Читать книгу Прежде чем ты уйдешь - Клэр Свотмен - Страница 5

Очнувшись, но продолжая лежать с закрытыми глазами, я начинаю понимать, что все неуловимо изменилось. И пока мой мозг отчаянно пытается осознать суть происходящего, в голове мелькает сумасшедшая мысль: а что, если это все просто ночной кошмар и Эд в результате не умер? Но потом я вспоминаю произошедшее, у меня начинаются спазмы в животе, мускулы сжимаются, я чувствую, как тоненькая нить, удерживающая меня на земле, опасно натягивается, грозя в любой момент оборваться.

Тогда что, собственно, сейчас может быть по-другому?

Даже с закрытыми глазами я знаю, что комната залита светом, и для начала это уже довольно странно. Я люблю, чтобы в комнате было темно. Могла ли я забыть опустить прошлой ночью жалюзи? Вполне возможно. Но у меня возникает ощущение, что тут определенно нечто большее.

А потом что-то всплывает в мозгу. Очень неотчетливо, словно в голове притаилось смутное воспоминание, стремящееся ускользнуть. Я была в саду. Шел дождь, я выдергивала сорняки, судорожно, отчаянно. Это я помню. Вот, пожалуй, и все. Дальше – провал в памяти. Чистый лист с точками отдельных отчетливых образов: падение, головная боль, розы, лицо Джейн, яркий свет флуоресцентных ламп… и пустота.

Могла ли я оказаться в больнице? Вполне возможно. Я упала, ударилась головой и теперь лежу здесь, на больничной кровати, уже в безопасности.

Что не лишено смысла, хотя, на мой взгляд, вовсе не это обстоятельство делает сегодняшний день отличным от других.

С минуту я лежу с закрытыми глазами, внимательно прислушиваясь к окружающим меня звукам. Я слышу гул радиатора, словно только что включили отопление. Слышу отдаленное бормотание радио и шум, похожий на громыхание посуды на кухне, жужжание электронагревателя для душа, чей-то свист. Звуки привычные, но не совсем, и совершенно не типичные для больницы.

Наконец я делаю попытку разлепить глаза, и расплывчатая картина мира вокруг приобретает более четкие очертания. Я вижу белый потолок в завитушках и полукружьях, совсем как потолок в спальне моего детства. Странно, я уже много лет не видела этого рисунка. Там даже есть едва заметная розовая отметина, точь-в-точь такая же, как на потолке комнаты моего детства, появившаяся, когда я швырнула в сестру губную помаду и промахнулась. Я озадаченно качаю головой. Серый абажур светильника в центре потолка мне тоже знаком; он усиленно дергает за ниточки моей памяти, точно малыш, который тянет меня за пальто, настойчиво требуя внимания, настойчиво требуя возвращения воспоминаний.

Я перевожу взгляд направо. Там стоит обклеенный стикерами комод, сосновый, на комоде – зеркало в раме из электрических лампочек. На столешнице никаких туалетных принадлежностей, но все до боли знакомо, и у меня перехватывает дух.

Я сажусь на постели, сердце колотится как сумасшедшее. И трудно дышать.

Мне страшно продолжать осмотр комнаты, но ничего не поделаешь – надо. Повернув голову, я вижу сосновый платяной шкаф, который, впрочем, и ожидала увидеть: дверца распахнута, внутри ряд пустых вешалок. Перед шкафом – черный чемодан и картонная коробка с надписью «Вещи Зои», нацарапанной черным маркером, и улыбающаяся рожица с высунутым языком. На картонной коробке стоит ящик из-под вина, на котором напечатано «Трешерс», ящик обклеен белым скотчем с многократно повторяющимся словом «Осторожно!», выведенным ярко-красными буквами. Даже не глядя, я знаю, что там упакованы мои бесценные CD-диски, которые я с любовью отобрала накануне ночью.

Я обвожу глазами комнату. На двери – пустой крючок, на котором, по идее, должен висеть мой халат; на полу лежит старый CD-плеер, обернутый пузырчатой пленкой; на письменном столе ни бумаг, ни ручек, только одинокий горшочек с парочкой тупых карандашей и маркером без колпачка. Это моя старая спальня, и выглядит она именно так, как в тот день, когда я уезжала в университет.

Сердце по-прежнему тревожно стучит, и я глубоко дышу, чтобы хоть как-то унять сердцебиение. Мне не о чем беспокоиться, это просто сон. Игры разума. Продолжай спать, а когда ты проснешься, все будет нормально, что бы там ни считалось нормальным.

Я кладу голову на подушку, закрываю глаза. Но искушение слишком велико, и когда я снова украдкой оглядываю комнату, то понимаю, что ничего не изменилось.

Какого черта со мной происходит?

Я откидываю одеяло, вылезаю из кровати, осторожно шлепаю к зеркалу на комоде. В зеркале отражаются пижамные шорты и майка – эту пижаму я не носила уже лет восемнадцать. Не знаю, готова ли я увидеть то, что меня ожидает, и тем не менее я усаживаюсь на край пуфика и бросаю нерешительный взгляд в зеркало.

У меня перехватывает дыхание. Нет, не потому, что это что-то ужасное. Это я, Зои. Но не тридцативосьмилетняя Зои, с привычными синяками под глазами, «гусиными лапками» и «хмурой» морщиной на лбу. Нет, я вижу восемнадцатилетнюю Зои, с розовыми щечками, без морщин – под глазами размазаны черные тени, как у Элиса Купера. Волосы, выкрашенные в странный красно-фиолетовый цвет, торчат во все стороны смешными рожками. Трясущейся рукой я приглаживаю волосы и хмурюсь. Однако на лбу не появляется ни морщин, ни вздутых вен; нет, лоб остается совершенно гладким.

Я хохочу во все горло. И подпрыгиваю от неожиданности. Ведь я уже давно не слышала своего громкого смеха. Но сейчас он вполне уместен, поскольку все это нелепо до невозможности.

Как такое может быть?

И я подумываю о том, чтобы вернуться в кровать, накрыть голову подушкой и притвориться, будто ничего не происходит. И все же мне любопытно. Да, я напугана и озадачена, но мне любопытно узнать, что еще может произойти. Так как, по правде говоря, я знаю, что все это не просто сон. Другой вопрос, откуда я это знаю, но сейчас это не важно. Все кажется очень реальным. Словно я реально здесь, как бы безумно это ни звучало.

Однако я понятия не имею, как быть дальше. Что надо делать, если, проснувшись, вы оказываетесь в прошлой жизни? Имеется ли на этот случай какой-нибудь информационный листок или свод правил? И как долго придется находиться в прошлом до момента возвращения в настоящее? День, неделю, месяц? Вечность? Эта мысль приводит меня в дрожь.

Я встаю. В ногах валяется ворох одежды, которую я успела измять, лягаясь во сне. А ведь я прекрасно помню, как бесконечно долго выбирала наряд для своего первого дня в университете. Я переезжала в Ньюкасл и была приятно взволнована. И конечно, напугана, но в основном приятно взволнована.

– Жду не дождусь, чтобы поскорее отсюда уехать, – сказала я своей лучшей подруге Эми.

Хотя, в сущности, это было бравадой. Положа руку на сердце, я любила наш дом в Донкастере. Мне нравилось жить с мамой, папой и младшей сестренкой Беки. Да, я периодически ныла, само собой разумеется. Но я понимала, что мама с папой любят меня. Единственное, в чем я была абсолютно уверена. А в Ньюкасле я никого не знала, переезд туда должен был стать для меня крутым поворотом. Сейчас даже трудно поверить, что я могла быть такой маленькой испуганной девочкой.

Я снимаю пижамные шорты и натягиваю на себя одежду, лежащую на кровати: колготки в черно-белую полоску, приталенное черное платье, очень короткое, растянутый, бесформенный кардиган. Придирчиво оглядываю себя. Странно, но сидит замечательно.

Я бросаю взгляд на прикроватный столик в поисках мобильника. И неодобрительно цокаю языком. (Интересно, а в своем сне я тоже цокаю языком?) Я улыбаюсь, представив, как глупо выгляжу со стороны. Это ведь 1993 год. А в 1993-м у меня еще не было мобильника. Ни у кого не было, если не считать бизнесменов, с их увесистыми, нелепыми кирпичами, прижатыми к уху. И тут на моих радиочасах высвечивается время: 8:10.

Я спускаюсь вниз – посмотреть, что происходит.

Помню, мама как-то сказала мне, что, когда я уехала в университет, она рыдала три дня подряд. Я ей не поверила. Она отнюдь не была плаксой, моя мама: она вертелась как белка в колесе, ухаживая за нами, и времени на капризы у нее не оставалось. Да и вообще, это было совершенно не в ее стиле.

Оказавшись внизу, я заглядываю в приоткрытую дверь на кухню и незаметно для мамы минуту-другую наблюдаю за ней. Она выглядит очень молодо, ее волосы не седые, а темно-каштановые. Она стала стройнее, и на ней блузка, а вовсе не один из бесконечных джемперов от «Маркса энд Спенсера», которые она сейчас предпочитает носить. Она кажется безумно красивой. Я уже и забыла, когда она была такой. Где-то за ее спиной монотонно бубнит радио. Мама одной рукой вынимает тарелки и кастрюли из посудомойки, а другой время от времени вытирает глаза бумажным носовым платком. И я неожиданно чувствую, как сердце переполняется любовью к ней.

Но тут Беки с шумом скатывается с лестницы и разрушает чары.

– Ну и с какого перепугу ты здесь стоишь? – спрашивает она.

Я смотрю на нее во все глаза не в силах заговорить. Ведь каждый раз при виде Беки я не перестаю удивляться, какой у нее взрослый вид. Так как она на четыре года моложе меня, я всегда относилась к ней как к своей маленькой сестричке, и видеть ее по-настоящему взрослой женщиной всякий раз становилось для меня настоящим потрясением. Но прямо сейчас передо мной именно та Беки, которую я рисую в воображении.

К тому же это, конечно, еще и кое-что доказывает: Беки меня видит, а значит, все происходит наяву.

Не дожидаясь ответа, Беки проносится мимо меня на кухню.

– Мама, где моя хоккейная форма?! – кричит она.

– Вон там, милая, – встрепенувшись, отвечает мама и показывает на аккуратную стопку выглаженной одежды на кухонном прилавке.

Господи помилуй, моя мама просто святая!

Потом мама замечает меня и выдавливает слабую улыбку:

– Привет, дорогая! Мы готовы, да?

Итак, мама меня тоже видит. Хорошо. Я делаю глубокий вдох и неуверенно улыбаюсь. При обычных обстоятельствах я сказала бы что-нибудь легкомысленное, типа: «Сплю и вижу, как бы поскорее отсюда убраться». Но сейчас на это у меня не хватает духа. Ведь я своими глазами видела, какой расстроенной она была еще минуту назад.

– Да, все уже упаковано. – И тут я замечаю, что у мамы припухли глаза.

Повинуясь порыву, я обнимаю ее. Она, похоже, немного удивлена, а потому только через пару секунд раскрывает ответные объятия. И, вдохнув знакомый аромат ландышевого мыла, я чувствую приступ ностальгии по прежней простой и незамысловатой жизни. Вот если бы всегда жить тихо и спокойно, как сейчас! Вот если бы всегда думать лишь об отъезде из дому, что я хочу на завтрак и как завести новых друзей.

Отстранившись, я замечаю, что мама недоуменно хмурится. Она, должно быть, удивляется, с чего вдруг мне вздумалось ее обнимать. Ведь Зои в подростковом возрасте никогда так себя не вела – она была слишком занята собой и своими переживаниями, чтобы заметить мамины слезы; более того, та, прежняя Зои скорее проигнорировала бы маму и устроила бы бардак на ее идеально чистой кухоньке, чем полезла бы обниматься.

Да, похоже, вести себя, как подросток, очень нелегко. Ведь я уже совсем другой человек. И тем не менее придется постараться.

Я подхожу к раковине налить воду в чайник.

– Чаю? – спрашиваю я, ни к кому не обращаясь.

– Да, будь добра, милая.

– Угу, – бормочет Беки.

Она стоит возле кухонного шкафчика с хлопьями и жадно закидывает их в рот прямо из коробки, словно только что вернулась с голодного острова.

Я включаю чайник, сажусь за стол и жду, когда вода закипит.

– А где папа? – Я безумно хочу его снова увидеть.

– Ой, он на секундочку вышел за газетой. – Мама рисует в воздухе воображаемые кавычки.

Мы все знаем, что выражение «папа вышел за газетой» означает, что он решил втихаря выкурить сигаретку. А когда папа возвращается, прокуренный, карман его рубашки предательски оттопыривается от лежащей там пачки сигарет, однако мы все притворяемся, будто ни о чем не догадываемся, а он делает вид, будто в это верит. И к чему такие сложности?! Не понимаю. Я закатываю глаза и смотрю, как мама снова начинает суетиться. Она выдвигает ящики, стирает воображаемые пятна со столешницы, наклоняется, чтобы поднять рассыпанные Беки хлопья.

– Не надо за ней убирать. Она уже большая девочка и сама вполне способна это сделать. – Я киваю на дорожку из хлопьев, которую Беки оставляет за собой, совсем как Гензель и Гретель.

– Заткнись! – приходит в ярость Беки.

– Ничего страшного, милая. Я не против. Ведь мне все равно убирать.

– Но… – начинаю я и останавливаюсь.

Невыносимо видеть, что с мамой обращаются как с прислугой, но в свое время я сама вела себя точно так же, поэтому, пожалуй, стоит прикусить язык. Я встаю и разливаю чай, добавляю в чашки молоко, подсластитель для мамы, один кусочек сахара для Беки, себе – ничего.

– Милая, ты будешь завтракать?

У меня болит голова, я осторожно тру виски.

– Нет, спасибо. Я, наверное, выпью чай у себя наверху, а заодно закончу собираться.

– Хорошо. Увидимся позже. Но только не задерживайся, твой папа хочет выехать пораньше.

Кивнув, я поднимаюсь наверх и ставлю чашку с чаем на пол возле кровати. И снова ложусь. Мне необходимо секунду подумать.

Не уверена, удастся ли мне полностью досмотреть продолжение сегодняшнего дня, но это так странно, когда знаешь, что будет дальше. Через пару часов мы с папой и мамой уложим мои немногочисленные пожитки в машину, помашем на прощание Беки, которой разрешили остаться дома, чтобы не пропускать хоккейную тренировку и ланч в городе с друзьями; затем мы прибудем в Ньюкасл, и мое сердце будет колотиться от ужаса, когда мы поедем по незнакомым улицам. А подъехав к моему новому дому, мы разгрузим машину, и я впервые в жизни останусь сама по себе – только я и мои новые соседи.

На этом месте я словно получаю удар под дых, настолько сильный, что становится трудно дышать. Поверить не могу, что мне понадобилось столько времени, чтобы вспомнить.

В тот день – самый реальный день – я впервые увидела Эда. Моего Эда, которого я оплакивала последние два месяца. Эда, чья смерть сломала меня, оставив потерянной и обозленной.

Я перекатываюсь на бок, прижимая руки к животу и судорожно хватая ртом воздух.

Неужели это значит… Мне страшно даже сформулировать мысль…

Неужели это значит, что после двух месяцев скорби по Эду, после двух месяцев жизни с разбитым сердцем, двух месяцев отчаянных желаний потрогать щетину у него на подбородке, обвить руками загорелую шею и прижаться к нему всем телом, у меня появится шанс снова увидеть Эда?

Похоже, я вот-вот потеряю сознание.

В это трудно поверить, и тем не менее я не могу дождаться.

Равномерное покачивание машины усыпляет меня, потому что, когда я открываю глаза, папа, оказывается, уже успел припарковаться. Мама с улыбкой поворачивается ко мне с переднего сиденья, и я оказываюсь в 1993 году, и у меня все хорошо, и я улыбаюсь маме в ответ.

А потом я вспоминаю и снова начинаю задыхаться.

– Милая, ты в порядке? Ты ужасно побледнела.

Я выпрямляюсь, вытираю ниточку слюны в уголке рта.

– Да, просто немного задремала. Извини.

– Это меняет дело, – хмыкает папа.

– Джон, оставь ее в покое.

– Что? Она ведь еще подросток, а подростки всегда такие. – Папа кивает в сторону окна. – Посмотри, вот твой новый дом.

Я бросаю осторожный взгляд на маленький домик с террасой, в котором буду жить весь следующий год. Дом я знаю как свои пять пальцев, и эта мысль вызывает у меня улыбку.

Обшарпанная дверь открыта, оттуда выходит женщина средних лет и спешит к нам навстречу.

– Привет… э-э-э? – С теплой улыбкой она протягивает папе руку.

– Джон. – Папа отвечает ей крепким рукопожатием. – Джон Морган. А это моя жена Сандра.

Они жмут друг другу руки, и женщина поворачивается ко мне:

– Итак, ты, должно быть, Зои. Я мама Джейн. Кара. Очень рада тебя видеть.

– Здрасте, – бормочу я, стараясь не показывать, что уже знаю, кто она такая.

Мы заносим вещи внутрь и оставляем их в ближайшей комнате, в которой оказываемся.

– Сейчас найду чайник. – Мама сдирает скотч с одной из коробок.

– Не надо. Я уже приготовила чай. – Кара ведет нас на кухню.

И пока мама с папой болтают с Карой, я прокрадываюсь наверх, чтобы осмотреться. А когда вхожу во вторую комнату, у меня перехватывает дыхание. Какая-то девушка, стоя спиной ко мне, аккуратно вешает джинсы в шкаф. Я вижу знакомые белокурые волосы, собранные на затылке в конский хвост. Она оборачивается посмотреть, кто там пришел; ее юное хорошенькое личико расплывается в широкой улыбке.

– Привет, я Джейн. Ты, должно быть, Зои. Заходи. Присаживайся. Ой, если, конечно, найдешь куда.

Она отодвигает в сторону ворох одежды, чтобы освободить мне место, я сажусь и пытаюсь сообразить, что можно сказать человеку, которого знаю как облупленного, но с которым, по идее, встречаюсь впервые. Боже, как жаль, что для таких случаев нет специального руководства, оно бы мне сейчас здорово пригодилось.

– Очень приятно, что мы наконец смогли познакомиться. – Я осторожно усаживаюсь на край ее односпальной кровати.

– Мне тоже. Я надеялась, что ты приедешь первой.

Отлично. Все идет своим чередом. И пока никаких посторонних. Я оглядываю комнату и улыбаюсь:

– Похоже, кроме нас, девочек тут больше нет. Интересно, а когда приедут остальные?

Она пожимает плечами:

– А бог его знает. Будем надеяться, что они не окажутся убийцами с топором. – Она подмигивает, я ухмыляюсь в ответ, нервный спазм в животе постепенно проходит. Это Джейн, моя лучшая подруга, с которой мы дружим почти двадцать лет. Так что не о чем беспокоиться. – Ты, случайно, не помнишь, как их зовут? Этих мальчиков.

– Роб, Саймон и Эд, – слишком быстро выпаливаю я.

На последнем имени мой голос слегка дрожит, и улыбка Джейн увядает. Однако через пару секунд Джейн снова широко улыбается:

– Интересно, а нам удастся кого-нибудь из них подцепить? Ну, ты знаешь, я об этих романах с соседями по дому, которые хорошо начинаются, но плохо кончаются. А потом ты целый год страдаешь и чувствуешь себя неловко. Но без романа уж точно не обойдется, разве нет? По-моему, это закон жизни.

– Угу, непременно. – Я чувствую, как горит лицо.

Несмотря на отсутствие у меня энтузиазма, Джейн садится рядом со мной на кровать и продолжает:

– Конечно, мой вопрос покажется тебе ужасно тривиальным, но хотелось бы узнать, что ты будешь изучать? Лично я – театральное искусство. Мама с папой хотели, чтобы я занялась чем-то более стоящим, но у меня мозгов не хватает. В любом случае, думаю, будет весело.

– Французский и маркетинг. – Звучит убийственно скучно, и я уточняю для ясности: – Иностранный язык всегда пригодится, ну а кроме того, нужно приобрести специальность. – Я небрежно пожимаю плечами.

– Ух ты! Девушка с амбициями. Мне нравится. – Она берет из кипы одежды свитер и начинает аккуратно складывать. – Ну а что еще? Как насчет музыки, кино, хобби? Парней? А ты не скрытая лесбиянка? Чемпионка по карате, помешанная на джазе?

– Ха, об этом можно только мечтать. Не-а, на самом деле я жуткая зануда. И ужасно скучная. Впрочем, во мне есть что-то от рок-фанатки… – В подтверждение этого заявления я оглядываю свою одежду. – Что-то от зубрилки, а мой любимый фильм – «Назад в будущее», потому что, по-моему, было бы потрясающе иметь возможность совершить путешествие во времени, в прошлое… – Я замолкаю, неожиданно осознав скрытый смысл своих слов. – И нет. Никакого парня. Или девушки. – Конечно, у меня были парни, но сейчас как-то неловко о них говорить. Я делаю вялую попытку перевести разговор: – А у тебя?

– Если честно, то похвастаться особо нечем. Родители наверняка сказали бы, что я бездарно растратила свои юные годы, распивая в парке и не заботясь об успеваемости, но сейчас все в порядке, потому что я здесь и они могут мною гордиться. – Она выразительно поднимает брови. – У меня был парень. Рич. Однако он уехал в Плимут, и я заявила ему, что нет смысла пытаться продолжать отношения, в связи с чем я, скорее всего, его больше не увижу. В любом случае, раз уж я здесь, у меня появился шанс встретить симпатичного и сексуального игрока в регби, да? – Она лукаво ухмыляется, но я не успеваю ответить, так как на лестнице раздаются чьи-то тяжелые шаги.

Это Роб. Я сразу расслабляюсь.

– Можно присоединиться или вход только для девочек? – спрашивает он, вваливаясь в комнату.

– Входи, – отвечает Джейн. – А ты из них кто?

– Я Роб, – ухмыляется он. – Самый красивый из них.

Я улыбаюсь. Роб действительно красивый, но он жуткий бабник и еще до конца месяца успеет переспать чуть ли не с половиной первокурсниц. И, кроме того, он не Эд.

– Очень приятно, красавчик, – говорю я.

Он плюхается возле меня на кровать и небрежно вытягивает длинные ноги.

Пока Джейн с Робом присматриваются друг к другу, я обвожу глазами комнату, смотрю на пятна сырости в углу, квадраты более темной краски и жирные круги от скотча – следы некогда висевших здесь постеров, – и думаю о нереальности происходящего.

По какой-то причине я проснулась в 1993 году, вернувшись, таким образом, в свою прошлую жизнь, когда мне было восемнадцать. Я понятия не имею, сколько это продлится – может, день, а может, больше, – но мне абсолютно все равно, поскольку прямо сейчас я могу думать только об Эде. Если сегодняшний день пройдет, как тогда, – покамест все было именно так, а потому у меня нет причин сомневаться, – то я скоро увижу Эда. Конечно, он не будет моим Эдом, тем Эдом, которого я знаю сейчас. Нет, он будет таким, каким я увидела его впервые: сексуальным, слегка надменным. Тем Эдом, который мне тогда понравился, но в которого я еще не влюбилась без памяти: не было ни удара молнии, ни электрического разряда. Просто встретились два человека, я и он, и перед ними открылся мир безграничных возможностей.

На сей раз мне будет трудно – почти невозможно – вести себя так, словно мы не знакомы. Я любила его и ненавидела его, обнимала и ласкала его, и ссорилась с ним, и теряла его, и оплакивала его. Ну и как тогда я сумею справиться, если все это бережно хранится в моей памяти? Понятия не имею.

– А ты как насчет этого?

Я моментально возвращаюсь в настоящее и вижу, что Джейн с Робом выжидающе смотрят на меня.

– Извините, просто задумалась. Что вы сказали? – Надеюсь, никто из них не заметил, как предательски дрожит мой голос.

– Может, сходим поищем ближайший паб? – предлагает Роб. – И пропустим по пинте пива до приезда остальных?

– Отличная идея. – Мне сейчас явно не повредит небольшой допинг, чтобы спокойно пережить ближайшие несколько часов. И выпивка – именно то, что доктор прописал. Я поспешно встаю. – Ладно, только затащу вещи в свою комнату, пока предки не уехали.

Мы спускаемся вниз попрощаться с родителями, а папа тем временем заносит мои сумки и коробки в комнату по соседству со спальней Джейн.

– Береги себя, дорогая. – Мама крепко обнимает меня, я чувствую, как на глаза снова наворачиваются слезы. – Не забывай мне звонить и вообще приезжай поскорее домой.

– Ну, с приездом можно и повременить. Ведь я собираюсь устроить в твоей комнате мини-гостиницу. – Папа, усмехнувшись, торопливо обнимает меня, и они уезжают, оставив меня в моей новой реальности.

Я справлюсь. Я смогу снова пожить студенческой жизнью. Да и вообще, это всего лишь один день, причем именно тот день, который я мечтала вернуть после того, как потеряла Эда.

– Ладно, пошли. – Я делаю глубокий вдох, приклеиваю на лицо улыбку, и наша троица дружно марширует по дорожке в сторону ближайшей пивной.

Когда мы протискиваемся через вращающуюся дверь, у меня неожиданно возникает острый приступ ностальгии. Я уже тысячу лет не была здесь, и воспоминания буквально захлестывают. Словно наяву, я вижу за бильярдным столом Эда: нахмурившись, он пытается загнать шар в лузу, на краю стола стоит кружка пива, наполовину осушенная. Помнится, Джейн тогда так нагрузилась, что свалилась со стула и, свернувшись калачиком, прикорнула в углу. Я буквально слышу, как музыкальный автомат, в который мы обычно до бесконечности бросали монетки, чтобы услышать любимые мелодии, выдает мне «No Rain» рок-группы «Blind Melon». И, несмотря на всю нелепость ситуации и мрачные опасения, меня вдруг накрывает теплой волной, и я сажусь за столик, чтобы провести день с этими людьми – моими старинными друзьями, с которыми я только что познакомилась.

Спустя три часа мы уже дома. Приехал Саймон, и после непродолжительной процедуры знакомства мы принимаемся делить кухонные шкафчики, по ходу дела распивая бутылочку дешевого вина, купленного из-под полы по дороге домой. На вкус больше походит на растворитель для краски, но алкоголь несколько притупляет волнение.

За окном потихоньку темнеет, приближается ответственный момент. Эд скоро будет здесь. Сердце больно сжимается.

Я еще не успела смириться с тем фактом, что никогда больше не увижу Эда, хотя в глубине души принимаю неизбежное. Его лицо начинает постепенно стираться из памяти, несмотря на мои отчаянные попытки удержать любимый образ, и это меня безумно пугает. Я вижу абрис лица Эда и мысленно обвожу пальцем любимые черты. Но не могу абсолютно точно воспроизвести форму глаз, горбинку на носу, похожий на лук Купидона изгиб губ, что буквально сводит с ума. Более того, я боюсь выдать себя в присутствии посторонних, когда снова увижу его. Разве я смогу просто так стоять и смотреть на него? Ведь мне наверняка захочется протянуть к нему руки или, что еще хуже, броситься ему на шею! И что мне в таком случае делать?!

Дешевые пластиковые настенные часы над раковиной монотонно тикают; из крана – кап-кап-кап – сочится вода. Я чувствую, как потеют ладони и гудит голова. Где-то там слышится гул голосов, но я сознательно его отсекаю, прислушиваясь лишь к тревожному биению сердца и своему громкому дыханию – вдох-выдох, вдох-выдох. Мне лишь хочется поскорее со всем этим закончить.

А затем, словно в ответ на мои молитвы, раздается громкий стук в дверь и в кухню вихрем врывается Эд, на его красивом лице играет широкая улыбка.

Кровь бросается мне в голову, похоже, я вот-вот потеряю сознание.

Вокруг царит дикий ажиотаж, ребята бросаются знакомиться с новеньким, однако я стою как вкопанная и, не решаясь посмотреть прямо на него, отвожу глаза и вижу лишь мужественный профиль. А когда я все же заставляю себя взглянуть на Эда, у меня возникает такое чувство, будто мне дали под дых. Боже мой! Это он, и он реально здесь.

Я подхожу к стулу и крепко хватаюсь за спинку. Так утопающий хватается за соломинку. Надеюсь, мне удастся устоять на ногах. Затем я снова смотрю на Эда, пытаясь вобрать в себя каждый дюйм его тела. Темные волосы падают на ярко-синие глаза, Эд рукой пытается убрать непокорные пряди – жест, знакомый до боли. Он кажется таким юным, и не могу поверить, что в свое время, когда мы впервые встретились, я не влюбилась в него с первого взгляда.

Мне кажется, будто у меня из груди вырвали сердце и выставили на всеобщее обозрение. Я влюблена в Эда, но у меня в душе кровавая рана, ведь Эд умер и я знаю, что, скорее всего, это единственная возможность снова увидеть его. И что самое ужасное, я не смогу признаться ему в своих чувствах.

По крайней мере, вслух. Однако он наверняка все поймет, когда заглянет мне в глаза. Он наверняка прочтет в них историю нашей жизни начиная с этой минуты. Да? Он не может не понять, что между нами существует незримая связь. А я не могу упустить такой момент, потому что это мой последний шанс.

Итак, я делаю глубокий вдох, вытираю о платье вспотевшие ладони и протягиваю Эду руку, пытаясь скрыть дрожь:

– Я Зои. Приятно познакомиться.

Он берет мою руку в свою, и я словно оказываюсь в эпицентре взрыва.

– Мне тоже очень приятно, – произносит он, и его глубокий голос отдается у меня в сердце.

Я задерживаю руку Эда на секунду дольше, чем следовало бы, чувствуя, как в тело проникает приятное тепло. Он тоже это чувствует, я твердо знаю, и я заглядываю ему в глаза. Но тут раздается стук в дверь, чары рассеиваются. Осторожно выдернув руку, Эд поворачивается в сторону дверного проема, в котором виднеется женское лицо.

С сияющими от радости глазами Эд покровительственно обнимает гостью за плечи и притягивает к себе, его глаза полны любви. Она высокая, грациозная, со стильной короткой стрижкой и теплым взглядом. Видно, что она обожает Эда и это чувство взаимно.

– Ребята, это мама. Мама, это ребята. – Эд величественно обводит рукой комнату, и мы вразнобой бормочем «привет».

Но я могу думать только о том, как стояла рядом со Сьюзан на похоронах Эда, смотрела, как вокруг гроба задергивается шторка, как мы держались со Сьюзан за руки, соединенные общим горем.

– Мама хотела удостовериться, что я не потерялся по дороге и благополучно добрался сюда. Да, мам?

Сьюзан склоняет голову и виновато улыбается:

– Прости, что ставлю тебя в неловкое положение, но ты ведь меня знаешь. Мне необходимо было убедиться, что с моим малышом все в порядке.

Она лукаво ухмыляется, когда Эд издает протяжный стон, но я понимаю: в глубине души Эд страшно доволен, что она здесь. В то время она была единственной в мире женщиной, которую он любил.

– Мам, ты же здесь не надолго, а?

– Нет, не волнуйся, я не собираюсь тебя ни в чем ограничивать. – Она косится на бутылку вина на столе. – Да и вообще, не уверена, что мой желудок выдержит это пойло. – Эд возмущенно поднимает брови, и она снова проказливо ухмыляется, совсем как в свое время Эд, когда ему казалось, что он острит. – Простите, но я, пожалуй, пойду, пока он меня не убил.

Она вешает сумочку на плечо и походит к Эду, чтобы поцеловать его на прощание, и я зеленею от зависти. Так как отдала бы все что угодно за возможность поцеловать его прямо сейчас.

Но я потихоньку учусь; сейчас мне остается только ждать.

– Было очень приятно познакомиться, – бросает на прощание Сьюзан и в сопровождении Эда покидает нас.

И когда разговор на кухне возобновляется, я приказываю сердцу успокоиться. Ведь для всех остальных это просто еще один день, ну разве что чуть более волнующий из-за встреч с новыми людьми. Интересно, что бы они сказали, если бы знали, какую крестную муку я сейчас испытываю?

– Ты в порядке? Ты какая-то бледная. – Джейн озабоченно хмурится и затягивается сигаретой.

Я вяло улыбаюсь, отгоняя дым от лица:

– Да, в порядке. Наверное, просто выпила лишнего.

– Ха, мы еще даже не начали! Детка, тебе срочно надо пополнить запас жизненных сил! – Она подходит к раковине, с сигаретой в зубах, споласкивает кружку, наполняет ее водой и относит к столу. – На, попей-ка воды!

Я беру кружку, молясь, чтобы она не заметила, как трясутся мои руки, и одним глотком осушаю ее.

– Ну как, полегчало?

– Спасибо, – киваю я.

– Отлично. А теперь еще немного вина. – Она с ухмылкой наливает теплое пойло в мой стакан.

Возвращается Эд и сразу начинает рыться в рюкзаке. Я наблюдаю, уже заранее зная, что будет дальше, и Эд достает бутылку водки:

– Ну как, кто-нибудь готов выпить что-нибудь более стоящее?

Комната взрывается дружным «да!» – и я не могу удержаться от стона. Мне хочется запечатлеть в памяти каждую минуту, однако если я напьюсь, а я непременно напьюсь, то ничего не запомню. Хотя, с другой стороны, мне вовсе не хочется портить компанию, особенно в день нашей первой встречи.

И вот стаканы наполнены – льда нет, но кто-то нашел бутылочку диетической кока-колы – и пущены по кругу. Я беру свой стакан и подношу к губам, исподтишка наблюдая за своими друзьями, при этом стараясь не смотреть в лицо человеку, которого люблю больше жизни.

– Ваше здоровье! – Эд понимает стакан и бросает на меня быстрый взгляд; мне кажется, будто он видит меня насквозь, и я заливаюсь краской.

Мы с ним чокаемся, он отводит глаза. Сердце бьется так сильно, что мне становится дурно. Еще немножко – и я упаду со стула.

Остаток вечера проходит словно в тумане: мы выпиваем, и смеемся, и разговариваем; за окном уже ночь, и пора ложиться в кровать. Мне не хочется уходить, ведь я понятия не имею, что ждет меня завтра, увижу ли я Эда, или это была одна-единственная встреча, и я не хочу идти спать – так, на всякий случай. Но я пьяная и усталая, и я знаю, что у меня нет выбора. Даже если я вообще не сомкну глаз, этот день не может продолжаться вечно.

– Спокойной ночи! – говорит мне Эд, когда мы поднимаемся наверх.

– Спокойной ночи, любимый.

– Вот это да! Ты явно торопишь события.

Я смущенно морщусь, пытаясь скрыть багровое лицо за волосами.

– Извини. Просто перебрала немного. Спокойной ночи, Эдвард Уильямс. Было приятно познакомиться. – Я протягиваю руку, он отвечает мне шутливым рукопожатием. От его прикосновения меня бросает в дрожь.

– Я счастлив нашему знакомству, Зои Морган.

А затем он выпускает мою руку, закрывает за собой дверь и исчезает.