Читать книгу Дверь на Сатурн - Кларк Эштон Смит - Страница 3

Освещаемый четырьмя маленькими ущербными лунами Цикарфе, Тильяри преодолел бездонную топь, где не жила ни одна рептилия, на чью зыбкую поверхность не рисковал спуститься ни один дракон, и где лишь черная как смоль трясина жила своей жизнью, беспрестанно вздымаясь и опускаясь. Не осмелившись воспользоваться высокими мостками из корунда, соединявшими берега болота, он с огромной опасностью для жизни прокладывал путь с одного поросшего осокой островка на другой, чувствуя под ногами отвратительное колебание студенистой массы. Выбравшись на твердый берег и нырнув в заросли высоких, точно пальмы, тростников, он не подошел к порфировой лестнице, ведущей вверх через головокружительные ущелья вдоль зеркальных обрывов к дворцу Маал Двеба. Мостки и лестницу охраняли огромные молчаливые роботы, чьи руки заканчивались длинными серповидными лезвиями закаленной стали, грозно занесенными вверх и неумолимо поразившими бы любого, кто осмелился вступить во владения их господина без его позволения.

Обнаженное тело Тильяри было умащено соком растения, отпугивавшего все живые существа на Цикарфе – так он надеялся беспрепятственно пройти мимо свирепых обезьяноподобных тварей, которые привольно бродили по утесам в пышных садах тирана. Он нес моток сплетенной из древесных волокон веревки, легкой и крепкой, с медным шаром на конце, с помощью которой он собирался взобраться на гору. На его боку, в ножнах из кожи химеры, в такт шагам покачивался острый как бритва нож, отравленный смертельным ядом летучей змеи.

Многие до Тильяри, вдохновленные той же благородной мечтой убить тирана, пытались пересечь болото и взобраться по отвесным скалам обрыва. Никто из них не вернулся назад, и о судьбе тех, кто достиг дворца Маал Двеба, оставалось лишь гадать. Но Тильяри, искусный охотник, знавший джунгли как свои пять пальцев, не дрогнул перед лицом страшной опасности, угрожавшей ему на пути.

Подъем был бы невозможным в ярком свете всех трех солнц Цикарфа. Остроглазый, как ночной птеродактиль, Тильяри накидывал канат на узкие уступы и углы на поверхности отвесного утеса. С ловкостью обезьяны он карабкался от одной опоры до другой, и, наконец, добрался до маленькой площадки у основания последнего утеса. Оттуда он с легкостью закинул веревку так, что она обвилась вокруг скрюченного дерева с листьями, похожими на ятаганы, что смотрело в бездну обрыва из сада Маал Двеба.

Уворачиваясь от острых полуметаллических листьев, свесившихся вниз, когда дерево гибко склонилось под его тяжестью, Тильяри стоял, осмотрительно согнувшись, на вершине зловещей легендарной горы. Здесь, как говорили, полудемонический волшебник один, без чьей-либо помощи, превратил горные вершины в стены, купола и башни, а оставшуюся часть горы сровнял, превратив в обширную площадку. Эту площадку он при помощи своих магических чар покрыл суглинистой почвой, в которую посадил диковинные губительные деревья из дальних миров и цветы, которые, верно, прежде росли в каком-нибудь аду.

Об этих садах было известно не слишком многое; но говорили, что растения, окружавшие дворец с северной, южной и западной сторон, были менее опасными, чем обращенные к восходу трех солнц. Мифы гласили, что многие из них были посажены и подстрижены так, что образовывали хитроумный лабиринт, в котором путника подстерегали коварные ловушки и жестокая смерть. Помня об этом, Тильяри приблизился к дворцу со стороны заката.

Выбившись из дыхания во время подъема, он затаился во мраке сада. Вокруг него тяжелые гроздья цветов склонялись в дурманящем бессилии, льнули к нему, раскрыв чашечки, дышащие опьяняющим ароматом, и осыпали пыльцу, вселяющую безумие в того, кто ее вдохнет. Уродливые, бесконечно разнообразные, с очертаниями, леденящими кровь и затмевающими разум, деревья Маал Двеба, казалось, тайно сговорившись, подбираются к Тильяри и окружают его. Некоторые принимали вид извивающихся питонов или угрожающе вздыбленных драконов, другие шевелили светящимися ветками, точно гигантские пауки – волосатыми лапами. Они как будто сжимали свое кольцо вокруг Тильяри. Они, как копьями, потрясали шипами и листьями, похожими на косы, и их причудливые угрожающие переплетения черными пятнами выделялись на фоне четырех лун.

С бесконечными предосторожностями охотник пробирался вперед, разыскивая щель в этой чудовищной изгороди. Все его чувства, и так постоянно настороженные, еще более обострились под влиянием страха и ненависти. Он боялся не за себя, но за Атле, свою возлюбленную и первую красавицу его племени, которая этим вечером в одиночестве поднялась по корундовым мосткам и порфировой лестнице по приказанию Маал Двеба. Ненависть Тильяри была ненавистью оскорбленного любовника ко всемогущему и ужасному тирану, которого никто никогда не видел, из жилища которого ни одна женщина не вернулась назад, кто разговаривал металлическим голосом, слышным в дальних городах и в самых диких уголках джунглей, кто наказывал непокорных смертью от падающего с небес пламени, поражавшего жертву быстрее молнии.

Маал Двеб каждый раз выбирал прекраснейшую из всех девушек планеты Цикарф, и ни один дом ни в равнинных городах, ни в глухих пещерах не мог укрыться от его всепроникающего взгляда. Не меньше пятидесяти девушек были избраны им за время его правления, и те, покинув возлюбленных и родных, чтобы не навлечь на них гнев Маал Двеба, одна за другой поднимались в горную цитадель и исчезали за ее неприступными стенами. Здесь, как говорила молва, они стали одалисками стареющего волшебника, и им прислуживали медные женщины и железные мужчины.

Тильяри окружил Атле неуклюжим обожанием, принося к ее ногам пойманную им дичь, но у него было много соперников, и он не был уверен в ее благосклонности. Холодная, точно речная лилия, она равно безучастно принимала поклонение Тильяри и всех остальных, среди которых, пожалуй, наиболее выдающимся был воин Мокейр. Вернувшись с охоты, Тильяри нашел свое племя в горестных стенаниях; и, узнав, что Атле отправилась в гарем Маал Двеба, в мгновение ока последовал за ней. Он никого не оповестил о своем намерении и не знал, опередил ли его Мокейр или кто-либо еще на его полном опасностей пути. Но предположение, что Мокейр уже бросил вызов зловещей и опасной горе, не казалось слишком невероятным.

Одной мысли об этом оказалось достаточно, чтобы Тильяри стремительно рванулся вперед, не обращая внимания на цепляющуюся за него листву и стелющиеся цветы. Он достиг просвета в ужасной роще и увидел шафраново-желтый свет, лившийся из окон дворца колдуна. Огни выглядели бдительными, словно глаза дракона, и, казалось, они наблюдают за ним с мрачной настороженностью. Но Тильяри сквозь просвет рванулся туда и услышал лязг саблевидных листьев, сомкнувшихся за его спиной.

Перед ним расстилалась ровная лужайка, покрытая странной травой, которая извивалась под его ногами подобно бесчисленным червям. На газоне не было видно следов ног, но, приблизившись к галерее, охотник увидел моток тонкой веревки, отброшенный кем-то в сторону, и предположил, что Мокейр все-таки опередил его.

Дворец огибали дорожки из пятнистого мрамора, и фонтаны били из разверстых пастей пещерных чудовищ. Открытые ворота никто не охранял, и все здание, освещенное тусклыми лампами, хранило тишину мавзолея. Тильяри, однако, не доверял этой видимости дремотной тишины, и крался по тропинке в некотором отдалении, прежде чем решиться приблизиться к дворцу.

Несколько больших призрачных животных, которых он принял за обезьяноподобных чудовищ Маал Двеба, во мраке подобрались к нему. Некоторые из них бегали на четырех ногах, тогда как остальные передвигались в полусогнутом состоянии, подобно человекообразным обезьянам, но все они были покрыты густой шерстью и выглядели неуклюже. Они не пытались напасть на Тильяри, а, жалобно поскуливая, убежали прочь, точно избегая его. По этому признаку воин понял, что они были настоящими животными и не могли выносить запаха, исходящего от его умащенного зловонным снадобьем тела.

Наконец, он пришел в темную галерею с множеством колонн, и молчаливо, точно змея из диких джунглей, проскользнул во дворец Маал Двеба. Дверь, скрытая темными колоннами, была не заперта, и за ней ему открылось сумрачное пространство пустого холла.

Тильяри вступил внутрь с удвоенной осторожностью и пошел вдоль занавешенной стены. Воздух в помещении был напоен незнакомыми запахами, тяжелыми и усыпляющими, и неуловимо тонкими курениями, как будто источаемыми кадильницами в скрытых любовных альковах. Аромат был ему неприятен, а тишина начинала тревожить все больше и больше. Казалось, что темнота наполнена неслышными вздохами и каким-то не видимым глазу движением.

Медленно, точно распахивающиеся гигантские желтые глаза, медные лампы на стенах холла разгорелись ярким огнем. Тильяри спрятался за шпалерой, и, подсматривая из своего убежища, увидел, что холл все еще пуст. Наконец он решился возобновить свое продвижение. Повсюду вокруг него были пышные занавеси, расшитые изображениями пурпурных мужчин и синих женщин на кровавом фоне, казалось, шевелились, наполненные собственной тревожной жизнью, на ветру, которого он не ощущал. Но ничто не выдавало присутствия ни самого Маал Двеба, ни его металлических прислужников, ни одалисок.

Все двери на противоположной стороне холла, с искусно подогнанными створками из черного дерева и слоновой кости, были закрыты. В дальнем углу Тильяри заметил тоненький лучик света, пробивающийся сквозь мрачную двойную шпалеру. Очень медленно раздвинув шпалеры, он увидел огромный ярко освещенный зал, бывший, очевидно, гаремом Маал Двеба, где собрались все девушки, которых колдун забрал в свой дворец. Действительно, казалось, их были здесь сотни, склонившихся или прилегших на богато украшенные кушетки, или стоящих в расслабленных или настороженных позах. Тильяри различил в толпе красавиц из Омму-Зейна, чья кожа была белее кристаллов пустынной соли; стройных девушек Утмайи, словно высеченных из дышащего, трепещущего черного янтаря; царственных топазовых дочерей экваториальной Цалы, и маленьких женщин Илапа, оттенком своей кожи напоминавших только что позеленевшую бронзу. Но среди них он не мог найти свою похожую на лотос красавицу Атле.

Он очень удивился числу женщин и той абсолютной неподвижностью, с которой они сохраняли свои причудливые позы, точно богини, спящие зачарованным сном в зале вечности. Тильяри, бесстрашный охотник, ощутил благоговейный трепет и леденящий ужас. Эти женщины – если они и вправду женщины, а не простые статуи – наверняка были скованы какими-то смертельными чарами – свидетельством гибельного колдовства Маал Двеба.

Однако если Тильяри намеревался продолжить свой путь, ему предстояло пересечь этот зачарованный зал. Боясь, что такой же мраморный сон может сковать и его, как только он пересечет порог, он вступил в зал, затаив дыхание и ступая неслышно, как крадущийся леопард. Женщины, окружавшие его, сохраняли все то же вечное спокойствие. Чары, казалось, заставили каждую из них замереть в миг какого-то отдельного чувства: страха, удивления, любопытства, тщеславия, скуки, гнева или сладострастия. Число статуй оказалось меньшим, чем он предположил с первого взгляда, да и сама комната была меньшей, но металлические зеркала на стенах, создавали иллюзию многолюдности и необъятности помещения.

В дальнем конце воин раздвинул вторую двойную шпалеру, и вгляделся в сумрак соседнего зала, тускло освещенного двумя курильницами, испускавшими разноцветный дым. Курильницы стояли на обращенных друг к другу треногах. Между ними, под полуистлевшим балдахином из какого-то темного материала с бахромой, заплетенной на манер женских кос, стоял диван цвета полночного пурпура, окаймленный вышивкой в виде серебряных птиц, борющихся с золотыми змеями.

На диване полулежал мужчина в скромной одежде, как будто уснувший или просто усталый. Его лицо было точно затуманенно пляшущими тенями, но Тильяри и не пришло в голову, что это мог быть кто-то другой, кроме как наводящий ужас тиран. Он понял, что это – Маал Двеб, кого ни один человек не видел во плоти, но чья сила была очевидна всем – таинственный и всеведущий правитель Цикарфа, повелитель трех солнц и всех их планет и лун.

Словно призрачные стражи, символы величия Маал Двеба и воплощения его владычества ожили, чтобы противостоять Тильяри. Но мысль об Атле красным туманом затмила все. Он забыл свои суеверные страхи, свой трепет перед этим заколдованным местом. Ярость обездоленного возлюбленного и вся кровожадность искусного охотника пробудились в нем. Он приблизился к лежащему без сознания колдуну, и его ладонь сжала рукоятку острого ножа, отравленного змеиным ядом.

Тиран лежал перед ним с закрытыми глазами; отпечаток таинственной усталости сковывал его уста и сомкнутые веки. Казалось, он скорее размышляет, чем спит, точно человек, блуждающий в лабиринте давних воспоминаний или погруженный в мечты. Стены вокруг него были задрапированы траурными занавесями с темным узором. Над ним курильницы образовывали клубящуюся дымку и наполняли комнату навевающей дрему миррой, от которой все чувства Тильяри приобрели какую-то странную притупленность.

Пригнувшись, как тигр перед прыжком, воин приготовился к удару. Затем, преодолевая легкое головокружение от дурманящего аромата, он поднялся, и его рука стремительным движением мощной, но гибкой гадюки направила острие прямо в сердце колдуна.

Он как будто пытался поразить каменную стену. В воздухе, не доходя и немножко выше лежащего навзничь волшебника, нож наткнулся о незримую и непроницаемую преграду, и острие, отколовшись, звякнуло, упав на пол рядом с ногами Тильяри. Ничего не понимая, сбитый с толку, воин смотрел на существо, которое только что пытался убить. Маал Двеб не пошевелился и не открыл глаз, но загадочное выражение на его лице каким-то образом приобрело легкий оттенок злорадства. Тильяри протянул руку, чтобы проверить только что осенившую его любопытную мысль. Как он и подозревал, между курильницами вовсе не было ни дивана, ни балдахина – только вертикальная непробиваемая отполированная до зеркального блеска поверхность, отражавшая ложе и спящего на ней человека. Но, к его еще большему удивлению, сам он в зеркале не отражался.

Он обернулся, полагая, что Маал Двеб должен находиться где-то в комнате. Как только он повернулся, траурные занавеси со зловещим шелестом обнажили стены, как будто отдернутые чьей-то невидимой рукой. Комната внезапно озарилась ярким светом, стены словно отступили вдаль, и обнаженные шоколадно-коричневые великаны в угрожающих позах, чьи тела блестели, точно намазанные маслом, возникли у каждой стены. Их глаза сверкали, как у диких зверей, и каждый из них был вооружен огромным ножом с отколотым острием.

Тильяри решил, что это какое-то грозное колдовство, и, согнувшись, настороженно, точно попавшее в ловушку животное, стал ожидать нападения великанов. Но эти существа, точно так же согнувшись, копировали все его движения, и он понял, что все увиденное им было лишь его собственным отражением, многократно увеличенным колдовскими зеркалами.

Он снова повернулся. Украшенный кистями балдахин, ложе цвета полуночного пурпура и возлежащий на нем человек – все исчезло. Остались лишь курильницы, возвышающиеся перед зеркальной стеной, отражавшей, как и все остальные, изображение Тильяри.

Пораженный и испуганный, он чувствовал, что Маал Двеб, всевидящий и всемогущий волшебник, играл с ним, как кот с мышью и насмешливо дразнил его. Поистине неосмотрительной была попытка Тильяри использовать безыскусную силу своих мышц и свою хитрость охотника против существа столь искушенного в демонических уловках. Он не решался шевельнуться и едва отваживался дышать. Чудовищные отражения, казалось, наблюдают за ним, как великаны, стерегущие пленного лилипута. Свет, лившийся словно из спрятанных ламп в зеркалах, приобретал все более безжалостный и тревожный блеск. Пространство комнаты все углублялось; и далеко в полумраке он увидел клубы дыма с человеческими лицами, плавившимися и постоянно изменявшими свои очертания.

Колдовское свечение усиливалось; дымка, населенная образами, словно сернистый дым преисподней, растворялась и вновь возникала за неподвижными гигантами во все время удлиняющейся перспективе. Тильяри не смог бы сказать, как долго длилось его ожидание, ибо сияющий леденящий ужас этого зала существовал вне времени.

Затем в ярко освещенном пространстве раздался голос – невыразительный, размеренный и бесплотный. Он был чуть презрительным, немного утомленным и неуловимо жестоким. Тильяри слышал его, как биение собственного сердца – и все же он звучал неизмеримо далеко.

– Что ты ищешь, Тильяри? – спросил колдун. – Ты рассчитывал безнаказанно проникнуть во дворец Маал Двеба? Другие – их было немало, и все с такими же намерениями – уже приходили сюда до тебя. И все они дорого заплатили за свое безрассудство.

– Я ищу девушку, Атле, – ответил Тильяри. – Что ты сделал с ней?

– Атле прекрасна, – вновь раздался голос. – По воле Маал Двеба ее красота найдет себе применение. Применение, которое не должно касаться охотника на диких зверей. Ты неблагоразумен, Тильяри.

– Где Атле? – упорствовал Тильяри.

– Она ушла за своей судьбой в лабиринт Маал Двеба. Не так давно воин Мокейр, последовавший за ней в мой дворец, по моему предложению вышел на поиски в нескончаемые закоулки лабиринта. Иди же, Тильяри, и тоже попытайся найти ее. В моем лабиринте много загадок, и среди них, возможно, есть и та, которую тебе суждено разрешить.

Дверь распахнулась в отделанную зеркалами комнату. Точно возникнув из зеркал, показались два железных слуги Маал Двеба. Выше любого живущего человека, с головы до ног сияющие невыносимым блеском, словно полированные мечи, они напали на Тильяри. Правая рука каждого из них заканчивалась великанской серповидной ладонью. Охотник опрометью кинулся прочь через раскрытую дверь и услышал за собой твердый лязг сомкнувшихся створок.

Короткая ночь планеты Цикарф еще не закончилась, но все луны уже зашли. Тильяри увидел перед собой вход в легендарный лабиринт, подсвеченный пылающими сферическими плодами, свисающими, подобно фонарям, с изогнутых ветвей. Ориентируясь лишь по этим огням, он вступил в лабиринт.

Сперва это был мирок чудесных иллюзий. В нем были старомодные тропинки, окаймленные гротескными деревьями и увитые насмешливо скалящимися орхидеями, ведущие в удивительные тайные жилища гоблинов. Место выглядело так, как будто было сооружено исключительно с целью развлечения.

Затем стало казаться, что настроение создателя лабиринта с каждым шагом постепенно все более и более портилось, становилось все более мрачным и угрожающим. Искривленные переплетающиеся стволы деревьев, окаймляющих путь, походили на статуи, олицетворяющие борьбу, их освещали громадные флюоресцирующие грибы, которые, напоминали дьявольские свечи. Тропинка спускалась к зловещим омутам, освещенным мечущимися колдовскими огнями, или карабкалась по опасно наклоненным выступам сквозь пещеры, образованные густой листвой, сверкавшей, как медные чешуйки дракона. Она разделялась на каждом шагу, разветвление все увеличивалось, и, хотя Тильяри никогда не заблудился бы в джунглях, он был бы бессилен повторить свой путь по закоулкам этого лабиринта. Он продолжал идти, поддерживаемый надеждой, что какая-нибудь счастливая случайность выведет его к Атле. Много раз он выкрикивал ее имя, но ответом было лишь далекое насмешливое эхо или печальный вой какого-то невидимого зверя.

Воин пробирался сквозь щупальца смертоносных гидр, хаотично свивавших и развивавших свои кольца рядом с ним. Его путь все более и более светлел, светившиеся в ночи плоды и цветы бледнели и тускнели, точно угасающие свечи на шабаше ведьм. Взошло самое первое из трех солнц; его янтарно-желтые лучи просачивались сквозь вычурные сплетения ветвей ядовитых виноградных лоз.

Вдалеке, точно обрушившись на лабиринт с невидимой вершины, раздался хор медных голосов, похожих на говорящие колокольчики. Охотник не мог различить слов, но тон был похож на мрачно-торжественное объявление, предсказывающее смертельный исход. Затем голоса стихли, и ни один звук не нарушал тишину, за исключением шипения и шелеста колышущихся растений.

Теперь, когда Тильяри продвигался вперед, казалось, что каждый его шаг предопределен заранее. Он больше не волен был выбирать свой путь, ибо множество тропинок заросли растениями, с которыми он не отваживался столкнуться, другие же преграждали ужасающие переплетения кактусов или водоемы, кишевшие пиявками, размером превосходящих рыбы. Взошли второе и третье солнца, освещая своими изумрудными и алыми лучами кошмарную паутину, неотвратимо сплетающуюся вокруг него.

Он взбирался вверх по ступенькам, увитым ползучим виноградом, и по уступам, заросшим колючими цепляющимися столетниками. Изредка ему открывались пространства под ним или площадки, к которым он шел. Где-то в тупике ему встретилась одна из обезьяноподобных тварей Маал Двеба – мрачное, дикое создание, чья шерсть лоснилась и блестела, как у мокрой выдры, точно оно только что выкупалось в одном из водоемов. Животное пробежало мимо Тильяри с хриплым рыком, отшатнувшись, как и другие, от его тела, намазанного дурно пахнущим соком… Но нигде не видел он ни Атле, ни Мокайра, который должен был опередить его.

Воин дошел до причудливой маленькой панели из оникса, продолговатой и окруженной огромными цветами с бронзовыми стеблями и склоненными великанскими чашечками-колокольчиками, напоминавшими разверстые пасти зевающих химер, обнажающие их малиновые глотки. Он ступил на панель, пробравшись через узкий просвет в своеобразной изгороди, и остановился в нерешительности перед сомкнутым рядом цветов, ибо путь здесь, казалось, заканчивался. Ониксовая панель под его ногами оказалась влажной и липкой. Мгновенное ощущение опасности всколыхнулось в душе охотника, и он повернулся, чтобы выйти назад на тропинку. Как только он сделал шаг к отверстию, сквозь которое он пришел, длинные и прочные, точно медная проволока, усы с поразительной быстротой отделились от основания каждого стебля и обвились вокруг его щиколоток. Плененный, он беспомощно стоял в центре натянутого силка. Он сделал слабую попытку сопротивления, но стебли начали склоняться к нему, пока их красные рты не оказались на уровне его колен, точно круг зевающих чудовищ.

Они придвигались все ближе, почти касаясь Тильяри. С их губ, сначала медленными каплями, потом небольшими ручейками, стекала прозрачная бесцветная жидкость, заливая его ступни, лодыжки и голени. Охотник ощутил сперва неописуемое легкое покалывание в ногах, затем быстро прошедшее онемение, а потом точно жала тысяч свирепых мошек вонзились в его плоть. Сквозь прижавшиеся друг к другу чашечки чудовищных цветов он видел, как его ноги претерпевают загадочные и ужасающие изменения. Их естественная волосатость усилилась, став похожей на косматую шерсть обезьяны, сами голени каким-то образом укоротились, ступни, напротив, удлинились, а пальцы неуклюже вытянулись, как у встреченных им зверей Маал Двеба.

В несказанном смятении Тильяри выхватил обломанный нож и начал рубить коварные цветы. Эффект оказался таким же, как если бы он пытался отсечь покрытые панцирем головы дракона или разрубить звенящие железные колокола. Нож искрошился до самой рукоятки. А растения, приподнявшись, склонили головы над талией Тильяри, поливая своей смертоносной слюной его бедра.

Захлебываясь в этом кошмаре, воин услышал слабый испуганный женский крик. Поверх склонившихся над ним цветов он увидел сквозь ранее непроницаемые стены лабиринта, расступившиеся точно по волшебству, странную сцену. В пятидесяти футах от него, на том же уровне, что и ониксовая площадка, возвышался овальный помост из лунно-белого камня, в центре которого Атле, вышедшая из лабиринта по тропинке из порфира. Девушка замерла в удивлении. Перед ней в когтях гигантской мраморной ящерицы, поднявшейся на дыбы, отвесно стояло круглое стальное зеркало. Атле, точно пораженная каким-то удивительным зрелищем, вглядывалась в поверхность диска. Посередине между ониксовой площадкой и помостом возвышался ряд тонких бронзовых колонн, разделенных широкими промежутками и увенчанных высеченными из камня головами демонических божков.

Тильяри хотел закричать, чтобы остановить девушку. Но тут она сделала один-единственный шаг к колдовскому зеркалу, будто что-то в его глубинах притягивало ее, и тусклый диск ярко засиял блестящим внутренним огнем. Охотник был ослеплен жалящими лучами, на мгновение вырвавшимися из зеркала, обволакивающими и пронзающими девушку. Когда дымка в его глазах рассеялась, превратившись в кружащиеся цветные пятна, он увидел, что Атле, оцепеневшая, как статуя, все еще вглядывается в зеркало. Она не двигалась; выражение изумления застыло на ее лице, и Тильяри понял, что она точь-в-точь напоминает тех спящих зачарованным сном женщин, которых он видел в гареме Маал Двеба. Как только эта мысль осенила его, он вновь услышал хор звенящих металлических голосов, казалось, исходивших из резных демонических голов на верхушках колонн.

– Красавица Атле, – торжественно и зловеще возвестили голоса, – взглянула в Зеркало Вечности и избежала неумолимого дыхания Времени.

Тильяри показалось, что его затягивает в какую-то ужасную мрачную трясину. Он не мог осмыслить того, что случилось с Атле, и его собственная судьба представлялась ему такой же зловещей и чудовищной загадкой, разгадка которой была недоступна простому охотнику.

Кровожадные цветы уже дотянулись до его плеч; их яд омывал его руки и тело. Под действием их отвратительной алхимии превращение продолжалось: длинная шерсть покрыла раздавшийся вширь торс, руки удлинились, точно у обезьяны, ладони приобрели сходство со ступнями. Все тело Тильяри вниз от шеи ничем не отличалось от тел обезьяноподобных созданий, бегавших в садах Маал Двеба.

Охваченный унизительным ужасом, воин ожидал завершения метаморфозы. Потом он понял, что человек в темных одеждах, с глазами и ртом, хранящими печать утомления от приевшихся ему чудес, стоит перед ним в сопровождении двух железных роботов с серповидными руками.

Каким-то безжизненным голосом человек произнес непонятное слово, долгим загадочным эхом задрожавшее в воздухе. Круг безжалостных цветов отступил от Тильяри, и они опять встали прямо, образуя тесную изгородь, а их гибкие усы освободили щиколотки жертвы. Едва осознавая свое освобождение, охотник услышал медные голоса, и смутно понял, что демонические головы, венчавшие колонны, опять заговорили:

– Охотник Тильяри омылся в нектаре цветов первозданной жизни, и вниз от шеи во всем стал похож назверей, на которых он охотился.

Когда хор умолк, утомленный человек в темном одеянии подошел ближе и сказал, обращаясь к Тильяри:

– Я, Маал Двеб, хотел поступить с тобой точно так же, как я поступил с Мокейром и многими другими до тебя. Тот зверь, которого ты встретил в лабиринте, и был Мокейр, чей новообретенный мех еще хранил влажность и блеск амброзии этих цветов; и многих его предшественников ты видел в моем саду. Однако я передумал. Ты – Тильяри, в отличие от других останешься человеком, покрайней мере, выше шеи, и будешь волен повторить свои блуждания по лабиринту и выбраться из него, если сможешь. Я не желаю больше тебя видеть, и мое милосердие проистекает из совсем другого источника, нежели почтение к твоим заслугам. Иди же, ибо в лабиринте есть еще много закоулков, которые тебе предстоит преодолеть.

Страх овладел Тильяри; его природная свирепость, его дикая сила воли – все было укрощено повелением колдуна. Кинув полный удивления прощальный взгляд на Атле, он покорно пошел прочь тяжелой походкой огромной обезьяны. Его шерсть влажно блеснула в свете трех солнц, и он затерялся в путанице лабиринта.

Маал Двеб, сопровождаемый своими железными рабами, подошел к фигуре Атле, все еще вглядывающейся в зеркало изумленными глазами.

– Манг Лат, – произнес он, обращаясь по имени к ближайшему из двух прислуживающих ему роботов, – ты знаешь, что по своей прихоти я решил увековечить скоротечную женскую красоту. Атле, как и ее предшественницы, прошла сквозь мой лабиринт и взглянула в зеркало, чье сияние превращает живую плоть в камень более прекрасный, чем мрамор, и столь же прочный. Ты также знаешь, что по другой своей причуде я превращал мужчин в зверей при помощи сока искусственных цветов, чтобы их внешний облик больше соответствовал их внутреннему миру. Разве не справедливо, Манг Лат, то, что я сделал сними? Разве я не Маал Двеб, в ком сосредоточены все знания и все колдовские силы мира?

– Да, повелитель? – эхом отозвался робот. – Ты Маал Двеб, всеведущий и всемогущий, и то, что ты сделал с ними, справедливо.

– Однако, повторение даже самых поразительных чудес со временем становится утомительным, – продолжал Маал Двеб. – Я думаю, что больше не стану проделывать такие вещи ни с женщинами, ни с мужчинами. Разве не правильно, Манг Лат, что я собираюсь разнообразить свои заклятия в будущем? Разве я не Маал Двеб, великий и изобретательный?

– Воистину ты Маал Двеб, – согласился робот. – Несомненно, будет правильно изменять твои заклятия.

Маал Двеб не получил никакого удовольствия от ответов робота. Он и не ожидал от своих железных слуг ничего другого, кроме бездумного повторения своих слов, избавляющего его от утомительных споров. И возможно, иногда ему наскучивала даже такая беседа, и он предпочитал слугам молчаливое общество своих окаменевших женщин или бессловесных зверей, которых никто больше не назвал бы мужчинами.