Читать книгу Невероятные происшествия в женской камере № 3 - Кира Ярмыш - Страница 2

Если бы у Ани спросили, какой день в тюрьме самый сложный, она бы сказала, что первый. Главная его сложность заключалась в том, что он был нескончаемый и какой-то дерганый – время то тянулось резиной, то летело стрелой.

Началось все с неудобного клеенчатого матраса в камере московского ОВД. Аню задержали накануне, но день с беготней от ОМОНа, автозаком, оформлением в отделе полиции вышел таким насыщенным, что она почти не заметила, как он закончился. Осознание того, что она оказалась в тюрьме, пришло к Ане только в камере.

Всю ночь она провела, ворочаясь на липком матрасе и одергивая майку, чтобы не соприкасаться с клеенкой голым телом. Матрас лежал на полу, подушки и одеяла не было, удобно устроиться не получалось: рука под головой начинала неметь или бок отлеживался. То, что ей все же удавалось заснуть, Аня понимала по постоянным резким пробуждениям. Который час, она не знала: в камере не было окна (только круглосуточная тусклая лампочка над дверью), телефон у нее отобрали. Просыпаясь, Аня за неимением других развлечений снова и снова рассматривала стену перед собой: отваливающуюся краску, похожую на яичную скорлупу, подозрительные потеки, о происхождении которых она предпочитала не думать, надписи “Лёха”, “Бирюлево” и “Аллаху акбар”. Проснувшись в очередной раз как от толчка, Аня поняла, что теперь ей не померещилось. От пола шла ощутимая дрожь – это в метро начали ходить поезда. Так ей стало ясно, что наступило утро.

Потом стал оживать ОВД: Аня слышала это из-за своей приоткрытой двери. На ночь добрый дядечка-мент не запер ее совсем, а оставил в дверном проеме щель шириной с ладонь. Сделать щель побольше Аня не могла – ширина проема регулировалась цепью, накинутой на дверь снаружи. Аня лежала и слушала, как в дежурной части переругиваются полицейские, надрывается телефон, звенит дверной замок, шумит вода в туалете. Наконец за ней пришли и отвели в этот самый туалет – полицейский пустил ее внутрь, а сам остался снаружи подпирать дверь.

Аня попереминалась с ноги на ногу, оглядываясь по сторонам. В голову пришла сцена из фильма “На игле”, где герой вынужден зайти в “худший туалет в Шотландии”. Он явно не бывал в Тверском ОВД. Щербатый плиточный пол был покрыт жидкой грязью, с бачка свисала ржавая цепь, к унитазу, являвшему собой дырку в полу, Аня передумала приближаться. Пошумев водой для вида и не притронувшись к раскисшему обмылку на грязном бортике раковины, она вышла. Полицейский отвел ее в камеру.

Время тянулось безнадежно медленно. Дверь на этот раз закрыли плотно, сквозь нее не доносилось ни звука. Аня шарила взглядом по стенам, еле различимым в темноте, но это было сомнительное развлечение. Мысли еле ворочались в голове, тяжелые и громоздкие от недосыпа. Аня не знала, сколько так просидела. Ей казалось, что даже сердце у нее стало биться медленнее, а сама она начала погружаться то ли в медитацию, то ли в анабиоз. Когда дверь открылась и в камеру вошел полицейский, Аня вздрогнула от неожиданности и не сразу сообразила, что происходит.

Ее вывели в дежурную часть и усадили на лавочку рядом с грустной цыганкой, пьяным парнем и мужиком с подбитым глазом. Дядечка-мент, который вчера любезно оставил дверь приоткрытой, достал из шкафа коробку с ее личными вещами. “Собирайтесь, сейчас в суд поедете”, – сказал он. Аня включила телефон и быстро просмотрела сообщения, надела ремень и принялась зашнуровывать кроссовки. Шнурки у нее тоже отобрали перед тем, как отправить в камеру на ночь.

– Да вы особо не старайтесь, – понаблюдав за ней, посоветовал мент. – Вы же на суд едете.

– А что, разве в суд нельзя со шнурками? – удивилась Аня.

– Можно, но вам потом в спецприемнике опять расшнуровывать придется, – заботливо ответил полицейский. Аня была тронута его прямотой.

В суде время пошло неожиданно быстро, хотя Ане хотелось, чтобы наоборот: тут наконец-то было светло, свежо, просторно, друзья принесли ей кофе и салат цезарь, телефон больше не отбирали. Судьей оказался суровый седовласый мужчина, опечаливший Аню своей пунктуальностью: заседание началось без опозданий, перерывы длились ровно столько, сколько он объявлял. Это, впрочем, вселяло и некоторую надежду. Казалось, что если человек выглядит строгим и неприступным как скала, то и решения он должен выносить беспристрастные и справедливые.

Анино преступление заключалось в том, что она подвернулась под руку омоновцу на митинге – ее выдернули из толпы и запихнули в автозак. В автозаке было весело и жарко. Кроме Ани, внутри оказалось еще много задержанных, все они переговаривались, шутили и смеялись – атмосфера скорее походила на праздничную. Аня попала в автозак впервые и считала происходящее настоящим приключением. Приехав в ОВД, она не сомневалась, что их быстро отпустят. Ее вместе с остальными посадили в актовый зал – большую комнату, похожую на школьный класс, с рядами кресел. Возле одной стены стоял стол, похожий на учительский, над ними висел портрет Путина (справа), Медведева (слева) и российский флаг посередине. Людей, задержанных с Аней, подзывали к столу по одному и после подписания каких-то бумажек отпускали. За окном постепенно темнело, но Анина очередь все не наступала. Наконец она осталась одна – на улице уже сгустилась непроглядная тьма, электрическая лампа под потолком противно гудела. В зал вошел полицейский и сказал, что Ане придется остаться на ночь в КАЗе – это расшифровывалось как “камера административно задержанных”. Аня не поняла, почему оставляют ее одну, и начала спорить. Полицейский сказал, что в отличие от остальных у нее более тяжелая статья и до суда Ане придется остаться в отделе.

Лежа в КАЗе на полу, было трудно представить, что все закончится хорошо и быстро; но здесь, в суде, где оказалось так чисто и опрятно и даже туалет запирался на щеколду, Анина вера в счастливый исход окрепла. Когда судья предложил ей выступить, она даже немного застеснялась его клеймить. Подумала: вдруг он собирается отпустить ее на волю и она невзначай обидит хорошего человека. Выслушав ее, судья удалился в совещательную комнату на полчаса, вышел оттуда точно в срок и с самым неприступным, беспристрастным лицом отправил Аню под арест.

Потом была дорога в спецприемник. Двое ментов, которые везли Аню, ужасно хотели поскорее попасть домой, поэтому решили ехать с мигалкой, в обгон московских пробок. Мчась по улицам под улюлюканье сирены, Аня чувствовала себя крупной шишкой преступного мира. Эта часть дня тоже была разочаровывающе короткой: Аня смотрела на мельтешение домов за окном и думала, что даже самые невзрачные пятиэтажки обретают невиданную прелесть, если их тебе показывают напоследок.

У спецприемника выяснилось, что рвение Аниных конвоиров было напрасным: перед воротами обнаружилась целая очередь из полицейских машин с арестантами.

Снова потянулось ожидание. Сначала менты выходили курить из машины по одному. Потом вместе. Потом с ними вышла постоять Аня. Разговор, естественно, зашел о политике – мент постарше нравоучительно рассказывал, как сильно Аня и ее товарищи, устраивающие несанкционированные митинги, вредят работе полиции. Отчитав Аню, мент перешел к судебной системе и раскритиковал ее за то, что Аня за свои дурацкие митинги вынуждена сидеть, а он ее – возить. Следом он обрушился на правительство, которое ворует: зарплата полицейских стремительно сокращается, а работа по разгону митингов – нет. Аня попыталась робко заметить, что между воровством и митингами налицо прямая связь, но ее конвоир в собеседнике не нуждался. Беспощадно бичуя окружающий его хаос, полицейский добрался до начальника спецприемника, который держал их в очереди на жаре и оказался самым коварным и могущественным врагом. Мент костерил его на чем свет стоит под молчаливое одобрение напарника, пока их наконец не пустили внутрь.

Аня настолько утомилась за день ожидания, что уже почти хотела попасть в камеру. Но не тут-то было. Конвоиры сдали ее местным полицейским и улизнули, а ее начали “оформлять”.

Процедура оформления была многосоставной и удивительно хаотичной. Для начала менты распотрошили сумку с вещами, которую Ане в суд привезли друзья. Она сама не знала, что там лежало, поэтому вместе с сотрудниками спецприемника с любопытством изучала каждый предмет. В этом было даже что-то приятное: как будто она достает из мешка Деда Мороза подарки. Резиновые шлепки или, скажем, нарезка колбасы были так себе радость, но Аня после этого нудного дня соглашалась довольствоваться малым.

Все вещи вскрыли, разрезали и перетрясли, примерно треть вообще запретили брать с собой, еще часть посоветовали на время оставить в камере хранения, чтобы не тащить с собой все сразу. Саму сумку тоже нужно было оставить в камере хранения, потому что, имея ручку-лямку, она “представляла угрозу”. Аня сперва даже не поняла, какую именно, и наивно спросила. Важный толстощекий мент, в котором она определила главного, посмотрел на нее из-под полуприкрытых век и сказал:

– Повеситься можно. – И Аня, содрогнувшись, решила впредь помалкивать.

Кроме сумки с лямкой, недопустимыми посчитали также точилку для карандашей (лезвие!), пакет семечек (мусор!), бальзам для волос (непрозрачный!), подушку и одеяло (тоже непрозрачные!) и много чего еще, где о причинах Ане оставалось только догадываться. Впрочем, когда ей велели выбросить апельсины, она сдалась и все же робко уточнила:

– А с апельсинами что?

– Можно накачать алкоголем.

– Чего? – ошарашенно переспросила Аня.

– Некоторые шприцом протыкают и впрыскивают спирт, – утомленно разъяснил толстощекий мент. – Мягкие фрукты и овощи не принимаем. Можно только яблоки, морковь, лук. И редис.

Когда Аня сгрузила растерзанные остатки вещей в пакет, ее повели к врачу на осмотр. Он проходил в маленькой каморке, примыкавшей к дежурной части. Посторонних здесь не было, но глазок камеры в углу под потолком намекал на сомнительную приватность.

Врачом оказалась нестарая пухленькая женщина в очках, которая могла бы показаться милой, если бы не выражение невыразимого презрения на лице. Она смерила Аню уничижительным взглядом, словно заранее знала, что та закоренелая негодяйка, и скомандовала раздеваться.

– Что, совсем? – спросила Аня, покосившись на камеру.

– Снимай рубашку и джинсы. Теперь повернись спиной. Тебя в отделе били?

– Что?!

– Значит, не били… А что это за синяки вдоль позвоночника?

Аня попыталась изогнуться, чтобы заглянуть себе через плечо, но ничего, конечно, не увидела.

– Какие еще синяки? – нервно уточнила она. – Это, может, я на матрасе отлежала…

– Ничего себе отлежала. Так, а этот синяк на ноге?

– А это я точно с велика упала недавно.

– С велика она упала… Жалобы есть?

– Нет! – торопливо воскликнула Аня. Врач в ту же секунду хлопнула своим журналом и пошла к выходу, умудряясь демонстрировать пренебрежение даже спиной.

Потом настал черед дактилоскопии. Это называлось “откатать пальцы”. Перед Аней положили листок А4, поделенный на квадратики: в маленьких квадратиках нужно было оставлять отпечатки подушечек, а в двух больших – ладоней целиком. Полицейская, блондинка средних лет, принялась мазать Анины руки специальным валиком с блестящей черной краской.

– Краска очень хорошая, быстро смоется, – заверила женщина, поймав Анин настороженный взгляд. Было неясно, хвастается она или успокаивает.

Когда все наконец было сделано и Аня приготовилась оказаться в камере, важный толстощекий мент вынес из подсобки очередной журнал. Аня мысленно застонала. Тяжело опустившись на стул, мент раскрыл журнал перед собой, внимательно посмотрел на Аню и спросил:

– Ценные вещи описывать будем?

– Будем, – согласилась Аня, – а какие?

– Это вы мне скажите. Обычно телефон. Есть у вас телефон?

Аня кивнула.

– Давайте его сюда. А паспорт ее где? Ага, вот он. Тут СНИЛС лежит, тоже ценная вещь, опишем.

– Позвать понятых? – спросила блондинка-полицейская.

Важный мент кивнул и начал выводить что-то в тетради старательным вихристым почерком.

Женщина вышла из дежурной части – на пути ее сопровождал лязг открывающихся дверей. Аня насчитала три, прежде чем услышала, как она говорит кому-то: “Девушки, пойдемте, побудете понятыми, там как раз к вам девочку привезли”. Аня не разобрала, что ей ответили, но через некоторое время в коридоре зашлепали сланцы – несколько человек направлялись к дежурной части. Аня приготовилась.

Как она представляла себе будущих сокамерниц? В ее голове смешивались американские сериалы и российские новостные заметки, поэтому воображение рисовало что-то среднее между красивой спортивной блондинкой в оранжевой робе и жуткой изможденной бабой с платком на голове. Аня чувствовала, как напряжение нарастает по мере того, как приближается шлепанье, и когда из-за угла показалась первая фигура, она чуть не хлопнулась в обморок от избытка переживаний.

Вслед за полицейской в дежурную часть вошли две женщины. Аня впилась в них взглядом и ощутила, как что-то внутри нее обрывается и падает, падает вниз, оставляя зияющую пустоту.

Спортивные блондинки явно попадают за решетку только в Америке.

Первая арестантка выглядела так, как будто ее только что освободили из подземелья. Ане бросилась в глаза ее болезненная худоба, костлявые плечи с россыпью фиолетовых прыщей, грудная клетка, сквозь которую проступали ребра. Она была одета в майку на тоненьких бретельках и на фоне ментов, упакованных в форму до ушей, казалась почти голой, что особенно нагоняло жути. Она больше походила на скелет из биологического класса, чем на живого человека. Лицо у женщины было изможденное, желтоватого цвета, на лоб жидкими лучиками падала челка. Из-под этой челки она смотрела на Аню и ментов осатанело злым взглядом.

Арестантка, шедшая следом за ней, выглядела лучше (впрочем, это было несложно), но тоже настораживала. Самым странным в ней было выражение лица – сонное и немного потерянное, словно она не до конца понимала, где находится. Другой странностью был наряд: в отличие от своей полуголой спутницы, она выглядела чересчур одетой, притом во все джинсовое – штаны, рубашку, застегнутую под горло, и куртку.

– Ну, что в-вам т-теперь еще надо? – спросила первая, обводя ментов разъяренным взглядом. Аня подумала, что заикание придает ей даже более зловещий вид.

– Побудете понятыми, – ответил толстощекий мент, не отрываясь от писанины. – Телефон черный, марки “Эппл”, какой он у вас серии?

– Седьмой, – сказала Аня, продолжая украдкой пялиться на женщин.

– Седьмой серии, в чехле с яблоком, зарядка от него… от него же?.. белая, с повреждениями… как это назвать?.. ну, допустим, у основания. Документ пенсионного страхования номер 133–8096156…

Мент вывел последнюю цифру и подтолкнул журнал к полуголой.

– Проверяйте, – буркнул он.

Полуголая нехотя склонилась над столом и пробежалась глазами по строчкам. Аня с содроганием рассматривала ее лопатки, которые должны были вот-вот распороть кожу. Джинсовая все это время стояла, с осоловелым видом уставившись в стену. Происходящее она полностью игнорировала.

– Ну вроде т-так.

– Расписывайтесь. Имя, фамилия и подпись.

Полуголая расписалась. Джинсовая сначала не двинулась с места, будто не слышала, но, получив от соседки тычок в бок, встрепенулась и тоже накорябала что-то в тетради.

Первая арестантка вдруг резко повернулась и обожгла Аню взглядом. От неожиданности та даже перестала дышать. Некоторое время женщина разглядывала Аню, совершенно не стесняясь, а потом внезапно расплылась в улыбке и сказала:

– Т-ты не б-бойся. У нас там все девочки очень хорошие. Никто т-тебя не обидит.

Аня вытаращила глаза. Она не знала, что поразило ее больше – такая доброжелательность или то, что у женщины не было переднего зуба.

– Спасибо большое, я не боюсь, – пробормотала Аня.

– Не бойся! – тут же очень громко повторила джинсовая и, глядя куда-то вбок от Ани, тоже по-детски счастливо улыбнулась.

У нее не хватало трех зубов.

– Пойдемте в камеру, девочки, – сказала полицейская.

Услышав ее голос, полуголая тут же изобразила на лице смертельное недовольство, однако развернулась и молча направилась к двери. Джинсовая не двинулась с места, продолжая счастливо улыбаться.

– Пойдем, дура, – прошипела первая и дернула арестантку за рукав. Та покачнулась, едва не потеряв равновесие, но послушно пошлепала следом. Улыбка все это время не сходила с ее лица.

– А сколько всего человек в женской камере? – после короткого молчания спросила Аня, глядя на дверь, за которой скрылись женщины.

– Пятеро, – сказал толстощекий мент. Он убрал Анины ценные вещи в полосатый мешочек с оттиснутой на нем цифрой “37” и только после этого поднял глаза. Что-то в лице Ани заставило мента сжалиться, потому что он добавил: – Да они нормальные все. Не наркоманки, не уголовницы.

После встречи с будущими соседками Анина решимость оказаться в камере заметно поугасла, но тут, как назло, ее и закончили оформлять. Прижав к груди пакет с разрешенными вещами, она двинулась к выходу из дежурной части. Дорогу показывал совсем юный мальчик-полицейский с торжественным и серьезным лицом.

За дверью, ведущей в недра спецприемника, обнаружилась вторая, а за ней – коридор, выкрашенный зеленоватой краской. Окон здесь не было, только пронзительно-белые лампочки на потолке. Ане казалось, что она ступает по затонувшему кораблю, лежащему на морском дне. По обеим сторонам коридора располагались железные двери, каждая в бахроме щеколд и замков. У дверей к стене были приделаны странные сооружения – одинаковые метровые трубы с широкими открытыми раструбами. Аня на ходу заглянула в одну такую трубу, но ничего не увидела – внутри была темнота.

– А что это? – спросила она у мальчика.

– Вам знать не положено, – сурово ответил он.

Женская камера была одна и находилась ровно посередине коридора под номером три.

– Стойте здесь, – сказал ей мальчик и принялся перебирать ключи в связке.

Ключи были такими огромными, что выглядели бутафорскими. Казалось невероятным, что ими открывают настоящие замки, а не используют в качестве реквизита в школьных спектаклях. Выбрав ключ, мальчик сначала посмотрел через глазок внутрь камеры, потом сурово – на Аню и наконец со скрежетом открыл перед ней дверь.

Аня приняла свой самый независимый вид, выпрямилась, набрала в грудь побольше воздуха… и тут же закашлялась. Из камеры клубами валил табачный дым. В глазах сразу защипало. Эффектный заход оказался безнадежно испорчен, но деваться уже было некуда. Моргая, кашляя и стискивая пакет с вещами, Аня наугад шагнула в полутьму. Дверь за ней тотчас захлопнулась, и наступила тишина.

Ане потребовалось несколько секунд, чтобы привыкнуть к дыму. Разлепив наконец веки, она быстро огляделась – и тут увидела их.

Несколько женщин сидели в глубине комнаты и смотрели на Аню. Свет из окна широкими пластами падал им на плечи и лбы, отчего они казались не живыми людьми, а статуями, вырубленными из камня. Они молчали и были неподвижны, и Ане вдруг показалось, что они в самом деле не люди, а идолы, которых рассадили по кроватям. Камера тонула в дыму, и очертания идолов казались смазанными, как будто она смотрела на них сквозь запотевшее стекло. Секунды шли одна за другой, но каменные истуканы не шевелились. Аня почувствовала, как внутри у нее все холодеет.

– Ну, рассказывай, как зовут, сколько дали, – сказал ближайший идол, и морок рассеялся.

Женщины будто ожили. Та, что задала вопрос, затянулась сигаретой, которую она, как теперь заметила Аня, все время держала в руке. Дым от сигареты лентой тянулся в потолок. Все арестантки одновременно зашевелились, кто-то кашлянул, кто-то переменил позу. Они были совершенно обычными людьми, и Аня ощутила легкий укол стыда от того, что чуть было не поддалась панике. Женщины бесцеремонно разглядывали Аню, и от их живых любопытных глаз она сама словно оттаяла.

– Зовут Аня. Дали десять суток.

– О, нам всем почти так дали! – сказала девушка, курившая сигарету.

– Тоже за езду без прав небось?

– Нет, вообще-то за митинг.

– Моя подруга однажды ходила на митинг! – воскликнула другая девушка, и, переведя взгляд на нее, Аня на секунду оторопела: та была темнокожей. Это было так неожиданно, как будто часть Аниных фантазий о сериальных тюрьмах вдруг осуществилась.

– А-а… сюда можно сесть? – опомнившись, спросила Аня и показала на свободную кровать.

– Да садись, куда хочешь, – фыркнула девушка с сигаретой.

Камера была просторной и не такой уж мрачной, как Ане почудилось в первую секунду, – стены здесь, например, были выкрашены в нежный персиковый цвет, что не слишком-то вязалось с Аниными представлениями о подобных местах. Кроме того, тут играло какое-то музыкальное радио – оглядевшись, Аня поняла, что звук идет из углубления над дверью, закрытого решетчатым щитком. Пол был деревянный, из мебели – одна покосившаяся тумбочка в углу, заваленная коробками с чаем и печеньем, и четыре узкие двухъярусные кровати. Один угол комнаты отвели под “ванную” – стены там были облицованы плиткой, имелась раковина и небольшой закуток – очевидно, туалет. Закуток этот был высотой Ане по плечи, а на его куцей двери красовался тетрадный листок с надписью “Включи воду”.

– Хочешь ч-чаю? – гостеприимно спросила Аню полуголая, которая была понятой.

– Если можно.

Полуголая встала и начала рыться в груде одеял, лежавших на верхнем ярусе кровати. Аня заозиралась в поисках чайника, хотя его наличие в камере, куда ей запретили проносить точилку, было бы сюрпризом. Тем временем женщина извлекла из-под завалов запотевшую пластиковую бутылку, плеснула оттуда воды в стакан и кинула чайный пакетик.

– Меня з-зовут Наташа, – сказала она, протягивая Ане чай, и ободряюще улыбнулась. Чай был чуть теплый.

Аня пробормотала что-то благодарное и торопливо сделала глоток. Она подумала, что важно продемонстрировать энтузиазм, чтобы никого не обидеть – мало ли какие здесь порядки. Остальные женщины молчали и продолжали смотреть на нее. Аня робко спросила:

– А вас как зовут?

– Меня Катя, – сказала девушка с сигаретой, выдохнув дым. Она говорила вальяжно, почти неохотно, как будто давала понять, что ей неинтересно и она отвечает из вежливости. Взгляд у нее при этом был до того цепкий и колючий, что каждый раз, когда она смотрела на Аню, той становилось не по себе. Глаза у Кати были светло-голубые, почти прозрачные, и резко выделялись на лице. Из-за контраста между ее голосом и взглядом Аня ощущала смутное беспокойство. Ничего отталкивающего в Кате не было, но Аня предпочла бы держаться от нее подальше.

– Меня зовут Диана, – сказала чернокожая девушка. Она была высокой и монументальной, в черном платье-колоколе и с пружинистым пучком волос на макушке. Взяв у Кати из рук сигарету, она изящно затянулась и вернула ее.

– А за что вы сюда попали? – осторожно спросила Аня.

– Мы с ней, – Диана кивнула на Катю, – за вождение без прав. На десять суток. По отдельности, но в один день.

– А я м-мусора обматерила, – сообщила Наташа. Себе она тоже налила чай и уселась на кровать.

– За это тоже в спецприемник сажают? – удивилась Аня.

– Ну да. Мы стояли с м-мужем возле магазина, у него в руках б-была банка пива. Закрытая! Подошли мусора, распиваете, говорят, п-пройдемте. А я эти штучки хорошо знаю, напроходилась уже. Сказала, никуда мы с вами не пойдем. И п-пару ласковых. Ну меня и з-задержали, типа за неповиновение.

– А ты раньше уже сидела в спецприемнике? – спросила Аня.

Наташа снисходительно улыбнулась:

– Не в спецприемнике.

Аня быстро кивнула, стараясь сохранить непринужденное выражение лица. В голове завывала сирена. Очень хотелось спросить, за что именно Наташа сидела, но Аня сомневалась, что ответ ее порадует.

– Наташа у нас стреляный воробей, много полезного может рассказать, – насмешливо сказала Катя и потушила сигарету. Обведя сокамерниц холодными голубыми глазами, она остановилась на джинсовой женщине, которая тоже была у Ани понятой. – А вот Ирка у нас экзотический случай. Да, Ирка? За алименты сидит.

Все разом посмотрели на джинсовую женщину. До этого та сидела молча, забившись в угол кровати, но тут мгновенно оживилась от взглядов, заулыбалась и закивала. Аня была готова поклясться, что вопроса она не слышала. Иркино состояние вызывало у нее не меньше опасений, чем Наташина судимость, но спрашивать о нем и вовсе не хотелось.

– Я тоже за вождение без прав сюда попала, – подала голос пятая девушка, которая сидела на соседней от Ани кровати. Дождавшись, когда все обратили на нее внимание, она томно добавила: – Только у меня были права.

Аня посмотрела на нее и теперь по-настоящему не поверила глазам: перед ней сидела модель. Вернее, Аня затруднялась с точным определением ее профессии, но только потому, что никогда не видела таких девушек вблизи – они попадались ей только на фотографиях в инстаграме. Девушка казалась отфотошопленной даже сейчас, сидя в метре от Ани на продавленной тюремной койке: глаза – синие, волосы – чистый шелк, грудь – размера шестого. Она хлопала длиннющими ресницами и кокетливо надувала губы.

– В смысле, были права? – переспросила Аня, продолжая невежливо ее разглядывать.

– Да просроченные они у нее были, – отмахнулась Диана, которая явно слышала эту историю не в первый раз.

– Ну я же по ним нормально все время ездила! – капризно сказала девушка-модель и, тут же хитро улыбнувшись, пояснила Ане: – Меня лишили прав восемь месяцев назад, но я их не стала сдавать, еще чего! Меня Майя зовут.

– Очень приятно.

– Мне дали пять суток, а перед этим ночь продержали в ОВД, представляешь?!

– Представляю.

– Я там пыталась с собой покончить. Они мою сумку не забрали, а на ней была цепочка, я этой цепочкой обмотала шею и стала себя душить.

Аня вытаращила глаза:

– Э-э…

– Даже сознание потеряла на несколько секунд, – похвасталась Майя, явно довольная произведенным эффектом. – Потом я стала себе вены расцарапывать. Ой, я так стрессанула тогда!

– М-м…

– Вот, видишь! – Майя сунула Ане руку под нос. На запястье у нее и правда была тоненькая пунктирная линия запекшейся крови. – Но ничего, ментам тоже досталось! Когда они стали меня арестовывать, я одного укусила! А потом на суде мне стали намекать, что я могу взятку дать и меня выпустят, прикинь?

Аня на всякий случай кивнула. Ее поражало даже не то, что Майя говорила, а то, как – горделиво и напористо.

– Но я сказала нет. У меня правило – ни рубля этим блядям! – неожиданно рявкнув, закончила Майя, но в следующую же секунду снова расцвела улыбкой.

– Ой, да скажи спасибо, что только на п-пять суток, – недовольно сказала Наташа, отхлебывая чай. – И хорошо, что в д-дурку не отправили как с-суицидницу.

– А что, могли? – жалобно спросила Майя. Ее выражение лица и интонации менялись со скоростью мультяшного персонажа. За одну минуту она успевала побыть обиженной, испуганной, кокетливой, хитрой, милой и разгневанной.

– Конечно м-могли, и там бы тебе намного меньше понравилось, – заверила ее Наташа.

Майя притихла, видимо обдумывая такую возможность. Некоторое время все молчали. В тишине Наташа звучно хлюпала чаем.

Наконец Катя отставила в сторону пластиковый стаканчик, который использовала как пепельницу, хлопнула себя по коленям и сообщила:

– Вообще-то мы играли в “Крокодила”. Ты с нами?

– Я лучше просто посмотрю для начала, – быстро ответила Аня. Она вообще недолюбливала эту игру, а изображать что-то перед пятью странными женщинами ей и вовсе не хотелось.

– Ну, как знаешь. А ты, кстати, куришь? Сигареты есть?

– Нет.

– Бля, а у нас три сиги осталось, – сказала темнокожая Диана и тут же недальновидно закурила.

– Ладно, у пятой стрельнем, – пообещала Катя. – И еще раз загадаешь мне слово “инвестиция”, я тебя убью.

Они обе заржали. Катя принялась искать какой-то пакет. Он обнаружился под Иркой, которая продолжала излучать безоблачное счастье, даже когда остальные принялись демонстративно зажимать себе носы и кричать: “Фу, Ирка, навоняла туда небось!” Как самая главная, Катя перемешала лежащие в пакете бумажки и протянула его остальным. Каждая арестантка вытянула себе по слову.

Начала Наташа. Выйдя в центр камеры, она воздела над собой руки, сомкнув их над головой, и требовательно посмотрела на соседок. Никто ничего не понял. Наташа посуровела. Она снова подняла руки, а потом изобразила вокруг себя что-то вроде брызг. Лицо у нее при этом было настолько мрачным, что все захихикали. Чем дольше никто не отгадывал ее слово, тем больше свирепела Наташа. Она буравила сокамерниц разъяренным взглядом, словно не сомневалась, что они давно все поняли, но не признаются назло. Наконец сдавшись, она стала просто тыкать пальцем в потолок, хотя это было не по правилам. Майя закричала: “Лампочка!” К Аниному удивлению, это оказалось правильно. Майя встала с кровати.

В полный рост она снова поразила Аню – оказалась такой миниатюрной, что на фоне остальных частей тела ее огромная грудь смотрелась теперь почти устрашающе. На ногах у Майи были кроссовки на высоченной платформе. Она ступала в них, слегка покачиваясь, и напоминала новорожденного олененка. Выйдя в центр камеры, Майя грациозно присела, оттопырив зад, и приставила пальцы к голове, как будто это были рожки. “Зайчик, зайчик!” – заорала Катя, тыча в нее пальцем. Майя с удовлетворенным видом поднялась и продефилировала обратно к своей койке.

Быстро стало ясно, что “Крокодил” не Катина игра. Она долго без толку махала руками и материлась сначала сквозь зубы, а потом в полный голос. Остальные только покатывались со смеху. Катя кричала, хохотала, ругалась, обзывала всех дурами и даже подпрыгивала, но к отгадке это остальных не приближало. Наконец, когда она окончательно озверела, Диана сжалилась и заявила, что правильное слово – “Биг-Бен”. Оказалось, что она его и загадала.

– Как вообще можно показать Биг-Бен? – ярилась Катя. – Это хуже, чем инвестиция! У-у-у, убила бы!

– Могла бы просто себе на майку показать, – пожала плечами Диана, явно не впечатленная ее угрозами.

Все уставились на Катину футболку. Катя оттянула ее вперед, чтобы рассмотреть получше. На футболке во всю грудь был изображен Биг-Бен. Катя взвыла и плюхнулась на кровать, скрестив руки и ноги.

Диана грациозно встала. Она была высокой и полной, но двигалась с поразительным изяществом. Выплыв на середину камеры, она подбоченилась и свысока оглядела соседок. В отличие от Наташи с Катей она явно обожала быть в центре внимания. Отставив одну ногу в сторону, она ткнула пальцем в себя.

– Биг-Бен? – неуверенно предположила Майя.

– Черный? – проворчала Наташа, разглядывая Дианино платье.

– Почти, почти! – злорадно закричала Катя, моментально оживляясь. Стало понятно, что на этот раз слово загадала она.

Диана высокомерно обвела всех взглядом и снова показала на себя.

– Нигер! – вдруг припечатала молчавшая до этого Ирка.

Все разом повернулись к ней. Она сидела, как и прежде, в углу и не шевелилась, так что Аня почти забыла о ее существовании. Как только все посмотрели на нее, Ирка расплылась в беззубой улыбке.

– Ты небось подсмотрела, пока на пакете сидела, – с досадой сказала Катя, снова скрестив руки на груди.

Ирка неуклюже встала с кровати и прошаркала в центр. Все глядели на нее с насмешкой, так что Аня даже почувствовала жалость. Повернувшись к сокамерницам, Ирка принялась махать руками. Она тоже делала рожки над головой, тыкала пальцем в соседок, садилась на корточки, вставала на четвереньки – в общем, совершала огромное количество разнообразных действий без всякой логики. С ее лица не сходила улыбка. Ане казалось, что она просто получает удовольствие от движения.

Остальные некоторое время вяло предлагали варианты, но все было безуспешно. Они вскоре потеряли интерес.

– Т-так, и что ты п-показывала? – спросила Наташа, когда Ирку прогнали со сцены обратно на кровать.

– Ежика, – застенчиво ответила Ира.

Аня к этому моменту обнаружила, что страшно проголодалась – за исключением салата цезарь в суде, она сегодня ничего не ела.

– А ужин тут будет? – с надеждой спросила она, ни к кому конкретно не обращаясь.

– Ужин уже был, – откликнулась Катя.

– А с душем тут как?

– Воды нет.

Аня тяжело вздохнула и подумала, что даже странно было ждать от такого длинного изнурительного дня другого завершения.

– Совсем нет? – на всякий случай уточнила она. – И долго не будет?

– Ну, горячей нет, – терпеливо растолковала ей Катя. – Отключили на профилактику. Ты можешь попросить отвести тебя в душ, новеньких обычно отводят. Но холод там собачий. А так вообще-то душ по четвергам.

До Ани не сразу дошел смысл последних слов.

– Что, один раз в неделю?!

– А т-ты думала, тут с-санаторий? – фыркнула Наташа, презрительно поморщившись. – Привыкай. Тут все к-как в тюрьме.

Аня хотела было сказать, что привыкать к тюрьме не входило в ее жизненные планы, но, застеснявшись Наташи, передумала. Вместо этого она спросила:

– А какой вообще здесь распорядок?

Наташа как самый большой специалист по тюрьмам взяла разъяснения на себя.

– Сначала завтрак. Д-девочки обычно не ходят. А тебя как, б-будить?

– Ну, можно попробовать, – неуверенно сказала Аня.

Как бы она ни хотела есть, мысль о завтраке в общественной столовой нагоняла тоску. Еще со времен детского сада Аня утвердилась во мнении, что по возможности их лучше избегать.

– П-потом утренний обход, – продолжала Наташа. – Дальше в течение дня в-выводят на звонки – это пятнадцать минут, и на п-прогулку – это час. Еще обед и ужин. Ну, д-дальше вечерний обход и отбой.

– А все остальное время?

– Все остальное время ты тут сидишь.

– Я думала, работать заставляют…

– Еще чего, т-тут же не з-зона! – засмеялась Наташа.

Это заявление в сочетании с предыдущим, что здесь все “как в тюрьме”, немного озадачило Аню, но она благоразумно решила не умничать.

– Катюха! – вдруг раздался за окном сбоку сдавленный возглас.

Катя, снова курившая, быстро передала сигарету Диане и в два прыжка забралась на подоконник. Окна здесь были под самым потолком, поэтому и подоконники располагались на высоте полутора метров от пола. Катины движения были ловкими и молниеносными. Пока она сидела, развалясь на кровати, сила в ней не ощущалась, но стоило ей вскочить, как Аня чувствовала исходивший от нее напор.

– Чего? – громко прошептала Катя в окно.

– Как дела? – спросили снаружи и хихикнули.

– Это Д-Димка из пятой, – заволновалась Наташа и привстала с кровати.

– Сиги попроси! – напомнила практичная Диана. Она тоже поднялась, хоть и нехотя, поправила платье и величаво подплыла к окну.

– У вас сиги есть? – надрывно прошептала Катя.

Последовала короткая пауза.

– Есть! – согласился невидимый Димка из пятой.

Все, кроме Майи и Ани, разом загомонили и повскакивали с кроватей.

– А дайте нам несколько! – сказала Катя, властным жестом велев сокамерницам замолкнуть. Ирка с Наташей тут же послушно замолчали и даже снова сели. Только Диана осталась стоять с независимым видом.

– А на что меняетесь? – спросил Димка после очередной паузы.

– Яблоки можем дать! – шепотом подсказала Наташа, от волнения перестав заикаться.

– Яблоки дадим, – погромче сообщила Катя в окно.

– Ну давайте, засылайте яблоки, а мы вам сиги.

Девушки тут же отхлынули от окна и засуетились: Наташа шелестела пакетами, Диана набирала яблоки. Катя подошла к двери в камеру и громко постучала в нее кулаком. Глазок почти сразу приоткрылся, и Аня увидела, как в нем кто-то мелькнул.

– Яблоки в пятую передадите? – развязно спросила Катя. Ей что-то ответили, но Аня не расслышала что. – Ну пожа-а-алуйста, – мигом сменив тон на заискивающий, проныла Катя.

В двери с громким лязгом открылось небольшое окошко, и в камеру заглянула блондинка, которая откатывала Ане пальцы.

– Что у вас, яблоки? – устало спросила она. Катя торжественно передала ей через окошко собранный сокамерницами пакет. Женщина сунула в него нос и спросила: – Записок нет?

– Да больно надо нам им писать! – фыркнула Катя.

Полицейская вздохнула и закрыла окно. Прошло несколько минут.

– Может, зажлобились, суки? – предположила Ирка. Впервые за день она выглядела не просто бессмысленно счастливой, а как будто заинтересованной.

– Ой, т-только т-тебя не спросили! – раздраженно воскликнула Наташа.

Наконец снова лязгнуло окошечко, и в нем замаячило лицо полицейской.

– Пятая просила вам сигарет передать. Но, девочки, имейте в виду, первый и последний раз я вашим почтальоном работаю.

– Да-да, спасибо! – вскричала Катя, подбегая к двери. Когда окно снова захлопнулось, она добавила: – Так смешно, что она каждый раз это говорит.

Аня подумала, что спецприемник немного похож на летний лагерь для испорченных взрослых. Когда она была ребенком, то каждый год ездила в детские лагеря и страстно их обожала, потому что они были симулятором независимости, моделью большого мира, куда она стремилась попасть. Она презирала детей, которые в первую же ночь начинали рыдать и проситься к маме, – Аню, наоборот, захватывала перспектива на целый месяц остаться без родителей. Ей все нравилось: песни под гитару, страшилки на ночь, костры на прощание, все праздники, все конкурсы. Даже двухъярусные кровати – неизменный атрибут тамошних спален – казались ей самостоятельным аттракционом. В ее голове они сливались с самой идеей новизны и приключений.

Общежитие, в котором Аня прожила пять лет, переехав учиться в Москву, было следующей ступенькой на пути к взрослению. Оно хоть и оказалось приближенным к реальному миру, все еще напоминало летний лагерь – совместный быт, иллюзия взрослости, даже те же самые двухъярусные кровати. Это была как будто еще не настоящая жизнь, а демоверсия жизни, где ты мог в безопасной обстановке овладеть напоследок всеми необходимыми навыками.

Аня считала, что та самая долгожданная взрослость началась для нее с окончания университета и переезда в отдельную квартиру. В этот момент она окончательно выросла и не предполагала, что из этого состояния можно шагнуть назад. Однако ровно так она чувствовала себя теперь в спецприемнике, вновь сидя на двухъярусной кровати в окружении соседок. Ее как будто затягивало обратно, в игрушечную реальность. Если детские лагеря и общежитие приближали маленькую Аню к миру взрослых, то спецприемник, наоборот, снова низводил ее до положения ребенка, где свобода ограничивалась воспитателями, романтические отношения поддерживались записочками, а основной валютой были яблоки.

В замке опять заскрежетал ключ – двери тут были исключительно громкие. В камеру вошел толстощекий мент, которого Аня считала за главного.

– В душ пойдете? – строго спросил он Аню.

– А вода только холодная? Тогда не пойду.

– Ну, как хотите. Вот вам постельные принадлежности.

С этими словами он протянул Ане нечто похожее на многократно свернутую салфетку.

– Это что, постельное белье? – изумленно спросила Аня.

Мент сделался еще строже.

– Одноразовое. Вам завтра принесут обычное.

Аня повертела салфетку в руках.

– Не принесут, – сообщила Майя, как только мент вышел.

– В смысле?

– Они только так говорят, но никому еще не приносили.

Аня впервые заметила, что на матрасах у всех ее сокамерниц лежат такие же странные салфетки. Она развернула свою. “Постельные принадлежности” представляли собой два куска ткани: один длинный и узкий – простыня, второй квадратный в виде конверта – наволочка. Все это было сделано из материала, который Аня видела только в больницах – из него делались бахилы. Со вздохом она застелила постель (точнее, прикрыла “простыней” матрас) и потянулась за одеялом, которое комом лежало в изножье ее кровати.

– Возьми лучше другое, – многозначительно сказала Катя.

Аня замерла и посмотрела на одеяло с опаской:

– А что с ним?

– Воняет! – радостно пояснила Ирка, которая продолжала излучать незамутненное счастье, но, кажется, стала чуть живее реагировать на окружающую действительность.

Аня решила спать не раздеваясь.

Ее сокамерницы тоже стали укладываться. Майя юркнула под одеяло без колебаний – Аня с завистью подумала, что ее брезгливость, видимо, уже существенно ослабла за пару дней.

– Ой, девочки, так хочется в тепло, куда-нибудь в Доминикану… – мечтательно промурлыкала Майя.

Суровая Наташа, забравшись на верхний ярус кровати, тем временем наставляла Ирку, которая лежала на нижнем:

– Я тебя убью, если б-будешь ворочаться. К-каждый раз просыпаюсь среди ночи, потому что к-кровать аж трясется – а это ты с боку на бок п-переворачиваешься!

Ирка продолжала улыбаться как ни в чем не бывало.

– Чем ты там меня тыкаешь? – спрашивала Катя у Дианы.

Они занимали самую дальнюю от Ани кровать, у стены – Катя сверху, Диана снизу. Сейчас Диана лежала, задрав ноги, и сосредоточенно месила ими Катин матрас.

– Ногами. Перестать?

– Не-не, продолжай, прикольно.

– А радио тут вообще выключают? – спросила Аня. Она поняла, что все это время к мыслям в ее голове примешивались посторонние голоса, и только сейчас осознала, что радио не замолкало ни на секунду.

– Выключают после вечернего обхода, – откликнулась Катя. – Хотя забывали пару раз, приходилось стучать.

– А включают когда?

– После утреннего.

Вечерний обход Аня не запомнила – задремала, как только ее голова коснулась подушки. Откуда-то издалека она слышала лязг двери и голоса, потом резко стало темнее – это выключили основной свет. Еще через некоторое время выключили радио – тишина навалилась так внезапно, что Аня от нее почти проснулась. Она слышала, как на соседней койке сопит Майя. Аня внезапно почувствовала такое умиротворение, словно засыпала не в камере спецприемника, а на самой мягкой постели самого надежного дома. Этот бесконечный день наконец-то закончился, и все его страхи остались позади. Какими бы странными ни были Анины соседки, они ничем ей не угрожали, поэтому она могла наконец-то расслабиться. Подумав так, Аня приоткрыла глаза, чтобы в последний раз обвести взглядом камеру, и застыла.

Ира не спала. В розоватом свете единственной лампочки Аня видела ее фигуру, казавшуюся неестественно высокой. Аня точно помнила, что Ира вообще-то маленького роста, но теперь, сидя на кровати, она почти касалась макушкой второго яруса. Если бы она предстала бесконечной великаншей, кажется, Аню бы это напугало меньше, чем едва уловимая, но такая невозможная, дикая разница. Ира что-то бормотала – Аня видела, как лихорадочно шевелятся ее губы, но с них не слетало ни звука. Это было похоже на молитву или какой-то наговор, и Аня почувствовала, как ее охватывает паника – происходящее казалось чистым, дистиллированным безумием. И в этот момент Ира вдруг вскинула руки – в них что-то блеснуло. Аня приросла к кровати. Это были ножницы – ненатурально, фантасмагорически огромные, им неоткуда было взяться в камере спецприемника, однако вот они, сверкали в Ириных руках. Ужас захлестнул Аню в одно мгновение, как лесной пожар, и она даже не могла вздохнуть. И тут Ира медленно повернулась к ней.

Это была не Ира. Это была женщина, похожая на нее, но намного, в тысячу раз страшнее. Она была такой старой, что ее лицо в патине морщин почти невозможно было разобрать – оно, как у иконы, стерлось до мутного темного пятна. Сначала Ане в ужасе почудилось, что у женщины вообще нет глаз, но потом она поняла – глаза закрыты. Аня смотрела на нее, не в силах пошевелиться, скованная абсолютным, непосильным страхом – она бы хотела зажмуриться и перестать видеть, но не могла. Стояла непроницаемая тишина, чудовищное лицо с закрытыми глазами было по-прежнему обращено к Ане, а губы на этом лице невозможно быстро шевелились – и вдруг Аня поняла, что все это время женщина смотрит на нее, видит ее, хотя веки у нее плотно сомкнуты. Осознание этого было таким ослепительным, словно Аню из-за кулис вдруг выдернули на сияющую сцену – и тогда она наконец очнулась и истошно, захлебываясь, закричала.