черт, еще никогда во мне не бурлило столько удовлетворения от этой чертовой жизни.

– Все верно – бормочет Смит, вновь поправив очки – А+, садись.

Моя губы расходятся еще шире и думаю, все закончилось бы смехом, но когда я пошел к парте и выпустил лицо Смита из поля зрения, смеяться расхотелось. На смену злорадству вновь пришло приятное чувство самоутверждения.

Новым для меня способом.

Мне оно нравится, и я решаю, что теперь всегда буду покупать решения задач на уроки Смита у Питерсон, о чем и говорю Шону, ожидая увидеть восхищение на его туповатом лице.

– Нахрен надо? – хмурится он – это по баксу каждый.. каждую..каждое…

Очевидно, он пытается подсчитать, сколько, идя по кругу, раз в месяц либо неделю называют мое имя к доске.

– Раз в полторы недели – фыркаю я – это не много.

– По-моему эта фигня какая-та – бубнит он.

Конечно, ведь он уже понимал, что деньги я собираюсь тратить общие. Хотя.. думаю, я буду давать ей 50 центов, а не бакс, как и собирался. Для нее это слишком легко, чтобы оценивать решение задачки в бакс. Ну.. или бакс, но тогда она помогает на математике и еще на чем-нибудь, например.

– А она согласится? – с сомнением замечает Шон и скептично глядит на спину Зануды, что сидит в двух рядах и пяти партах спереди нас – по-моему она дохрена о себе мнит.

– А кто ее спрашивает – усмехаюсь я – откажется помогать за деньги, станет помогать просто так.

Хотя я был уверен, что Питерсон не дура и вовремя сообразит, что участи ей не избежать, и лучше брать деньги, пока дают.

Но на перемене она слизывается с кабинета слишком быстро, и я решаю не тратить время на ее поиски. Сейчас пятница, следующий урок у Смита только во вторник. Она и так готовится – достаточно будет перед уроком сообщить ей о новых правилах, и все будет чики-бамбони.

Но разговора так и не состоялось. В понедельник выдается на зависть клевая погода, и мы с парнями выходим во двор школы. Забираем у младших мяч и начинаем гонять его, пока Джиму не приходить в голову забросить мяч в окно кабинета директора. Однако, оно аж на четвертом этаже, а потолки высокие. К тому же, с той стороны бьет солнце и сложно нормально прицелиться.

Когда мяч не долетает уже в четвертый раз, а мы смеемся над ним, Джим хватается за камни, но и те благополучно летят мимо, чудом не угождая в соседние и нижние окна. Тогда он психует, говорит, что все мы такие же рукожопые мудаки, и докинуть до его окна в принципе нереально.

– Да ну? – усмехаюсь я – спорим на десятку, что я сделаю это с первого раза?

Джим, все еще горящий яростью за наши насмешки, с готовностью протягивает мне руку:

– А спорим.

Я долго выбираю камень и в итоге поднимаю не самый огромный, но самый тяжелый. Здесь важна тяжесть. Пару раз подбросив его в руке, встаю чуть левее, чтобы солнце не било прямо в глаза. Конечно, из-за этого и угол урезается, зато я могу смотреть более нормально.

Прицениваюсь, еще раз подкидываю камень и со всей силы, на какую способен, кидаю его.

Мгновение – и слышится грохот битого стекла.

Я усмехаюсь, попирая языком щеку и протягиваю к покрасневшему Джиму руку:

– Гони мою десятку.

Тот бубнит и вытаскивает из кармана пару бумажек как раз тогда, когда из битого окна высовывается голова директора Патерсли. Увидев меня, он нисколько не сомневается в виновнике. Лицо его (как и лысина) багровеет, губы начинают трястись, точно он вот-вот расплачется:

–Это была последняя капля, Рамос! Немедленно ко мне в кабинет!

Хотя, разве я не подозревал, что так будет, когда кидал камень? Фыркнув, я сую десятку в карман и усмехаюсь парням:

– Ладно, я погнал.

– Скажи, что случайно получилось – дает самый идиотский совет Джим.

– Скажу, что ты у своей мамки случайно получился – бросаю я и захожу обратно в школу.