Читать книгу Солнечный Альбион - Кирилл Шатилов - Страница 9

На завтрак я спустился в домашних тапочках. Они у меня весьма удобные – шлёпки без задника, но из того же мягкого войлока, из которого делают валенки. Жаль, что я не мог пойти в них на прогулку по Лондону…

В большинстве гостиниц Англии предлагаемое постояльцам по утрам делится на завтрак «континентальный» и «английский». В заведениях средней руки по умолчанию вы получаете доступ к «шведскому столу», где ваш выбор сводится к нескольким видам корнфлекса, булочек и сыра, к чему добавляются йогурт, компотного типа фрукты, холодные яйца и, может быть, какая-нибудь не слишком съедобная каша. «Английский» завтрак обычно заказывают отдельно. Если вы на него согласитесь, то получите большую тарелку с жареным беконом, подобием яичницы-глазуньи, парочкой сероватых свиных сосисок, жареным помидором и подозрительно чёрным кругляшом несъедобной котлеты, которая являет собой кровяную колбасу. Иногда подкладывают штучки три шампиньонов.

Если вы остановились не в типичной английской гостинице, а в той, что принадлежит к международной сети, всё вышеперечисленное вы, скорее всего, получите в рамках «шведского стола» и выберите по своему вкусу.

Поскольку к английским завтракам я себя приучил заранее, в то утро мне не составило большого труда подкрепиться обоими типами. В подобных случаях грех теряться и смущаться. Вот когда вы где-нибудь в Амстердаме, и спускаетесь в пустую крохотную кухоньку, где ещё сонный хозяин неуверенными движениями ставит перед вами чашку уже прохладного кофе, булочку, яичко в подстаканнике, кусочек масла, кусочек сыра и напёрсток джема, а впереди у вас день беготни по достопримечательностям – вот тогда становится слегка грустно. Европа, конечно, разная, но среди её стран попадаются такие, где явно не слышали пословицу о том, что «завтрак надо есть самому, обед делить с другом, а ужин отдавать врагу». Испанцы её точно не знают: пройдитесь часа в два ночи по улицам Мадрида и загляните в окошки ресторанов – все там, все едят, все усиленно запасаются перед сном калориями. Хотя, быть может, испанцы не спят. Как волки. Говорят, волку хватает часа крепкого сна в сутки. Правда, в течение этого часа его можно таскать за хвост – не проснётся. Наверное, поэтому никто из нас и не видел спящих волков.

Мы снова решили посвятить день пешей прогулке. С одним обязательным «лирическим отступлением»: нам нужно было зайти в контору «Трафальгар», чтобы заявить о себе и уточнить завтрашний расклад. Потому что мы даже толком не знали, откуда и в котором часу отходит наш автобус. Агентство, судя по карте, располагалось на противоположном берегу Темзы, если перейти её по Вестминстерскому мосту, в шаге от вокзала Ватерлоо.

Кстати, вас никогда не смущало это двойное «оо» на конце? А должно было смутить. Хотя, как вы знаете, название это пришло из Бельгии, на месте англичан я бы его как-нибудь переиначил.

Англичане вообще довольно странно относятся к топонимам. Разумеется, по уровню отсутствия воображения им никогда не сравниться с американцами, которые все названия понадёргали «с миру по нитке» (кроме разных Йорков и Брайтонов, вы там у них найдёте не одну Москву, Одессу и Санкт-Петербург и т.п.). И всё-таки. Ну зачем, скажите на милость, в Лондоне 21 улица носит гордое имя Глостер-роуд, 32 – Мейнсфилд, 35 – Кавендиш, 66 – Орчард, 74 – Виктория и т. д. и т. п. Не верите? Откройте справочник «Лондон от А до Я». Но это ещё полбеды. Настоящая беда начинается, когда вы не просто читаете названия улиц, а ещё и вдумываетесь в их смысл. Чтобы не отвлекаться от главной темы, перечислю лишь несколько первых попавшихся на глаза: Лишайный переулок (Shingles Lane), авеню Обожженной ноги (Burnfoot Avenue), Терапия-роуд (Therapy road), переулок Жестокого удара (Cold Blow Lane), Сутулая улица (Droop street), Сточный переулок (Gutter Lane), площадь Холодной ванны (Coldbath square), Мимолётная лужайка (Glimpsing Green).

Что же такого нехорошего с топонимом Ватерлоо? Ну, просто дело в том, что пишется он по-английски так – Waterloo. «Water» – это со школьной скамьи всем известная вода. А вот «loo» – это то, чем англичане предпочитают заменять не очень любимое им слово «туалет». Комментарии, не к столу будет сказано, излишни.

Собственно стол с остатками завтрака мы уже покинули, вернулись в номер, Алина взяла сумку, обречённо положила в неё зонт (мой, потому что своего у неё нет принципиально), мы ещё раз бросили взгляд на радостно-голубое небо и отправились… в Гайд-парк.

Сегодня мы пошли другим маршрутом и безжалостно пересекли его по диагонали, любуясь невозмутимостью природы, понедельничной суетой людей в одинаковых офисных нарядах, обтянутыми ногами сосредоточенных бегуний и никуда не спешащими бомжами. В одном месте дорогу преградил подозрительный бугорок конского навоза. В десяти шагах от него застыл, делая вид, что ничего не замечает, всадник на железной лошади – очередной мемориал жертвам войны.

Чуть дальше, слева, на белом постаменте стояла чёрная статуя обнаженного воина с мечом и щитом. Зовут воина Ахиллес. На постаменте надпись, сообщающая, буквально следующая: «Артуру, герцогу Веллингтону, и его отважным собратьям по оружию эта статуя Ахиллеса, отлитая из пушек, завоёванных при Сальманака, Виттории, Тулузе и Ватерлоо, посвящается их согражданами». Стоит она тут с 1822 года как дань памяти Артуру Уэллсли, 1-му герцогу Веллингтону (я бы всё-таки сказал Веллингтонскому, но, увы, традиция сильна), который, родившись в ирландском Дублине, стал английским фельдмаршалом, был участником наполеоновских войн, победителем при Ватерлоо и двукратным премьер-министром Великобритании (при Георге IV и Вильгельме IV). Известно, что этот памятник ему поставили восторженные «женщины Англии». Памятник железный, вероятно, потому, что таково было прозвище Веллингтона. Пикантная подробность заключается в том, что это был первая статуя обнаженного мужчины, выставленная в Лондоне для всеобщего обозрения. Поначалу он был безупречно выверен анатомически, но потом общественность заставила прикрыть некую выдающуюся часть фиговым листком, тоже железным. Остаётся добавить, что листок этот дважды срывали: в 1870 и 1961 годах.

Ещё правее, на решётчатых воротах парка белый единорог обнимался с красным львом с золотой гривой.

Через одну из трёх каменных арок, образующих южные ворота, мы вышли к началу улицы Пиккадилли, миновали конного Веллингтона, прошли под Аркой Веллингтона и пошли по длинной аллее, неизвестно почему названной Холмом Конституции (Constitution Hill). Никакого холма и даже слабенького наклона нет и в помине. Зато в самом начале аллеи с 2002 года здесь стоят четыре довольно грубого вида квадратные колонны, а между ними – такого же песочного цвета гробики. Зрелище довольно неприятное, тем более что и на колоннах и на гробиках значатся имена не людей, а целых стран. Официально это место называется Мемориальными Вратами и призвано символизировать объединенные силы Британской империи – Индии, Пакистана, Бангладеш, Непала, Шри-Ланки, Африки и Карибских островов – которые сражались в обоих мировых воинах. Хорошо видна надпись, принадлежащая перу одного нигерийского поэта: Our Future is Greater Than Our Past (которую я бы с листа перевёл как «наше будущее офигеннее нашего прошлого»). Не знаю, у меня эти каменные гробницы родили впечатление противоположное тому, которого, наверное, хотели добиться авторы, и мне снова вспомнилась фраза мужа королевы насчёт реинкарнации и смертельного вируса.

Справа, за невысокой, но явно хорошо охраняемой стеной тянулся сад Букингемского дворца. Слева между вековыми деревьями просматривался Грин-парк. От остальных королевских парков Лондона его отличает отсутствие прудов (сорри, озёр), каких-либо построек и засилья памятников. Не так давно, веке в 17-м, когда эти места были лондонскими окраинами, здесь хозяйничали бандиты и воры. Век спустя их сменила мирная публика, приезжавшая на гулянья и фейерверки. Специально в преддверье одного из них в 1749 году Гендель написал свою «Музыку для королевского фейерверка». Здесь же храбрые аристократы стрелялись на дуэлях.

Преодолев «холм», которого здесь никогда не было, мы, наконец, увидели справа угол Букингемского дворца и решётку забора перед ним.

Что первое приходило на ум среднестатистическому советскому человеку при упоминании слова «Букингемский»? Ну, разумеется, герцог Букингемский, к которому с такой завидной стойкостью стремились за подвесками четыре мушкетёра Дюма-отца. Современного читателя «поколения некст» это упоминание вряд ли выведет из спячки, но я вовсе не для него стараюсь. Итак, если в вас жива ассоциация с Д’Артаньяном, вы молодец, но знайте: нынешнего дворца он не видел. И не потому, что не было Д’Артаньяна – потому что в то время не было дворца. А был так называемый Букингемский дом, в котором и проживал Джон Шеффилд, он же 1-й герцог Букингема и Норманби. Потомок того Букингема, сэр Чарльз Шеффилд, продал в 1761 году поместье Георгу III за 21 000 фунтов, что на сегодняшний день соответствует 3 000 000 их же. Думаю, сегодня у королевы за такие деньги купишь разве что право поносить одну из её шляпок. Как бы то ни было, имя Букингема осталось, но отныне оно принадлежало королевской обители.

Поначалу дом мыслился как место уединения. Георг продолжал жить во дворце Сент-Джеймс. Сюда же он переселил свою жёнушку, королеву Шарлоту, и здесь она родила ему 14 из их 15 детей.

Когда на троне удобно устроился Георг IV, наш незабвенный Джон Нэш, придворный архитектор, нашептал ему, что, мол, стоило бы из маленького и уютного домика сделать что-нибудь поприличнее. Как и всё, чего касалась загребущая рука Нэша, строительство дворца к 1829 году было приостановлено, а сам мастер удалён с глаз долой. Тут как раз умер Георг IV, и его наследник, Вильгельм (под тем же номером), велел заканчивать «стройку века» некоему Эдварду Блору. Одно время Вильгельм даже подумывал разместить здесь Парламент, поскольку оригинальный Парламент погорел в 1834 году. Не успел – умер. Ему на смену пришла легендарная королева Виктория, которая в 1837 году стала первым монархом, поселившимся в Букингемском дворце в качестве постоянного жильца. Увы, поначалу ей тоже не повезло, потому что вентиляция работала так плохо, а слуги оказались такими ленивыми, что дворец начал быстро превращаться в клоаку. Спас положение принц Альберт, за которого королева вышла замуж тремя годами позже. Он резко поменял персонал и нагнал рабочих, что почти на десять лет выправило ситуацию. Потом рабочих пришлось приглашать снова, правда, на этот раз для более приятной работы – расширения дворца, поскольку семья росла и хотела веселиться по-человечески – шумно, отчаянно и на просторе.

Поскольку жизнь всех смертных, будь то короли или рабочие, состоит из белых и чёрных полос, чаша сия не миновала и Викторию. Когда в 1861 году Альберт благополучно умер, она надела скорбные одежды и удалилась от лондонской суеты в Виндзорский замок. Говорят, в 1864 году нашли приколотую к забору дворца записку, гласившую: «Данные представительные владения сдаются или продаются по причине чахнущего бизнеса их владелицы».

Веселье вернулось во дворец лишь в 1901 году, когда королём Англии стал Эдвард VII на пару со своей женой, королевой Александрой. Через девять лет его сменил на престоле сын, Георг V, который оказался серьезнее отца и первым делом на пару со своим кузеном, Вильгельмом II Германским, соорудил на площади перед дворцом величественный мемориал в честь своей бабушки, королевы Виктории.

В то утро за решёткой дворцового забора по-прежнему велись какие-то дорожные работы. Негры в оранжевых безрукавках (или просто очень загорелые англосаксы) скучно слонялись между тарахтящими тележками. Полная дама в сером плаще и явно домашних шлёпанцах трусила через двор на королевскую работу. Двое гвардейцев в высоких чёрных шапках, красных камзолах, черных коротковатых брюках и лакированных штиблетах прохаживались вдоль стен дворца, останавливались, задирали колено до подмышек, разворачивались и следовали обратно в свои полосатые конурки.

Сегодня, значилось на выставленном за воротами транспаранте, смены караула не будет. По техническим причинам. Вообще же церемония смены караула проводится в 11:30 через день, а в период с мая по июль – каждый день. Посмотреть есть на что, народу собирается много, так что будете проездом – рекомендую заглянуть. Смены караула устраиваются не только перед Букингемским дворцом, но также у дворца Сент-Джеймс, у Королевских конюшен, в Виндзоре, в Эдинбурге (где мы ещё побываем) и много где ещё. Сегодня на iTunes можно даже скачать приложение, которое обязуется показывать на вашем телефоне, где и что в этой связи происходит. Спешите, рано или поздно королевское семейство додумается, что за просмотр действа с любопытного народа пора взимать плату. Практически 4D как-никак!

Прежде чем покинуть Букингемский дворец, мы обошли вышеупомянутый памятник королеве Виктории. Он белый и роскошный. Говорят, на постамент ушло 2 300 тон мрамора. В глаза бросается позолоченная крылатая фигура на его верхушке и четыре белых скульптуры по кругу. Та, что смотрит на дворец, являет собой Милосердие, та, что обращена на Грин-парк – ангела Правосудия, на противоположной стороне стоит ангел Истины, а сама королева Виктория смотрит на проспект, который называется Мэлл (помните жуткие сигареты «Пэлл-Мэлл»? ) и вдоль по которому мы теперь направлялись к Трафальгарской площади.

Проложен Мэлл был не так давно, в начале XX века специально для королевских торжеств и пышных церемоний. Если вам досуг сидеть у телевизора и смотреть свадьбы и похороны королевских особ (или ту же Олимпиаду 2012 года), вы наверняка его видели. Когда вы идёте по нему, то не можете не обратить внимания на то, что асфальт (или что там у них используется) имеет коричневато-красный цвет. Сделано это было умышленно, чтобы всегда создавалось ощущение гигантского красного ковра. Строители добились такого эффекта, подмешивая в состав покрытия окись железа.

Лично мне это место симпатично прежде всего тем, что справа находится Сент-Джеймс парк – старейший из королевских парков Лондона. На сей раз я не преминул воспользоваться одной из его гостеприимных лавочек, чтобы заранее обезопасить ноги столь необходимыми в путешествиях пластырями. Кстати, всегда носите их при себе всегда, как и зонтик.

В парке, разумеется, есть пруд с двумя островками – Западным и Утиным. С перекинутого через пруд Голубого моста открывается симпатичный вид на Букингемский дворец в обрамлении деревьев.

Пока мы делали вынужденную, но приятную передышку, я размышлял о том, что нас ждало, а именно – посещение Национальной галереи. Я знал, что там увижу, и видел перед собой парк таким, каким его запечатлели художники XVIII века. Конечно, он с тех пор несколько изменился, но по-прежнему узнаваем. Вспомнились полотна венецианских мастеров, которые запечатлевали родной город (Венецию) лет на двести раньше. Скажите, вы можете себе представить, что смотрите на картину, где изображены жилые дома, церкви и улицы с людьми, а в углу стоит выведенная кистью автора дата, скажем 1567 год, после чего выходите из музея и видите… ту же улицу, те же дома и те же церкви? Сюрреалистическое ощущение! Если вы живёте в Питере, то кое-что, не такое, конечно, древнее, вы ещё сможете пережить (правда, если разобраться, то с петровских времён остался разве что дворец Меньшикова – все остальное безжалостно перестроено). А вот если вас угораздило родиться в Москве, всё, увы, истории вокруг себя вами не увидать…

Обе стороны Мэлла часто украшают государственные флаги. Как-то я был здесь приятно удивлён, когда шёл радостный после покупки в местной лавочке ценных, но совсем недорогих гравюр (кстати, времён закладки Питера), а вокруг меня колыхались попеременно красно-бело-синие полотнища – наши и ихние. Одно слово: масоны12 всех стран соединяйтесь!

Заканчивается Мэлл Адмиралтейской Аркой – величественным подковообразным зданием в четыре с половиной этажа и с тремя проёмами собственно арок. Почему я так неуверенно говорю об этажности. Да потому что на левой половине здания, до арок, вы насчитаете два ряда больших окон и ещё два ряда маленьких над ними, а на правой – два ряда средних и три маленьких.

В 1997 году в одной из арок на высоте чуть больше человеческого роста появился железный человеческий нос. К Гоголю он отношения не имеет, зато, говорят, является остроумным напоминанием о существовании повсюду (а в Лондоне это ощущается особенно) «большого брата».

До 2012 года в здании Арки размещались правительственные офисы. Сейчас права на него переданы какому-то девелоперу, и скоро здесь появится (или уже появилась) очередная дорогущая гостиница.

Оригинальным названием площади, на которую мы вышли через Адмиралтейскую Арку, было «площадь короля Вильяма Четвёртого». Нынешнее её название предложил архитектор и землевладелец Тейлор, который решил увековечить в нём победу англичан над французами в Трафальгарской битве. За старую площадь в 20-е годы XIX века взялся Георг IV, который привлёк к работе… разумеется, уже полюбившегося нам Джона Нэша. В 1845 году её заканчивал сэр Чарльз Бэрри. Владеет площадью королева (по «праву короны»).

Центр площади занимает колонна адмирала Нельсона (который подмигивал нам здоровым глазом в музее мадам Тюссо). Замышлялась и строилась она отдельно от площади, но в последний момент оказалась там, где оказалась. По её поводу сэр Бэрри сказал в июле 1840, когда фундамент уже остывал, он высказался следующим образом:

– Мнение моё таково, что желательно оставить пространство полностью свободным от всяческих изолированных предметов искусства.

Не послушали. Поставили. Теперь она вместе с площадью тоже стала неотъемлемым символом Лондона. Настолько важным, что германские нацисты имели в своих тайных планах перевоз колонны в Берлин.

Вид на Трафальгарскую площадь с лестницы Национальной галереи.

Кроме колонны Нельсона, охраняемой четырьмя черными львами, на площади заметны два больших фонтана. Это не те, что стояли здесь изначально и предназначались для того, чтобы не столько лить воду, сколько не давать собираться на площади «недовольным элементам» (и куда только смотрел сэр Бэрри!). Те, старые, были подарены Канаде и теперь находятся где-то в районе Оттавы. Последние перестроечные работы завершились в 2009 году, так что теперь, благодаря мощным насосам, струи бьют на высоту до 24 метров.

Раньше (до 2005 года) Трафальгарская площадь была знаменита своими попрошайками-голубями, чем напоминала площадь Сан-Марко в Венеции. Кто-то их подсчитывал и насчитывал аж 35 000 единовременно. Голуби не только попрошайничали, но и исправно гадили. Под этим предлогом их сначала было запрещено кормить (то есть продавать туристам семечки), а потом подъехали сокольничие со своими остроклювыми питомцами, и голубей как ветром сдуло.

Несмотря на фонтаны и колонну Нельсона Трафальгарская площадь используется горожанами примерно так же, как Пушкинская и Красная площади в Москве вместе взятые. Тут народ и Новый Год встречает (обычно под норвежской елью, которую исправно поставляют власти Осло в благодарность за помощь во второй мировой), и политические митинги закатывает по поводу и без.

Нам повезло – сегодня площадь была свободна не только от голубей, но и от возбужденного люда. Маленькая толпа, правда, была. Это такие же, как мы, туристы ждали открытия Национальной галереи, т.е. 10 часов (по средам она открывается почему-то в 9:00). Лучше всего бывать тут в пятницу, потому что тогда галерея закрывается не в обычные 18:00, а на три часа позже.

Кстати, с точки зрения посещаемости, Национальная галерея считается 4-й по счёту в мире после Лувра, музея Метрополитен и Британского музея. В последнем я был однажды, по недоразумению: случилось в мой первый сюда приезд в середине 90-х, когда я был глуп и невежественен (даже больше, чем сейчас) и полагал, что Британский музей – это и есть Национальная галерея. Побродив по многочисленным залам всяких надтреснутых поделок (или подделок), я так и не нашёл ни одной стоящей картины, зато во второй свой приезд отыскал-таки не только настоящую Национальную галерею, но и находящуюся в ней же, только сбочку, с отдельного входа – Портретную галерею, куда теперь хожу обязательно всякий раз, когда такая возможность представляется. К чести Британского музея можно сказать, что, открывшись в 1753 году, он стал первым в мире публичным музеем.

Беда с Национальной галереей лично для меня в том, что там запрещается снимать на что бы то ни было. Интересно, что если в Италии я те же самые драконовские правила посылал куда подальше и украдкой снимал всюду до тех пор, пока меня не заставал врасплох оклик очередного задремавшего смотрителя, в Лондоне я почему-то свято чту их законы. Поэтому ни одного кадра я никогда там не делал, а просто таскал на шее всю технику и вздыхал. Вероятно, потому, что в Италии и вообще всюду в Европе ты за вход платишь и считаешь, что тебе никто ничего не должен, тогда как в Великобритании вход в самые-самые сокровищницы искусства всегда бесплатный, и ты подчиняешься из благодарности.

Поскольку мы были тут не единственными русскими, работники галереи предупредительно выложили на прилавок планы экспозиции на русском языке. По сути, язык не нужен, поскольку главное – иметь под рукой сам план с расположением залов, однако сопутствующие тексты были переведены, а сам листок бумаги стоил один фунт. Это я обнаружил уже при выходе, так что, сорри, ребята, пять червонцев за мной.

Призываю вас не ходить в музеи лишь затем, чтобы отметиться. Лучше не ходить вовсе. Но уж если тяга к прекрасному в вас жива, не делайте так, как мне когда-то пришлось делать, когда меня впервые привезли на жутком белорусском автобусе в Рим и сказали, что в моем распоряжении на всё про всё четыре часа. Никому таких гонок не пожелаю. Но, увы, это тогда зависело не от меня. Теперь же я почти всегда оказываюсь хозяином своего времени и стараюсь подходить к таким тонким вещам с толком.

В отличие от многих других государственных музеев в Европе, Национальная галерея зародилась вовсе не на костях той или иной национализированной королевской коллекции. Просто в 1824 году само британское правительство купило 38 полотен у наследников некоего Джона Джулиуса Ангерстейна. Причём родом этот Джон был из Питера. Долгое время считалось, что он приходится родным сыном не то Екатерины II, не то Елизаветы. Семейное же предание гласило, что настоящими его родителями была императрица Анна и лондонский делец (бизнесмен) Эндрю Томпсон. Во всяком случае, когда в возрасте пятнадцати лет Джон приехал в Лондон, его первым местом работы стала бухгалтерия Томпсона. Ясное дело – с улицы к деньгам не подпустят. Впоследствии он сделал карьеру в финансах и стал поручителем такого крупного банка как «Ллойдс». Банк занимался работорговлей, и, говорят, у Джона тоже имелись соответствующие выгодные вложения где-то в Гренаде.

Деньги никогда не пахли, и на них-то предприимчивый Джон и приобрёл те первые 38 картин. Какие именно, увы, не знаю. Разве что «Похищение Сабинянок» Рубенса и «Воскрешение Лазаря» Пьёмбо, которая официально зарегистрирована в галерее под номером NG1. Интересно, что изначально купленные государством картины так никуда из его дома и не переехали и выставлялись для публичного обозрения прямо там же, на Пэлл-Мэлл, 100. Комнаты покойного хозяина они покинули лишь в середине 1830-х, когда открылось нынешнее здание Национальной галереи, которое впоследствии достраивалось и расширялось – благодаря активности первых директоров и многочисленным частным пожертвованиям.

Судя по плану, в галерее 66 залов. Да и картин не так чтобы прямо-таки «много» – порядка 2 300. Ценна коллекция не размерами, а широтой охвата эпох, стран и имён представленных в ней мастеров. Залы расположены практически на одном этаже в хронологическом порядке, так что если следовать плану, то можно часа за два охватить всё европейское искусство, начиная религиозным аскетизмом середины XIII века и заканчивая разбродом и шатанием (иногда в хорошем смысле слова) 20-х годов века XX.

Мне совсем не хочется водить вас по залам галереи и высказывать свои мысли по поводу того или иного полотна. Дело это совершенно неблагодарное, потому что то, что не нравится мне, может понравиться вам, и наоборот. Поэтому мы даже с Алиной никогда по залам не ходим вместе. В крайнем случае, при входе в зал, я указываю на те картины, которые она должна не пропустить, и мы расходимся по разным стенам, либо встречаемся только при входе в следующий раз, и я интересуюсь, заметила ли она то-то и то-то. Когда у человека есть «вектор понимания» искусства, когда он знает, с чем сравнивать, можно быть за него спокойным. Если человек умеет писать буквы, он ещё не писатель. Потому что есть Толстой и Набоков. Если человек открывает рот, его ещё нельзя называть певцом, потому что певцами назывались Марио Дель Монако и Шаляпин. Если человек рисует чёрный квадрат или круг, он ещё не художник, потому что был Караваджо, Босх и Нестеров. Вещь, на первый взгляд, элементарная, но её сегодня все забывают. А ведь настоящее искусство никуда не ушло, просто оно скромно стоит на своем месте, а не выпячивает себя с экранов телевизоров, в надежде побыстрей заработать сегодня, потому что в душе понимает: завтра про него никто даже не вспомнит. Правильно говорят, что о вкусах не спорят. Потому что либо вкус есть, либо его нет.

Но я отвлёкся.

Когда я пишу эти строки, то напоминаю комментатора спортивного матча. Ему хочется рассказать о том, что происходит на поле, однако он должен всё время себя осаживать, понимая, что зритель видит это сам. Хороший комментатор ведёт как бы параллельный рассказ, говоря не о том «что», а о том «почему». Как Сколз отдал пасс Гигсу – это мы все видели. А вот ты мне, мил человек, расскажи, почему он решил пасовать, а не пробил сам. Так и я хочу и не хочу говорить о том, что вы прекрасно сможете увидеть сами, если проснётесь пораньше и придёте сюда со свежей головой и без необходимости куда-то мчаться дальше.

Как-то раз я был по-настоящему потрясён, когда зашёл в один из первых залов и обнаружил, что смотрю на совершенно современные полотна. В том смысле, что передо мной была такая яркость и насыщенность красок, что я не поверил глазам, когда узнал в авторе Рафаэля. То есть Рафаэля я, как вы уже поняли, узнаю сразу, но тем радостным произведениям, что висели на стенах, никак не могло быть 500 лет!

Я бросился к сторожу и получил лаконичный ответ, что эти картины недавно вернулись из реставрации. Я пришёл в восторг. Так приблизить к нам прошлое! Помнится, я даже огляделся в надежде увидеть, не мелькнёт ли где-нибудь среди посетителей красный берет маэстро.

Как оказалось впоследствии, Национальную галерею многие за подобный подход к реставрации ругают. Действительно, в большинстве даже самых известных собраний полотна выглядят если не древними, то старыми, а краски – приглушёнными. Местные же реставраторы традиционно не боятся убирать лак, налагавшийся как предохранительная мера ещё в XIX веке и делавший полотна темнее, нежели они были в реальности. Честь им и хвала, скажу я.

Не устали? Леонардо видели? Микеланджело видели? Рембрандта? Гейнсборо с Тёрнером (последнего лучше смотреть в галерее Тейта, неподалёку отсюда, на набережной Темзы)? Ренуара? Тогда давайте выйдем на улицу и пробежимся под дождём, который снова зарядил, налево, за угол, где спрятался почти незаметный вход в Портретную галерею.

Кажется, я где-то уже упоминал, что в любое путешествие стоит ехать уже подготовленным. Хотя бы в общих чертах. Так вот, в Портретную галерею разумно идти либо тогда, когда вы прекрасно знаете историю Великобритании, либо с целью ею проникнуться, чтобы узнать потом. Потому что посвящена она исключительно портретам тех англичан, которые снискали национальную или международную славу. Забегая вперёд скажу, что одну из её «дочерних» галерей мы с вами посетим в Эдинбурге, но там она будет сосредоточена вокруг шотландцев. Думаю, это вполне логично.

Не падайте в обморок, когда, открыв план, увидите, что, в отличие от одноэтажной Национальной галереи, здесь вас ожидают шесть этажей. Фактически осмотра заслуживают три, причём довольно компактных. В помощь вам длинный эскалатор, на котором вы можете с комфортом подняться сперва на два пролёта, а потом чинно обходить залы и спускаться по лестнице вниз, обратно.

Портреты полезны тем, что перед ними хорошо думается. Глядя в хитрые глаза знаменитого портрета Шекспира можно задать ему вопрос:

– Ты был или не был?13

Монархи и писатели, учёные и поэты, общественные деятели и артисты, спортсмены и музыканты – неторопливо гуляя по этажам галереи, вы найдёте их всех. Узнаете ли? Это зависит исключительно от вашей эрудиции. Замечу, что английские знаменитости представлены тут не только в живописных полотнах, но также в бюстах и фотографиях.

Сверившись с часами (а был уже второй час) и, представив, сколько нам еще предстоит пройти, увидеть и сделать, не исключая привала на обед, мы решили, что вполне прониклись искусством, и поспешили к выходу.