Читать книгу Над вечным покоем - Кирилл Вер - Страница 4

Оглавление

Глава четвертая

Скрыв следы полуденного помешательства, Марков перевязал руку первой попавшейся тряпкой. В доме находиться уже не было никаких сил. Перед выходом Марков еще раз поискал осколки на полу, проверил печь и пулей вылетел наружу. Не успел следопыт сойти крыльца, как провалился по щиколотку в снег – непролазные сугробы заполонили Юлин двор и устроили зевакам засаду. Удивленно оглядевшись, Марков вспомнил про ночные завывания ветра на улице – лихая метель быстро скрыла Речное под непроходимым покровом грязно-серого снега. Обойдя низкую деревянную калитку, Марков вышел на уже расчищенную улицу. Давно проснувшийся народ быстро прибрал дворы и дороги, застеленные ночью рыхлым ковром.

Твою ж мать, вовремя вернулся! А то занесло бы на хрен.

Он придерживал здоровой рукой перевязанную кисть. Настроение немного улучшилось – похоже, вместе с кровью вышли и дурные мысли. А к супруге Марков зашел, как обычно, не вовремя – в предбаннике лекарни, обшитом окрашенной в зеленый цвет фанерой, сидели трое: две прокисшие от времени бабки, имен которых Марков не знал, и простуженная девушка, шмыгавшая красным носом и вытиравшая слезы с блестящих глаз. Старушки, едва заметив Маркова, тут ж перешли на скрипучий шепот, от которого по коже пробежали мурашки. Шелестя губам и не отрывая водянистых глаз от цели, бабули просвечивали Маркова ехидными взглядами. Охотник знал, что за безобидными открываниями беззубых ртов прятались дурные мысли покрытых пылью мозгов.

– А вот он, а он… – донеслось до ушей Маркова.

Марков равнодушно переступил через порог и поздоровался с больными. Девушка махнула рукой в знак приветствия, но тут же закрылась ладонью и громко чихнула. Бабки же сделали вид, что не услышали мужа лекарши. Они продолжили ненужный разговор, нервно ожидая скорого исчезновения пришельца. Марков прошел мимо бабок и намеренно споткнулся о толстую ногу в валенке – чтобы неповадно было. Старуха, чью голову покрывала дырявая шерстяная шаль, разинула черную пасть, откуда посыпались проклятия.

– Не хворать вам, дамы, – прыснул охотник, держа скрещенные пальцы в карманах.

Если у Юльки в коридоре кто-то сидит, значит, ей попался трудный больной. Уже представляю, как она орет на Волчка будто резаная. Черт, супруга, почему ты перестаешь быть дикой, когда приходишь домой? Может, мне этого и не хватает в тебе?

Жена Маркова любила работать быстро и не прощала себе, если не могла помочь людям, мучающимся от недуга. В пылу приема Юля походила на неистовую метель – носилась по кабинету, вооружившись лекарным ножом, от вида которого падали в обморок, кричала на Волчка, но успевала оказать необходимую помощь нуждающемуся. Лечить она умела, и Прокопий не зря хотел передать дочери свои звания. Да, в основном к Юле приходили с обычными болячками – кто руку сломает, кто простынет. Но, бывало, лекарше приходилось изрядно поразмыслить над не описанным Прокопием случаем. Отец долго составлял справочник для дочери, чтобы она опиралась на полученный им опыт, и Юлия погружалась в решение задачи с героической самоотверженностью, забывая про очередь в предбаннике. В иной раз, в ожидании дохтура перед дверью, в храме выздоровления могли толпиться человек пять или шесть. Но результатом такого труда могла стать новая запись в отеческом справочнике. И сегодня, похоже, народ будет прибывать и балаганить, ибо Юлька вновь с головой окунулась в нестандартный случай.

Дойдя до двери, Марков приготовился постучать в такт завываниям старух, как вдруг на пороге показался Карабин. Марков не ожидал встретиться с начальником ополчения в узком проходе. Главный караульный, что носил густые рыжие усы, стекающие до шеи, показался на удивление взволнованным. Его привычный неподвижный взгляд бегал как у кролика. Лицо пятидесятилетнего мужчины покрылось багровым оттенком, словно Карабин провел сегодняшнюю лютую ночь на морозе. Усатый не заметил Маркова, на бегу чуть не врезался в стену и, погруженный в тревожные мысли, покинул лекарню.

Что это с ним?

Оказавшись внутри, Марков напоролся взглядом на Волчка – так звала Юлька своего помощника. Молодого человека взяли в подмастерья не так давно. Паренек рос сиротой, но вся деревня о нем заботилась как о родном. Юноша был красив, курнос, а волосы вились кудрями до плеч. Бобриха попросила (или вежливо настояла), чтобы лекарша взяла парня себе в помощь, дабы тот не слонялся без дела. Волчок схватывал все на лету, умел быстро носиться, успевая при этом делать сотни всевозможных дел, порученных доктором. И не было б юноше цены, если бы вверенная работа не походила на бесполезную суету. Когда лекарша кричала на Волчка, у парня будто выдувало мозги. Он ронял инструмент, тряс руками, иной раз падал в обморок посреди операции. После тяжелого дня постоянно забывал смыть кровь с пола или запереть кабинет на ночь. Да, он был безалаберным, но Юлька видела в парне дремавшие способности и надеялась их пробудить, понимая, что приемника из красавца придется растить ой как долго.

В кабинете ослепительная белизна, как всегда, с непривычки резала глаза. Юлина лекарня не походила ни на что в Речном. Не зря Прокопий называл свое рабочее место храмом выздоровления – внутри поддерживался строгий порядок, а светло было настолько, что можно увидеть пылинку на белой ткани. Прокопий в свое время выклянчил у Совкома большие окна, изготовленные на заказ в Шахтах, белую плитку для пола и стен, а также множество непонятных инструментов и оборудования. Благодаря стараниям покойного батюшки в вылизанном до блеска кабинете даже умирающий начинал верить в скорое излечение (хотя, это заслуга скорее лекаря, чем обстановки, ибо неподготовленному кабинет с первого взгляда казался пыточной). В центре помещения стояла большая кушетка, и она не пустовала. На ней, с тоской на моське, сидел Сенька – караульный, стороживший Речное под руководством Карабина. Его щеки и нос тоже сияли багром.

– Показывай, что у тебя там! – Юлька смотрела на Сеньку пытливым взглядом. – Давай, я говорю!

Марков посмотрел на Юльку. Лицо девушки выражало сожаление вперемешку с нетерпением. Ее темные брови нахмурились, а лоб, прежде гладкий, покрылся глубокими морщинами. Вид Юли смутил не только Сеньку, но и Волчка, переставшего мыть инструменты в тазу и повернувшего курчавую голову в сторону немой сцены. Никто не знал, что случилось с пареньком, а Сенька продолжал томить, не решаясь открыть печальную истину. Похоже, он и сам понимал, что дело дрянь. В кабинете повисла тишина, лишь кушетка едва поскрипывала в такт нервному подергиванию ноги молодого караульного. Марков решил, что зря пришел.

Покажу руку вечером.

– Ну же! – сказала Юлька более строгим голосом. – Я не могу ждать вечно! Мне еще этих старух нюхать. Живее! А ты, Волчок, мой давай!

После грозных слов в тазу вновь забулькала вода и залязгали инструменты.

Сенька виновато сглотнул слюну, а Юля продолжала сердиться:

– Ты че, не мужик? Похоже, нет, раз Карабин притащил за руку! Какого хрена тебя усатый вообще в караул взял, если тебе пеленку под жопу стелить нужно?! Не хочешь жить – вали из моего кабинета!

Слова Юльки привели парня в чувство. Дозорный стянул с себя валенок и принялся развязывать влажные портянки. В нос тут же ударил едких запах сырости и немытых ног. Волчок сморщился, а Юлька будто бы не заметила смрада. Сенька нехотя оголял ступни, а лекарь изнывала от нетерпения, потроша парня остервенелым взглядом.

– Что же ты копаешься? Бога ради, снимай это тряпье! – сказала лекарша недовольно. – Как будто я не знаю, что у тебя там.

– Нога распухла, Юлия Прокопьевна… – виновато произнес Сенька.

– Миш, поди-ка сюда, – позвала Юля Маркова. – Гляди.

– А-а-а-а? Зачем ему смареть… – начал было заикаться Сенька, но жена тут же шикнула, чтобы больной заткнулся.

Марков нехотя приблизился к столу. Юлька опустила взгляд и увидела перевязанную руку.

– А с тобой что? Тоже уснул в снегу? – не выходя из образа лекаря, проговорила Юлия Прокопьевна.

– Фигня, поранился, – сказал Марков, стараясь переключить внимание Юлии Прокопьевны.

Сенька дрожащей красной рукой стянул последнюю тряпку и обнажил конечность. Вид собственной ноги довел юношу до исступления. Караульный растерянно уставился на изувеченную часть тела, не веря, что она принадлежит ему. Тревога Сеньки оказалась не напрасной – ступню было не узнать, так безжалостно поработал старина мороз. Кожа превратилась в сухую бумагу, усеянную жирными пузырями, наполненными желто-красной жидкостью. Кончики пальцев будто перевязали у основания тугой бечевкой, и они стали напоминать раздувшиеся бочата, накачанные жидкостью цвета застоявшегося гноя. Пораженный участок истекал буро-красной сукровицей, насквозь пропитавшей портянки. Да и запах стоял просто невыносимый, так что Волчку пришлось заткнуть нос тряпкой. Беглого взгляда на ступню было достаточно, чтобы понять – дело дрянь. В таких случаях полевые лекари, не задумываясь, рубили хворые конечности. На счастье Юльки, в Речном заниматься членовредительством приходилось крайне редко, благо здешний народ помнил, как коварна смерть на морозе. Только Митрич не внимал Юлиным наставлениям и любил поваляться пьяным под свист северных ветров, но ему пока везло проснуться с живыми ногами.

– Я стал выродком! – Сенька уткнулся лицом в покрасневшие ладони и громко зарыдал.

– Вы зачем с Карабином по лесу бродили? – спросил Марков, смотря, как Юлька сквозь марлю сгибала раздувшиеся пальцы в суставе.

– Я… Д-два… два дня дежурил! – всхлипнул Сенька, отрывая багровое лицо от ладоней. – Хотел побольше марок скопить, подарок Афоне сделать…

– Врешь ведь! Усатый чуть без ушей не остался, а ты тут… мелешь! Что я, слепая, по-твоему?! – Юля продолжала наседать. – Миша прав, вьюга застала вас врасплох. Неужели нельзя было подождать?

Постоянные недоговорки Маркова, похоже, выдрессировали в девушке чуйку на ложь.

– Нет-нет, вы чего? Я… Мы просто… – начал было оправдываться Сенька.

– Вчера утром я видел дым в стороне Ленинского, – сказал Марков. – Туда и ходили, значит? Нашли что хотели?

– Ничего себе! – внезапно подал голос Волчок. – Горело там знатно, раз даже в лесу видно было!

– Мы…

– Афоне теперь придется подождать, пока ты не поправишься. – Юлька слегка надавила на кожу. – Чувствуешь что-нибудь?

Сенька помотал головой.

– Плохо, – со вздохом произнесла Юлия Прокопьевна. – Но время у нас есть. Немного, но есть. Я отойду, мне нужно переговорить с Мишей, а ты, Сенька… Боже мой! Знаешь… Волчок, измерь ему температуру. Дай воды.

Юлия Прокопьевна накинула шубу и вышла из кабинета, а Марков отправился следом, по пути невзначай наступив бабке на валенок. Скрывшись от проклятий на улице, Марков приобнял жену сзади, уткнувшись носом в плечо. Густая оленья шерсть защекотала Маркову нос.

– Ты видел сегодня солнце? – спросила Юля, глядя на посеревшее небо. – Скоро уже стемнеет. Быстро солнышко пропало. Но оно было. И вчера тоже.

– Ага… – Марков посмотрел на Юльку и покрепче обнял ее, чувствуя, как вздымается грудь жены в такт дыханию. – А еще видел дым на горизонте. И обмороженную ногу Сеньки.

Девушка на крыльце лекарни быстро перевоплотилась из строгой Прокопьевны в миловидную Юльку. Столь резкие перемены обескураживали, и Марков не мог понять, почему жена до сих пор не набралась решимости высказать супругу то, что думает о нем. А Марков чувствовал, что их отношения сильно тревожат Юлю, но… Черт, он ведь сам ничего не может поведать ей! Марков хотел бы поделиться страхами, открыть свою душу, набраться смелости и признаться в одиночестве, унынии и медленном угасании. Но его сдерживала совесть. Совесть, благодарность и толика вины за спасение жизни. В ту ночь он не желал, чтобы будущая жена вытягивала покойника с того света. Да Марков даже и не помнил, почему оказался весь в крови посреди Хмурого леса! Одно он знал наверняка – тогда он страстно хотел умереть. Но белый офицер выжил, а долг за душу, вырванную из лап сатаны, не оплачен. Охотник с жаром в груди хотел помочь несчастной женщине, лишившейся всего, но… сделал только хуже. Не пустил к себе, не любил. А еще…

– Кто-то мешал мне спать ночью, – Юля слабо улыбнулась.

– Хотела бы, сразу уснула.

– Я немного прикорнула, конечно. Даже сон увидела какой-то. Снилось… Снилось, будто я бегаю вокруг стульев. Странно! Я запомнила, сколько их было. Кажется, восемь. И ни на один я не смогла сесть. Так и носилась, пока ты не разбудил кряхтением.

– Необычно, да… – Марков притворился, что ему есть дело до сновидений супруги.

Я неправ. Прости меня. Но я хочу быть с тобой. И в то же время не хочу… Может, все-таки рассказать ей все? Мне не хватало ее. Я соскучился. ДА, ВСЕ! Скажи ей, скажи, СКАЖИ!

– Я хочу тебе…

– Мне страшно, Миш. Беда назревает. Эти непонятки с Шахтами… Пожары… Люди звереют. А обозчиков нет месяц! МЕСЯЦ! Хуже, наверно, было во времена Войны Пяти Деревень. Я думала, мне посчастливилось не застать ту боль и кровь… А теперь назло моим страхам все повторяется.

– Да брось, – отмахнулся Марков, обрадовавшись, что ему не дали договорить. – Приедут эти торгаши. Не ведись на старушечий галдеж.

– Пока ты был в лесу… Ты представляешь, этого дурака Митрича чуть не пристрелили после твоего ухода.

– Что он натворил?

– Бузотерил! Со своими лесорубами пытался заставить Бобриху прийти на вече. Говорит, не нужны эти обозчики, хоть тресни. Окружил столовку Бобрихи. Представь, что удумал – требовал Феклу, чтобы поделила припасы между сельчанами. Кричал про оброк, который платили в казну Речного. Орали, галдели. Кричали, мол, обозы отравили Речное, что Бобриха всех обманывает… Опять завел свою шарманку, но в открытую они еще не действовали. Карабин этих бузотеров жестко разогнал. Митрича, вон, вообще отпинали. Ходит с синей мордой теперь. Раньше от пойла опухший был, щас от синяков. И сразу ко мне пополз. Я ему зашила лицо. А глаза… Боже, ты бы видел его взгляд! Дикий, словно зверь какой-то передо мной. Я боялась слово сказать, вдруг в глотку мне вцепится. Я его отпустила и дверь за ним захлопнула. А Тесак этот все с меня глаз не спускал. У него кровь будто в кожу въелась за годы разделывания мяса. Теперь спелся с Митричем и ходит как сторож за ним, вдруг кто в глаза посмотрит. Карабин и его чуть не пристрелил. Я боюсь, что они задумали что-то нехорошее. А вот Бронька с ним… Все нашептывает гадости про всех.

– Да… Много чего случилось у вас… у нас, – Марков осекся. – У нас. У нас пока меня не было.

– Да, ты все же десять зим прожил здесь, – Юля слабо улыбнулась. – Можешь смело говорить, что это твой дом.

У Маркова сжалось сердце.

– Этих дебоширов бабки митричами назвали. Завтра Речное собирается после рассвета на вече. Не знаю, будет ли там Фекла… Будут решать про обозчиков.

– Давно пора собраться. Митрич-то рад, что созвал народ?

– Да, его не узнать! Как поговорила на днях с ним, не поверила. Важный такой ходит. Представляешь, только иду сегодня на работу, а они уже заваливаются к Бобрихе, бухают, орут. Припасы делят.

– Сколько их вообще? Митричей этих?

– Человек тридцать – сорок. Это те, кто с ним вместе любезничает. А поддерживает его полдеревни точно, – вздохнула супруга.

– Не переживай. Я думаю, все разрешится. Митрич нормальный мужик, хоть и зазнался. Сейчас все дурят. Вече поможет разобраться, что делать – митричи скажут, чего хотят, Бобриха с ее подлизами – чего хотят они, найдем что-то посредине и заживем дальше. А за жратву вообще не беспокойся! Я наловлю дичи, хватит на сто зим вперед. Не умрем. Пока погрызем оленя. Занимайся своим делом и ни о чем не думай. Справимся!

– Я бы с радостью, но… – Юля поджала губы и отвела взгляд.

– Что такое? – спросил Марков, не понимая смущения Юли.

Девушка вздохнула и пожала плечами. Она развернулась, отошла от Маркова и зашагала по протоптанной дороге, которая шла в обход здравпункта. Марков последовал за ней, хрустя снегом в такт шагу супруги. Прокопьевна подошла к небольшому деревянному сарайчику, вставила широкий ключ в скважину и с легкостью отворила дверь. Марков заглянул в подсобку и ахнул.

– Ничего нет, Миш. Остаток лекарств забрала Бобриха, чтобы ненароком митричи не отняли.

Внутри сарайчика кружилась только пыль. Стеклянные шкафы, коих здесь было немало, стояли пустыми. Где-то еще оставались упаковки, склянки, банки, но в целом угнетающее запустение мешало наслаждаться отсутствием привычного беспорядка.

– И давно?

– Позавчера вечером. Волчок был на дежурстве, пришли парни Карабина и заставили открыть двери склада. Потом парень прибежал, рассказал, а я даже шубу не надела, побежала за усатым, но нашла. И никто его не видел! А на следующую ночь они с Сенькой потащились в лес.

– Не переживай! Я все равно ничего бы не смог поделать. Я думаю, Фекла знает, что делает, и будет выдавать припасы по потребности. Тебя, как единственного врачевателя, она в беде не оставит.

– Да их все равно оставалось с гулькин нос. На Сеньку точно ничего нет. Миша… Мне так страшно! – Она упала Маркову на плечо, не в силах сопротивляться приступу плача. – Ты видишь, что сейчас происходит в Речном. Люди озверели. Мы надеялись, что обозчики приедут рано или поздно! Но лекарств больше нет! И не будет! А я… Я даже не знаю, что теперь делать. Сенька может погибнуть. Ему нужны противомикробные, но их нет. Проще пристрелить парня, чем пилить ногу без таблеток.

– А как раньше лечили? – Марков призадумался. – В старые времена. До Потряса. Вернее… Задолго до Потряса.

– Не знаю. Всякими отварами. Отец не рассказывал, – Юлька вздохнула. – Но щас под снегом уже ничего не растет. Только иголки на елках, да шишки.

– Да и хрен с этим балбесом. Завтра будет вече. Мы решим, как поступить.

– Может, обозы приедут? – спросила Юлька с надеждой ребенка в глазах. – Обозчики. Они ведь не забыли про нас?

– Не должны, – Марков погладил жену по голове и посмотрел на белые облака, медленно раздираемые ветрами на части. – Это же торгаши, своего не упустят. Но с обозами точно что-то случилось. Видимо, в Шахтах какие-то проблемы, раз не посылают людей к нам.

– Когда это закончится? – печально спросила Юлька, зная, что Марков не найдет подходящего ответа. – Эти непонятки… Боже, почему все не может быть… Быть просто.

Жена бросила тоскливый взгляд на пустые полки и закрыла дверь сарайчика.

– Можно и открытой оставить, воровать нечего. – Она утерла слезы и посмотрела в сторону площади, где вскоре состоится судьбоносное собрание. – Нужно предупредить людей, чтобы вели себя очень осторожно, не ввязывались в передряги…

– Тогда они навредят себе еще больше. Чем больше учишь, тем глупее становятся, – здраво рассудил Марков. – Скажешь им, что ночью выходить крайне опасно, так они все повалят на улицу.

– Ты прав, – тихо проговорила Юлька, смотря себе под ноги. – Хочу надеяться на лучшее. Но так сложно держаться.

– Будет ночь, будет пища, – сказал Марков, усмехнувшись. – Мы разберемся. Щас хочу прогуляться до столовки, посижу, перекушу…

– Ой, я ведь совсем ничего не приготовила, я… – затараторила было Юлька, но муж ее успокоил.

– Все хорошо. Правда. Я хотел с Митричем поговорить еще. Заодно у Бобрихи разузнаю, че случилось.

– Нет-нет, пожалуйста, не надо! – взмолилась Юлька. – Давай мы как-нибудь по-другому…

– Я не буду ни на кого давить, хорошо? Просто спрошу.

Юлька ответила едва заметным кивком и пошла обратно на работу. Пока пара брела по сугробам к лекарне, никто и слова не проронил. Каждый думал о своем, но оба прекрасно понимали, что если ничего не предпринять, то деревня погрузится в хаос. Несмотря на бурю, которая надвигалась, Марков поймал себя на мысли, что беда поможет супругам сблизиться. Он желал выговориться, наладить отношения, которых толком никогда не было. Да, на пороге и правда стояла беда, но охотник верил, что вместе с Юлькой они переживут любую напасть.

Марков проводил Юльку до больницы и спросил на прощанье:

– Как ты будешь выкручиваться с Сенькой?

– Че делать, ступню сечь, – холодно ответила жена. – Я не могу его отпустить. У меня нет выбора. За нас порешала жизнь, сука этакая.

Марков посмотрел на Юлю. Впервые кто-то снял у него с его языка нужные мысли, терзавшие охотника долгие зимы. Она смогла за пару слов выразить все тревоги мужа, горевшего под гнетом оголтелого разума. Фраза, брошенная вскользь, будто вернула Маркова на землю. Он оказался в Речном – здесь и сейчас. Юлия в одно мгновение выдернула Маркова из тисков непонимания и тревоги, поставила на ноги и дала пощечину. Хотя она точно не поняла, что сотворила. Глаза ее были полны скорби и неуверенности. Марков обнял ее и искренне прошептал:

– Спасибо.

Юлька, привыкшая к хладнокровию мужа, не оценила благодарностей. Она вновь отдалилась, а Марков обреченно ослабил объятия. Жена неприметно улыбнулась на прощанье, и охотник проводил ее взглядом, пока она поднималась по лестнице. Он хотел сделать что-то, изменить ситуацию к лучшему, но мозолистые руки будто кто-то связал невидимыми путами. Они сковали волю к сопротивлению десять зим назад, и Марков не мог ничего поделать с добровольным заточением в северной тюрьме под открытым небом. В последний раз, когда он пытался помочь людям, это обернулось позором, смертью и отчаянием на всю оставшуюся жизнь. Марков опустил голову, печально вздохнул и нехотя поплелся в столовую. Ему предстоял серьезный разговор с Митричем, старым лесорубом-пьяницей, чья кровь по воле случая продолжала течь у Маркова в жилах.

Над вечным покоем

Подняться наверх