Читать книгу Охота - Кирилл Цыбульский - Страница 12

Глава 11

Оглавление

Моника, настоящее имя – Мария Иванова, скончалась 29 ноября 2020 года.

Род деятельности: администратор в массажном салоне.

Время смерти: между двумя и четырьмя часами дня.

Установить более точное время не удалось, так как тело обнаружили спустя почти двое суток после смерти – 1 декабря 2020 года около 10:00.

Причина смерти: механические повреждения головного мозга, не совместимые с жизнью.

Орудие убийства: автоматический пистолет марки глок девятого калибра.

Заключение судмедэкспертов установило, что труп изнасиловали более двадцати раз. Последний был за несколько часов до того, как тело нашли. Очевидно, ночью.

Утром первого декабря один из жителей города мечты выбрасывал мусор. Он оставил пакет у бака, так как их не вывозили на протяжении нескольких месяцев, и заметил нечто, напомнившее ему женскую ножку в чулке. Свидетель огляделся и подошел ближе. Под мусорными мешками была фигура, схожая с человеческой. Житель отметил большое количество ссадин и синяков на успевшей почернеть коже. Ночью температура опускалась ниже нуля градусов. Колготки были разорваны в клочья. Свидетель поднял мусорный пакет и увидел женское лицо, он бы даже сказал, детское, с отчетливой дыркой от пули во лбу. Но испугало жителя города мечты то, что у жертвы был открыт рот. Он был раздвинут и перекошен в сторону, насколько это возможно так, что уголки губ надорвались. Сомкнутую челюсть силой разжали после смерти девушки.

На жертве практически не осталось одежды, когда ее нашли. Блузка и нижнее белье были разорваны, на груди, в особенности на ореолах были глубокие царапины. Грудь деформирована, из правой по торсу стекала трупная жидкость.

Живот был также изрезан. Предположительно, человеческими ногтями. Длинными. Острыми. Оставлено более десятка различных ДНК, не имеющих совпадений в базах данных. От половых органов мало что осталось, некоторых анатомических частей недоставало. Кожу растерзали, словно стая голодных собак, сложно было поверить, что на такое способны люди.

Единственный, кто опознал тело – главный подозреваемый по делу об убийстве Марии Ивановой – Терри Коул, иностранный студент.


Они встретились, как и полагается двум дьяволам, в Эдеме.

Серый подвальный бар пустовал посреди недели. Бармен и владелец собственного райского уголка, Луи, натирал бокалы под британский акцент футбольного комментатора, когда за стойку села незнакомая этим стенам девушка. Моника не скрывала слез, она пришла в бар, который утолял любые несчастья. Стоило заказать лишь первый коктейль.

Запах старого дерева придавал напиткам особый оттенок, а кислый аромат алкоголя и мочи, служивший одеколоном бара, делал самые дрянные коктейли слаще.

Моника допила третий бокал черного русского, и колокольчик над входной дверью объявил о появлении Терри. Завсегдатай поприветствовал Луи одним взглядом и им же заказал двойной виски. Терри Коул затерялся в углу, он не выносил пустоты, царящей в это время, Терри нужна была толпа, чтобы в ней не затеряться. Иностранец следил за тем, как незнакомка маленькими глотками опустошала один бокал за другим.

В пустом баре Терри чувствовал себя ястребом, кружившим в небе. За несколько лет иностранец стал частью темного подвала, он мог зайти в тень и чувствовать людей, сидящих в другой части зала, он слышал их разговоры и мысли. Терри Коул услышал в скрипе седьмого бокала черного русского крик о помощи. Он подошел к барной стойке и сел через один стул от Моники.

Терри подмигнул Луи, делающему вид, что смотрит игру Ливерпуля против Эвертона:

– Плесни до краев.

Через секунду виски стекал с ладони Терри Коула. Сорокаградусный напиток согревал Терри холодной зимой, к которой он так и не смог привыкнуть.

К концу первого тайма «Ливерпуль» выигрывал 4:1, и комментатор сулил первое за тридцать лет чемпионство. Болельщики снимали с себя футболки, трибуны «Энфилда» гремели от эмоций и той энергии, которой заряжал Юрген Клопп.

– А ты что думаешь, Луи? – спросил Терри.

– Я думаю, этим парням пора стать чемпионами.

Терри отпил виски и посмотрел на повторы забитых мячей. Жаль, что лучшие моменты жизни нельзя проигрывать снова и снова, подумал Терри Коул, память искажает прошлое, смешивая его с ликером или горьким пивом. Истинный вкус забывается. Поэтому чистый виски всегда лучше.

Иностранец вглядывался в женское лицо, закрытое длинными волосами, и пытался разгадать тайну, скрывающуюся за ними. Юная девушка пришла в бар посреди дня. Она хотела побыть одна, иначе бы выбрала ресторан, где крутятся назойливые официанты и обедают сотрудники ближайших офисов. Луи наливал случайным посетителям голый черный русский, без вишенки и английской любезности, не заботясь об одиноких незнакомцах. Он приходил в бар насладиться тишиной и игрой любимой команды, потому что знал: солнце погаснет, и подвал будет кишеть отбросами общества, выбирающими самое дешевое развлечение.

Зачем девушка спустилась в Эдем? Она могла зайти из любопытства, но, увидев его гнилые от памяти стены, развернулась и забыла бы к нему дорогу. Что могло заставить ее остаться? Или она знала, куда идет?

– Меня зовут Терри. Неотъемлемая часть этого корабля.

Девушка повернулась. Она посмотрела на Терри Коула пьяным и вызывающим взглядом. Черная тушь стекала под глубокий вырез блузки. Вряд ли ее возбуждала окружающая атмосфера, так что соски, бросившиеся в глаза Терри, набухли от прохлады. Коктейли опьянили девушку до того, что один глаз косил и закатывался под веко.

Лицо незнакомки выражало немую скорбь, оно было таким молодым и тяжелым, каким становится после сорока лет, развода и оставленных на мать-одиночку детей, думал Терри. Девушка обвела его взглядом и сказала:

– Я не трахаюсь с уродами вроде тебя.

Луи натирал стакан за дальним углом барной стойки и смотрел в телевизор, где крутили рекламу пива в перерыве футбольного матча. Он делал вид, что вот-вот случится очередной гол.

– Тогда ты зря сюда пришла. Других тут не бывает, – ответил Терри.

– А ты знаешь других людей, кроме себя?

Она завораживала Терри Коула все больше. Девушка притягивала к себе, пытаясь оттолкнуть, дать пощечину своей дерзостью. Иностранец чувствовал в ней боль, которая резала изнутри, такое выражение лица не подделать, оно высекается ударами плети, какие не всякий выдержит.

– Я знаю, что тот молчаливый парень видит тебя впервые. Он не заметил в тебе клиента, который оставил бы щедрые чаевые, а глаз у него зоркий, – говорил Терри Коул. – Так что же ты тут делаешь?

– Напиваюсь.

– Дамскими коктейлями? Бросил парень? Нет, погоди: ты сама от него ушла?

– А ты завалил экзамен, что решил наказать себя чистым виски? – сказала девушка.

– В таком случае меня пора отчислить, ведь я каждый день торчу в этой дыре.

Терри сделал жест Луи, и тот поставил перед незнакомкой новую порцию коктейля, добавив веточку из двух вишен.


Следующие пару часов они напивались вместе. Солнце утопилось за горизонтом, и корабль Эдема стал набирать скорость, поймав попутный ветер. С каждым часом количество посетителей росло, языков, на которых говорили в баре, становилось так много, что подвал напоминал международный аэропорт, задержавший все вылеты разом.

Двое пакистанцев крутили косяки и курили на пороге бара. Время от времени к ним подходили студенты из других языковых групп и возвращались к своему столику с сигаретой, склеенной пакистанской слюной. Казахи в центре зала смешивали все напитки, до которых могли дотянуться. Они наливали слой за слоем, чтобы получился ЛГБТ-флаг, и выпивали его залпом, обернувшись к дальнему столику, где сидела компания в яркой одежде и одним жестом посылала казахов обратно в Караганду. Санкт-Петербург, город, в который со времен основания Петр I привозил европейскую культуру, лучших итальянских строителей и скульпторов, говорил с восточным акцентом и не пьянел после первого литра.

Терри и Моника пили на брудершафт. Черный русский поседел и стал бледной водкой. Затянувшись сигаретой, Терри назвал подругу слишком красивой для этой дыры и замолк, чтобы не ляпнуть большей глупости.

Девушка вытащила сигарету из его пачки:

– Значит, я все-таки пришла в правильное место, самец. Красота скрывает дерьмо, которого здесь не замечают.

– Что ты хочешь этим сказать?

Моника наполняла дымом легкие, не морщась от горечи. Ее длинные пальцы подносили сигарету ко рту, и губы втягивали опьяняющий аромат ментола.

– Сказать я хочу то, что раз люди в этом баре пялятся на меня, они не видят моей… Души, что ли.

– Или не хотят видеть, – сказал Терри и поймал взгляд Моники.

– В любом случае я вижу скелет каждого из этих бедняков, понимаешь?

Терри Коул молчал.

– Я вижу их насквозь. Я как чертов Дориан Грей в юбке, – сказала Моника. – Понимаешь о чем я?

– Нет.

– Это герой романа. Он продал душу дьяволу, чтобы остаться красивым навсегда. Все светское общество восхищалось им и пыталось узнать секрет, благодаря которому Дориан не старел, а обычные люди, бедняки, видели в нем опасность и старались обходить стороной.

Терри слушал и проваливался в трюм несущегося по волнам ночи корабля Эдем. Ветер раздувал парус и нес экипаж в открытый океан.

Он впервые пил русскую водку – лекарство от всех болезней в России. После сигареты целебный эликсир начал действовать. Сначала пошатнулось изображение, затем далекий шум дорог и голос Моники поменялись местами: водители стали слепить фарами и сигналить с чудовищной силой. Терри показалось, что сейчас его собьет машина, и иностранец шагнул назад, ударившись затылком о стену. Русская водка действовала как наркотик.

Терри Коул справился с настигающей паникой, зацепившись за тихий голос Моники:

– И что же внутри у людей в этом баре? – спросил он.

Моника изучила его лицо и выругалась странной фразой:

– Нет там ни зерна! Ни мозгов, ни истории. Но ты не такой, как они.

Они выпили еще по несколько рюмок. Терри смотрел на девушку и видел перед собой юную красотку. Он ударял кулаком по барной стойке вместо закуски и злился на самого себя, злился за то, что пялится на Монику точно так же, как все эти скелеты вокруг. Терри Коул ничем не отличался от каждого из этих неудачников. Моника ошиблась, увидев в нем нечто другое. Может быть, она хотела привлечь его внимание или попросить оплатить счет.

Мысли мешались в голове Терри. Водка заставляла злиться, а после смеяться. Русский наркотик хотел послать Монику ко всем чертям и раздеть до скелета.

Они выпили последнюю рюмку, и Терри Коул сказал:

– Думаю, пора по домам.

– У меня нет дома, – ответила Моника.

В мозге произошло короткое замыкание. Какое-то время Терри сидел в ступоре.

Бар закрылся в три часа ночи, и едва знакомая друг с другом парочка ждала такси, сидя на тротуаре. На этот раз сигарета очистила мозг от мыслей, в голове гулял штиль.

Моника положила голову на плечо иностранца и затянулась, выпустив дым ему в лицо. Девушка обняла руку Терри и почувствовала тепло. Оно было знакомым и легким, таким воздушным, как воспоминания о счастливом детстве. Под ногами хрустел снег, и маленькая Маша Иванова шла за руку с мамой. Они возвращались домой из детского сада, мама приготовила дочери подарок и обещала отдать его дома. Маша рассказывала маме, что нарисовала большую-большую кошку, и все подумали, что это тигр или лев. А на самом деле Маша нарисовала во весь рост котенка, которого загадала Деду Морозу на новый год, и который ждал ее под елкой с бантиком на макушке.

Моника выдохнула дым и унеслась на воздушном шаре ввысь. Она вспомнила, как дергала за мамин рукав и смеялась. Маша просто хотела выпытать, что же ее ждет дома, девочка просто не знала… Она теребила старый рукав пальто, и страсть разгоралась сильнее, приближаясь к дому. Мать и дочь остановились на перекрестке. За ним росла желтая панельная девятиэтажка, на последнем этаже горели черные окна. До квартиры казалось так далеко, что Маша сильнее тянула за рукав матери, она сопротивлялась всем крошечным телом, оставаясь позади терпеливой женщины. Девочка просто не знала, что в канун нового года на красный сигнал светофора вылетит автомобиль, и все ее мечты оборвутся. Пьяный водитель сбил Марину Иванову, которая спешила подарить дочке котенка и первой вышла на дорогу, когда загорелся зеленый.

Маша Иванова помнит последний взгляд своей матери: она обернулась и посмотрела на непослушную дочь с лаской и любовью. В ее глазах не было раздражения или усталости. Нет. Напротив. Тепло и томительное ожидание счастья, которого ожидала Маша от котенка, – вот что было во взгляде матери перед тем, как удар раздробил ее кости на снежинки.

Тело женщины отбросило на два десятка метров, выхватив из рук дочери. Водитель не собирался останавливаться, он не отпускал ногу с газа. Красная тойота догнала упавшее на землю тело и переехала его поперек грудины на полной скорости и на глазах маленькой Маши. Ребра смялись как консервная банка. Человек стал таким уязвимым, смертным.

Моника закурила новую сигарету. Она попала под власть наркотика, от которого было не спрятаться. Алкоголь ударял волнами воспоминаний в висок, и боль резонировала по коже мурашками. Маша Иванова подбежала к матери. Она не замечала, как по шее текли слезы, как крик заглушал шум улиц. Девочка упала на колени. Она гладила лицо матери, пока прохожие не оттащили ее. Мама выглядела живой; «моргни» – просила до сих пор Моника. Но мама не отвечала. Жизнь покинула ее сердце.

А Маше осталась жалкая жизнь.


Моника поднялась и, прикрывая грудь подушкой, зашла в ванную. Она не знала, где находится и сколько прошло времени с той ночи в баре. Девушка сидела на крышке унитаза и старалась собрать осколки памяти, на которые разбилась прошедшая ночь. Грязный бар Эдем, навязчивый американец, такси. А дальше?

А дальше на Монике не было нижнего белья, она проснулась с завсегдатаем подвала, который храпел под одеялом. Вот что было дальше. Моника успела осмотреть квартиру по пути в ванную. Осматривать было особенно нечего: голые стены, большая кровать посреди кухни и разбросанные по полу вещи.

Провалы в памяти пугали, Моника начинала нервничать и стучала голой пяткой по полу, не зная, насколько далеко зашли эти двое ночью. Девушка приложила ладонь к влагалищу, провела пальцами между малых и больших половых губ, дотронулась до входа во влагалище и поднесла руку к носу. Сухо, никем незнакомым не пахло.

Моника выглянула из ванной комнаты, в квартире слышался крепкий сон. Девушка стала собирать свои вещи. Кружевной лифчик, чулки, на одном из которых пошла стрелка, блузка, юбка. Моника подняла мужские трусы и тут же отбросила их в сторону, будто обожглась. Она вернулась в ванную и поняла, что принимала душ. Трусики висели изнутри душевой кабины, на ручке. Красное кружевное белье в цвет маникюра вернулось на стройное тело.

Без чулок и с икебаной вместо прически Моника встала на каблуки, брошенные у входной двери. Куртка ночного незнакомца валялась на полу, и ничего не стоило обчистить ее карманы. Девушка достала из правого отделения несколько долларовых купюр, не взглянув на них. Над левым карманом она замерла, когда почувствовала нечто твердое. Она держала в руках пистолет. Тот тип, с которым она напивалась и спала в одной постели, держал при себе настоящий ствол.

Терри завертелся в кровати. Он что-то простонал и скинул с себя одеяло. Так заканчивалась каждая ночь в Эдеме: после того, как корабль, расправив парус, уносился за горизонт, он разбивался на мелкие щепки, одной из которых был Терри Коул. Моника находилась в незнакомой квартире с мужчиной. Тугая слюна сползла по горлу Моники, и она попыталась опустить дверную ручку, чтобы сбежать. Дверь оказалась заперта.

Схватив замок и повернув его, словно увеличивая громкость на радио, девушка задержала дыхание. Один щелчок, и она может быть на свободе. Моника обернулась. Терри все еще спал. Она преодолела препятствие в глубине двери, и замок издал тихий цокот.

Вопреки ожиданиям дверь не открылась. Надо было сделать еще один оборот. Черт. Черт. Черт.

– Ты уже уходишь? – спросил Терри.

Острые каблуки подкосились, и тогда Моника обернулась. Мужчина сидел на краю кровати, обернувшись в одеяло. Его лицо изображало умиротворение.

– Что это у тебя в руке?

В ладони лежал пистолет. Девушка не знала, чего ожидать от нового знакомства. Терри Коул казался Монике симпатичным, особенно сейчас, в постели, однако провалы в памяти и найденное оружие говорили против него.

– Ты знаешь, что нельзя трогать чужие вещи без разрешения? – сказал иностранец. – Отдай его мне.

Терри протянул руку, улыбнувшись, но Моника подалась назад, царапая пол каблуками. Тело предательски тряслось, не в состоянии подняться и выбежать из квартиры. Губы не могли выжать из себя ни слова.

На глаза наворачивались слезы, безысходность накатывала откуда-то изнутри. Моника вновь чувствовала это. Тупик. Надо действовать, рвать когти, кричать, стучать в дверь и звать на помощь. Но кто-то держал ее за рукав, тянул, не давая сдвинуться с места.

Мария Иванова легла на холодный паркет и представила, как колеса автомобиля растаптывают ее кости, тело сминается в консервную банку, а на лице застывает грустная улыбка. Снег укрывает ноги, живот. Он перестает таять на бледной коже и наконец пеленает глаза. Моника жаждала ощутить каждый осколок памяти, оказаться под колесами смерти и посмотреть послушной дочерью в глаза матери. Моника знала, что сидит за рулем своей жизни, поэтому хотела сделать настолько крутой поворот, чтобы разбиться вдребезги. Как бы она ни падала, как бы ни кричала и ни напивалась, ничто не помогало. Из чувств осталась лишь зияющая пустота внутри и хруст падающих снежинок на мамино тело.

Щеку окружила лужа слез, и их соль держала на плаву, выталкивая на поверхность, когда Моника пыталась утонуть. Казалось, боль девочки разлилась в Мертвое море, помогая держаться на плаву вот уже двенадцать лет.

Терри подошел к Монике и взял на руки. Пистолет со звонок ударился о паркет.

– Я не сделаю тебе больно, – сказал иностранец.

Сон Моники украшал снегопад. Огромные хлопья кружились в небе и опускались, словно на переплетающихся между собой ниточках. Терри смотрел в окно, и ему казалось, что они с Моникой игрушки внутри снежного шага. Кто-то встряхнул их жизни, и теперь Терри под одним одеялом с красивой девушкой. Он впервые может позаботиться о живой душе, может быть, даже полюбить ее.

Терри зарывался в волосы Моники, наслаждаясь ее ароматом и упуская важную деталь. Если снежный шар встряхнули, значит, он в чьих-то руках.


Время тянулось так медленно, что Терри физически ощущал его, вдыхая как запах эндорфина, поступающего в кровь. Моника уехала на такси, как только стемнело. Они провели целый день вместе, не вставая с постели.

Они встретились на следующий день. Моника сидела за барной стойкой и маленькими глотками пила водку с кофейным ликером. Звон колокольчика над дверью подсказал, что в бар вошел Терри. Его лицо переливалось как никогда, оно было живым, может быть, даже слишком живым для такой дыры. Терри сел через один стул от девушки и не поднял взгляда на Луи, подав сигнал о срочной порции виски. Терри смотрел только на Монику.

Когда она повернулась к нему, улыбка обвисла на губах и превратилась в выражение скорби. Моника сидела с заплаканным видом, тушь ручьями текла к груди. Терри будто встретил ее заново, будто не было той пьяной ночи. Воспаленные глаза молили о пощаде, их наполнял страх, которого было слишком много: сосуды лопались, слова, какими Моника пыталась все объяснить, мешались в кашу. Терри поздоровался с Луи, и в его руке уже плескался крепкий напиток.

– Мне нужны деньги, – говорила девушка, глотая виски и жмурясь, словно он был горячим. – Мне нужно много денег, понимаешь? Эти люди, они…

– Сколько? – спросил Терри.

– Десять тысяч. Баксов.

Терри вышел из бара Эдем, не расплатившись. Он скрипнул от злости высоким стулом за барной стойкой, но Луи будто не заметил, как неотъемлемая деталь корабля уплывает прочь.

Захлебываясь слезами, девушка заказывала коктейли один за другим. Она знала, что ей нечем платить, и хотела напиться от этого вдрызг. Луи смотрел сериал, натирая бокалы. В баре был только он.

Спустя час Терри Коул вернулся и положил сверток двадцатидолларовых банкнот в пустой бокал из-под «черного русского».

– Ровно десять, – сказал он.

– Откуда ты…

– Нет, – вмешался Терри. – Вопросы буду задавать я. И только после того, как мы отсюда уйдем.

Терри Коул включил ледяной душ, чтобы расширить сознание Моники, чтобы в нем не осталось ни одного слепого пятна после десятка коктейлей. Девушка сидела, обхватив колени, она не могла пошевелиться – тело свело ледяными цепями.

Иностранец бросил Монику на кровать и схватил за руки, вывернув запястья, затем он принялся за берда, выгибая колени. Терри искал следы. Следы уколов. Шприцов.

– Ты наркоманка?

Слова не доходили до ее мозга. Они застывали во льду, в который превратился ее организм. Терри ползал по ее телу и искал синяки на сгибах локтей и бедрах. Они должны были выступить на побледневшей коже.

– Что ты принимаешь?

Голос срывался на крик. Терри искал доказательства того, чего не было. В каждой вздувшейся от переохлаждения вене он видел жало шприца, вкалывающего горячий раствор. Иностранец видел, как ее кожа наливается красками от инъекции наркотика. Он терзал истощенное тело девушки, и его касания становились нежнее, Терри Коул гладил холодные ноги, он старался обнять и передать им свое тепло, свой жар, который вспыхнул от страха, что все может закончиться слишком быстро. Терри цеплялся за свой шанс и не собирался от него отказываться. Иностранец лег на Монику, накрыв ее лавой вспыхнувшего вулкана. Терри и Моника плакали, жалея каждый о своем.


Терри любил Монику с первой встречи, и любовь не остыла, когда он увидел, что осталось от девушки.

Они всегда встречались в баре. Она приходила первой, во сколько бы там ни оказался Терри Коул. Моника успевала пригубить пару бокалов, и всегда была в хорошем расположении духа. Они встречались, проводили ночь вместе, а утром Моника уезжала на такси.

Мария Иванова взяла деньги, которые дал ей иностранец. После этого их ничто не отвлекало друг от друга. Пока Терри не нашел Монику пьяной в баре, с царапиной над бровью. Тогда она сказала, что ее шантажируют, угрожают убить, и Терри Коул принес еще десять тысяч. В другой раз Моника говорила о долгах ее матери, о коллекторах, поджигающих двери. И Терри принес десять тысяч. Ему было плевать на деньги.

Все изменилось после того, как он проследил за ней. Он попросил таксиста держаться за белым хендаем, в котором ехала девушка. Моника вышла за два квартала до пункта назначения. Оставшийся путь она прошла пешком. Девушка настолько доверяла Терри, вернее, считала его полным идиотом, что ни разу не обернулась.

Когда Терри Коул увидел, как перед возлюбленной толстая рука в пиджаке открывает дверь в массажный салон, он не поверил. Решил, что она следит за фигурой и осанкой. Моника поднималась по одним и тем же ступенькам в массажный салон Адамово яблоко всякий раз после их ночи. Тогда Терри понял, что за ее осанкой следят другие.

Она обманула его. Она обманывала Терри долгое время. Моника вытерла о его любовь свою грязную…

Выход оставался только один.


Когда Моника зашла в бар, чтобы пропустить пару коктейлей перед встречей, на ее месте сидел высокий мужчина. Он снял черное пальто, успевшее высохнуть от снега, и повесил на спинку стула. Девушка не скрывала удивления и, подкравшись к посетителю, закрыла его глаза ладонями. Она сказала:

– Угадай, кто?

Ответ был молниеносным.

– Шлюха.

Руки Моники упали с лица мужчины, в мышцах вдруг почувствовалась слабость, отчего девушка поспешила сесть на соседний стул.

– Что ты сказал?

– Даже не пытайся снова увильнуть. Я следил за тобой.

Моника не сдержалась, и махнула ладонью по лицу Терри. Она должна была наступать, чтобы казаться оскорбленной. Ее рука не успела ударить, иностранец схватил ее за запястье.

– Мне больно! – сказала Моника.

– Мне тоже.

– Какого хрена ты несешь? Я не шлюха!

– Думаешь, я не слышал о салоне Адамово яблоко? – спросил Терри.

– Да, я там работаю, и что с того? Я администратор, к твоему сведению! – ее голос становился громче. – Принимаю клиентов, предлагаю чашечку кофе и…

– И трахаешь престарелых толстосумов?

Ладонь все-таки достигла цели. Моника хлестнула Терри по щеке так, что на той отпечатались ее тонкие пальцы.

– Не смей так со мной разговаривать. Я не твоя собственность.

– Конечно, ведь шлюхи принадлежат сутенеру. Больше никому.

Луи стоял в дальнем углу барной стойки и, рассматривая сериал под лупой внимательных глаз, натирал бокалы. Казалось, он не слышит того, что с первых минут открытия в баре поднялся шум. Бармен стоял с ровной английской спиной и пялился в ящик. Казалось, он не услышал, как за спиной Терри разбился бокал. Осколки разлетелись по углам, они еще долго звенели на кафельном полу, успокаиваясь.

Иностранец успел пригнуться, когда Моника запустила в него бокал из-под виски. Глаза девушки загорелись жестокой ненавистью, какая вспыхивает от раскрывшихся тайн, хранившихся под семью замками долгое время.

– Неужели я не прав, Моника?

Терри подошел к ней вплотную. Девушка выдыхала горячий пар, задрав голову.

– Отвечай! – крикнул Терри. – Тебя шантажирует клиент? Он угрожает выслать фото твоим родителям, чтобы они знали, чем занимается их дочь?

– Уйдем отсюда. Поговорим, когда останемся наедине.

Снег провожал двух восставших из Эдема дьяволов. Молочные хлопья били в лицо и таяли, ветер рассекал капли острыми клинками. Терри не выносил местного характера погоды, он старался впадать в спячку зимой, настолько глубокую, что просыпался летом. Медведи, как знал иностранец, в берлоге сосут лапу до весны, Терри Коул же сосал виски. Бутылку за бутылкой. День за днем.

Когда Моника добиралась до квартиры Терри в новенькой многоэтажке, она была трезвой. Они оба были трезвыми. Терри не успел притронуться к бокалу, который разлетелся на мелкие кусочки в баре. Это осложняло диалог, Терри и Моника были на взводе, необходимо было снять напряжение.

Терри Коул вышел из магазина с бутылкой виски под мышкой.

Они оказались в квартире и сели у подоконника как за барной стойкой.

– Моя мать умерла двенадцать лет назад, – сказала Моника. – Почти двенадцать лет назад.

Терри знал, что девушка помнит точную дату. Число, день недели, время. Все, до секунды.

– Мама отпросилась с работы пораньше в честь нового года, она пришла за мной в детский сад и сказала, что подарок ждет меня дома под елкой. Я так обрадовалась, что всю дорогу тянула ее за рукав. «Ну, скажи» – говорила я ей. А она улыбалась и молчала. «Мы уже почти дома» – сказала мама. Это были ее последние слова. Я все тянула и тянула ее. Мне нужны были ответы здесь и сейчас. Пьяный водитель сбил маму, пока я волочилась за ее спиной. Я помню, как ее вырвали из моих рук. Если бы я вела себя нормально… Я бы погибла вместе с ней. Жаль, что этого не случилось.

Моника смотрела на снег, кружащийся за окном, и на полупрозрачное отражение в нем. Ее черты напоминали лицо матери, а снег заметал его на холодном асфальте.

Терри взял бутылку, стоящую между ними, и, щелкнув крышкой, сделал несколько глотков. Он протянул бутылку Монике. Девушка выпила, не отрываясь от хлопьев снега. Моника видела кровь.

– Ты даже представить себе не можешь, что такое детский дом в России. Вместо праздничного салюта первого января меня привезли в детский дом где-то в области. Думаешь, что я кусок дерьма, потому что работаю шлюхой?

Моника усмехнулась уголком губ и уставилась на Терри. Она выглядела раненым зверем, окруженным стаей волков и скалящимся перед ликом смерти. Терри не ответил и отвел взгляд.

– Я оказалась в приюте с 2008 года. В самый удачный период его существования. С 2008 по 2011 год в детском доме умерло почти тридцать детей. Знаешь почему, Терри? – голос Моники становился тяжелым, он был приглушенным, как отражение в окне. – Потому что нас кормили примерно тем же, чем питались в блокадном Ленинграде во время Второй мировой. Дети выглядели заключенными в концентрационных лагерях. По нашим голым телам можно было изучать анатомию. Мы выглядели как скелеты. Ключицы и бедра выступали на уровне подбородка. Ответь мне, Терри, почему я три года питалась зеленой кашей, похожей на сопли и воняющей клеем? Почему нам не давали лекарств? Почему нас выгоняли на улицу в шортах, когда шел снег, а? Почему девочек заставляли принимать душ вместе с мальками, Терри?

Терри Коул сгорбился, будто на его плечи упало несколько тонн. На самом же деле на него свалилось гораздо большее. Человеческая судьба. Судьба, закаленная прочнее стали, но кривая и хрупкая. Она вилась, подобно корню, пробивающему слои почвы один за другим, чтобы удержаться на одном месте. Так судьба Моники стала стойкой, корни не давали сильному ветру вырвать ее из земли, однако жизнь при этом развивалась уродливой и бесплодной. Моника была сорняком в огороде общества. Из нее вырастили сорняк, затоптав нечто прекрасное.

– Не знаешь? – продолжила Моника, сделав глоток. – Я тоже не знаю, Терри. Я не знаю, почему мне досталась такая судьба. Я не знаю, в какой момент она сломалась, и кто в этом виноват. Может быть, я? А, Терри!

Девушка пьянела от пары глотков виски. Впрочем, дрянной напиток был ни при чем. История этой шлюхи уносила от реальности, выбивала землю из-под ног.

– Не проходит и дня, чтобы я не вспомнила тот день. Я вспоминаю, как мы гуляли, какой моя мама была красивой и улыбчивой, хотя жили мы на грани нищеты. А что же еще одинокая мать, работающая кассиром в супермаркете, может дать своему ребенку? Только любовь и нищету, Терри. Любовь и чертову нищету, – Моника остановилась, проследив за одной снежинкой, пока та не исчезла. – А ты знаешь, что только через десять лет я смогла ее похоронить? Ты знаешь об этом? Ее сожгли как дрова в огромной печи, а потом закатали в бетонную стену под плиту без фотографии. Некому было оплатить похороны. За все эти годы на ее могиле не было ни одного искусственного цветка, кроме тех, что оставляла я. Ты знаешь об этом? Ты ни хрена не знаешь обо мне! Решил, что я шлюха, и поэтому меня можно унижать в вонючих барах?

Черная тушь текла по ее щекам. Глаза казались такими уставшими, налитыми кровью от постоянных слез. Терри подумал, что ошибался, подумал, что Моника тратила его деньги на алкоголь, может быть, на мелкую наркоту, чтобы почувствовать себя на время счастливой. По крайней мере, она имела на это право.

– Прости.

Виски сливался в горло Терри и пропадал, словно вода в трубах. Иностранец думал лишь об одном. Он хотел, чтобы этой ночью в его венах тек только виски.

– Плевать мне на твое «прости». В пятнадцать лет Эмир вытащил меня из детского дома и стал для меня первым и единственным отцом, – говорила Моника. – Я благодарна ему. Поверь, детские дома только и выращивают, что наркоманов и шлюх, так что эта работка оказался по мне.

Моника снова оскалилась, на этот раз во весь рот, и придвинулась к Терри:

– Я никогда не буду оправдываться за это.

На улице стемнело. Мягкие рисовые хлопья почернели и стали похожи на пепел. Их жизни сгорели. Кто-то облил их бензином с головы до ног и поднес спичку.


Небо было ярким, как бездна. Вместо снега, черноту пронзали весенние звезды. Там, вдалеке, казалось, небесная ширма дала трещину, за которой скрывался иной, светлый мир, и он смотрел на человеческую жизнь с неподдельным любопытством. Свет смотрел на Терри Коула, запертого на двадцать шестом этаже, как на мелкого жука в банке, ведущего примитивный образ жизни. Небесный Глаз видел, как Терри смотрит в ответ с ненавистью и призрением, и знал, что когда-нибудь этот жук задохнется в своей банке под плотной крышкой.

Вероника уснула. Она оделась, приняла душ и легла в постель Терри, пока он прочищал горло новой бутылкой виски.

– Я не убивал Монику, – ответил иностранец. – Потому что любил ее до последнего дня.

Вероника не могла успокоиться, пока Терри Коул гладил ее волосы и повторял:

– Ты так на нее похожа. Вы будто сестры.

История была слишком живой в испуганном мозге Вероники. Она закрывала лицо руками, чувствуя горячее дыхание иностранца во всех уголках голого тела. Вспышки памяти загорались острыми огнями, от каких болели глаза: на запястьях Терри защелкнулись наручники, полицейские ударили ему под ребра, и только тогда нерушимый дух высокого мужчины надломился. Все посчитали его убийцей. Улицы оборачивались, провожая того, кому на них было не место.

Терри Коул оказался за решеткой, ожидая суда в одной камере с наркоманом, сдирающим с себя кожу во время ломки, и бездомным, который, кажется, первым приручил мух. Компания была под стать Терри. На серых стенах рисовались члены с огромными яйцами, на них оставляли послания семьям и отскабливали ногтями дни, проведенные вне воли.

Через небольшое отверстие в бетонной стене, воздух стелился под ноги и ускользал прочь. Кислотный запах мусора заставлял глаза слезиться, а голодный желудок скулил о двойном эспрессо с сэндвичем. Терри лежал, не вставая, двое суток, пока за ним не пришел полицейский. Жизнь перевернулась с ног на голову.


Терри Коул не мог уснуть, хотя солнце начинало разогревать темные тона весеннего неба. Он думал о том, что все, чего он начал бояться за те двое суток в камере, вернулось за ним. Оно нашло его здесь, на двадцать шестом этаже города мечты. Иностранец отчетливо помнил, как звучит звук свободы. Как звук расстегивающихся наручников. Терри потер запястья, словно с них только что сняли оковы, и все детали пазла сошлись. Его снова ищут, хотят обвинить и на этот раз везением ему не отделаться.

Серый потолок растягивался как жвачка. Терри вспомнил детство. Он видел себя одним на качелях, мечтающим достать до неба, видел, как обрывки травы разлетаются от его хлестких ударов и как маленький Терри Коул в одиночестве проводит дни.

Все его слова, сказанные Олегу на лестничной клетке, были ложью. Вся жизнь Терри Коула – ложь. В возрасте Олега у иностранца никогда не было друзей, он целыми днями качался на качелях с «AC/DC» в наушниках и возвращался домой под вечер, голодный и грязный. Терри Коул упустил это время.

Охота

Подняться наверх