Читать книгу Пока кукует над Рессой кукушка… Семейная сага - Клавдия Наумкина - Страница 4

Перед Рождеством Герасим подготовил к обжигу новую партию посуды. За домом была вырыта в склоне оврага и оборудована гончарная печь. Туда перенесли всё, что заготовили для продажи на предстоящей праздничной ярмарке. Николка с Андрейкой расстарались, налепили свистулек, зверушек, забавных фигурок людей.

Герасим не упускал случая поучить ребят таинству укладки горшков, чтобы не побились при обжиге, чтобы все они получили в достатке жара и не потрескались. Вновь и вновь показывал, как укладывать дрова в печи, как замуровывать жерло и начинать растопку.

Обжиг вроде бы дело нехитрое и рутинное, но стоит чуть отвлечься, и все может пойти насмарку. В это время обычно гончары другой работой руки не занимали. Все внимание было приковано к печи. И только когда старший оповещал словами «ну, всё, заяц выскочил», остальные облегченно вздыхали. Основной процесс завершен.

На предрождественскую ярмарку Герасим отправился в уездный Мосальск вместе с обоими сыновьями.

Затемно, когда все еще спят, только мамушка да нянька Груня растапливают печь и готовят в квашне тесто для праздничных пирогов, жуть, как не хочется вылезать из-под тулупа и ехать куда-то в неведомую даль. Андрейка до последнего остается на лавке. И только когда Николка ехидно замечает, что так можно и царство небесное проспать, нехотя спускает ноги на ледяной пол, тут же сует их в старые валенки.

Мамушка дает сыновьям в руки по куску хлеба, плескает в кружки молока. Благо кормилица Зорька уже отелилась, и есть чем закусить горбушку. Собирает в торбочку дорожный перекус. А на улице тятя уже торопит сыновей. Дорога каждая минута.

Гнедой запряжен, нервно перебирает ногами в предчувствии дальней дороги. Герасим в последний раз проверяет, надежно ли увязана поклажа. Сыновья усаживаются в розвальни, укрываются старым тулупом, и Герасим трогает вожжи. Гнедой послушно тянет тяжелые сани. Вначале осторожно, подчиняясь команде хозяина, потом все увереннее. И вот уже остались позади дома родной деревни, возница правит к накатанному большаку.

Привалившись к брату, Николка закидывает голову, смотрит вверх. В морозном ночном небе ярко и маняще мерцают звезды. Словно стремясь добраться до их высот, из труб всех домов поднимаются дымы. Под полозьями саней поскрипывает снег. И так хорошо думается под это поскрипывание, шумное дыхание Гнедого, шорох ворочающегося рядом брата.

Николка в новом году заканчивает церковно-приходскую школу. Уроки преподает в ней барыня из соседнего поместья Наталья Марковна. Она постоянно хвалит Николку за сообразительность и усердие, говорит, что надо ему поступать в реальное училище в Юхнове. Тятя обещал отправить его туда. Дай бог, чтобы лето выдалось урожайным, и было чем заплатить за учебу.

Дорога в Мосальск долгая. Она то спускается в ложбину, то поднимается на холм, и тогда как на ладони вся дальняя округа, поросшая заснеженными лесами с проплешинами полей и лугов. Но сегодня ничего не видно, только крупные звезды в безоблачном черном небе. Мороз заметно крепчает, щиплет за нос, за пальцы рук, хоть и упрятанные в шерстяные вязенки. Николка ближе придвигается к брату, с головой укрывшемуся под тулупом. Потом не выдерживает, соскакивает с саней, подпрыгивает несколько раз, некоторое время бежит за санями. Тятя тоже периодически соскакивает с облучка, торопко идет рядом с Гнедым, разминая ноги.

Мосальск расположился на холмах, домики усыпали склоны. Ярмарка традиционно на рыночной площади. Там уже собрались со своим товаром загодя приехавшие крестьяне из дальних мест.

Герасим направил сани в гончарный ряд.

Несколько гончаров уже раньше прибыли и теперь распаковывали свою поклажу. Герасим глянул на разгорающуюся зарю и заторопился. По рядам уже пошли первые покупатели. Эти не будут бездумно разглядывать товар, они пришли за нужной вещью, и если не поторопиться, можно лишиться удачного покупателя. Вместе с сыновьями он разложил на устланном рядном сене фигурные рукомои, широкие чашки с зубчатыми краями, жбаны для кваса, кружки для молока, крынки, глечики, горлачи…

Между крупными изделиями Николка расположил свои фигурки, да так, точно все его глиняные бабы и мужики на праздник собрались, пляшут. Отдельно фигурки зверей.

Едва управились, как послышалась музыка со всех сторон. Это гармонисты, балалаечники, ложкари принялись свое искусство демонстрировать. Раздались крики зазывал, расхваливающих свой товар.

Андрейка тоже включился в эту перекличку, нахваливая свои игрушки. Вскоре к их саням подошла горожанка в расписной шали с корзинкой, полной провизии. Она подивилась на глиняные игрушки, потом остановила свой взгляд на рукомое, у которого вместо носиков Николка вылепил головы уточек с раскрытыми клювами. Вещица ей приглянулась, и начался торг. Наконец, уступив полушку, горожанка приобрела рукомой и кивнула сопровождавшему ее мужику нести покупку домой.

А на ярмарке народ гуляет! Где приглашают чай пить, где зовут пирогов откушать. Шум, смех, веселье… Герасим, глядя на любопытствующих сыновей, выделил им монетку, разрешил пройтись по рядам, купить себе леденцов или пряник. Но предупредил, чтобы далеко не уходили, не заблукали в чужом городе.

Ребята походили по рядам со сладостями, купили себе и тяте по пирожку, сладких петушков на палочке. Поглазели на то, как тряпочные куклы на краю короба выступают, друг друга мутузят и противными нечеловеческими голосами орут. Николка объяснил брату, что это называется театр, и куклами управляют специальные люди за коробом. Это они вещают такими голосами.

Рядом карусели кружатся, на них люди катаются. Андрейке все чудно, интересно. И дома в два-три яруса, каменные. И храмы. Много их в Мосальске. Храмы большие, величественные. Много больше, чем гороховский или даже мочаловский. А уж какие колокольни высокие, купола яркие, золоченые, зелёные и голубые, как небо.

Тут вдруг над ярмаркой разнёсся сочный, густой, басовитый звук колокола. Он покатился над домами куда-то вдаль. Вслед за ним рассыпалась череда звонов тоном повыше, а им вдогонку запели, зазвенели самые высокие голоса колокольчиков. И все это с перезвоном, со своей особой мелодией. Им стали вторить звонницы других колоколен. Над городом поплыл малиновый звон.

И случилось непредвиденное. Андрейка вздрогнул от первого басового удара колокола, неожиданно повернулся в сторону брата, но нечаянно мазанул надкушенным пирожком по беличьей шубке стоявшей рядом барышни. Та в ужасе взвизгнула, отпрыгнула в сторону, возмущенно выпростала из муфточки руку с платочком, принялась оттирать с шубки пятно. Гимназист в форменной шинели с башлыком, в возрасте чуть старше Николки, не долго думая, с размаху влепил Андрейке по уху, да так, что с того слетела шапка.

Николка обернулся на вскрик брата и, увидев, как барчук заносит руку для другого удара, выступил вперед и произнес:

– Но-но, барин, будя…

Гимназист мгновенно оценил более крупную фигуру противника и счел за благо увести барышню с места стычки.

Братьям сразу расхотелось дальше ходить по ярмарке. Они вернулись к своим саням.

Тятя уже хорошо расторговал заготовленные горшки для каш и щей, горлачи и глечики, крынки и миски. И поделки для детворы пошли в ход. На видном месте стояла фигурка баяниста, широко растянувшего меха гармошки и пустившегося вприсядку. Его шапка сдвинулась назад, выставляя кудрявый чуб.

Оставив сыновей торговать за себя, Герасим отошел к Гнедому, засыпал ему в торбу овса, достал принесенный сыновьями пирожок закусить. Хотелось чаю, но не оставишь же товар без присмотра, на одних отроков.

В это время к саням подошла стайка гимназистов в шинелях и барышень в нарядных пальто и шляпках, повязанных белыми пуховыми шалями. Среди них и давешняя в беличьей шубке. Они весело переговаривались о чем-то, барышни заливисто хохотали. Неожиданно барышня в шубке остановилась, будто споткнулась.

– Да вот же, глядите, те мерзкие холопы. Еще, оказывается, и торгуют. И не чувствуют вины своей. Измазали меня и прощения не просят…

– А давайте их накажем? – тут же предложил прыщавый гимназист, оглядываясь по сторонам. Увидев, что взрослых рядом нет, добавил:

– Симочка, какое наказание вы посчитаете возможным?

Давешний гимназист, ударивший Андрейку по уху, только что подошедший к стоящим у саней ребятам, произнес недовольно:

– О чем думать, разбить их товар, пусть катят отсюда в свою вонючую деревню…

Симочка тут же схватила фигурку мужика с гармошкой, бросила на утоптанный снег и наступила каблучком. Послышался противный хруст, и фигурка развалилась на несколько кусков.

Николка, сжав кулаки, кинулся на гимназиста. Тот отскочил в сторону, а прыщавый подставил ножку. Николка не удержался и упал на снег. Хорошо, не задел сани с товаром.

А окружившие его гимназисты заливисто захохотали, начали пинать, не позволяя подняться и обзывая Николку разными словами. Вокруг сразу же стала собираться толпа зевак, подзадоривая драчунов.

– Родившийся рабом, так им и останется, как его не цивилизуй, – брезгливо произнес гимназист в башлыке и взял барышню в беличьей шубке под руку. Он заметил, что к ним от коновязи приближается какой-то деревенский мужик, и счел за лучшее уйти. Но не учел, что свидетелем их поведения стал другой человек, оказавшийся в толпе зевак.

– Серафима Алексеевна, не сочтите за труд, извольте остановиться, – произнес обладатель пенсне, бобровой шапки и трости с набалдашником.

Гимназисты мгновенно притихли, узнав в говорившем учителя словесности городской гимназии.

– Я советую вам, Серафима Алексеевна, подобрать разбитую скульптуру и возместить ущерб, а также, извиниться за свое поведение, недостойное дочери священнослужителя. А вам, господин Белогорский, должно быть стыдно за свое подстрекательство…

– Мне? – гимназист в башлыке вскинул тонко очерченные брови. – Стыдно? За что? Что проучил этого холопа? Указал ему на его место? Если их не учить, они совсем распоясаются. Тупые, немытые животные, только и умеющие, что мычать да блеять.

– Эти, как вы изволили выразиться, животные, создают тот продукт, которым вы питаетесь, они трудятся в поте лица своего, чтобы вы могли жить припеваючи, ни в чем себе не отказывая, пользуясь плодами их труда. А что до вашего определения их тупости, то если дать им возможность учиться, они очень быстро заткнут вас за пояс, так как в изучении предметов вы далеко не в первых учениках.

– Господа, – обратился учитель уже к остальным, – ваше поведение будет рассмотрено на совете попечителей гимназии. Я доведу до сведения господина директора сегодняшний инцидент и извещу об этом ваших родителей. А вам, господин Белогорский, должно быть особенно стыдно. Ведь это ваша матушка отдает столько сил и времени работе в церковно-приходской школе, обучая деревенских ребят грамоте. Странно, вы между собой часто говорите что-то о равенстве людей, о какой-то свободе. И тут же оскорбляете тех, кто в этой свободе больше всего нуждается…

Учитель подождал, пока барышня в беличьей шубке вытащит деньги и заплатит за разбитую фигурку, потом жестом приказал гимназистам удалиться. Последним шел гимназист в башлыке. Он с ненавистью оглянулся на стоящих у саней Николку и Андрейку. Хотел что-то сказать, но, увидев подошедшего к саням мужика, промолчал. Многочисленные зеваки, как обычно, окружавшие любое скандальное событие, стали расходиться.

Николка рассказал отцу о происшествии. Герасим покачал головой. Он был согласен, что мальцы не виноваты в сваре, но понимал, что происшествие может выйти им боком.

Впрочем, больше никаких неприятностей в этот день не случилось. Товар свой они расторговали за один день, что бывало нечасто. Накупили припасов. Герасим взял заморского чаю, который так любит Лизавета, головку сахару, баранок, мануфактуры жене, няньке и дочкам на кофты, сладких пряников к празднику.

Случившееся аукнулось очень скоро. После рождественских каникул Герасима пригласил для беседы отец Алексей, протоиерей Гороховского храма, при котором располагалась церковно-приходская школа. Он без обиняков известил Герасима, что проступок его сына Николая рассмотрен на совете школы, и принято решение отказать ему в рекомендации продолжения учебы в Юхновском реальном училище. Николая могли бы уже отчислить из школы за ненадлежащее поведение, но благодаря заступничеству попечительницы и одновременно учительницы школы Натальи Марковны Белогорской, ему разрешено завершить второй класс, тем более, что он является лучшим учеником школы.

Герасим возвращался в деревню в полном смятении. Что сказать Лизавете? Как она воспримет известие о том, что сыну отказано в продолжении обучения.

У него перед глазами всё время стоял Николка. Услышав о решении попечительского совета, он только и спросил:

– За что, тятя? Я ведь ничего не сделал противоправного. Это ведь на нас набросились гимназисты…

Что мог на это ответить Герасим? Сказать, что такова эта жизнь, где несправедливость побеждает правду? Николка не такой глупый, чтобы и самому об этом не догадаться. Настраивать парня на протест, калечить ему жизнь? Нет, Герасим не хотел такой судьбы первенцу. Насмотрелся на каторжан во время работы в отходе. Они тоже говорили, что борются за правду, за счастливое будущее. Но сами были в кандалах, неприкаянные, без семьи, без детей.

– Ничего, Николка, у тебя в руках ремесло, есть хватка, проживешь и без учёбы. Главное, люби свою землю, помни предков своих, чти их заветы и передавай их своим детям, когда придёт их черёд появиться на белый свет.

Лизавета, услышав известие, мгновенно обессилев, опустилась на лавку:

– Как же так, Герушка? Николка такой сметливый, ему всё даётся легко. Господь дал ему светлую голову и желание учиться. За что же его так?

– Лизаша, не рви себе сердце. Наш Николка не пропадёт. У него в руках ремесло, вон как он фигуры лепит.

– Но почему ему не позволили дальше обучаться?

– Если бы всем сметливым да талантливым из народа дали возможность получить знания, Лизаша, то что бы оставалось делать тем, кто стоит у власти сейчас? Они бы сразу почувствовали свою никчёмность. Вот и не допускают крестьянских детей до науки, боятся на их фоне выглядеть ущербными…

Герасим и не заметил, как заговорил словами бывшего каторжанина Василия Полуэктова, с которым в молодости повстречался во время работы на строительстве дороги. Василий, еще молодой, но уже поседевший и какой-то уставший от жизни, прибился к артели землекопов в Саратове. Работал он хватко, но рассуждал странно и непонятно. Объяснял своим сотоварищам, что народу надобно учиться, получать знания, а потом брать в руки власть. Говорил, что правят страной инородцы, которые изначально не хотят просвещать народ, подпускать его к знаниям. Потому что тогда все увидят, что те, которые правят страной, ничем не отличаются от тех, кого они поработили. А неграмотным и порабощённым народом править намного удобнее.

Молодые землекопы со вниманием слушали крамольные речи Василия, но старшие, умудрённые опытом и учёные жизнью, довольно скоро разъяснили тому, что неча сбивать с толку молодёжь, подбивать на бунт. Через некоторое время Василий тихо исчез из артели.

Герасиму казалось, что и забыл он о той встрече, а вот, поди ж ты, в минуты несправедливости, вспомнились речи Василия, и сам не заметил, как Лизаше ответствовал теми же словами, от которых в молодые годы открещивался.

Всё же, по завершении учёбы, Николке вручили свидетельство об окончании двухклассной церковно-приходской школы и благодарность за прилежание и успешное освоение предметов. Наталья Марковна похвалила своего ученика за сметливость и стремление к постижению новых знаний. Но… никто даже не заикнулся о дальнейшем продолжении обучения.

Герасим и рад был бы отдать сына дальше учиться, хотя и не видел для того в этом проку, но неурожайный год перечеркнул и эти планы. Не было средств для отправки малого в город и оплаты за учёбу. Это огорчало и расстраивало Лизавету, которая уже сжилась с мыслью, что первенец вырвется из круговорота тяжёлой крестьянской доли, сможет осесть в городе, выучиться, стать независимым от причуд погоды…

После затяжной и холодной весны лето наступило с жарой и засухой. Изнуряли частые суховеи. Становилось очевидным, что опять не удастся в достатке запасти кормов для скотины. Зерновые тоже не удались.

Герасим и Лизавета обошли свой участок, добрались до Селиб, опустились под любимой берёзой. Герасим положил голову Лизавете на колени, закрыл глаза. Жена вытащила гребень и привычно стала расчёсывать спутанные кудри мужа. В чёрных, как вороново крыло, волосах не было ни единого проблеска седины, а мужику, поди уж, четвёртый десяток. Не замечалось и поредения волос. Как был в молодости с густой копной, так и остался. Младшая Маняша, по всему видать, переняла цвет косиц от отца, правда, нет у дочери такой густоты и жёсткости волос.

Герасим, отдавшись на волю Лизаветиных рук, задумался о чём-то своём, унёсся в далёкое прошлое, потом задремал под ласковое движение гребня по волосам. Так бы вот и лежал в этой опьяняющей неге рядом с той, что всегда окажет поддержку и утешение.

Где-то со стороны леса донесся крик кукушки. Лизавета, как в детстве, внутренне произнесла заклинание: «Кукушка, кукушка, сколько мне зим зимовать, лет вековать?». Разошедшаяся было не на шутку птица, вдруг замолчала. Всего раз и крикнула, а потом и затихла. Лизавета сжалась от страха. Знала, что это плохая примета, если после заклинания птица не откликнется. Невольно рука с гребнем дёрнулась и остановилась.

– Что с тобой, Лизаша? – открыл глаза Герасим.

– Что-то тревожно стало. Кукушка замолчала. Как-то нехорошо… Не случилось бы чего…

– Что может случиться, Лизаша? Помнишь поговорку тятюшки: пока кукует над Рессой кукушка, не переведётся наше племя, сохранится наш род. Всё будет хорошо… А и то, вон, слышишь, опять залилась, годы наши считает…

Герасим выпрастался из рук жены и повалил её на откос, затормошил, развеселил, залобызал. И от неги мужниных объятий Лизавета забыла недавние свои страхи. Действительно, ведь кукует же над Рессой кукушка, а значит, будут расти детушки, радовать родителей своими успехами…

Во второй половине лета жители деревни поняли, что зима предстоит голодная. Надо было думать, как расплатиться с налогами, запасти фуража и муки в достатке. Многие заблаговременно приступили к заготовке подручных материалов для мастерства в зимнее время.

Герасим с Николкой и Андрейкой отправился на ямы, чтобы пополнить запасы глины на предстоящую зиму. Глиняное месторождение было неподалёку, но хранилось в глубокой тайне. Не всякая глина даёт качественные, крепкие и звонкие горшки. Потому испокон века каждый гончар стремился найденный выход хорошей гончарной глины замолчать, упрятать от соперников. Выработка глины Герасиму перешла от отца, который справедливо поделил свои находки между сыновьями. Братья знали о расположении ям каждого, но традиционно сохраняли эти сведения от пришлых.

Привычно одарив щепотью табака духа глиняной выработки и испросив разрешения у него на работу, Герасим приступил к заполнению корзин глиной. Сыновья оттаскивали полные корзины в сторону. Они внимательно следили за действиями отца, внутренне повторяя его слова и движения. Вот отец закончил работу, поблагодарил того, кто охраняет выработку, поклонился и опять кинул щепоть табаку. Кисет с табаком Герасим всегда носил с собой, хотя сам никогда не курил, считал это бесовской забавой, которую не одобряют древние боги. Корзины с глиной перенесли к телеге, укрыли от любопытствующего и недоброго взгляда. Считалось, что если кто позавидует или слово дурное скажет вослед, не удастся сделать хорошей посуды. Потому назад возвращались окольной дорогой, словно бы из Карпова.

Уже подъезжая к деревне, почувствовали что-то тревожное. Над избами поднимались клубы дыма. Кто-то бил в железяку, собирая народ, отовсюду бежали деревенские.

– Никак это у нас горит? – воскликнул Герасим и хлопнул поводьями по бокам Гнедого. Тот перешёл на бег.

Николка с Андрейкой рванули вперёд, к своей избе. Там уже суетился народ. Кто с вёдрами, кто с баграми. У овощника стояла нянька Груня в обнимку с вынесенными из избы образами и шептала беззвучно молитвы, тут же, рядом с ней были и сёстры. Они сидели на кое-каких пожитках, что успели вынести из горящей избы. Мамушка распахнула скотный двор, чтобы выпустить живность, пережидавшую полуденный зной в тени закуты и погнала подальше от пламени. Оставив Гнедого за околицей, Герасим бросился к дому. Братья и отец, а также дальние родичи сбивали пламя с крыши, растаскивали и тушили занявшийся скотный двор. Женщины таскали воду и заливали очаги пламени.

Благодаря общим усилиям удалось отстоять деревню, а вот избу Герасима уберечь не удалось. Сгорела крыша и часть стен, а скотный двор и овин полностью.

Откуда пришёл огонь, никто так и не смог понять.

Вдруг занялся ближний луг, ветер погнал языки пламени в сторону домов. Тут же ударили в набат. Но луг тушить уже было поздно, главной задачей для всех было отстоять жильё.

Пожары в деревне случаются нередко, особенно в засушливые годы. Любая искра, баловство детей или беспечность курильщика могут стать причиной трагедии. Вот почему Герасим всегда наставлял своих детей с пониманием относиться к огню, учил правилам растопки гончарной печи, запрещал даже думать о том, чтобы баловаться куревом, подобно многим деревенским мужикам, схватившим эту опасную привычку во время работы в отходе.

Погорельцы временно поселились в избе Димитрия. Степанида привела обессилевшую Лизавету в печной угол, обняла за плечи.

– Будет тебе, Лизушка. Не рви душу, главное, все живы. Как-нибудь всем миром поможем восстановить избу. А пока поживёте у нас. Тебе ведь здесь всё знакомо…

Спустя месяц Герасим приискал в Карпове избу, хозяева которой перебрались в город и продали её с условием на перевоз. Споро разобрал избу совместно с братьями и отцом, и несколькими ходками перевезли её на пепелище. А после уборочной страды всем деревенским миром приступили к строительству нового жилья. Вокруг печи поставили сруб пятистенку. Окнами горница и жилая часть выходили на Рессу. В избу вело высокое крыльцо на шесть ступенек, под домом была выложена каменная подклеть, где теперь планировал хозяин устроить гончарную мастерскую.

Герасим стремился создать максимальные удобства своим пережившим пожар домочадцам. К дому примыкал под единой крышей и скотный двор. Так что зимой из сеней по коридору, не выходя наружу, теперь можно было попасть в дровяник, тут же располагалась зимняя уборная и вход в скотный двор, где были оборудованы стойла для коровы, телёнка и Гнедого, закута для овец и птичник для кур. А дальше был сеновал и загон, в котором в летнее время будет отдыхать скот.

После Покрова домочадцы въехали в новое жильё. Первой по давним приметам впустили кошку. Та привычно вскочила на загнетку, а с неё на лежанку. Все облегчённо вздохнули. Нянька Груня внесла образа, установила их в красном углу на привычное место, истово перекрестилась и прочитала молитву. За ней повторили и перекрестились все остальные.

В печном углу, ставшем теперь шире и просторнее, Степанида расставила посуду, что изготовил Василий в подарок на новоселье. Тут же затопили печь, перенесли сундук с одёжей, постели. Женщины засуетились в приготовлении застолья. Невестки принесли разносолов, в печурке, пока печь-кормилица накапливала тепло, сварили картошку. Мужчины чинно уселись за столом в красном углу и отметили заселение в жильё малым пирком с пожеланиями долгих лет жизни хозяевам.

…Жизнь помаленьку налаживалась. Всю зиму Герасим с сыновьями в новой мастерской готовили горшки да плошки. Украшали их с выдумкой хозяйкам на любование. Мальцы в промежутках между делом лепили игрушки детворе на потеху. Сюда нередко спускались и Лизавета с нянькой Груней и старшей Аришей, которую уже приучали к женской работе. И вновь, как прежде, пели гончарные станки, крутились в женских руках веретёна. Иногда нянька рассказывала сказки, которых знала несметное множество, иногда кто-нибудь затягивал песню, её тут же подхватывали остальные.

В новой избе всё было продумано, всё удобно. Герасим, подсмотревший обустройство жилья в тех местах, в коих приходилось работать в отходе, оборудовал всё так, чтобы Лизавете не приходилось зимой часто ходить по двору. Жена стала его беспокоить.

Вроде всё такая же деятельная, спорая и весёлая, Лизавета вдруг могла побледнеть, начать задыхаться. Тут же искала куда бы присесть. Но, чуть отдохнув, вновь принималась хлопотать по дому.

Герасим возил её к земскому доктору в Юхнов. Тот долго слушал грудь и спину Лизаветы, выписал лекарств. А на вопрос мужа, что за хворь приключилась с женой, ответил что-то непонятное: вроде как жаба завелась у неё внутри и душит теперь. Надо беречься от тяжёлой работы и переживаний.

По внутреннему рассуждению Герасим пришёл к выводу, что господин доктор явно спутал крепкую, работящую крестьянку с утончённой, истеричной барышней из господского сословия. Деревенские женщины с младенчества приучаются к тяжёлому труду. А что до переживаний, то Герасим никогда не давал жене повода для этого. И что за жаба такая у Лизаветы в груди? Видно, привык земский доктор обманывать благородных господ всякими придумками, деньги из них выманивать.

Но к советам городского доктора всё же прислушался. Мысли не мог допустить, что его Лизаша может заболеть.

Всё следующее лето Герасим провёл дома. Надо было доводить до ума дом и подворье. То, что было только начерно собрано прошлой осенью, требовало обработки и обустройства. В сенях он расположил лари для зерна и муки, в проходном коридоре устроил лестницу на чердак дома, откуда можно было без проблем пробраться на сеновал в летнее время.

Лизавета всё также привычно хозяйствовала в доме, не покладая рук занималась огородом и домашними делами. Но, порой, медленно опускалась на лавку и некоторое время сидела так без движения. Потом, будто вспомнив о чём-то, вновь принималась за дело.

Нянька Груня с тревогой поглядывала на племянницу и покачивала головой, но ничего не говорила. Только старалась перехватить любою тяжесть, что задумает нести Лизавета. Та вначале противилась такой помощи, но потом перестала сопротивляться. А в глазах её тенью стала мелькать потаённая грусть.

Вместо отца этот год впервые в отход отправился пятнадцатилетний Николка. Его взял под свой присмотр дядька Семен. Малец уже заметно вытянулся и расправил плечи. Над губой затемнела полоска усов. И весь он стал наливаться юношеской силой.

Перед отъездом Николка, немного стесняясь, обнял свою мамушку, прижался к ней, как прежде, в детские годы, уловил родной запах.

Лизавета огладила его вихрастую голову, которая была уже выше ее, привычно пробежалась рукой по спине первенца. Как вырос за последние месяцы сын, становится мужиком.

Так они простояли некоторое время, обнявшись, пока Герасим несколько насмешливо не проворчал:

– Ну, будя, не на век расстаетесь. Чай, осенью заявится назад наше чадушко…

Николка проворно чмокнул мамушку в щеку, сразу засмущавшись отцовой насмешки, и выпраставшись из родительских объятий, поклонился тяте, получая благословение и напутствие.

Герасим уложил пожитки сына в повозку, тронул вожжи, призывая Гнедого к вниманию. Братья заторопились к повозке, привычно расставаясь с домочадцами. Только для Николки это было первое далекое от дома путешествие.

Повозка покатила по деревенской дороге к околице. Детвора побежала следом. Николка смотрел на своих младших сестер, которые бежали вдогонку, на брата Андрейку, который махал на прощанье рукой, на няньку Груню, облокотившуюся на плетень, но больше всего на мамушку, показавшуюся ему такой грустной и одинокой в этой толчее радостных лиц…

О своем первенце Герасим особо не беспокоился. Знал, что брат Семен присмотрит за племянником, не дозволит браться за неподъемную работу, приглядит и на отдыхе, чтобы не втянулся малец в какую историю. Да и тесть, дед Иван не позволит внуку баловаться.

Герасима больше волновало здоровье Лизаветы. В отличие от многих мужиков, он считал, что жена выбрана для совместного пути одна и на всю жизнь.

Лизавета была для него всем в этом мире – тем ощущением счастья, которое он пережил в первые минуты единения и которое не угасло на протяжении всей совместной жизни, радостью от того, что благодаря ней, появились продолжатели рода мужского – Николка и Андрейка, и женского – Ариша, Дуняша и Маняша.

В долгие месяцы работы в отходе мужики порой загуливали на стороне, приискивали себе зазнобушек на время, а кто и навсегда. Герасим к этому относился с долей брезгливости. Раз боги указали, а родители выбрали супругу на век, надо чтить их выбор, потому что это предначертано свыше и негоже пробовать воровски услад на стороне. Своими размышлениями он не раз делился с братьями и односельчанами, пытавшимися втянуть его в свой круг развлечений, пока те не поняли, что разубедить упертого мужика в его мировосприятии невозможно.

Лизавета, в отличие от многих женщин деревни обладала добрым несварливым характером, к тому же светлым и четким умом, могла вовремя подсказать или остановить, при этом никогда не дозволяя себе чем-то принизить или умалить знания и опыт мужа. Она была его первым советчиком и поверенным в его мечтах и начинаниях. Прежде чем что-то предложить отцу, братьям или общине, Герасим обсуждал это с Лизаветой, ценя ее советы и пожелания. Для него было странно узнать, что кое-кто из соседей своих жен ни во что не ставил, низводя их до уровня полурабыни-полуслужанки. Но таких он за мужиков не держал. Много ли чести в том, чтобы унижать и по пустякам наказывать ту, что рожает продолжателей рода? Неприятно было сознавать и то, что, распуская себя, мужики дозволяли безмерное питие хмельного, становясь неуправляемыми и занимаясь непотребством с чужими женами и просто гулящими девицами.

Герасим всегда считал, что с Лизаветой они созданы и соединены навек и умереть должны вместе. И понимание того, что жена слабеет и чахнет, было для него самым тяжелым крестом. Еще не выросли детки, еще не определились в жизни. Сейчас, как никогда нужна им поддержка родителей. Не за горами время, когда придется приискивать им спутников жизни.

Лизавета уже сейчас приглядывала сыновьям будущих суженых, определяя по характерам, кому кто подойдет. В душе Герасим считал это преждевременным, но жену не разубеждал, внимательно выслушивал ее рассуждения и наблюдения за детьми.

Андрейка вон любит играть с подругой Дуняши Саней из дальнего конца деревни, там поселились погорельцы из Карпова. Семья бедняцкая, слишком много детворы, а мать хворая. Но девчонка справная, работящая. Чем не судьба младшенькому?

Вот с Николкой сложнее. Очень он самостоятелен и к девицам равнодушен. Знает, что многие старшие девицы на него заглядываются, как бы не разбаловался.

Но Герасим по просьбе Лизаветы поговорил с сыном и выяснил, что тот пока не определился в своих пристрастиях и в будущем рассчитывает на помощь родителей.