Читать книгу Змеиный медальон - Кира Владимировна Калинина - Страница 5

– Куда мы идём? – своё новообретённое оружие Кешка нёс в руке, не зная, куда деть.

– Подальше… – отозвался Блошка через плечо. – Нукось, глянь, никак перепелиное гнездо? Сейчас яиц наберём, будет Чмоку потеха.

– А нам? Может, перекусим? – как по заказу, в животе заурчало. Утром Кешка не успел даже хлеба перехватить.

– Обожди немного… Я, слышь-ты, близ села не охочусь. Скучно. Люблю забраться туда, где ещё не был, дня на три, на неделю. Чтоб людей не слышно, понимаешь?

Шли ещё с час, пока не наткнулись на ручей. Он бежал серебряной змейкой, спотыкаясь о корни, на воде кружились листья, мелкие сучки, семена деревьев. Сквозь прореху в сплетении крон проглядывал лоскут синевы, в узком столбе света вились паутинки. Пролетела галка, перечеркнув солнечный луч чёрным крылом.

– Здесь, – решил Блошка.

Только уселись, только разломили надвое краюху хлеба, как явился Чмок, будто почуял, и вылакал сразу три яйца. Сладко потянулся, для порядка пробежал язычком по шубке и затих, обернувшись вокруг Блошкиной шеи меховым воротником.

Кус хлеба, ломоть вяленого мяса, две головки мелкого, с шарик для пинг-понга, местного лука, сырое яйцо – и Кешку разморило. Он откинулся навзничь, глядя в путаницу ветвей над головой, где, как звёзды в ночи, искрами проблёскивало небо. Старая хвоя вперемешку с палой листвой слежалась в упругий матрац. Вздремнуть бы…

А Блошка встал, встряхнулся, как собака, и полез на раскидистый дуб, ловко цепляясь за суки и ветки.

– Ты куда? – оторопел Кешка.

– Слушать буду, – отозвался маленький охотник, усевшись в развилке могучих ветвей. – А ты сиди тихо, не шебуршись.

Кешка зевнул, заложил руки за голову. И этот – слушать. Ерунда какая-то. С другой стороны, отчего бы на сытое брюхо дурака не повалять? Он решил испробовать упражнение из уроков Мары – не пытаться охватить слухом весь лесной шум сразу, а выделить один звук и двигаться следом… Вон сойка прострекотала. Идём за ней, за её голосом. Не отстаём. Как будто я спецагент и веду прослушку. На сойке микрофон, у меня на голове наушники…

Аналогия только сейчас взбрела Кешке на ум и показалась чертовски удачной.

Ему и правда удавалось не потерять в беспорядочном птичьем гомоне, в шуме крон горластую сойку. Или это воображение разыгралось? Внутри себя он ясно видел коричневатую птицу с чёрной головкой, присевшую поклевать желудей – слышал стук её клюва, щелчок, с которым жёлудь оторвался от стебля, шорох в листве и лёгкий шлепок оземь…

Солнечные блики, будто лучики карманных фонариков, гуляли по земле и листве. Шуршала в траве мышка-полёвка. Одинокий волк пробирался сквозь перистые листья папоротника. Пятнистый оленёнок на тонких ножках тянулся к материнскому вымени. Медведь… медведица с тёмно-бурой, почти чёрной шкурой лакомилась малиной, приглядывая за медвежатами, резвящимися вокруг коряги. Молодая косуля пила воду из крохотного озерца. Другая, чуть поодаль щипала листочки с ивовой ветви. Заяц сидел изваянием под кустом ракиты – только часто-часто дрожит чуткий носик, трепещут усишки…

Хороший был сон, жаль Блошка не дал досмотреть.

– На юге олени, на западе – косули, – деловито объявил он. – Идти что до тех, что до других… Не, до оленей поближе будет.

И припустил с места, как спринтер. Кешка с трудом поспевал следом. Чтобы заставить торопыгу сбавить темп, спросил:

– Слушай, а чего у вас девки ночами, будто совы, по деревьям сидят?

– Как – чего? Невестятся.

Лазица под Блошкиным подбородком завозилась, дёрнула круглым ушком, но глаза открыть не соизволила.

– В смысле? – не понял Кешка.

– Раньше девка, как в возраст входила, шалаш себе ставила. В роще где-нибудь или у пруда. По теплу, само собой. А сейчас Мара запрещает за тыном ночевать. Вот они и придумали на деревьях устроиться. Парней к себе зовут, какие по сердцу… А ты чего спрашиваешь? Сам-то каждую ночь к Маниське бегаешь.

– С чего ты взял?

– А то я не вижу? Нынче ночью тоже носило тебя… Лепень, дурья башка, думает, ты с упырями и злыднями якшаться ходишь.

Кешка застонал:

– Да не привык я ещё у вас, сплю плохо! Выхожу сон нагулять…

Блошка оглянулся на него с такой ехидцей, что Кешке кровь в лицо бросилась.

– Не был я у Маниськи! Мне вообще худенькие нравятся. Высокие.

Сказал и вдруг понял, что Ирку теперь тоже никогда не увидит – даже раз в год, случайно столкнувшись на улице, или пускай из окошка… Но это и к лучшему.

Он замолчал, а Блошка принялся делиться опытом – как ночевал с девками на деревьях, то с одной, то с другой, а они за него косы друг другу вырывали. Мара, по Блошкиным уверениям, любовные вольности не пресекала, а внебрачным детям даже радовалась. Кешка сперва удивился, не поверил. Потом дошло: их же мало, им плодиться надо.

– Стой, – сказал вдруг Блошка. – Ты дальше не пойдёшь.

Обернулся на потрясённое Кешкино молчание, вздохнул:

– Возни с тобой… Упустим сейчас добычу, слышь-ты, когда за новой рыскать? Нам к ночи домой поспеть надо.

Кешка поискал глазами солнце – огненный кружок, брызжущий лучами из-за верхушки сосны. Справа, если прикрыть левый глаз; слева, если – правый. За полдень. А возвращаться далеко. Да ещё с ношей…

– Припасы все один не жри, – инструктировал его Блошка. – По лесу не шустри сильно. Тут будь. Я скоро.

К ногам упала шишка – над головой, на еловой ветке, заклекотал, защёлкал клёст. Кешка поддел шишку носком кроссовки, она подскочила, покатилась по сухой хвое, увязла в траве. Клёст с возмущённым криком сорвался следом. Кешка проводил его взглядом. Обидно тебе? Мне тоже. За каким лешим было тащиться в такие дебри, если главного я не увижу?

Блошка, предупреждая возражения, припечатал:

– Не вздумай за мной увязаться. Понял, человече?

– А чего ряди горячку пороть? Ну, заночуем мы в лесу. Что страшного случится?

– Это я тебе потом расскажу, на обратном пути. Всё. Бывай.

Маленький, рыжий, в домотканом рванье, Блошка направился вглубь леса уверенно и легко. Кешка смотрел, как споро мелькают кожаные калиги, стянутые шнурком на лодыжках.

Говорят, настоящие охотники умеют ступать беззвучно. В общем лесном шуме он и правда не слышал Блошкиных шагов. А слышали ли звери… Что ж, это не его забота. Он подумал об оленихе с оленёнком из своего то ли сна, то ли озарения. Ему совсем не хотелось видеть, как их убивают.

Блошкино "тут" было не поляной даже, а так, небольшой плешинкой между деревьями. Кешка повесил мешок на ветку, прошёлся туда-сюда. Оборвал пару ягод с куста дикого крыжовника. Кислятина! А осам нравится – так и вьются вокруг.

Он пожевал хлеба и решил, что из ожидания можно извлечь пользу. Не такое это мудрёное дело – стрельба из лука. Надо лишь упражняться.

Кешка выпустил подряд все пять стрел, выструганных для него рыжим охотником. Три поднял с земли, отмахиваясь от навязчивых ос, четвёртую вынул из ствола осины. Пятая… Кешка видел, как она ушла в листву ольхи. Раздвинул руками ветви…

Да что ж это такое! Осы озверели, лезут прямо в лицо!

Стрелу Кешка не увидел, зато упёрся глазами в серый, подвешенный у самого ствола кокон. Будто из войлока слепленный. Понял, что это такое, только когда из дырочки в основании показались друг за другом сразу три осы. Ещё одно насекомое бросилось ему в лицо. Кешка отпрянул, выпутываясь из плена листвы, взмахнул рукой – и вскрикнул. Тыльную сторону ладони точно сигаретой прижгли.

Только спокойно. Не делать резких движений. Осторожно пятиться… Оса, сердито жужжа, атаковала снова. Или, может, это другая? Чёрт возьми, да их десяток! Нет, больше…

Получив новый укус в предплечье, Кешка ещё крепился. Медленно отступал, молясь про себя: "Ну, пожалуйста, я же ничего вам не сделал. Я уже ухожу. Видите?" Но когда осы ринулись на него всем скопом, не выдержал и побежал, отмахиваясь изо всех сил, чтобы не подпустить насекомых к лицу.

Укусы в лицо и шею самые опасные, это он усвоил из Иркиных рассказов. Опухоль, отёк тканей может перекрыть дыхательные пути, и тогда кранты. А врачей тут нет… Потом он уже ни о чём не думал, просто бежал, нарочно бросаясь в заросли повыше, погуще. Стебли трав, ветви кустарников хлестали по плечам, по глазам. Грудь теснил, мешая вздохнуть, огненный ком. Кешка бы и в крапиву кинулся, лишь бы всё это кончилось. Подвернулась полынь. Высоченная, она скрыла беглеца с головой. Пот заливал глаза, и было темно, и темнота мерцала…

А-а-а!

Земля ушла из-под ног, всё полетело вскачь – стебли полыни в семенах-пупырышках, кроны деревьев в вышине, и само небо, недосягаемое, как родной мир, в котором ничего подобного не могло случиться…

Он лежал, крепко зажмурившись, слыша, как победительно жужжат проклятые осы, и вздрагивая каждый раз, когда в истерзанное тело впивалось очередное жало… Или это шумело в ушах и горело эхо старых укусов?

Кешка перевернулся на спину и наконец открыл глаза.

Что-то пролетело у самого лица.

Маленькое, чёрное.

Не оса.

Он обшарил взглядом травянистые склоны, далёкую синь в паутине ветвей. Пусто. Он лежал на дне неглубокого овражка, в двух шагах от ручейка, тонкого, как змейка. Надо было лишь чуть подвинуться, перевалиться на живот и погрузить лицо в холодные целительные струи, омыть руки, стянуть футболку, намочить и снова надеть, чтобы хоть немного унять боль и жжение.

Когда они отстали? Сколько времени он бежал вхолостую, надрывая лёгкие? Осы, наверное, смеются над ним в своём войлочном гнезде.

Кешка начал считать укусы. Плюнул. Попытался встать.

Ноги тряслись, но держали. Руки слушались. Глаза не заплыли. Легко отделался.

Хуже всего, если у тебя аллергия на осиный яд. Или на пчелиный, как у Ирки. Она до сих пор панически боялась всего чёрно-жёлтого, летающего и жужжащего. Даже сотового оператора выбрала так, чтобы не будоражил тяжёлые воспоминания.

Последний раз она приезжала в Сорную зимой, в новогодние каникулы. На ней была пушистая белая шубка до талии, а ниже юбчонка короче некуда, тонюсенькие колготки и высокие сапоги в бахроме и блёстках. Он тогда глядел на неё и думал: застудишь себе всё, дурёха. А её хахаль с лысой приплюснутой башкой в дублёнке нараспашку каждые три часа выбегал греть свою леворукую короллу-семилетку. Явно для понтов. Есть же всякие автозапуски и предпусковые подогреватели. Тоже мне, олигарха нашла…

Господи, как это всё далеко. В другой жизни.

Скоро он понял, что понятия не имеет, куда идёт. Сквозь ветви просверкивали солнечные вспышки. Скоро закат. Нет смысла искать плешину с осиным гнездом. Блошка не станет ждать до ночи. Надо возвращаться в сельцо.

Утром восходящее солнце было справа, то есть на востоке – так? И теперь – справа, но на западе. Вот пусть там и остаётся. Хорошо бы сориентироваться поточнее. Посмотреть, с какой стороны растёт мох, где ветки гуще… Да кто ж их разберёт! Дома он всегда находил дорогу в лесу без этих премудростей. Само собой. Может, и здесь ноги вынесут, куда надо?

– А, вот ты где, злыднев хвост!

Кешка только и успел – скинуть кроссовки, вытянуть ноги и зажмуриться. Он не спал, это точно, просто немного расслабился…

Блошка возник из ниоткуда, неслышно, как лесной дух. А в доказательство своей полной материальности устроил такой концерт с "растудыть твою через коромысло", что в ушах зазвенело.

Кешка попытался объяснить насчёт ос и гнезда.

– Да понял я, – отмахнулся Блошка, плюхаясь рядом на траву. – Но зачем ты по лесу, ровно заяц, петлял? Ос со следа сбивал, что ли…

Он пристроил между ног мешок, потянул завязки.

– Жрать хочешь? На, держи… И водички немного осталось.

Предложение было скудным: пол головки лука и краюшка хлеба.

– Лук разжуй и укусы натри, – посоветовал Блошка, – а то печёт, небось? Припрёшься домой весь красный да опухший, Маниська любить не будет.

Возражать не было сил.

– Мы сейчас пойдём назад, на ту поляну? – спросил Кешка.

– Чего ради? Нам тут разгуливать некогда. Из-за тебя и так дотемна не поспеем.

– Я там лук оставил, – признался Кешка. – И стрелы… Не помню, как выронил.

– Да хвороба с ними! Охотником тебе всё равно не быть. А лук твой годен только детям малым играться. Но тетиву я снял, – Блошка похлопал себя по поясу. – Добрая тетива. Ладно, хорош рассиживаться.

Морщась от боли, Кешка натянул кроссовки, пристроил мешок на искусанном плече и поковылял вслед за напарником.

Воздух посвежел. Небо окрасилось розовым, облака – лиловым. Блошкин голос сливался с голосами леса в сплошной нестройный хор и лишь изредка взлетал отчётливым соло:

– А вот у меня тоже, слышь-ты, было раз. Лисица к нам повадилась курей таскать, и мы с ребятами пошли её выслеживать…

Кешка и не думал, что охотники так любят трепаться. Блошка травил байки нон-стоп: о встрече с медведем, о стычке с росомахой, о том, как зимой он переждал буран в обнимку с одиноким старым волком.

– …дто почуяли, – долетали до слуха обрывки фраз. – Я за ними версты четыре гнался… хорошо прицелился… наповал… Эй, ты чего, как неживой? Нагоняй!

Рыжий замедлил шаг, поджидая Кешку.

– Дотемна не поспеем, так, может хоть к полуночи, ежли мешкать не станем.

– Да объясни ты, в чём дело-то! – Кешка остановился, скинул с больного плеча мешок. – К чему эта гонка? Ты сам говорил, что на неделю уходил из деревни, в лесу ночевал, и ничего.

– Но не в Краснухину пору! – Рыжий аж подпрыгнул от возмущения. – Дурак ты, что ли? Ужли не знаешь… А и правда, не знаешь, поди?

Кешка энергично помотал головой.

Он ждал рассказа в духе Маниськиных легенд о богах и героях, но Блошка изложил самую суть – как её понимал. Красная Луна восходит раз в два месяца, держится на небе неделю, и именно в это время прилетают ракены. Откуда, злыдень их знает. Говорят, с Той Стороны. С Кешкиной или с какой другой, его, Блошки, не касается. Опасные твари, ростом малость пониже человека, а крылья в два раза шире размаха рук. Любят атаковать слёта, но и по земле неплохо бегают – как люди, на двух ногах. Когти у них – что у взрослого медведя, дыхание помрачает взор и рассудок. А крик – вроде человеческого смеха, только жуткий, на много голосов. Чем полнее Красная Луна, тем выше риск напороться на ракенов. Ну а пока Краснуха только прирастает…

– Авось, пронесёт, – закончил Блошка беспечно, а потом вдруг сделал свирепое лицо: – Вот ежли наших оленей волки сожрали, пока я за тобой по лесу бегал, самого тебя завтра на вертел насадим!

К счастью, добыча, спрятанная под валежником и еловыми лапами, осталась нетронутой. Рядом крутились две поджарые лисицы, но стоило Блошке вскинуть лук, как метнулись в разные стороны два рыжих вихря, закачались ветки.

– Так-то!

Блошка разгрёб завал – олешки под ним показались Кешке совсем маленькими, но примерно одной величины.

– А где оленёнок?

– Какой оленёнок? – не понял Блошка.

– Я думал, это оленёнок с матерью.

– Сдурел? Мы сосунков не трогаем. Ну-ка давай, нагибайся. И – взяли!..

Села на загривок душная мохнатая тяжесть – ничего себе, маленький! – Кешка крякнул, с трудом выпрямляясь.

– Ничего-ничего, – ухмыльнулся Блошка. – Думай, как завтра обедать сядем, и ты первым себе кусок выберешь. Так у нас заведено. Кто добыл – тому и право.

Он шёл впереди, и рыжеватая, в пятнышках, туша на его плечах подрагивала в такт шагам. Голова Блошкиного оленя свисала на сторону, с неё глядел мёртвый немигающий глаз. Кешка старался дышать ровно и не думать о том, что поклажа, давящая на плечи, шею, спину, тёплая из-за шёрстки, – такой же труп, и шея у этого трупа разворочена стрелой и заляпана чёрной, застывшей теперь кровью.

Небо над головой поблёкло, среди деревьев сгущались сумерки. Тускло проступала Зелёная Луна – надкусанный блин, еле заметно розовел серпик Красной… Звуки леса изменились, стали таинственными, жутковатыми. Темнело на глазах. Кешка едва различал Блошкину спину с поперечиной оленьей туши. Кожу щипало от пота, поясница затвердела, а топать им ещё ого-го…

Стволы расступились, открыв обширную поляну, и будто вспыхнул ночник в тёмной комнате. Зеленуха сияла щедро, серебря траву, розовый месяц тоже старался изо всех сил. По открытой местности при таком освещении можно идти всю ночь, не то что по лесным дебрям!

– Может, тут и заночуем? – предложил Кешка.

Хотелось скинуть с плеч мучительную ношу, распрямиться, упасть в траву и глядеть на звёзды, не перечёркнутые решёткой ветвей.

– Только не на открытом месте, – отрезал Блошка.

Что-то тёмное чиркнуло по рогалику розового месяца – большая птица? Или показалось?

– Бросай оленя, – произнёс вдруг Рыжий севшим голосом.

– Ты чего?

– Бросай… и беги в лес. Ракен!

Уши заложило от пронзительного свиста, по затылку пробежал холодок.

Кешка кинулся к чёрной стене деревьев впереди, не понимая, отчего движется, будто сквозь воду, почему ноги так трудно отрываются от земли… Мощный толчок бросил его ничком, и он зарылся носом в траву, придавленный грузом и запахом смерти.

– Беги-и-и! – звенело в ушах.

Спасительная тень леса, распластавшись на траве, тянула к нему колышущиеся руки. Он рванулся – за воздухом и свободой, выпростался из-под оленьей туши. Нога угодила в ямку, невидимую в зыбком свете двух лун. Он упал. Глянул вверх: ракен был совсем близко, совсем низко. Такими в фильмах ужасов изображают химер или горгулий. Кожистые крылья со свистом взрезали воздух, на длинной, почти драконьей морде горели глаза – будто посадочные огни самолёта. Лунные блики играли на обнажённых клыках.

Безумие, но ракен, похоже, улыбался.

Скользкими от пота пальцами Кешка дёрнул из-под футболки медальон и выставил перед собой, насколько хватило длины шнурка. Не смея закрыть глаза, не веря, что вот сейчас, прямо сейчас – боль, агония, и всё, конец, навсегда…

Его обдало ветром, над головой с жутким хлопком пронеслась тень, и зазвучал громкий язвительный хохот, издаваемый, казалось, полудюжиной глоток.

Кешка на карачках пополз к деревьям. В последний момент не выдержал – крутанулся ужом, чтобы видеть небо, упёрся плечом в шершавый ствол. Ракен шёл низко, скаля пасть, прямо на него, а Кешка лишь бесполезно сучил ногами, рыл пятками землю, зачем-то пытаясь встать.

Хищник вдруг прянул в сторону, широко разбросав серебряные от лунного света крылья, и Кешка увидел Блошку. Тот стоял в полный рост, не таясь, вскинув к небу натянутый лук.

Ракен нёсся прямо на него.

Стрела сорвалась с тетивы и ушла ввысь, навстречу клыкастой и когтистой смерти…

Ракен споткнулся в полёте.

Он падал. Беззвучно. Кувыркаясь в вышине.

Но у самой земли вдруг раскинул крылья и с многоголосым издевательским смехом спикировал прямо на Блошку.

Пока зверь вновь набирал высоту, пока разворачивался для нового захода, рыжий охотник успел скрыться под деревьями на другой стороне поляны. Руки его были пусты, и бежал он неуверенно, будто пьяный. Ракен приземлился, сложил крылья и двинулся следом на двух ногах, не быстро, но вполне уверенно.

Кешка снял медальон с шеи, обмотал шнурок вокруг запястья. Другого оружия у него не было. Но что, если на ракенов медальон не действует?..

Нутро свело от напряжения. Кешка двинул ногой – вырвал из земли с корнями, сперва одну, затем другую… Пошёл, ускоряя шаг, прямиком через поляну. Где-то в ночных небесах могли кружить другие хищники, но он не глядел. Просто шёл, держа наготове амулет.

Деревья приняли его под свою защиту. Он замер, озираясь. Лес мерцал, как заколдованный, и Кешка ясно увидел…

Двое на поляне. Ракен взмахнул лапой – небрежно, играючи, Блошка вскинул руку с ножом, защищаясь. Так фехтовальщики делают пробные выпады. Сейчас схватятся всерьёз… Вдруг зверь резко подался вперёд, из его пасти вырвалось розовое облачко, повисло над Блошкой светящейся кисеёй.

Рыжий охотник отшатнулся, махнул ножом – как пальцем в небо. И принялся молотить руками – беспомощно, хаотично, шатаясь из стороны в сторону. Ракен не спешил. У Кешки возникло иррациональное чувство, что он наслаждается беспомощностью жертвы.

Сверху, из ветвей на монстра с пронзительным чириканьем ринулся маленький меховой снаряд. Чмок! Ракен подпрыгнул, хлопнув крыльями, извернулся, и боевой клич лазицы оборвался жалобным взвизгом.

– Кто здесь? Помогите! – тонким мальчишеским голосом крикнул Блошка, и этот крик горячим клинком воткнулся Кешке в грудь, рассекая сковавшие его путы страха.

– Стой!

Поздно.

Взлетела быстрая лапа. Блошка качнулся и боком повалился в кусты. Ракен двинулся к нему – добить, насытиться свежим мясом, горячей ещё кровью. Кешка был для него помехой, не стоящей внимания.

В глубине души шевельнулось: не стоит рисковать из-за убитого…

– Стой, кому говорят! – Кешка шагнул к твари, держа перед собой амулет. Он знал, что сейчас умрёт.

Ракен смотрел на него круглыми медно-красными глазами, светящимися, как у кошки, и с такими же вертикальными зрачками. В них были ум и холодная уверенность в своей силе.

Спокойно, не торопясь, зверь приблизился и выпустил Кешке в лицо свой розовый яд. Рой мерцающих пылинок повис в воздухе, адские гляделки ракена зажглись предвкушением.

Вот и всё. Совсем не страшно, успел удивиться Кешка.

В носу засвербело, и он чихнул.

Ракен склонил голову на бок, его зрачки сузились, во взгляде, горящем жаждой убийства, проступило новое выражение. Вопросительное…

"Кто ты?"

Кешка сглотнул.

Вывернутые ноздри хищника дрогнули – он принюхивался, красный огонь в глазах тускнел.

В крови загудело, не словами, а невесть откуда пришедшим знанием: "Иди своим путём. Не мешай".

– Нет, – с хрипом вытолкнул Кешка из пересохшего горла. – Он мой друг.

Ракен долго смотрел, не мигая, потом опустил веки и, развернувшись, потопал прочь. В отдалении хлопнули крылья. Яркой диск Зеленухи на миг запятнала чёрная тень. Она слагалась из двух длинных тел и одной пара крыльев: ракен уносил с собой добытого Блошкой оленя, держа его всеми четырьмя лапами. В порядке компенсации.

На одно безумное мгновение Кешке захотелось вот так же расправить крылья и полететь на зов нарождающейся луны, чей пунцовый серп на глазах прирастал, наливаясь багрянцем.

В чувство его привела боль в предплечье – правую руку с медальоном свело судорогой. Он начал разминать твёрдую, неподатливую мышцу, но у него подкосились ноги, он упал на колени и так, не в силах встать, ползком, двинулся к Блошке, простёртому в поломанных кустах. Маленький охотник слабо стонал, а над ним стрекотал, чирикал, суетился невредимый Чмок.