Читать книгу Невероятные происшествия в женской камере № 3 - Кира Ярмыш - Страница 3

Аня резко проснулась от дверного лязга и не сразу поняла, где находится. Ее взгляд упирался в низкий расписной потолок.

– Собираемся на завтрак, – сказал женский голос.

Дремотный туман в Аниной голове сразу же рассеялся. Она была в камере московского спецприемника и смотрела на матрас в цветочек, лежащий на верхнем ярусе ее кровати.

Она вздохнула и снова закрыла глаза. Вставать совершенно не хотелось. Рядом кто-то спрыгнул с койки и тут же недовольно заворчал. Аня подумала, что это наверняка Наташа – только она могла быть такой угрюмой с самого утра. Зашумела вода, скрипнула дверь туалета, потом кто-то высморкался и прошипел: “Ирка, дура, опять мне спать не давала всю ночь”. Точно, Наташа. Аня даже улыбнулась от того, что угадала, и тут же услышала, как Ира бормочет извинения. Стоило ей произнести первое слово, как к Ане разом вернулись воспоминания о прошлой ночи.

Она едва не подскочила на кровати и почувствовала, как внутри все сразу похолодело. Приоткрыв глаза, она сквозь ресницы оглядела камеру. Наташа стояла посреди комнаты, с деловым видом завязывая волосы в хвостик, сонная Ира сидела на своей кровати и неуклюже застегивала пуговицы на джинсовой рубашке. Она выглядела совершенно обычно, настолько, что при одном взгляде на нее Анин страх казался абсурдным. Аня старалась отыскать хотя бы намек, хотя бы отголосок того демонического существа, которое ей померещилось, но ничего угрожающего не видела. Она попыталась вспомнить, что произошло после того, как она закричала, но не смогла. Она как будто сразу же просто выключилась – между ее кошмаром и резким пробуждением пролегало несколько часов глухого ватного забытья. Аня подумала, что должна была бы всех перебудить своими воплями, но в утренней мгле камера выглядела так умиротворенно, что не верилось, будто ночью здесь мог произойти переполох. Если ее никто не слышал, не приснилось ли ей все это от начала до конца?

Дверь в камеру распахнулась.

– Пойдемте на завтрак, – сказал вчерашний мальчик-полицейский. – И мусор захватите.

Наташа приблизилась к Ане – та тут же зажмурилась, притворяясь спящей.

– На завтрак п-пойдешь? – прошептала Наташа, но ответа не получила.

Аня слышала, что она несколько секунд помялась возле кровати, а потом отошла. Зашуршал пакет, Наташа сказала: “Бутылку возьми, дура!”, и они с Ирой наконец-то вышли из камеры.

Когда их голоса в коридоре смолкли, Аня несколько раз глубоко вздохнула. Требовалось успокоиться, очистить голову и подумать. Существовал один способ удостовериться, померещилось ей или нет, – надо было обыскать Ирину кровать. Огромные ножницы спрятать в камере было проблематично. Гораздо более проблематично, а даже скорее невозможно, было их сюда пронести – в зарождавшемся утреннем свете мысли обретали бескомпромиссную ясность. Тем не менее Аня села на кровати и огляделась. Все спали, она слышала, как ровно дышат ее сокамерницы. Каменея от страха быть пойманной, но подгоняемая страхом жить в комнате с вооруженной сумасшедшей женщиной, Аня прокралась к Ириной кровати. Пощупала подушку, посмотрела под ней – ничего. Приподняла и осторожно потрясла одеяло – тоже ничего. Под простыней-салфеткой и так невозможно было спрятать даже монету. Оставалось посмотреть под матрасом. Аня встала на четвереньки и, извернувшись, заглянула под кровать. Сквозь сетку каркаса было видно, что и здесь ничего нет.

– Ты что там делаешь? – раздался сверху изумленный голос. Ойкнув, Аня резко распрямилась и стукнулась головой о железную перекладину. Держась за затылок, она выползла из-под кровати и увидела Майю. Та оторвала голову от подушки и наблюдала за ней с вытаращенными глазами.

– Мне показалось, тут кто-то шуршал, – брякнула Аня.

– Кто?!

– Ну, крыса…

– Крыыысааа?!!

– Мне только показалось!

– И ты решила проверить?!

– Нууу… – неуверенно протянула Аня. Ее положение стремительно становилось все более нелепым.

– И что?

– Вроде нет.

– Какой кошмар! – охнула Майя и даже села на кровати. – Нам нужно срочно сказать об этом. Пусть сейчас же травят. Пусть переводят в другое место. Пусть отпускают! Я не останусь в помещении, где живут крысы!

– Да я ведь ее не видела…

– Но ты ее слышала! Что еще могло там шуршать? Может, мышь?

– Ну, может, и мышь…

– Какая разница, крыса или мышь? Это недопустимо! Я буду жаловаться! Я здесь ни секунды больше не останусь!

– Да что вы орете? – рявкнула Катя с верхней койки.

– Аня видела тут крысу! – вскричала Майя и обличительно ткнула в Аню пальцем.

– Какую еще крысу?

– Да успокойтесь, мне показалось! – взмолилась Аня. – Просто померещилось шуршание, и я решила проверить. Но ничего не увидела!

– Зачем ты вообще полезла проверять?

Хороший вопрос, мрачно подумала Аня, но, к счастью, Майя опять запричитала:

– А если она там была и убежала? Таракана мы тут уже видели, может, и крысы есть? Или мыши? Может, это все-таки мышь?

– Майя, не верещи! – поморщившись, приказала Катя. Майя тут же замолкла и испуганно посмотрела на нее. – Тебе уже сто раз сказали, что не было там ничего. Поспать дайте.

– А вдруг было? – трагически прошептала Майя.

– Не было, не было, – повторила Аня, наконец вставая с пола. Затылок все еще гудел.

Она вернулась на свою кровать и слушала, как Майя долго укладывается, подтыкая под себя одеяло, чтобы ни одна крыса не добралась. Аня чувствовала смутное беспокойство. Ножниц она, конечно, не нашла, но ведь Ира могла носить их с собой. Под ее джинсовой броней можно было спрятать пулемет. Аня вздохнула. Нельзя идти на поводу у паранойи, сказала она себе, это был просто сон. Тем не менее иррациональный страх разгорался в ней тем ярче, чем больше она старалась себя успокоить.

Наташа и Ира быстро вернулись с завтрака. Аня тайком наблюдала за ними, но Ира по-прежнему выглядела обычнее некуда. Они забрались каждая на свой ярус, при этом Наташа продолжала шепотом ругаться, а Ира – невнятно ей что-то отвечать. Довольно скоро стало тихо, а через несколько минут с Ириной кровати донесся негромкий храп. Представить себе храпящее чудовище Ане было сложновато.

Она лежала и сквозь открытое окно слушала, как где-то на улице шаркает метла. Снова пришла мысль, что спецприемник – очень странное место. Странное и бесполезное: все наказание сводится к отдыху в строгих условиях. Ты можешь спать, сколько хочешь, бездельничать целый день, читать, разговаривать, тебя водят гулять и есть, и все это якобы должно тебя исправить.

Время шло, и здание стало оживать: в коридоре чаще звучали шаги и голоса, громко хлопали двери, кто-то что-то таскал под окнами. В камеру то и дело заглядывали через глазок, и Аню это страшно раздражало – она чувствовала себя лабораторной мышью за стеклом, на которую постоянно глазеют. Наконец шум разбудил и ее соседок. Первой сползла с кровати Катя. Позевывая и на ходу убирая волосы в хвост, она направилась к умывальнику. В отличие от Наташи с Ирой, собиравшихся на завтрак, она никого не боялась разбудить – включила сильный напор воды, долго шумно плескалась, потом, уронив с раковины мыло, громко выругалась. Остальные Анины соседки тоже заворочались и проснулись.

Аня ждала, когда у нее спросят, почему она так орала ночью, но никто не спрашивал. Зато опять обсудили Ирку, которая ворочалась и не давала спать лежащей на верхнем ярусе Наташе. Было бы странно, слушая сокамерниц, подумала Аня, если бы эта тема для разговора казалась им увлекательнее ее ночной истерики. Может быть, это в самом деле ей приснилась?

Когда все окончательно проснулись и уселись пить чай, дверь в камеру распахнулась. Вошли четверо полицейских – три женщины и один мужчина. Никого из них Аня раньше не видела, но эти менты сразу понравились ей куда меньше вчерашних. Морды у троих из них были совершенно каменные, и только одна девушка выглядела такой испуганной, что больше смахивала на заключенную, чем на тюремщицу.

Вошедшие выстроились полукругом, и одна из женщин вышла вперед. Она была невысокого роста и вся какая-то округлая – заправленная рубашка подчеркивала пухлый живот, брюки сидели на ней как на барабане, волосы завивались кольцами. Черты лица при этом у нее были совсем мелкие и собраны в самом центре – нос-пуговка, глаза-щелочки, губы как нитка. Однако самым странным было выражение этого лица. Оно казалось отсутствующим, будто неживым. Аня подумала, что даже если бы она постаралась изобразить такое перед зеркалом, ей вряд ли бы удалось.

Женщина открыла журнал, который держала в руках, и кашлянула. Анины соседки как по команде встали. Сидеть остались только она и Майя.

– Привстаньте! – сказала им женщина. Интонаций у нее тоже не было никаких.

Майя очень медленно поднялась и красиво облокотилась о кровать. Аня осталась сидеть, недоуменно оглядывая остальных.

– Привстаньте! – повторила женщина.

– Зачем? – спросила Аня с искренним удивлением.

– Потому что по уставу заключенные должны вставать. Привстань, кому говорят!

Аня так опешила, что подчинилась. Поразительным казались и сами слова, и тон, которым они были произнесены, – женщина повысила голос, но ни злости, ни нетерпения в нем не было. Казалось, что это прикрикнул не живой человек, а просто колесико громкости на радио выкрутили чересчур сильно.

– Фамилии, – приказала женщина, глядя в раскрытый журнал.

– Вилкова!

– Орлова!

– Леонова!

– Иванова!

– Андерсен, – томно сказала Майя.

Аня молчала, продолжая с немым изумлением наблюдать за происходящим.

– Фамилии! – снова громче обычного повторила женщина.

– Да Романова моя фамилия, – недовольно буркнула Аня в ответ. – Вы в своем журнале, что ли, не видите?

Не удостоив ее ответом, женщина тут же захлопнула журнал и кивнула стоящей возле нее другой каменномордой полицейской с густо подведенными глазами. Та сняла с пояса черный предмет, в котором Аня не сразу опознала металлоискатель, и принялась шарить им по кроватям. Осмотр шел в полной тишине и длился всего пару минут. Анину кровать женщина обыскала особенно тщательно, перевернув подушку и перетряся одеяло. Аня почувствовала мгновенную вспышку негодования от того, что посторонний человек бесцеремонно вторгается в ее личное пространство, но заставила себя промолчать.

Закончив осмотр и так и не произнеся больше ни слова, менты стремительно вышли из камеры. Испуганная девочка выскочила последней.

– Фу, отвратительная смена, отвратительная дежурная, – передернула плечами Катя и плюхнулась на Дианину кровать. – Одно радует, что скоро уже выходить. Недолго осталось их видеть.

– А сколько тут вообще смен? – спросила Аня.

– Да три вроде. Завтра будет хороший дядька-дежурный, потом снова вчерашний, и опять эта баба. Она тут единственная такая, типа соблюдает устав.

– Ничего себе соблюдает, – проворчала Аня. – По-моему, она просто грубит. И вообще мертвая какая-то.

Наташа тем временем направилась к туалетному закутку и скрылась за дверью. Лицо у нее было, как обычно, угрюмое, но теперь еще и очень сосредоточенное. Через секунду раздался грохот, и она вынырнула из закутка, сдувая со лба челку. Руки ее были заняты тазиком и веником, под мышкой она держала швабру.

– Ладно, п-пора убраться! – возвестила она.

Аня сразу напряглась. Она плохо представляла себе местные порядки, но не сомневалась, что убираться сейчас заставят ее. Как в этой ситуации себя вести – презрительно отвергать тряпку? Отшучиваться? Ругаться? Сделать вид, что она обожает мыть полы и ничего унизительного в этом не видит?

Наташа тем временем шмякнула таз у раковины, к ней же прислонила швабру и с безмятежным видом принялась орудовать веником. Остальные не обращали на нее никакого внимания, только приподнимали ноги, когда она подметала под их кроватями. Аня смотрела во все глаза и не верила, что подвоха не будет. Когда Наташа добралась до ее койки, она не выдержала и робко спросила:

– Может, помочь тебе?

– Да не, все в порядке. Я п-просто люблю, чтоб чисто было. В тюрьме приучили.

Аня молча кивнула. Приятно было, конечно, тешить себя фантазиями, что это место – такой специфический санаторий, но Наташа умела ловко вернуть человека к действительности.

Управившись с веником, Наташа принялась мыть пол. Аня завороженно наблюдала, как она бесстрашно хватает грязную тряпку голыми руками, полощет в мутной воде и плюхает на швабру. Хоть остальные по-прежнему игнорировали Наташин энтузиазм, она нисколько его не теряла.

В разгар уборки заиграло радио – от неожиданности все подскочили, и только Наташа продолжала самоотверженно драить полы, не отвлекаясь на мелочи. Покончив с мытьем, она удовлетворенно объявила: “Т-теперь м-можно ходить босиком!” – и тут же скинула шлепки. Аня внутренне содрогнулась.

Время двигалось не то чтобы медленно – независимо от Ани. Часов здесь не было, поэтому она даже не понимала: уже пора маяться со скуки или еще нет? На радио бесконечной чередой играли песни, изредка прерываемые на рекламу. Новостей не было, время не передавали. По ощущениям Ане казалось, что сейчас около десяти утра, но она себе не очень-то доверяла: без часов она не ориентировалась. Вдруг вспомнился Саша с его суперспособностью: он мог сказать ей “разбуди меня в три” и проснуться самостоятельно за минуту до срока. “Как ты это делаешь? – допытывалась Аня. – Ты же спишь и не можешь знать, сколько прошло!” Саша говорил, что с детства привык, да и вообще, мол, в деревне это обычная практика – там люди решают проснуться в пять утра и просыпаются в пять утра. “Ты просто городская, вы тут все жить не можете без будильника”, – снисходительно говорил он. Аня терпеть не могла этот его сельский снобизм, но тут крыть было нечем – Сашино умение чувствовать время было неоспоримым и почти мистическим.

Аня тряхнула головой, стараясь прогнать воспоминания. Она столько лет дрессировала себя их избегать, что обычно переключаться не составляло труда. Ее всегда окружало множество других вещей, о которых можно подумать. Аня огляделась – ее соседки спали или читали, Диана рисовала что-то фломастерами в тетрадке, высунув язык. Она выглядела даже трогательно: такая статная и величественная и с таким непосредственным выражением лица. Аня взяла одну книгу из тех, что ей в сумку положили друзья, открыла ее, не взглянув на название, и уставилась на страницу. Буквы расплывались, но Аня продолжала смотреть в разворот как в раскрытое окно, через которое ей показывали комнату в общежитии, двухъярусную кровать у стены и Сашу, спящего на этой кровати. Ане казалось, что она раздваивается: одновременно находится в камере спецприемника и там, в комнате с Сашей. Она знала, что там он сейчас проснется, подойдет к ней, моргая со сна, и обнимет. Она подождет чуть-чуть и поведет плечами, чтобы высвободиться, а он разомкнет руки в ту же секунду, без недовольства или разочарования. В течение нескольких лет ее отношения с Сашей качались от любовного угара до полного охлаждения, но чрезмерные ожидания не отягощали их никогда.

Аня прикрыла глаза, и перед ней, как в калейдоскопе, завертелись образы. Щербатый паркет в общажной комнате. Красный Сашин плед, такой мохнатый, что пальцы утопали в его длинном ворсе. Низкий рокочущий звук чайника и всегда следом – тонкий скрип шкафа, где стояла посуда. Бежевые пупырчатые обои, на которых Аня, безжалостно пропахав пупырышки шариковой ручкой, написала неприличное слово. Золотая покосившаяся цифра “2” на двери. Соня. Вихор ее челки и слегка вздернутый нос. Как она сидела на первой парте, поджав под себя ногу, и грызла ручку. Ее карие глаза, взгляд – мягче бархата, теплее огня. Бесконечная ревность омыла Аню при одной только этой мысли.

Саша всегда хвалился местом, где родился: крохотная деревня в Новосибирской области была центром его мифологии, в которую он всех с удовольствием посвящал. Аню в принципе поражала такая безусловная любовь к малой родине, но они-то учились в МГИМО, а тут это выглядело особенно дико. В их общежитии, заселенном бедными олимпиадниками, все мечтали мимикрировать под основной мгимошный контингент, и только Сашу тянуло к корням. Он обожал щеголять перед тепличными москвичами историями из своей суровой сибирской жизни – как он колол дрова, как безудержно пил самогон, как ездил на дискотеку в соседнее село на разбитых “жигулях”. Для создания более сногсшибательного эффекта Саша иногда переходил на деревенский говор (Аня полагала, выдуманный). В общем, он весь был такой Есенин, даром что темноволосый, но эта стратегия приносила очевидные дивиденды – падкие на экзотику девушки вились вокруг него роем. Аня относилась к Сашиным рассказам с иронией, переходящей в скепсис, но когда на пятом курсе он вдруг предложил ей съездить вместе в Новосибирск, она, конечно, сразу согласилась. Ей казалось, будто она несколько лет читала книгу про выдуманное место, а потом магическим образом получила возможность перенестись в него и исследовать. Соня, разумеется, согласилась тоже. Они поехали втроем.

Формально они полетели от университета на научную конференцию, но в самом Новосибирске не задержались ни на минуту – из аэропорта доехали до вокзала, а оттуда на электричках – до Сашиной деревни. Строго говоря, это оказалась все же не деревня, а целый районный центр, – впрочем, на циничный Анин взгляд вся разница заключалась только в наличии здесь крохотной площади, заросшей травой, с порывистым Лениным на пьедестале.

До конференции в итоге добрался один только Саша, который как главный организатор их поездки чувствовал перед университетом некоторую ответственность. Это заняло у него ровно один день. Всю остальную неделю их основным занятием было кочевать из одного дома Сашиных родственников в другой. Он был местной легендой – мальчик, который поступил в МГИМО. На улице его узнавал каждый второй. На застольях – а они тут не прекращались по случаю его приезда – обязательно находился какой-нибудь пьяный дед, который начинал предаваться воспоминаниям о Сашином детстве.

Спустя несколько дней Аня была вынуждена признать, что Саша не врал. Цветистые рассказы, которыми он охмурял девушек в Москве, были правдой – по крайней мере, они то и дело всплывали в чужих разговорах и тостах. Аня, впрочем, не торопилась признавать поражение и старалась держаться насмешливо. Другое дело Соня – она смотрела на Сашу с восхищением, которое росло день ото дня. Она и раньше верила каждому его слову, а теперь наконец-то целыми днями могла любоваться им в ореоле заслуженной славы.

Эта поездка была особенной, и Аня часто мыслями возвращалась к ней. Все утра здесь начинались одинаково: Аня просыпалась от солнца, светившего ей прямо в лицо, открывала глаза и сквозь тонкую занавеску, отделявшую ее часть комнаты, видела синее-синее небо в окне. Кровать у нее была высоченная, с воздушной белой периной, и Аня скорее съезжала с нее, чем вставала. Деревянный пол обжигал холодом. Аня торопливо одевалась, умывалась ледяной водой, которая непременно мочила рукава и затекала за воротник, и выбегала на улицу. Стоял апрель, и все вокруг казалось молодым и ослепительно чистым: высоченное небо, лужи, подернутые хрупким льдом, изморозь на только что проклюнувшейся траве, дома в солнечных бликах. Аня бежала по улице, дыша глубоко, насколько хватало легких. Она глядела вокруг и не могла наглядеться, но, словно на контрасте с этой торжествующей ревущей красотой, чувствовала себя крохотной и сокрушительно одинокой.

Она добегала до дома, где ночевали Саша с Соней – Аня ночевала в другом, потому что здесь на всех якобы не хватало места, – и они вместе завтракали. Потом они шли в Сашину школу, где все учителя норовили затащить его на свой урок, чтобы предъявить классу как живой пример важности образования. Они пили чай с завучем, заходили к кому-нибудь в гости, а потом Саша водил их по окрестностям, показывая местные достопримечательности вроде заброшенных гаражей или тарзанки над речным обрывом.

Только однажды они ночевали вместе. В тот день они отправились в соседнюю деревню в гости к очередному Сашиному дяде. Это был особенно шумный и пьяный вечер – пить начали засветло, гудели всю ночь. Саша посреди пиршества вдруг захотел сходить в баню, объявил, что растопит ее сам, и пропал – утром выяснилось, что, доковыляв до бани, он мирно уснул на лавке. Пока он оставался в доме, Соня не отходила от него ни на шаг. Аня смотрела на них, не отрываясь, пока не поняла, что больше не вынесет.

Она вышла на улицу и села на крыльцо. К ней тут же подбежала огромная белая собака. Собаку звали Астра, и с ней первым делом знакомили всех гостей: то ли чтобы они не пугались, то ли чтобы она их нечаянно не загрызла. Астра ткнулась носом в Анин лоб, позволила обнять себя и покорно стояла, пока Аня заливалась слезами от ревности, злости и разочарования. “Астрочка, – шептала она, зарываясь лицом в густую собачью шерсть, – ну как же так? Как это все получилось?”

Потом сзади послышались шаги, и Аня отпрянула от собаки. Та мгновенно растворилась в темноте. Рядом на крыльцо села Соня. Она была в каких-то десяти сантиметрах, и Ане казалось, что они сидят так близко, что та сейчас оставит на ней ожог. Аня с трудом подавила в себе желание отодвинуться и спросила с вызовом: “Где же Саша?” Соня пожала плечами: “Где-то ходит”. Она произнесла это так мягко, что Ане захотелось выть. Разозлившись на собственную слабость, она резко спросила: “Неужели ты способна протянуть без него целых пять минут?” – “Я решила, что мне намного важнее побыть с тобой”. Аня не выдержала и посмотрела на нее. Сонины волосы казались позолоченными в свете, льющемся из приоткрытой двери, а взгляд был такой ласковый, что Аня почувствовала, как в ней все тает и осыпается. Она поскорее отвернулась и, демонстративно шмыгнув носом, сказала что-то грубовато-веселое. Соня рассмеялась. Это был ее самый лучший смех, которым она раньше всегда смеялась с Аней, и той на секунду показалось, что все еще не закончилось. Она схватила Соню за руку. Соня осторожно переплела свои пальцы с ее. Аня вскочила, повлекла Соню за собой в дом, потом наверх по лестнице. Они забежали в первую попавшуюся комнату. Там было темно и стоял разложенный диван, накрытый покрывалом. От покрывала едва уловимо пахло пылью, снизу доносились приглушенные смех и крики. Соня даже не поцеловала ее – скорее коснулась губами ее губ, и Аня с остервенением рванула на ней одежду, почувствовала, что больно впивается ей в кожу, и захотела сделать еще больнее, захотела ущипнуть, ударить, хлестнуть по щеке и одновременно прижать к себе так крепко, как только возможно, уткнуться в шею, не выпускать никогда. Соня часто дышала, а внутри Ани все грохотало от восторга – и вместе с тем какая-то маленькая ее часть словно смотрела на все со стороны и не верила, что с ней это происходит: диван, накрытый старым покрывалом, в доме, наводненном незнакомыми людьми, посреди сибирского леса. Микроскопическая точка на карте, одно из бесчисленного количества мест, куда она попала случайно и больше не попадет, – и сейчас это вдруг превратилось в эпицентр ее жизни, где она держала в объятиях девушку, которую любит, и впервые за несколько месяцев чувствовала себя счастливой.

Утро выдалось хмурым и ожидаемо похмельным. Сони рядом не было. Внизу раздавался звон посуды. Ане потребовалось собраться с духом, чтобы выйти к людям – она знала, что вчера никто ничего не заметил, но при одной мысли, что сейчас нужно будет натягивать улыбку и разговаривать с посторонними, становилось противно. В последний момент, уже подходя к кухне, откуда слышались голоса, Аня передумала и проскользнула мимо. Успела только бросить взгляд в открытую дверь – Саша с дядей уже опять сидели над стопками, дядина жена мыла посуду, Соня вытирала чистые тарелки.

Аня выбралась за калитку и торопливо зашагала по дороге. Она боялась, что ее окликнут из дома, и не могла придумать ни одной нормальной причины, почему решила уйти. К счастью, никто ее не позвал, дом наконец скрылся за поворотом, и Аня пошла медленнее.

Деревня закончилась очень быстро, от наезженной дороги остались только две колеи, протертые колесами. Аня брела совершенно бесцельно, не глядя по сторонам. В голове у нее мелькали вспышки из сегодняшней ночи, от которых становилось очень тепло и немного стыдно. Следом пришел обрывок из более ранних воспоминаний: Соня сидит у стола, оседлав лавку, и завороженно смотрит на пьяного Сашу. Возникший в ту же секунду приступ ревности был таким болезненным, что Аня даже прижала руку к груди, словно попытавшись его сдержать. Почему чувства всегда возникают в грудной клетке и как вообще они могут причинять такую отчетливую физическую боль?

Дорога привела Аню в березовую рощу на вершине холма. Неподалеку Аня увидела выжженное кострище в кольце разбитых кирпичей и поваленное дерево рядом. Она села на него и посмотрела вниз с холма. Отсюда деревня казалась россыпью игрушечных домиков. В метре от Ани на мерзлой траве валялась ржавая консервная банка с раззявленной крышкой, на которой сидела бабочка. Бабочка не шевелилась, и Аня смотрела на нее до тех пор, пока та не начала расплываться перед глазами.

Она думала о Соне. Аня представляла, как сегодня утром Соня встала и тихо вышла из комнаты, чтобы ее не разбудить. Как спустилась вниз, нашла Сашу. Как легко держалась с его родственниками, как сама вызвалась помочь на кухне. Наверное, у нее и похмелья не было. Страдальчески вздохнув, Аня уткнулась лбом в колени. Она завидовала Сониной правильности, открытости и ясности желаний. Пока сама она сидела на каком-то холме, обдуваемом всеми ветрами, и шарахалась между ревностью, любовью, надеждой и сомнениями, Соня на теплой кухне вытирала тарелки и точно знала, зачем она это делает и чего хочет.

Аня даже тихонько застонала, вспомнив, как схватила вчера Соню за руку и потащила наверх. Зачем она поддалась на ее теплоту? Она уже давно старалась не оставаться с Соней наедине, потому что была уверена, что это обернется разочарованием на следующий день. И оно обернулось. Аня заскрежетала зубами. Ей хотелось разозлиться на Соню за ее бессердечие, за то, что она ее обманула, но злость не приходила. Она знала, что Соней двигала не жестокость, а сочувствие, хотя сейчас это знание ранило Аню даже сильнее.

Не выдержав этих мыслей, она резко поднялась на ноги. Потревоженная бабочка взлетела, потрепетала в воздухе крыльями и опять опустилась на банку. Аня решительно зашагала обратно в деревню. Побегом делу не поможешь, а последствия своих действий нужно встречать без страха. Пока Аня спускалась с холма, ветер тычками пихал ее в спину. Она возвращалась к своим самым близким людям, но чувствовала себя так, как будто отправляется в бой.

Ане, сидящей на кровати в спецприемнике, даже не верилось, что она помнит столько подробностей: эту бабочку, эту консервную банку, этот ветер порывами. Она как будто смотрела кино, только с эффектом погружения, чувствуя то же, что чувствовала тогда. Увлеченная своими воспоминаниями, она не обращала внимания на происходящее в камере, пока где-то справа над ее головой не раздался свист.

Анино кинематографическое видение тут же рассеялось, но она не сразу поняла, что происходит. Зато ее сокамерницы разом ожили и синхронно повернулись к окну. Снаружи на оконной решетке, просунув в камеру нос, висел парень.

– Ну что, девочки, как у вас дела? – игриво спросил он. Рядом с его головой выросла еще одна и произнесла:

– Новенькие есть?

– Есть, – вальяжно сказала Катя. Она отложила журнал, который читала, и посмотрела на парней из-под полуприкрытых век, демонстрируя безразличие.

Ане показалось, что она похожа на хищную большую кошку, которая ждет, когда жертва потеряет бдительность и приблизится.

– А сиги у вас есть?

– Андрюх, есть? – спросил первый парень куда-то в сторону. После паузы оттуда раздалось протяжное “нееее”. – И что за новенькая? Новенькая, покажись!

Анины сокамерницы посмотрели на нее. Она в ответ поднесла книжку поближе к глазам и сделала вид, что читает.

– Не будет она вам показываться, раз сиги не даете, – сообщила Катя и снова отгородилась журналом.

– Ну и ладно. А Майя где? Майечка, хоть ты покажись!

Майя все это время тоже читала, но, услышав, что ее окликнули, встрепенулась и вопросительно посмотрела на Катю. Та пожала плечами, не поднимая глаз от журнала.

– Где там Майя, пацаны? – спросил кто-то третий и тут же материализовался в окне. Аня подумала, что им всем должно быть очень неудобно висеть на решетке и что они похожи на мартышек.

– Да тут я, – с деланым смущением сказала Майя.

Снаружи все загомонили:

– Майя, покажись, поговори с нами!

Майя как бы нехотя полезла на верхний ярус своей кровати, который пустовал. Она старалась двигаться как можно грациознее, но оступилась и чуть не упала, хотя виду не подала. “Сядь поближе, сядь поближе!” – волнуясь, закричали из окна. Наташа, занимавшая соседний верхний ярус, исподлобья посмотрела на Майю. Увидев, что та вознамерилась перебраться на ее кровать, она пробормотала себе под нос что-то неодобрительное, но подтянула ноги поближе. Майя села на освободившееся место и чинно сложила руки на коленях, приняв самую скромную позу из всех возможных.

Снаружи раздался одобрительный вой, людей на решетке еще прибавилось. Аня забеспокоилась, что она рухнет.

– Какая ты красивая, Майечка! – сказал самый первый из парней. – Тебя тут никто не обижает?

– Нет, – кокетливо ответила Майя, трепеща ресницами.

– А парень у тебя есть?

– Есть.

– Бросай его и давай встречаться со мной!

Майя помотала головой. По ее длинным блестящим волосам пробежали волны.

– Да чё ты ломаешься, ты когда выходишь?

– Через три дня.

– Ну вот, а я послезавтра выхожу. Ты во сколько?

– А вам зачем?

– Ну как это зачем, Майечка, я тебя встречу, и пойдем гулять. Давай я тебе свой номер дам!

– Спецприемник – не место для знакомства, – назидательно сказала Майя.

Удивительно – что бы она ни говорила, она продолжала так сладко улыбаться, что любой нормальный человек должен был впасть в ступор от таких противоречивых сигналов. Так подумала Аня, но парни за окном, кажется, никуда не впадали – они явно не придавали никакого значения тому, что Майя говорит.

– Какие у тебя красивые волосы, Майечка! – напевали они из-за решетки. – Настоящие?

– Да!

– И глаза у тебя такие красивые! Голубые! Такой редкий цвет!

– Да!

– И губки у тебя такие красивые, тоже настоящие?

– Да!

– Какие же у тебя папа с мамой молодцы, такая красивая девочка у них получилась!

Аня поднесла книгу еще ближе к лицу, чтобы совсем за ней спрятаться. Все происходящее вызывало у нее смесь оторопи и веселья. Истомившиеся парни штурмовали камеру, тянули сквозь решетку руки и взывали к Майе, умоляя ее приблизиться. Она, потупив глаза и изображая ангельскую невинность, восседала на безопасном расстоянии и не шевелилась. Аня подумала, что эта сцена – точное и самое прямолинейное воплощение модели, которой всех обучают в детстве: девочки должны быть неприступны, а мальчики напористы. А еще – что никогда прежде не встречала у людей такой готовности следовать искусственным правилам игры и одновременно – такого подлинного, всамделишного накала.

Неизвестно, сколько бы еще продолжалось Майино позирование, но тут привалило новое развлечение. Дверь камеры открылась, и одна из утренних каменномордых женщин, та, что обыскивала Анину койку, недобро спросила:

– Звонить пойдете?

Все закричали “да-а!” и поскатывались с кроватей.

Их вывели в коридор и построили в ряд. Первой оказалась Диана – грациозно покачивая бедрами, она направилась в дежурную часть. Там наизготове, широко расставив ноги, как вратарь, стояла утренняя женщина-робот.

– Орлова, – сказала Диана.

Женщина побуравила ее взглядом, словно хотела удостовериться, что та не врет, и скрылась в дежурной части. Через полминуты она вернулась, неся в руках полосатый мешочек – такой же, как тот, в который вчера положили и Анины “ценные вещи”.

– Телефон, зарядка? – нелюбезно уточнила она.

– Да.

Женщина запустила руку в мешочек и принялась шарить в нем, по-прежнему неотрывно глядя на Диану. Ане показалось, что сейчас она достанет оттуда не телефон, а бочонок лото. Но сюрприза не случилось. Прежде чем отдать Диане ее собственность, женщина заставила ее расписаться в тетрадке.

– А сколько дается на звонки? – шепотом спросила Аня у Наташи, стоявшей перед ней.

– П-пятнадцать минут вообще-то. М-могут и дольше, если забудут. – Но эта смена т-точно не забудет. Ты передо мной иди, у меня все равно все работают и т-трубку, наверное, не возьмут.

Катя, Майя и Ира последовательно скрылись за Дианой в маленькой каморке, где Аню вчера осматривал врач. Когда очередь наконец-то дошла до нее, вся процедура повторилась в точности: женщина стояла не шелохнувшись, пока Аня не приблизилась и не назвала свою фамилию, потом ушла за мешком, вернулась и спросила:

– Телефон, зарядка?

– Нет, только телефон, – сказала Аня.

Женщина уже было засунула руку в мешок, но тут остановилась и уставилась на Аню. Взгляд у нее был не удивленный, а тупой, словно до нее не дошел смысл Аниных слов.

– А зарядка?

– Да она мне пока не нужна.

– Точно не нужна? А то сейчас зайдешь и через пять минут попросишь!

– Я же сказала, нет.

Дежурная вытащила телефон, Аня потянулась к нему.

– Сначала расписывайся.

– Убегу я от вас, что ли, – раздраженно сказала Аня, чиркнув в тетрадке.

– Убежишь или нет, а порядок нужно соблюдать! – гаркнула женщина, снова неожиданно повысив голос.

Аня выхватила у нее из рук телефон и зашла в каморку.

Звонить там оказалось совершенно невозможно – сеть ловила плохо, кафельные стены отражали звук, и несколько голосов, звучащих одновременно, сливались в сплошной неразборчивый гул. Аня проверила соцсети – в фейсбуке была тонна упоминаний, фотографии, как ее волокут омоновцы, гневные антирежимные посты друзей, а в личке куча сообщений с пожеланиями держаться, лозунгами “Россия будет свободной!” и обещаниями страшной кары, которая обрушится на всех причастных к ее аресту.

Покончив с соцсетями, Аня перешла к мессенджерам – там тоже были в основном пожелания держаться, но не от фейсбучных, а от настоящих друзей, звучавшие поэтому менее пафосно и более иронично. От мамы было три сообщения – Аня ответила, что соседки у нее нормальные, условия тоже, а кормят вообще отлично. Нашлось сообщение и от папы, который спрашивал, как она держится и в каком спецприемнике сидит. Это было странно, потому что отец уже несколько лет жил в другой стране, да и вообще не слишком-то интересовался Аниной жизнью. Аня подавила желание ответить: “А тебе зачем?”, и написала, как есть. В конце концов, шанс, что он очутится в Москве, был ничтожен, да и спецприемник казался надежным местом не только на выход, но и на вход. Кроме того, Аня давно решила поддерживать с отцом контакт, который был бы минимально приемлем. Это значило отвечать вежливо и коротко, поздравлять с праздниками, не задавать вопросов и никогда не выяснять отношения.

Едва только Аня успела отправить последнее сообщение, как дверь в каморку открылась и женщина-робот сказала:

– Сдаем телефоны.

Все начали торопливо прощаться. Наташа, все это время со скучающим видом игравшая в “Змейку”, тут же отдала телефон и вышла. Аня тоже вернула свой с легкостью – пятнадцать минут интернета было так безнадежно мало, что она даже не успела прочувствовать, что теряет.

– Я сказала, чтобы нам сигарет закинули, – объявила Катя, когда они снова оказались в камере. – Должны завтра передать.

Все разбрелись по койкам.

– А я поговорила с мужем, и так домой захотелось, – мечтательно сказала Диана, вытягиваясь на кровати. Кровать под ней заметно прогнулась. Диана распустила волосы, и они разметались по подушке пышной пружинистой копной. – Дома я его убить готова, а тут несколько дней не видела и соскучилась…

– Видишь, как полезно в тюрячке сидеть! – хихикнула Катя. Она поелозила на верхней койке, устраиваясь поудобнее.

– Не прыгай там, пыль летит, – поморщилась Диана, отмахиваясь. – Да, отсюда это все как-то по-другому воспринимается. Когда у меня муж сидел, а я к нему в Брянскую область таскалась, я по нему совсем не скучала.

– А у тебя муж сидел? – спросила Майя. Она подложила под спину подушку, прикрыла ноги одеялом и изобразила на лице такую вежливую заинтересованность, словно они вели совершенно обычный светский разговор.

– Ага, по два-два-восемь. С травой его приняли. Но это мой предыдущий муж, второй. Он умер.

– Во дает, да? – воскликнула Катя, энергично перевернувшись на кровати к соседкам. Диана снизу опять замахала руками, отгоняя невидимую пыль. – Ей еще двадцати пяти нет, а уже три раза замуж повыскочила!

– Ой, да мне двадцать пять уже на следующей неделе исполняется, – поморщилась Диана. – А ты вот, Наташа, скучаешь по мужу?

Наташа передернула костлявыми плечами. Она положила перед собой на кровать кроссворд и смотрела в него, задумчиво грызя ручку.

– Да я т-тут от него хоть отдохну! – наконец сказала она. – Хотя п-пока я на зоне сидела, скучала, да.

Аня подумала, что уже достаточно освоилась, чтобы задать волнующий ее вопрос.

– А ты за что сидела? – осторожно поинтересовалась она.

– Сто п-пятьдесят восьмая.

– Это что значит?

– Кража это, – ответила за Наташу Катя.

Аня подавила вздох облегчения.

– А что хуже, тюрьма или спецприемник? – продолжила Майя свою светскую беседу.

– А т-ты к-как думаешь? – фыркнула Наташа. Она швырнула кроссворд в изножье кровати и сама плюхнулась на живот.

Диана, некоторое время пристально рассматривавшая лежащий над ней Катин матрас, привстала и вытянула из него длинную нитку. Накрутив ее на палец и не глядя на остальных, она сказала как бы по секрету:

– Я как раз представляла себе, что тут все как на зоне. Как муж рассказывал. Ну тот, предыдущий. Когда меня сюда везли с суда, я думала: вот зайду – а мне в ноги тряпку кинут!

– И что? – нахмурив лобик, спросила Майя.

– Ну, это такая тюремная проверка, ты что, не слышала никогда?

Майя испуганно покачала головой. Аня ее понимала.

– Ну надо перешагнуть или ноги вытереть. Я сама не помню, – призналась Диана. – Главное, не поднимать и даже не спрашивать, почему это она тут лежит.

– А если поднимешь?.. – дрогнувшим голосом спросила Майя.

– Да не к-кидает никто тряпки, – раздраженно перебила Наташа, снова отрываясь от кроссворда. – Все люди как люди. Если вести себя умеешь, то ничего с т-тобой не случится. Когда я впервые попала в свой барак, т-там была смотрящая, Василиса. Она м-меня сразу к себе позвала, правила объяснила и говорит: “У меня есть телефон, я его даю д-девочкам позвонить ночью. Ничего за это не б-беру”. И спрашивает дальше: “Ясно? П-повтори, что я сказала?” А я ей отвечаю: “Ничего. Ты разве что-то сказала? Я ничего не слышала”. Она говорит: “Молодец. Не п-первый раз, наверное, на зоне, или научил кто?” – “Научил, – говорю, – б-брат”.

– Я ничего не понимаю, – жалобно прошептала Майя, повернувшись к Ане.

– Ну так она показала, что вертухаям ничего не скажет, если ее спросят. Меня муж этому тоже учил, – нетерпеливо пояснила Диана. – А эта Василиса твоя за что сидела?

– А она д-двадцать человек убила, – равнодушно ответила Наташа, вписывая слово в кроссворд.

– Двадцать человек?! – ахнула Майя.

– Ну, она не одна. Да может, п-помните, б-было такое громкое дело несколько лет назад? Скинхеды убивали чурок в Москве. Еще собственного товарища п-прикончили, отрубили г-голову в ванной. Не помните? Ну вот Василиса с ними в б-банде была. Она очень умная, в МГУ училась.

Некоторое время все молчали, обдумывая услышанное. Наташа как ни в чем не бывало заполняла кроссворд. Диана сняла нитку с пальца, потом снова ее накрутила.

– Всегда было интересно, а такие люди – они раскаиваются? – задумчиво сказала она.

– Не знаю, – буркнула Наташа, не отрываясь от кроссворда. – Я у нее не с-спрашивала.

В замке снова загремел ключ. Аня подумала, что для исправительного учреждения у них весьма насыщенная жизнь.

На пороге стояла испуганная девушка-полицейская.

– Обедать пойдете? – пролепетала она, переминаясь с ноги на ногу.

– Рано сегодня как-то, – заметила Катя, зевнув.

Зато Ирка, которая за весь их разговор не проронила ни слова, как обычно забившись в угол кровати, при одном только упоминании обеда встрепенулась.

– В самый раз! – воскликнула она и резво вскочила на ноги.

Аня сразу насторожилась от такой внезапной прыти. На ум пришел ее ночной кошмар. Несмотря на то что сейчас Ирка мало походила на демоническую убийцу, Аня все равно ее побаивалась – уж слишком стремительными были перепады ее настроения. Она могла часами сидеть не шевелясь и глупо улыбаться, а потом необъяснимо бурно отреагировать на случайную фразу.

Сборы на обед заняли одно мгновение – требовалось всего лишь взять пустую пластиковую бутылку для кипятка. Когда все направились к двери, Аня обратила внимание, что Майя осталась сидеть на кровати.

– А ты разве не пойдешь? – удивилась она.

– Она никогда не ходит, – равнодушно бросила Диана.

Аня изумленно перевела взгляд с нее на Майю:

– Почему?!

– Я не могу есть эту еду, – скорбно ответила Майя и в подтверждение своей печали натянула одеяло до груди.

Аня ужаснулась:

– Она что, настолько плохая?!

– Да нормальная там еда, – отмахнулась Катя. Она уже стояла в дверях. – Это она просто выпендривается.

Аня опять посмотрела на Майю. Та сидела с таким несчастным видом, что жалко стало оставлять ее одну.

– Ну давай просто так с нами сходишь, – позвала Аня, – что ты будешь тут сидеть?

Майя раздумывала несколько секунд, но затем встала с кровати и, пошатываясь на своих каблучищах, направилась за сокамерницами.

В этот раз, выйдя, все двинулись по коридору в противоположную от дежурной части сторону. Аня снова подивилась тому, как можно было покрасить стены в такой удручающе зеленый цвет. В свете белых ламп он казался потусторонним.

Коридор был совсем коротким – они прошли пару крепких железных дверей, ведущих в другие камеры, и остановились перед запертой решеткой. За ней виднелась лестница на второй этаж, освещенная большим окном. Девушка-полицейская отомкнула решетку, и Анины соседки двинулись наверх.

Лестничный пролет уже показался Ане непривычно светлым, но, зайдя в столовую, она просто обомлела – тут все сияло. Белый кафель, белые стены, два огромных окна, за которыми виднелись тополя и панельные дома вдалеке. Столовая была небольшая, в мебели прослеживался традиционный минимализм – посередине стоял стол, составленный из нескольких сдвинутых вместе, вдоль него тянулись две привинченные к полу лавки. В одной стене были проделаны два квадратных окошка – девушки дружно устремились к одному из них. Аня пошла следом.

Через окошко было видно кухню – там царила суматоха. Несколько мужчин таскали алюминиевые канистры, на боках которых красной краской было что-то намалевано, еще один носил подносы с кружками. На единственной плите закипали сразу три чайника, четвертый, электрический, бурлил рядом на столе. Ни одной женщины среди работников кухни не было, что показалось Ане неожиданно прогрессивно для спецприемника. Она шепотом сказала об этом стоявшей рядом Диане.

– Так они здесь не работают, а тоже, как мы, сидят, – так же шепотом ответила Диана. – Просто помогают, а им за это какие-то ништяки дают. Они баландеры называются.

– О, девчонки пришли! – приветственно сказал белобрысый парень, появляясь из глубины кухни. Он подошел к окошку для раздачи и облокотился на бортик, словно бабушка из советской сказки. В руке у него был половник.

– Что на первое? – деловито спросила Катя, встав у окошка и уперев руки в бока.

– Борщ, – ответил парень и приподнял крышку бидона. Оттуда повалил пар.

Анины сокамерницы по очереди взяли у него из рук алюминиевые миски с борщом и уселись за стол. Майя к окошку не приближалась, сразу примостившись на лавке со скорбным, но благочестивым видом.

Когда очередь дошла до Ани, парень отработанным движением зачерпнул борщ и спросил, не глядя:

– Новенькая?

– Да, – сказала Аня, наблюдая, как он наливает борщ в миску. – А что есть, кроме борща?

– Гречка с котлетой.

– Можно мне гречку?

– Да пожалуйста. – Парень опрокинул борщ обратно в бидон и шмякнул в ту же миску гречневую кашу. – За что тебя?

– За митинг.

Парень присвистнул:

– За ми-и-итинг? А против чего митинговала?

– Против коррупции.

– И что, много вас таких?

– Много.

– А сколько это стоит?

– Что стоит?

– Ну, вам же за митинги платят?

Белобрысый держал в руках полную тарелку, но не торопился ее отдавать. Аню он разглядывал, снисходительно ухмыляясь. Она почувствовала, что начинает раздражаться, и холодно ответила:

– Нет, не платят.

– Ой, да не рассказывай. А зачем ты тогда пошла?

Аня осторожно взяла из его рук миску с гречкой, стараясь ничем не выдать своей злости, и спросила в ответ:

– А тебя самого за что посадили?

– Ехал на мопеде без шлема, – пожал плечами парень.

– За это сутки дают?

– Нет, просто менты хотели, чтобы я им на лапу дал, а я не стал. Тогда они написали, что я в нетрезвом виде ехал.

– И ты у меня спрашиваешь, почему я на митинг против коррупции хожу?

Белобрысый хмыкнул. Аня, посчитав разговор законченным, пошла к столу.

– А ты первое не будешь? – жадно спросила ее Ирка. Она ела борщ с такой скоростью, что едва не захлебывалась.

– Нет.

– Леха, налей мне еще борща за девочку, она же все равно не ест! – крикнула Ирка в сторону кухни.

– А больше тебе ничего не сделать? – иронично спросил Леха, снова показываясь в окошке.

– Ну что тебе, жалко, что ли?

– Да давай уже сюда тарелку. А ты там чего сидишь как неприкаянная? – обратился он к Майе. – Тебе чего-нибудь положить?

Майя покачала головой, трагически глядя на Леху.

– Ты вообще хоть что-нибудь ешь? – сочувственно спросил он.

– Я такую еду есть не могу.

– Да ладно, нормальная бывает еда. Борщ, например, вообще отличный.

– Из таких тарелок я тоже есть не могу.

– А с тарелками что не так? – полюбопытствовала Катя, шустро орудуя ложкой.

– Ну, они неаккуратные. И вообще как собачьи миски.

Некоторое время тишину в столовой нарушал только стук ложек.

– И ты все пять дней собираешься не есть? – уточнила Аня, покосившись на Майю. Ей было даже немного неловко перед ней, что все так шумно едят.

Майя кивнула:

– Мне сестра яблоки обещала принести.

– А что ты обычно на свободе ешь? – с набитым ртом поинтересовалась Диана. – Ты готовишь вообще?

Майя так опешила от этого предположения, что неуверенно поднесла руку к груди и спросила:

– Я?! Нет, конечно. Я все заказываю. Хотя однажды я готовила пасту, но ее я тоже заказала в “Партии еды”. Знаете, это когда вам приходит набор продуктов и инструкция, как все правильно смешать.

– Паста – это макароны по-нашему? – презрительно спросила Катя, поднимаясь из-за стола за вторым.

– Ну, паста это… паста. Но, наверное, можно сказать, что и макароны. Что еще я ем?.. Вот я устриц люблю, например. Омаров. Вообще, морепродукты очень люблю.

– Да, непросто тебе тут будет, – после короткой паузы резюмировала Диана.

Пожилой мужчина во фланелевой рубашке, шаркая, вышел из кухни. Он нес поднос с кружками и чайником.

– Берите чай, девочки, пока горячий.

– Этот чай лучше не п-пить, – прошептала Ане Наташа. – Трава, а не чай.

Катя протянула мужчине пластиковую бутылку.

– Лучше кипятку нам налейте, Виктор Иванович.

– Нальем, конечно, отчего же не налить, – степенно сказал Виктор Иваныч и пошаркал обратно на кухню. – Андрей, налей кипяток девочкам!

Через минуту в кухонном окошке появился еще один баландер. Он был одет в ярко-желтую толстовку на молнии и имел такое юное и чистое лицо, что казался совсем ребенком. На бортик окошка он поставил запотевшую, перекошенную от горячей воды бутылку.

– Сколько, интересно, ему лет? – наклонившись к Наташе, удивленно сказала Аня.

Та пожала плечами:

– Вроде в-восемнадцать.

– А за что он тут?

– Эй, – хрипло крикнула Наташа Андрею. – Тебя за что п-посадили?

– Без прав поймали, – ответил тот. Ане показалось, что он старается добавить голосу баса.

Испуганная полицейская, все это время сидевшая на стуле в углу, встала и робко спросила, все ли пообедали. Аня успела даже забыть о ее существовании.

– Мне еще надо в медпункт! – заявила Ирка.

– О-о-о, начинается, – усмехнулась Диана и облизнула ложку.

– Зачем вам в медпункт? Вы нехорошо себя чувствуете?

– Мне там должны выдать таблетки.

Полицейская беспомощно огляделась.

– Да мы тут побудем, – милостиво сказала Катя. – Никуда не уйдем. Медпункт вон же, вы за нами и оттуда посмотреть сможете.

Аня проследила за Катиным жестом – белая дверь с красным крестом в самом деле виднелась напротив них, рядом с входом в столовую.

– Какие таблетки вам должны выдать? – спросила полицейская у Ирки.

– Лирику.

– Если врач их вам действительно прописал, я в камеру принесу. – Выходите.

– Но мне нужно сейчас! Мне всегда дают после обеда!

– Я выясню и принесу вам их, если вы действительно их принимаете.

Ирка продолжала возмущаться, но остальные явно не желали бунтовать из-за ее таблеток. Все направились вниз.

Аню насторожило и то, что Ирка принимала какие-то таинственные лекарства со странным названием, и то, что девушка-полицейская сомневалась, действительно ли ей их выписали. Хотелось внести ясность, но спрашивать прямо она опять постеснялась.

Зато Майе смущение было неведомо.

– А для чего у тебя лекарства? – непосредственно спросила она, как только дверь камеры за ними закрылась.

– А… ну… у меня судороги, – замявшись поначалу, буркнула Ирка.

От ее внезапной энергичности, которая так поразила Аню перед обедом, не осталось и следа. Ирка выглядела угрюмой и апатичной. Она доплелась до своей кровати, нарочно почти не отрывая ноги от пола, и плюхнулась на нее, скрестив руки на груди.

– Ой, сочувствую, – воскликнула Майя.

Наташа, услышав Иркин ответ, презрительно фыркнула, но промолчала. Забравшись на кровать над Иркиной, она неторопливо расправила одеяло, села поудобнее и только после этого с мрачным удовлетворением произнесла:

– Да в-врет она. Наркота это.

– Тсссс! – испуганно зашипела Ирка, высовываясь со своей кровати и глядя на Наташу снизу вверх.

Аня вытаращила глаза и изумленно переводила взгляд с Иры на Наташу.

– Какая еще наркота?! – спросила она наконец и сама удивилась, как высоко прозвучал ее голос.

– Да обычная, – ответила Наташа. Несмотря на показное равнодушие, она явно была довольна произведенным эффектом. – В аптеке п-продается. Вполне легально м-можно купить.

– Это вообще-то лекарство от эпилепсии, но от него штырит, – перебила Катя, закуривая. Она залезла на подоконник и выпустила дым через решетку во двор. – Торчки и алкаши им закидываются, да, Ирка?

– Нет, это такое лекарство, – упрямо ответила Ирка. Она ни на кого больше не смотрела, а просто сидела, уставившись на свою простыню, опять скрестив руки на груди.

– Но тебя же от него штырит?

Ирка помолчала.

– Штырит, – нехотя признала она.

– Да она нам уже хвасталась, как целую махинацию тут провернула, – наябедничала Диана. Она тоже закурила и встала рядом с Катей, дымя в окно. – Какой-то ее дружбан-алкаш принес ей его сюда – она вроде как в аварию попала несколько лет назад и с тех пор лирику якобы от судорог принимает.

– А какой от нее эффект? – с любопытством спросила Майя, усевшись на свою кровать и не сводя глаз с Ирки.

Все остальные тоже на нее посмотрели. Ира, почувствовав на себе взгляды, рассеянно потерла пальцем простыню.

– Ну-у-у… весело, – наконец сообщила она. Голос у нее при этом был неуверенный.

– Да никогда не з-знаешь, чего ждать, – проворчала Наташа, укутываясь в одеяло. – Т-то не затыкается, то, наоборот, ходит п-пришибленная. Аня видела ее, когда нас п-понятыми вызвали, Ирка еле языком ворочала!

Аня подумала, что вчера для полноты впечатлений ей не хватало только этого – узнать, что ее понятая в эту самую минуту под кайфом.

– А ты и в обычной жизни употребляешь? – продолжала допытываться Майя, разглядывая Иру с исследовательским интересом.

– Ну да, когда деньги есть. Я вообще больше бухаю.

Катя и Диана заржали.

– А зачем ты бухаешь? – не отставала Майя.

Ирка, кажется, всерьез задумалась. Она подняла глаза и некоторое время смотрела на Майю, беззвучно шевеля губами.

– Да от безделья, наверное, – наконец сказала она.

На Аню это неожиданное здравомыслие произвело впечатление, но удивить Майю было не так просто.

– Тогда почему ты чем-нибудь не займешься?

– А чем?

– Ну, я вот вообще не понимаю, что значит бездельничать. У меня постоянные дела: то маникюр, то массаж, то спортзал. Неужели у тебя ничего такого нет?

– Да какие у меня дела! – слабо улыбнулась Ирка. Аня подумала, что по сравнению с остальными ее сокамерницами она была невиннее всех – улыбалась глуповатой, но открытой улыбкой, а когда хмурилась, то выглядела искренне расстроенной. – Я работу пыталась найти, но не могу. Поэтому и дочке алименты не плачу. Ну нет работы – и все тут.

– А дочка с кем живет? С отцом?

– Не-е-ет! С отцом, ну ты и скажешь! – захихикала Ирка. – Она с матерью моей живет. Мать моя у нее как бы опекун.

– И сколько ты уже алименты не платишь? – продолжала допрос Майя.

– Ну вот сколько она у матери живет? Четыре года уже. Поначалу я еще платила, потому что работала, но последние года два нет. Или три. Наверное, три. Но это ничего, через месяц ей восемнадцать исполнится, и платить вообще будет не надо!

– Тебя за это сюда и посадили? – спросила Аня. Своей бесхитростностью Ирка вызывала у нее сочувствие. – Мать пожаловалась, что ты не платишь?

– Да нет, – махнула рукой Ирка. – Она не жаловалась. Это как бы государство. Оно должно у меня деньги забирать и отдавать дочке. Только у меня забирать нечего. Мать говорит, хорошо, что тебя посадили, хоть две недели не побухаешь.

– Получается, ты посидишь тут, освободишься, вот и вся расплата? – выдохнув дым колечками, спросила Катя. – Брать же у тебя все равно нечего.

– Могут потом еще в колонию-поселение отправить, – с готовностью ответила Ирка. – На полгода. Мать говорит, это было бы еще лучше, тогда я целых полгода бухать не буду.

Все помолчали.

– Тебе б вообще полезно было, – сухо заметила Катя.

Ирка задумалась.

– Да я не очень хочу в колонию, – наконец призналась она. – И работать тоже не хочу, все равно меня отовсюду выгоняют, потому что бухаю.

– Но ты же на что-то все-таки живешь? – спросила Майя. – Бухаешь вот ты на что?

– Да это друзья в основном. Есть у меня, например, друг, он палатку во дворе держит. Арсен зовут. Он мне то пиво дает, то водку.

– Просто так дает? – подначила Ирку Диана. Их с Катей явно забавляла Ирина неожиданная разговорчивость, и они старались спровоцировать сокамерницу на что-нибудь особенно нелепое, чтобы насмеяться всласть.

Аня подумала, что Диана с Катей похожи на двух злых школьниц, которые травят забитую одноклассницу. Перевела взгляд на Майю – та была такой же злой школьницей, только более лицемерной. Иру она слушала, источая повышенное и самое вежливое внимание, что на самом деле казалось другой крайностью издевательства. Только Наташа сидела на своем верхнем ярусе и молчала с мрачным видом. Она больше не принимала участия в разговоре, но реагировала на отдельные реплики, недовольно кривя лицо. Особенно доставалось Ире, впрочем, по Наташе нельзя было понять, что ее особенно раздражает – простодуше Иркиных ответов или сам факт ее существования.

На Ирку тем временем становилось все жальче смотреть – всеобщее внимание так окрылило ее, что хотелось немедленно ее спасти. Она явно принимала интерес к себе за чистую монету.

– Ну нет, конечно, не просто так, – сказала она. – Пиво, например, дает, если отсосу.

В камере мгновенно наступила тишина. Катя, которая в этот момент тушила бычок в стакане, обратилась в камень.

– Чего? – оторопело переспросила она через несколько секунд.

– Я говорю: пиво, например, дает, если отсосу, – погромче сказала Ира.

Все снова помолчали.

– А водку? – спросила наконец Диана.

– А водку – если нормально потрахаемся.

– Ты с ним спишь за бутылку? – спросила Майя. Как ни странно, выражение вежливого внимания она сохраняла по-прежнему.

– Однажды он мне пятьсот рублей дал. Но тогда я кое-что еще делала!

– Без подробностей! – завопила Диана. Она упала на койку (та пронзительно заскрипела), обняла подушку и как будто спряталась за ней.

– А я с ней еще на одной к-кровати сплю! – по-настоящему зло рявкнула сверху Наташа.

Катя прислонилась к окну и сказала с бесконечной брезгливостью, приближающейся к восхищению:

– Ирка, ну ты и поблядушка, оказывается!

Ирка захихикала. Аня почему-то снова обратила внимание на ее беззубый рот.

– Мне и больше платят. Мы как-то на природу ездили втроем – я за ночь две тысячи заработала!

– Рублей? – тут же деловито уточнила Майя.

– Ну да.

– Д-да уж явно не д-долларов! Т-ты ее в-видела, кто с ней вообще трахаться будет?

– Не могу это слышать, – сказала Катя и спрыгнула с подоконника. – Когда мы уже гулять пойдем, хоть развеяться. И что, тебе нормально с этим?

– А что такого?

– Ты трахаешься за бутылку пива!

– Когда мне денег дают, мне больше нравится! – заверила Ира.

Продолжая демонстративно кривиться и плеваться, все пустились в обсуждение Иркиной аморальности и постепенно потеряли к ней самой интерес. Ирка еще несколько раз пыталась вернуть к себе внимание новыми подробностями своей биографии, но остальные были слишком увлечены коллективным порицанием. Она скоро замолчала, а Аня, не участвовавшая во всеобщем развлечении, опять уткнулась в книжку. На этот раз она наконец заметила, что читает Достоевского.

Теперь время потянулось действительно медленно. Ничего не происходило, разговоры тоже постепенно сошли на нет. Аня поначалу радовалась, что может сосредоточиться на книге, но скоро открыла для себя новую проблему. Читать под радио было невозможно. Если иностранные песни еще получалось как-то игнорировать, то русскоязычные вгрызались в мозг, вытесняя любую мысль. Аня ворочалась на кровати в безнадежной попытке принять положение, которое подарит ей спасительную тишину, но предсказуемо его не находила. Мимо камеры то и дело кто-то проходил, гремели другие двери, доносились голоса, но про нее с соседками как будто все забыли.

Во внутренний двор вывели очередную партию заключенных – Анины сокамерницы сперва оживились, но снова быстро заскучали: сигарет им никто не дал, а слушать дифирамбы в адрес Майи было неинтересно. Майя, впрочем, и сама осталась к ним глуха и не стала даже показываться поклонникам. До этого она нашла в тумбочке потертый детектив Ю Несбё, оставшийся от прежних сидельцев, и теперь валялась на кровати, морща лобик и изредка переворачивая страницы. Аня наблюдала за ней исподтишка и все пыталась решить, кажется ли ей Майя красивой. Она определенно приковывала взгляд, неясно было только, чем больше – правильностью черт или их вызывающей кукольной ненатуральностью.

Вслед за радио Аня возненавидела свою подушку, матрас и конструкцию кровати в принципе – удобно на ней устроиться было решительно невозможно. Стоило только Ане подумать, что она наконец-то нашла идеальную позу, как что-то начинало ей мешать. Подушка просачивалась сквозь решетку изголовья, и металлические прутья впивались в спину. Бок отлеживался. Шея затекала. Верхний ярус загораживал свет. Когда наконец к ним в камеру заглянула каменномордая женщина с накрашенными глазами и велела собираться на прогулку, Аня почувствовала неукротимый прилив любви к ней.

Впрочем, прогулочный двор настолько разошелся с Аниными ожиданиями, что никакая любовь не могла скрасить впечатление.

Первое, что Аня поняла: довольно самонадеянно называть это двором. Место, где она с сокамерницами оказалась, скорее напоминало еще одно помещение, просто с прозрачной крышей. Одной стеной этой комнаты была стена спецприемника. К ней было пристроено еще три – вместе они образовывали узкий и длинный прямоугольник, по которому заключенным и предлагалось гулять. Под ногами – асфальт, над головой – решетка, поверх которой прозрачная пластиковая крыша. Между стенами и крышей имелся небольшой зазор, через который в эту странную комнату поступал свежий воздух. Впрочем, толку от него было мало – даже сейчас, когда солнце постепенно клонилось к закату, во дворе было жарко, как в парнике. Аня с содроганием представила, каково тут гулять в полдень.

Единственная лавочка стояла под окнами их камеры – судя по всему, парни сначала вставали на нее, а потом цеплялись за решетку. Во двор выходили окна еще нескольких камер. Аня окинула взглядом стену – везде она имела нетронутый кремовый цвет и только под их окнами вся была вымазана черными следами от обуви.

Наташа решительно направилась к лавочке, в одиночку подняла ее и перенесла к стене напротив, в тень. Остальные поплелись за ней, только Катя осталась стоять, перебрасывая в руках странного вида пакет – он был чем-то плотно набит, ручки завязаны. Катя достала его из-под своей кровати в камере, как только их позвали на прогулку. Взглянув на Аню, она перехватила ее взгляд и сказала:

– Это наш мяч. Будешь играть?

– Ну, давай…

– Диана, давай с нами. В “Горячую картошку”. Ирка, будешь?

Ира тут же с готовностью вскочила.

– Ты будешь собачка, – осадила ее Катя.

– Ну почему опять я, – заныла Ирка, – вы всегда высоко кидаете, я поймать не могу.

Катя не стала ее слушать и швырнула “мяч” Диане. Та перебросила его Ане. Ирка, стоя в треугольнике между ними, сделала вялую попытку его перехватить. Аня кинула пакет Кате, не до конца понимая, зачем согласилась в этом участвовать. “Мяч” летел медленно и тяжело. Катя снова отправила его Диане, а Диана сказала:

– Не хочу в “Горячую картошку”. Давайте в вышибалы, – и тут же прицельно кинула пакетом в Ирку.

Та взвизгнула, когда пакет влетел ей в бок, и тут же расхохоталась. Катя, не дав ей опомниться, схватила пакет с земли и тоже швырнула его в Иру. “Я пас”, – сказала Аня и отошла к лавочке. Сидя на ней, она наблюдала, как Диана и Катя продолжают избивать Ирку пыльным “мячом”, а та ойкает и заливается смехом.

– О, вот и девчонки на прогулку вышли! – сказал кто-то в окне напротив.

Аня почти не могла разглядеть лиц за решеткой в глубине камеры, но, судя по возне, зрителей там становилось все больше.

Майя, сидевшая рядом с ней, молниеносно выпрямилась и изящно полуобернула голову, как бы следя за игрой.

– Ой, Майечка, моя любимая девочка, и ты здесь, – слащаво протянул кто-то из окна.

– Начинается, – сварливо пробурчала Наташа.

Сидеть рядом с Майей было все равно что выставляться на витрине – казалось, что места, более насыщенного вожделением, не найти. Аня быстро не выдержала и перешла к противоположной стене, где ее не было видно из окон. Майя же наслаждалась происходящим, при этом делая вид, что не замечает всеобщего помешательства. Кто-то попросил ее повернуться – Майя встала и плавно обернулась вокруг своей оси, стараясь двигаться как можно соблазнительнее. Все это время она сохраняла на лице невинное недоумение, словно никак не могла взять в толк, зачем кому-то смотреть на нее с разных ракурсов.

Спустя двадцать минут Аня стала мечтать о камере с несмолкающим радио и пыточной кроватью. К счастью, не она одна – Кате наконец-то надоело играть в вышибалы, и, подойдя к решетке, отделяющей прогулочный двор от недр спецприемника, она принялась голосить, чтобы их запустили обратно.

– Мне лекарство не дают, – захныкала Ирка, когда их завели в камеру.

– Какое лекарство? – буркнул каменномордый мужик-полицейский, который был утром на обходе.

– Лирику, мне от судорог.

– Тебе ее выписывали?

– Мне ее каждый день дают! И другая девушка, которая нас на обед водила, обещала принести!

– Я узнаю, – хмуро сказал мужик.

В вечернем мягком свете камера выглядела почти уютно – или это Аня начала к ней привыкать? Разлегшись на кровати, она подумала, что с некоторой натяжкой пребывание тут все же можно считать дауншифтингом.

Майя тем временем скинула свои каблучищи, вышла в центр камеры, вздохнула, широко шагнула вперед и замерла в этой позе, воздев руки над головой.

– Что т-ты делаешь? – потрясенно спросила Наташа, как обычно заняв место на своей кровати. Оттуда на Майю ей открывался особенно удачный обзор.

– Йогу, – ответила Майя, не двигаясь.

Все уставились на Майю, и даже Катя, только что улегшаяся на своем верхнем ярусе, опять села, чтобы лучше видеть.

Майя постояла не шевелясь несколько секунд, а потом сменила позу – уперлась руками и ногами в пол, а зад задрала как можно выше. В этом положении она постояла еще некоторое время, потом опустилась на четвереньки и села на пятки, уткнувшись лбом в пол.

– Ты там молишься, что ли? – спросила Катя, не сводя с нее глаз.

– Это поза ребенка, – донесся до них глухой Майин голос. – Помогает расслабиться.

– Чушь какая-то, – постановила Наташа.

Майя выпрямилась и сдула волосы со лба.

– Да нет, вообще прикольно. Особенно если на пляже. Волны, закат, людей нет… Я как раз сейчас собираюсь на Бали поехать, у них там хорошие детокс-программы.

– Какие п-программы?

– Ну это когда ты выводишь из организма все шлаки. Пьешь специальные коктейли, чтобы очищаться, а еще ходишь в спа. Я каждый год езжу на несколько дней. Худеешь сразу, отдыхаешь, восстанавливаешься.

– Будешь тут и дальше ничего не жрать, похудеешь лучше, чем на Бали, – хохотнула Катя и снова легла.

– А мне таблетки так и не принесли, – снова заныла Ирка. На нее никто не обратил внимания.

День приближался к концу. Аня наконец-то смогла увлечься книжкой и даже расстроилась, когда их повели на ужин. На этот раз был плов – к Аниному удивлению вкусный, хоть и очень соленый. Вообще пищу в подобных учреждениях Аня представляла себе как помесь детского сада с “Одним днем Ивана Денисовича”, поэтому ее уже второй раз поразило, что еда оказывалась съедобной. Майя, снова составившая компанию сокамерницам, стоически наблюдала, как они уминают ужин. Виктор Иванович пытался хотя бы напоить ее чаем, но она была неприступна.

– Я из таких кружек пить не могу, – говорила она, – у них даже ручка горячая.

– Так ты подожди, пока остынет! Ничего не ешь, скоро совсем худая станешь! – кудахтал Виктор Иванович. Майя поджимала губы, изображая что-то среднее между снисхождением к его дремучести и воспитанной улыбкой.

– А мне так таблетки и не дали! – снова принялась канючить Ирка. – Обычно еще по утрам дают, а сегодня до сих пор нет.

В этот самый миг дверь с красным крестом, которую было видно из столовой, открылась, и оттуда вышла старуха в белом халате. Аня вынуждена была констатировать, что если вчерашняя врач, которая ее осматривала, показалась ей не слишком дружелюбной, то это только потому, что Аня еще не встречалась с этой. Бабка была маленькая, сгорбленная и очень старая, с короткими, пламенеюще-рыжими волосами. Шаркая, она медленно надвигалась на девушек, глядя на них с таким свирепым видом, что они разом перестали есть и молча следили за ее приближением.

– Кто тут лирику просил? – спросила бабка, обводя тяжелым взглядом всех, включая полицейского.

– Я, – сказала Ирка, держа на весу ложку с пловом, которую так и не донесла до рта.

Бабка некоторое время сверлила ее взглядом, не произнося ни слова. Ирка медленно опустила ложку обратно в миску.

– Пойдем. У кого-нибудь жалобы еще есть? – наконец проскрежетала старуха. Все дружно замотали головами.

Она медленно двинулась обратно в сторону двери с крестом. Ирка беспомощно посмотрела на сокамерниц, потом на полицейского, но не увидела ни в ком намерений ее спасти. Она встала из-за стола и поплелась следом, стараясь держаться на безопасном расстоянии. “Дверь закрой!” – крикнула ей бабка, когда Ирка вошла за ней в медицинский кабинет. Ирка бросила на соседок последний жалобный взгляд и закрыла дверь.

– Вот уж не хотела бы я попасть к ней на лечение, – пробормотала Диана.

– Да она может помереть прямо в процессе, – поддакнула Катя, и они с Дианой захихикали.

Ирка вышла обратно, когда все уже доели и ждали кипяток. Вид у нее был по-прежнему немного испуганный, но довольный.

– Все, зак-кинулась? – презрительно сказала Наташа и, не дожидаясь ответа, сунула ей в руки бутылку. – Держи тогда.

Аня то и дело посматривала на Иру, пытаясь разглядеть у нее на лице признаки надвигающегося безумия, но ничего такого не замечала. Ира выглядела не более странной, чем обычно.

В камере Диана предложила играть в ассоциации: это была очень странная игра, где каждый по кругу должен был называть предмет, а следующий в очереди – тут же придумывать, с чем он у него ассоциируется. Если человек задумывался дольше чем на три секунды, то выбывал из игры. За этим следила Катя – с торжественной оттяжкой она считала “ррррраааазззз… двааааа…”, но к “трем” ассоциацию умудрялась придумать даже Ирка. Только Наташа отказалась играть сразу, заявив, что с заиканием невозможно быстро выкрикивать слова.

– Потолок! – говорила Диана.

– Белый, – отвечала Катя и продолжала: – Картина!

Ирка молчала.

– Ррррааааз… двааааа… два с половиииной…

– Этот, ну как его… музей.

– Ну?

– Что?

– Дальше говори!

– А, все еще я?

– Да! – кричали все хором, и Ирка неуверенно произносила: – Тумбочка.

– Деревянная. Мм, подушка, – говорила Аня.

– Мягкая! Небо.

– Пасмурное. Дом!

– Кирпичный! Дача!

– Ножницы, – сказала Ирка.

Аня вздрогнула и уставилась на нее. Комната разом поблекла, единственным светлым пятном в ней оставалась Ирка, которая улыбалась как ни в чем не бывало. Где-то на сумрачной периферии остальные кричали “ну, дальше давай!”, но Аня их даже не видела.

– Почему ты сказала “ножницы”?

Ирка обернулась и посмотрела на нее.

– Тю, нашла что спросить. Она ж ненормальная, – донесся Катин голос.

– Почему ты сказала “ножницы”? – повторила Аня.

Из Иркиного лица, которое секунду назад излучало настоящую радость, словно выкачали все чувства. Губы оставались растянутыми в улыбке, но это было механическое выражение без всякой жизни.

– Я ему сразу сказала, что то, что он хочет, я делать не буду, – прошептала она.

– Кто? – таким же шепотом спросила Аня.

– Он мне сказал, что если я поеду с ним к его друзьям на дачу, то он мне даст десять тысяч. Но когда мы приехали, он начал заставлять меня делать вещи, которые я не хотела.

– О чем она говорит? – изумилась Катя.

Ей никто не ответил.

– Тогда он сказал, что если я не хочу по-хорошему, то будет по-плохому. Он меня привязал за руки к кровати и ушел вниз.

Ира то и дело замолкала, но теперь в камере воцарилась абсолютная тишина. Никто больше не задавал вопросов. Аня слышала, как где-то далеко на улице сигналит машина.

– Я подумала, что сейчас он придет с друзьями и я уже не убегу, – сказала Ирка бледным голосом. – И стала грызть веревку. Его долго не было, но я слышала, как он ходит внизу. Я сначала такая пьяная была, а когда он меня привязал, даже протрезвела.

– В общем, – продолжила Ирка после паузы, – пока его не было, я все-таки распуталась. Хотела в окно, но испугалась, что второй этаж. А там, в комнате, стояли всякие шкафы и тумбочки. Я их все пооткрывала и в одном нашла ножницы и нитки. И тут слышу, кто-то поднимается, вроде один. Я так испугалась. Ну и побежала навстречу. Пьяная же. Подумала, что ножницами его испугаю, а сама мимо пробегу. – Ирка снова замолчала.

– Пробежала? – ровным голосом спросила Диана. Аня ощутила, какое напряжение сгустилось в камере.

– Не, – сказала Ирка, – он меня увидел и оступился. От неожиданности, наверное. И упал. Прямо с лестницы вниз.

– Чего? – оторопело спросила Катя.

– Упал. К нему друзья кинулись, кричат, а я смотрю, у него из-под головы кровь растекается. Об ступеньку, наверное, проломил. Ну и тут я больше ждать не стала – обратно в комнату и в окно. Уже все равно было. И ничего, синяков даже не осталось. До Москвы пешком дошла, уже когда светать начало.

– А ножницы? – зачем-то спросила Аня.

– А ножницы я там бросила, когда к окну бежала, – охотно ответила Ирка. Закончив рассказывать, она вдруг снова просияла своей туповатой умиротворенной улыбкой.

Майя, вытаращив глаза, разглядывала Иру как в первый раз.

– А мужик этот что, умер? – наконец выговорила она.

Ирка неопределенно передернула плечами.

Катя посуровела.

– Признайся, ты выдумала это все? – строго спросила она. Ира помотала головой. – Да это же треш какой-то: дача, мужики, к кровати привязали, чуть не изнасиловали, а потом один еще и сдох случайно. Такого не бывает!

– Да честное слово! – заволновалась Ирка. – Все так и было!

– Да какому ты вообще мужику нужна!

– Арсену! – ехидно влезла Диана. – За пиво! – И они с Катей, как обычно, покатились со смеху.

– Д-да она обдолбалась и в-выдумывает! – с отвращением проговорила Наташа. – Тьфу!

– Да не выдумываю я!

– Ну да, рассказывай!

Пока остальные наперебой дразнили Ирку, Майя вдруг наклонилась к Ане и прошептала:

– А почему ты про ножницы спросила?

Ане так хотелось поделиться с кем-то своими переживаниями, что она уже открыла было рот, но вдруг поняла, что не может сформулировать ответ. “Мне приснился кошмар про Иру и ножницы, а потом она сказала слово «ножницы», и я увидела в этом зловещую связь”? Звучало не очень.

– Просто удивилась ее странной ассоциации, – угрюмо ответила Аня.

Разговор сменился, только когда Катя с Дианой перешутили все шутки, а Ирка совсем разобиделась и перестала отвечать. Аня то и дело поглядывала на нее, словно все еще надеялась рассмотреть что-то необычное, но ничего не замечала. Она сама не понимала, верит она Ирке или нет, но ее неотступно грызло беспокойство – слишком странным казалось ей совпадение с ножницами. Она понимала, что любой другой человек, услышав ее, покрутил бы пальцем у виска, но отделаться от неясной тревоги не могла.

Когда у них в камере выключили свет, Аня долго не закрывала глаза – караулила. Ее соседки ровно дышали, лежа в кроватях, а Ирка и вовсе захрапела, как только ее голова коснулась подушки. Аня же настойчиво вглядывалась в полумрак, чтобы не пропустить, если опять начнется вчерашняя чертовщина. Вокруг, однако, царила полная тишина, только изредка капал кран и в других камерах шумела вода, и Аня не заметила, как уснула.