Читать книгу Моя темная Ванесса - Kate Elizabeth Russell, Кейт Расселл - Страница 6
2017
ОглавлениеЯ НА РАБОТЕ, ПЯЛЮСЬ В ВИТРИНУ ЧЕРЕЗ ЛОББИ ОТЕЛЯ, и тут приходит сообщение от Айры. Мое тело застывает, пока я наблюдаю, как на экране телефона скапливаются уведомления. С нашего прошлого разрыва его номер записан у меня как «НЕ ДЕЛАЙ ЭТОГО».
«Как дела?»
«Я думал о тебе».
«Выпить не хочешь?»
Я не прикасаюсь к телефону. Не хочу, чтобы он узнал, что я видела сообщения. Однако, пока я советую постояльцам, в какой ресторан сходить, бронирую столики, говорю каждому гостю, как я рада услужить, одно удовольствие, в животе у меня разгорается маленький пожар. Прошло три месяца с тех пор, как Айра сказал, что нам нужно расстаться навсегда, и на этот раз я вела себя хорошо. Не бродила рядом с его домом в надежде на случайную встречу, не звонила, не писала – даже по пьяни. И вот, думаю я, моя награда за самоконтроль.
Через два часа я пишу:
«Все ок. Выпить? Почему бы и нет».
Он сразу отвечает:
«Ты на работе? Я сейчас ужинаю с друзьями. Могу подождать и встретить тебя после работы».
Я дрожащими руками отправляю единственный эмодзи – большой палец, как будто мне лень даже напечатать: «договорились».
В полдвенадцатого, когда я выхожу из отеля, он дожидается меня, прислонившись к будке парковщика, и, ссутулившись, смотрит в телефон. Я сразу замечаю все перемены: стрижка покороче, модная одежда – черные узкие брюки и джинсовая куртка с дырками на локтях. При виде меня Айра подскакивает, прячет телефон в задний карман.
– Извини, что я так долго, – говорю я. – Тяжелый вечер.
Я держу сумку обеими руками, не зная, как с ним поздороваться, что разрешено.
– Все нормально, я только пришел. Хорошо выглядишь.
– Я выгляжу, как всегда, – говорю я.
– Ну, ты всегда хорошо выглядела. – Он распахивает мне объятия, но я качаю головой. Он слишком приветливо себя ведет. Если бы он хотел снова сойтись, то бы вел себя сдержанно и осторожно, как я.
– Ты выглядишь очень… – Я подыскиваю подходящее слово. – Понтово.
Я пыталась его поддразнить, но Айра только смеется и благодарит. Голос его звучит искренне.
Мы идем в новый бар с cостаренными деревянными столами, железными стульями и пятистраничным пивным меню, распределенным на разделы по видам, странам изготовления и проценту алкоголя. Входя, я оглядываю помещение и задерживаю взгляд на каждой длинноволосой блондинке в поисках Тейлор Берч, хотя сомневаюсь, что узнала бы ее, даже очутись она прямо передо мной. В последние пару недель я видела на улице женщин, которых уверенно принимала за нее, но всякий раз они оказывались просто незнакомками с лицами, совсем не похожими на Тейлор.
– Ванесса? – Айра дотрагивается до моего плеча, и я вздрагиваю, будто забыла, что он здесь. – Ты в порядке?
Я киваю, слегка улыбаюсь, сажусь на свободный стул.
Подходит официант и начинает тарабанить рекомендации, но я его перебиваю:
– Все это сбивает с толку. Принесите мне любое пиво, и оно мне понравится.
Я хотела пошутить, но вышло грубо; Айра смотрит на официанта, как бы говоря: «Простите за нее».
– Мы могли пойти в другое место, – говорит он мне.
– Тут нормально.
– Похоже, тебе здесь совсем не нравится.
– Мне нигде не нравится.
Официант приносит пиво: Айре кубок с чем-то темным и пахнущим вином, а мне – банку Miller Lite.
– Хотите кружку, – спрашивает официант, – или будете пить из банки?
– Из банки, мне нравится жесть. – Я улыбаюсь и показываю на жестяную банку, изо всех сил стараясь понравиться. Официант молча отходит к другому столу.
Айра пристально смотрит на меня:
– У тебя все в порядке? Скажи честно.
Я пожимаю плечами, отпиваю пива.
– Конечно.
– Я видел тот пост на Фейсбуке.
Я постукиваю по язычку банки ногтем. Тук-тук-тук.
– Какой пост?
Он хмурится:
– Про Стрейна. Ты правда не видела? Когда я в последний раз его открывал, репостов было тысячи две.
– Ах, этот.
На самом деле репостов почти три тысячи, хотя шумиха уже улеглась. Я делаю еще глоток, листаю пивное меню.
Айра мягко говорит:
– Я за тебя волновался.
– Зря. У меня все хорошо.
– Ты говорила с ним после того, как появился пост?
Я захлопываю меню.
– Нет.
Айра внимательно смотрит на меня.
– Правда?
– Правда.
Он спрашивает, уволят ли, по моему мнению, Стрейна, и я, отхлебывая пиво, пожимаю плечами. Откуда мне знать? Айра спрашивает, не думала ли я связаться с Тейлор, и я не отвечаю, только постукиваю по язычку банки. Отдаваясь в полупустой банке, «тук-тук-тук» превращается в «бум-бум-бум».
– Знаю, тебе тяжело, – говорит он. – Но этот пост может стать для тебя удачной возможностью. Шансом смириться с тем, что случилось, и начать жизнь с нового листа.
Я заставляю себя продолжать дышать. «Смириться и начать жизнь с нового листа» – звучит, как «броситься со скалы и умереть».
– Можно мы сменим тему? – спрашиваю я.
– Без проблем. Конечно.
Айра спрашивает о моей работе, по-прежнему ли я ищу новое место. Рассказывает, что нашел квартиру в Манджой-Хилл, и у меня екает сердце. На секунду у меня возникает иллюзия, будто он предложит мне съехаться. Отличная квартира, говорит он. Очень просторная. В кухне помещается стол, спальня выходит на океан. Я ожидаю, что Айра хотя бы пригласит меня в гости, но тот только поднимает свой стакан.
– Раз она такая классная, то, наверное, дорогая, – говорю я. – Откуда у тебя столько денег?
Глотая, Айра поджимает губы:
– Мне подфартило.
Я рассчитываю, что мы продолжим пить – обычно мы пьем и пьем, пока один из нас не наберется храбрости, чтобы спросить: «Так ты едешь ко мне или как?» – но, прежде чем я успеваю заказать второе пиво, Айра протягивает официанту кредитку, давая понять, что вечер окончен. Мне словно влепили пощечину.
Когда мы вместе выходим из бара на холод, он спрашивает, продолжаю ли я ходить к Руби, и я радуюсь, что хоть на один вопрос могу дать честный ответ, который его устроит.
– Рад это слышать, – говорит Айра. – Это для тебя лучше всего.
Я пытаюсь улыбнуться, но мне не нравится, как он говорит «для тебя лучше всего». Это будит слишком много воспоминаний – как он говорил, что его беспокоит, что я романтизирую надругательства и продолжаю общаться со своим растлителем. Айра с самого начала утверждал, что мне нужна помощь. Через шесть месяцев отношений он дал мне список психотерапевтов, которых выбрал сам, умолял меня к кому-то из них обратиться. Я отказалась, и тогда Айра заявил, что если бы я его любила, то последовала бы его совету; я ответила, что если бы он меня любил, то оставил бы эту тему. Спустя год он попытался поставить ультиматум: либо я обращаюсь к психотерапевту, либо мы расстаемся. Меня не переубедило даже это; сдаться пришлось ему. Так что, когда я пошла к Руби, хотя только чтобы обсуждать папу, Айра возликовал. «Главное, что ты это сделала, Ванесса», – сказал он.
– И что обо всем этом думает Руби? – спрашивает он.
– В смысле?
– О посте в Фейсбуке, о том, что он сделал с этой девушкой…
– А. Вообще-то мы это не обсуждаем. – Я обвожу взглядом кирпичную кладку тротуара в свете фонарей, клубящийся над водой туман.
Следующие два квартала Айра молчит. Мы доходим до Конгресс-стрит, где мне нужно повернуть налево, а ему направо; у меня в груди ноет от желания позвать его домой, хотя я вовсе не настолько пьяна, а полчаса с ним уже заставили меня себя возненавидеть. Я просто хочу, чтобы ко мне кто-то прикоснулся.
Айра говорит:
– Ты ей не сказала.
– Сказала.
Он склоняет голову набок, прищуривается:
– Да что ты! Ты сказала своему психотерапевту, что человека, совратившего тебя в детстве, обвиняет в домогательствах другая девушка, и вы это не обсуждаете? Я тебя умоляю.
Я пожимаю плечами:
– Для меня это не так уж важно.
– Ну конечно.
– И он меня не совращал.
Ноздри Айры раздуваются, взгляд становится жестким – знакомая вспышка бессильной досады. Он поворачивается, словно собираясь пойти прочь – лучше уйти, чем сорваться на меня, – но потом возвращается.
– Она вообще о нем знает?
– Я хожу к психотерапевту не для того, чтобы это обсуждать, ясно? Я хожу из-за папы.
Полночь. В соборе звонят далекие колокола, светофор вместо красного-желтого-зеленого начинает мигать желтым, Айра качает головой. Я вызываю у него отвращение. Я знаю, что он думает: я прощаю извращенца, потакаю ему. Так подумал бы любой. Как бы там ни было, я защищаю не только Стрейна, но и себя. Потому что, хотя иногда я и сама описываю кое-что из того, что со мной случилось, словом «совращение», в чужих устах оно звучит мерзко и слишком однобоко. Оно поглощает все, что произошло. Поглощает меня и все те разы, когда я хотела этого, умоляла об этом. Прямо как законы, сводящие весь секс, который был у нас со Стрейном до моего восемнадцатилетия, к юридическому изнасилованию; и мы должны поверить, что этот день рождения – волшебный? Это такая же произвольная веха, как любая другая. Разве не логично, что некоторые девушки созревают раньше?
– Знаешь, – говорит Айра, – в последние несколько недель, когда все это показывали в новостях, я думал только о тебе. Я за тебя волновался.
Приближаются фары – ярче и ярче – и скользят по нас, когда машина сворачивает за угол.
– Я думал, тебя расстроит то, что написала эта девушка, но тебе как будто все равно.
– А почему меня должно это расстроить?
– Потому что он делал то же самое с тобой! – орет он.
Его крик эхом отскакивает от зданий. Айра втягивает в себя воздух и смотрит себе под ноги. Ему стыдно, что он потерял самообладание. Никто не доводил его так, как я. Раньше он все время это повторял.
– Айра, не стоит так переживать, – говорю я.
Он презрительно фыркает, смеется.
– Поверь, я в курсе.
– Мне не нужна твоя помощь. Ты этого не понимаешь. Никогда не понимал.
Он запрокидывает голову.
– Ну, это был последний раз. Больше и пытаться не стану.
Айра отворачивается и идет прочь, я кричу ему вслед:
– Она лжет!
Он останавливается, оглядывается.
– Я про девушку, которая написала пост. Все это вранье.
Я жду, но Айра не отвечает, не шевелится. Снова приближаются и пролетают мимо фары.
– Ты мне веришь? – спрашиваю я.
Айра качает головой, но без злости. Ему меня жаль. Это еще хуже его беспокойства, хуже всего.
– Ванесса, когда до тебя наконец дойдет? – спрашивает он.
Шагая по Конгресс-стрит к холму, он вдруг бросает через плечо:
– Кстати, насчет новой квартиры. Я могу ее себе позволить, потому что у меня новые отношения. Мы вместе снимаем.
Он пятится и следит за моим лицом, но я не выдаю эмоций. Я сглатываю горящим горлом и моргаю так быстро, что Айра размывается в тень, в туман.
В полдень меня будит рингтон, который я установила на номер Стрейна. Звук проникает в мой сон – позвякивающая мелодия музыкальной шкатулки вытягивает меня из дремоты так мягко, что я отвечаю на звонок, еще не до конца проснувшись.
– Сегодня у них совещание, – говорит он. – Решают, что со мной делать.
Я смаргиваю сон; мой заторможенный ум не сразу понимает, о ком он.
– Школа?
– Я знаю, что будет, – продолжает Стрейн. – Я преподавал там тридцать лет, а они выбрасывают меня, как мусор. Поскорее бы все это закончилось.
– Ну, они чудовища.
– Я бы не стал выражаться так однозначно. У них связаны руки. Если в этой истории и есть что-то чудовищное, так это небылица, которую выдумала эта как-ее-там. Ей удалось сформулировать достаточно расплывчатое обвинение, чтобы оно казалось жутким. Какой-то проклятый фильм ужасов.
– Больше похоже на Кафку, – говорю я и слышу, как он улыбается.
– Пожалуй, ты права.
– Значит, у тебя сегодня нет уроков?
– Нет, мне запретили появляться в кампусе, пока они не примут решение. Чувствую себя преступником. – Он шумно выдыхает. – Слушай, я в Портленде. Можем увидеться?
– Ты здесь? – Я выбираюсь из постели и бегу по коридору в ванную.
У меня сводит живот, когда я вижу себя в зеркале, вижу мелкие морщинки вокруг рта и под глазами, которые, кажется, появились, как только мне исполнилось тридцать.
– Ты живешь в той же квартире? – спрашивает он.
– Нет, я переехала. Пять лет назад.
Секундная тишина.
– Подскажешь, как добраться?
Я вспоминаю о тарелках с засохшими объедками в мойке, переполненной мусорной корзине, застарелой грязи. Представляю себе, как он зайдет ко мне в спальню и увидит кучи грязного белья, ряд пустых бутылок рядом с матрасом, мой вечный бардак.
«Тебе пора образумиться, – скажет он. – Ванесса, тебе тридцать два года».
– Может, лучше встретимся в кофейне? – спрашиваю я.
Он сидит за угловым столиком, и сначала я с трудом узнаю этого грузного старика, стиснувшего в ладонях кружку. Я направляюсь к нему, срезая путь через очередь к кассе и обходя стулья, и тут он замечает меня и поднимается со своего места. И тогда сомнений не остается – эта надежная, цельная гора ростом шесть футов и четыре дюйма мне так знакома, что мое тело берет верх, заключает его в объятия и хватается за его куртку, пытаясь прижаться к нему как можно крепче. Сливаясь с ним, я чувствую то же, что и в пятнадцать лет, – запах кофе и меловой крошки. Моя голова едва доходит ему до плеча.
Когда Стрейн отпускает меня, в глазах у него стоят слезы. Он смущенно поднимает очки на лоб и вытирает щеки.
– Извини, – говорит он. – Знаю, меньше всего тебе нужно возиться с рыдающим стариком. Просто при виде тебя… – умолкнув, он вглядывается в мое лицо.
– Все нормально, – говорю я. – Ты в порядке.
Мои глаза тоже наполняются слезами.
Мы садимся друг напротив друга, как обыкновенные люди – старые знакомые, встретившиеся после долгой разлуки. Он выглядит удручающе постаревшим: весь седой, не только волосы, а даже кожа и глаза. Борода исчезла. Впервые я вижу его гладко выбритым. На ее месте брыли, на которые я без рвотных позывов смотреть не могу. Они висят, как медузы, утягивают вниз все его лицо. Это шокирующая перемена. С нашей последней встречи прошло пять лет – достаточно, чтобы его лицо разрушил возраст, но я представляю, что это случилось после поста Тейлор. Вроде мифа о людях, которые от горя седеют за одну ночь. Я холодею от внезапной мысли: это может его сломать. Может его убить.
Я качаю головой, чтобы отогнать эту мысль, и скорее самой себе, чем ему, говорю:
– Все это еще может кончиться благополучно.
– Может, – соглашается он. – Но не кончится.
– Даже если тебя вытурят, что в этом такого страшного? Это все равно что выйти на пенсию. Продашь дом, уедешь из Норумбеги. Ты не думал вернуться в Монтану?
– Не хочу, – говорит он. – Моя жизнь здесь.
– Ты мог бы попутешествовать, устроить себе настоящий отпуск.
– Отпуск! – фыркает он. – Ради бога. Что бы ни случилось дальше, мое имя опорочено, репутация испорчена.
– Со временем все образуется.
– Не образуется. – Его взгляд на миг становится таким жестким, что я не решаюсь возразить. Хотя я знаю, о чем говорю, ведь меня когда-то тоже оттуда выгнали.
– Ванесса… – Он наклоняется ко мне через стол. – Ты сказала, что несколько недель назад та девушка тебе написала. Ты точно не ответила?
Я пристально смотрю на него:
– Да, точно.
– Не знаю, продолжаешь ли ты ходить к психиатру. – Он закусывает губу, оставляя вопрос невысказанным.
Я начинаю поправлять его – она психотерапевт, а не психиатр, – но знаю, что это не важно, не в этом суть.
– Она не в курсе. Я не рассказываю ей о тебе.
– Окей, – говорит он. – Хорошо. И еще, я тут пытался найти твой старый блог…
– Его больше нет. Я удалила его много лет назад. К чему этот допрос?
– Никто, кроме этой девушки, не пытался с тобой связаться?
– Кто, например? Школа?
– Не знаю. Я просто хочу убедиться…
– Думаешь, они попытаются впутать меня?
– Понятия не имею. Мне ничего не говорят.
– Но, по-твоему, они…
– Ванесса.
Мой рот захлопывается.
Он делает вдох и, повесив голову, медленно продолжает:
– Я не знаю, что они собираются делать. Я просто хочу убедиться, что нет никаких дополнительных очагов, которые нужно потушить. Убедиться, что твое решение… – Он подыскивает подходящее слово: – Непоколебимо.
– Непоколебимо, – повторяю я.
Он кивает, не отводя от меня взгляда. В глазах его стоит вопрос, который он не осмеливается задать вслух: хватит ли у меня сил, чтобы выдержать все, что может случиться.
– Можешь на меня положиться, – говорю я.
Он улыбается. От благодарности его лицо смягчается. От него исходит облегчение: плечи расслабляются, взгляд блуждает по кофейне.
– Ну а как ты вообще? – спрашивает он. – Как держится твоя мама?
Я пожимаю плечами: обсуждая с ним маму, я всегда чувствую себя предательницей.
– Ты еще встречаешься с тем мальчиком?
Он имеет в виду Айру. Я качаю головой, и Стрейн без удивления кивает, похлопывает меня по руке.
– Он тебе не подходил.
Мы молча сидим под звон тарелок, шипение и жужжание кофемашины, оглушительный стук моего сердца. Годами я воображала, как снова окажусь рядом с ним, но теперь, когда это произошло, я отстраненна и словно наблюдаю за нами из-за стола в другом конце кофейни. Как-то неправильно, что мы можем разговаривать друг с другом, как нормальные люди, что он может смотреть на меня, не рухнув на колени.
– Есть хочешь? – спрашивает он. – Можем перекусить.
Я мнусь, проверяю на телефоне время, и он замечает мой черный костюм и золотой бейдж.
– А, трудовая пчелка, – говорит он. – Насколько я понимаю, ты все работаешь в том же отеле.
– Я могу отпроситься.
– Нет, не надо. – Моментально помрачнев, он откидывается на стуле.
Я знаю, что не так: я должна была уцепиться за его предложение, не раздумывая сказать да. Сомневаться было ошибкой, а с ним одной ошибки достаточно, чтобы все разрушить.
– Я могу постараться освободиться пораньше, – говорю я. – Можем вместе поужинать.
Он отмахивается:
– Все в порядке.
– Ты мог бы остаться на ночь.
При этих словах он замирает. Обдумывая предложение, он шарит глазами по моему лицу. Интересно, вспоминает ли он меня пятнадцатилетней? Или думает про тот последний раз, когда мы пробовали, – пять лет назад, у него дома, в его постели с фланелевым бельем? Мы попытались воссоздать наш первый раз: я в тонкой пижамке, свет приглушен. Тогда у нас ничего не вышло. У него не стоял; я была слишком старая. Потом я расплакалась в ванной, включив воду и зажимая рот рукой. Когда я вышла, Стрейн уже был одет и сидел в гостиной. Мы никогда это не обсуждали и с тех пор ограничивались общением по телефону.
– Нет, – мягко говорит он. – Нет, мне нужно возвращаться домой.
– Хорошо. – Я встаю со стула так резко, что он скрипит об пол, как ногти по доске. Мои ногти по его доске.
Он смотрит, как я просовываю руки в рукава куртки и вешаю сумку на плечо.
– Сколько уже ты там работаешь?
Я пожимаю плечами. Мой мозг застрял на воспоминании о его пальцах у меня во рту, меловой крошке у меня на языке.
– Не знаю, – тихо говорю я. – Давно.
– Слишком давно. Ты должна любить свое дело. Не соглашайся на меньшее.
– Все нормально. Это работа.
– Но ты создана для большего. Ты была такой смышленой. Гениальной. Я думал, к двадцати годам ты уже опубликуешь роман, завоюешь мир. Ты в последнее время не пыталась писать?
Я качаю головой.
– Боже, какая жалость. Мне бы хотелось, чтобы ты писала.
Я поджимаю губы:
– Извини, что разочаровала.
– Ну же, перестань. – Он встает, берет мое лицо в ладони и, пытаясь меня успокоить, понижает голос до полушепота: – Скоро я приеду к тебе в гости. Обещаю.
На прощание мы сдержанно чмокаем друг друга в щеки. Бариста за стойкой продолжает пересчитывать наличные из банки для чаевых, старик у окна продолжает разгадывать кроссворд. Раньше его поцелуй порождал волну слухов, разносившихся, как лесной пожар. Теперь, когда мы прикасаемся друг к другу, мир этого даже не замечает. Я знаю, что должна бы вздохнуть свободней, но чувствую только утрату.
Придя домой после работы, я ложусь в постель с телефоном и перечитываю сообщение, которое прислала мне Тейлор Берч, прежде чем опубликовать свои обвинения против Стрейна:
«Привет, Ванесса. Не уверена, что ты что-то обо мне знаешь, но мы с тобой находимся в странном положении: нас связывает одинаковый опыт, который травмировал как меня, так и, полагаю, тебя».
Закрыв окно переписки, я захожу на ее страницу, но новых постов нет, так что я прокручиваю ее старые фото. Вот она в отпуске в Сан-Франциско, вот ест большой буррито, вот селфи на фоне моста Золотые Ворота, вот она в своей квартире: продавленный бархатный диван, блестящий паркет, пышные растения в горшках. Я прокручиваю дальше назад: она в шапочке-киске с Женского марша; ест пончик размером с собственную голову; позирует с друзьями в баре на фото под названием «Встреча выпускников Броувика!».
Я захожу на собственную страницу, пытаюсь увидеть себя ее глазами. Я знаю, что она за мной следит; год назад она лайкнула одну из моих фоток – случайно дважды щелкнула курсором и сразу отменила, но я все равно увидела уведомление. Я сделала снимок экрана и отправила его Стрейну, подписав: «Похоже, ее никак не отпустит», но тот не ответил. Жизнь соцсетей и мое самодовольное ликование из-за того, что шпионка спалилась, его не заинтересовали. А может, он даже не понял, о чем я. Иногда я забываю, сколько ему лет; раньше я думала, что, когда я вырасту, наша разница в возрасте сгладится, но она все так же велика.
Идут часы, я копаюсь в телефоне: захожу в свои старые аккаунты на фотохостингах и прокручиваю снимки в прошлое, из 2017-го в 2010-й, из 2007-го в 2002-й – год, когда я впервые купила цифровой фотоаппарат, год, когда мне исполнилось семнадцать. Когда нужная мне фотосессия наконец загружается, у меня перехватывает дыхание: я с косичками, в сарафане и гольфах стою на фоне березовой рощи. На одной фотографии я поднимаю подол, выставляя напоказ бледные бедра. На другой – стоя спиной к объективу, оглядываюсь через плечо. Разрешение низкое, но фотографии все равно чудесные: березы – монохромный задник для моего сине-розового платья, медных волос.
Я открываю свою последнюю переписку со Стрейном, копирую и вставляю фотки в новое сообщение. «Кажется, эти я тебе еще не показывала. Мне здесь семнадцать».
Я знаю, что он наверняка давно лег спать, но все равно нажимаю «отправить» и смотрю, как доставляется сообщение. Я не смыкаю глаз до рассвета, листая фото своего юного лица и тела. Время от времени я проверяю, не изменился ли статус сообщения с «доставлено» на «прочитано». Есть шанс, что ночью он проснулся и в полусне взглянул на телефон, а там юная я – цифровой призрак. Не забывай ее.
Иногда мне кажется, что именно это я и делаю всякий раз, как звоню ему и пишу: пытаюсь настигнуть его, как призрак, затащить в прошлое, прошу снова рассказать мне, что произошло. Заставить меня понять это раз и навсегда. Потому что я застряла. Я не могу жить дальше.
