Читать книгу Непристойная страсть - Колин Маккалоу - Страница 2

Молодой солдат стоял перед входом в отделение «Икс», с сомнением глядя на дверь в поисках какой-нибудь вывески. Ничего не обнаружив, он опустил вещмешок на землю и теперь размышлял, действительно ли он достиг конечного пункта своего назначения. Крайняя палата, сказали ему, с признательностью указывая на тропинку, ведущую в глубь территории госпиталя, – с признательностью, потому что все были по горло заняты и он достаточно ясно показал свою готовность самому найти дорогу. Все его вещи, за исключением оружия – его накануне забрал батальонный мастер, – ему оставили, но он и не замечал этой ноши, к которой давно уже привык. Да, пожалуй, что так, это последний корпус, он все нашел правильно, но само отделение, если это действительно отделение, было уж очень маленьким. Гораздо меньше тех, мимо которых он проходил. К тому же здесь было очень тихо. Отделение тропических психозов. Неплохо закончить войну так! Хотя, впрочем, какая разница… Если все на самом деле кончится.

В окно своего кабинета сестра Онор Лэнгтри, незамеченная, пристально вглядывалась в пришельца, ощущая одновременно раздражение и острый интерес. Раздражение возникло потому, что его навязали ей на той стадии существования госпиталя, когда она уже не сомневалась, что новых пациентов больше не будет. К тому же она отлично знала, что появление новичка наверняка нарушит, пусть ненадолго, то хрупкое равновесие, которое ей удавалось поддерживать в последнее время в отделении «Икс». Интерес же был вызван тем, что ей теперь предстояло разгадать некую новую загадку, скрывающуюся под именем Уилсон М. Э. Дж.

…Сержант еще одного прославленного батальона, еще одной прославленной дивизии – на груди над левым карманом приколота полосатая красно-синяя ленточка медали «За боевые заслуги», которую очень высоко ценили и присуждали нечасто. Рядом еще три звезды – за участие в боевых действиях 1939–1945 годов, африканская звезда и звезда участника войны в Тихом океане. Сзади, на шляпе, было прикреплено выгоревшее почти добела пагри[1] – сувенир с Ближнего Востока. На светлой ткани выделялся окаймленный серым лоскуток – отличительные цвета дивизии. Он был в полинялой гимнастерке, очень чистой и тщательно отглаженной, мягкая фетровая шляпа надета именно под тем углом, который предписан инструкцией, резинка обхватывает подбородок, медные пряжки сверкают. Не слишком высокого роста, но крепкий, шея и руки загорели дочерна. Да, для этого война была долгой, но, глядя на него, сестра Лэнгтри никак не могла угадать, почему его направили в отделение «Икс». Пожалуй, в нем ощущалась некоторая нерешительность, даже бесцельность, но, в конце концов, любой нормальный человек, привыкший самостоятельно определять свои действия, чувствовал бы то же самое, осознав, что судьба ведет его в каком-то совсем неизвестном ему направлении. С другой стороны, такая реакция совершенно естественна для человека, оказавшегося в новом месте. Что же касается более характерных признаков душевного расстройства – смятения, нарушения ориентации, патологических изменений в манере держаться, – то они отсутствовали. В действительности, заключила она, он выглядит как абсолютно нормальный человек, а это само по себе абсолютно ненормально для отделения «Икс».

В этот момент солдат решил, что пора наконец начать действовать, подхватил с земли вещмешок и двинулся по длинному скату, ведущему прямо ко входу в корпус. Одновременно с ним сестра Лэнгтри, обойдя стол, вышла из кабинета в коридор. Они встретились сразу же за занавеской, чуть не столкнувшись лбами. Занавеску сделал в свое время какой-то шутник, давным-давно выздоровевший и вернувшийся в свой батальон. На длиннющую леску были нанизаны крышечки от пивных бутылок, так что вместо мелодичного звона китайского бисера она издавала жестяное лязганье, внеся резкий диссонанс в их первую встречу.

– Приветствую вас, сержант, меня зовут сестра Лэнгтри, – сказала она с любезной улыбкой, приглашая его вступить в мир отделения «Икс», мир, давно уже ставший ее собственным.

Но раздражение, вызванное нехорошими предчувствиями, по-прежнему шевелилось в ней, скрытое под доброжелательной улыбкой, и выразилось в быстром властном жесте руки, протянувшейся за документами. Какие же идиоты работают в медкомиссиях! Они даже не потрудились запечатать конверт. Уж конечно, он задержался где-нибудь и прочитал все, что там написано.

А он отдал честь, причем сделал это без всякой суеты, затем снял шляпу и только после этого передал ей конверт с документами, очень спокойно, не проявляя никакого недовольства.

– Прошу прощения, сестра, – сказал он, – мне не было необходимости читать, что тут написано. Я и так знаю.

Слегка отвернувшись, она наметанным глазом просмотрела бумаги за те несколько секунд, что потребовались ей, чтобы дойти от двери кабинета до стола. Вот так, пусть поймет, что она не собирается держать его по стойке «смирно» перед ней, в то время как сама будет копаться в его личной жизни. Она ознакомится с его историей болезни, когда для этого наступит подходящий момент, а пока ей предстоит устроить его и затем предоставить самому себе.

– Вы – Уилсон М. Э. Дж.? – задала она вопрос, с удовлетворением отмечая его невозмутимый вид.

– Уилсон Майкл Эдвард Джон, – уточнил он, и в глазах его промелькнула едва заметная улыбка ответной симпатии.

– Вас можно звать Майкл?

– Майкл или Майк, все равно.

«Он владеет собой, – думала она, – или, по крайней мере, производит такое впечатление. Во всяком случае, никаких признаков неуверенности в себе, это очевидно. Боже милостивый, сделай так, чтобы остальные восприняли его так же спокойно!»

– Откуда же вы взялись? – полюбопытствовала она.

– О, из дальних стран! – уклончиво ответил он.

– Ох, сержант, перестаньте! Война закончилась. Уже нет никакой необходимости соблюдать военную тайну. Вы с Борнео, я полагаю, но откуда именно? С Брунея, Баликпапана, Таркана?

– С Баликпапана.

– Вы очень вовремя появились, сержант, – дружелюбно заметила она и направилась по короткому коридору, в конце которого виднелась дверь в палату. – Ужин вот-вот будет готов, а каи здесь совсем неплохое.

Корпус, в котором размещалось отделение «Икс», наспех собрали из остатков, и, поскольку о нем вспомнили в самый последний момент, ему было отведено место на дальней границе территории, принадлежащей госпиталю. Он с самого начала не предназначался для больных, которые нуждались в сложном медицинском уходе. Отделение было рассчитано на десять мест, но в случае крайней необходимости могло вместить и двенадцать-четырнадцать, не считая веранды, где тоже можно было поставить немало коек. Сам корпус представлял собой деревянный дом прямоугольной формы, срубленный из неотесанных бревен, выкрашенных в светло-коричневый цвет, носивший у пациентов название «детской неожиданности». На пол были постелены толстые доски твердых пород древесины. Окна, а точнее широкие щели, были не застеклены – к ним просто привесили деревянные ставни, защищавшие от непогоды. В качестве крыши сверху были набросаны большие пальмовые листья.

В палате сейчас стояли только пять коек, причем четыре были расположены вдоль одной стены так, как это обычно принято в больничных палатах, пятая же странным образом казалась некстати, поскольку стояла особняком вдоль противоположной стены, а не под прямым углом, как предписывалось больничной инструкцией.

Это были обычные низкие койки, унылые в своей одинаковости. Все были тщательно застелены, но ни на одной Майкл не заметил одеяла или хотя бы покрывала – в этом влажном климате они были бесполезны, – только две простыни из небеленого миткаля, давно, впрочем, побелевшего от постоянных стирок, как белеют старые кости от непогоды. Над изголовьем каждой кровати на высоте шести футов было вбито кольцо наподобие баскетбольного обруча, и к нему прикреплялось несколько ярдов противомоскитной сетки. Складки у всех были сдрапированы и свисали столь элегантно, что даже Джек Фэт в свои лучшие времена не погнушался бы ими. Между кроватями стояли старые жестяные тумбочки.

– Бросайте свой мешок вон на ту кровать, – сказала сестра Лэнгтри, указывая на крайнюю в ряду койку, стоявшую у дальней стены, прямо под закрытым ставнями оконным проемом.

Такой же проем находился и за изголовьем. Лучше не придумаешь места, чтобы схватить простуду, лежа на сквозняке.

– Вещи разложите потом, – добавила она. – В отделении сейчас пять пациентов, и мне хотелось бы, чтобы вы познакомились с ними до ужина.

Майкл положил шляпу на подушку, высыпал содержимое вещмешка прямо на кровать, после чего обернулся к сестре Лэнгтри. Часть комнаты за его кроватью была отгорожена несколькими ширмами, и создавалось впечатление, будто с той стороны лежал при смерти какой-то таинственный больной. Но сестра Лэнгтри, невозмутимо поманив его за собой, проскользнула между двумя ширмами с легкостью, выдававшей ежедневные упражнения. Оказалось, что никто не умирал и никакой тайны нет вообще. Ширмы отгораживали длинный узкий обеденный стол, по обеим сторонам которого вытянулись скамейки, а у торца стояло весьма удобное на вид кресло.

По другую сторону стола виднелась дверь на веранду, которая, словно кокетливое кружево, обрамляла одну из стен корпуса. Длина ее составляла тридцать шесть футов, ширина – двенадцать. Сразу же под крышей были прикреплены бамбуковые шторы, которые во время ливня опускали вниз, но сейчас они были закатаны до самого карниза. Роль перил исполнял простой забор, составленный из столбиков с перекладиной, чуть-чуть не доходившей до пояса. На пол были постланы такие же доски, что и в самой палате, и когда Майкл вступил на них подкованными ботинками, они с глухим рокотом прогнулись. Вдоль стены, примыкавшей к палате, стояли, одна к другой, четыре койки, а вся остальная веранда была уставлена креслами самых разнообразных конструкций. Неподалеку от двери располагался стол – почти точная копия обеденного, только подлиннее. По обеим сторонам его также тянулись скамейки. Стол окружало множество кресел, так что создавалось впечатление, что эта часть веранды была излюбленным местом всех обитателей отделения. Стена, отгораживающая веранду от палаты, сплошь состояла из оконных проемов, деревянные ставни которых были полностью открыты, чтобы даже малейший ветерок мог проникнуть внутрь, потому что хотя веранда и была скрыта от муссона самим бараком, тем не менее случалось, что с ее стороны задувал вдруг юго-восточный пассат.

День угасал, но последние отблески света еще согревали землю. Расплавленное золото, перемежаясь с ярко-синими тенями, заливало все пространство вокруг веранды. Большая черная птица парила в потоках света, садясь время от времени на верхушки кокосовых пальм, и тогда они становились похожими на золоченую броню сказочной танцовщицы с острова Бали. Воздух искрился и колыхался вместе с ленивым танцем пылинок в лучах света, и казалось, мир медленно погружается на дно моря, пораженного солнечным ударом. Устремилась ввысь разноцветная ребристая клеть радуги, опоры небесного свода, но тут же была жестоко смята, переломленная надвое в самой вершине арки. Бабочки носились взад и вперед, появились ночные мотыльки – они встречались и разлетались в разные стороны, не видя друг друга, как молчаливые мерцающие призраки, а из-под пальмовых ветвей, пристанища бесчисленного множества птиц, доносились чистые жизнерадостные трели и звонкое щебетание.

«О господи, сейчас что-то будет, – подумала сестра Лэнгтри, проходя впереди Майкла на веранду. – Никогда не знаешь, чего от них ждать, потому что, какими бы нормальными они ни выглядели, их поведение – за пределами разума, и только моя интуиция как-то помогает постичь ход их мыслей. И куда может завести их желчное раздражение? Да, конечно, где-то в глубине во мне сидит способность или, может быть, дар понимать их чутьем, но мой мозг не в состоянии понять, что же это такое».

Еще полчаса назад она сообщила им о прибытии нового пациента и сразу же почувствовала, как они забеспокоились. Впрочем, она другого и не ждала – они всегда воспринимали новичка как некую угрозу, и до тех пор, пока его присутствие не становилось для них привычным, пока внутреннее равновесие их мира не восстанавливалось, они чаще всего отторгали его. Причем их реакция непосредственно зависела от состояния, в котором поступал новый больной: чем больше времени у нее отнимал уход за ним, тем сильнее был их протест. Но в конце концов все утрясалось само собой, новичок потихоньку становился своим, но до того как это происходило, ей приходилось очень и очень нелегко.

За столом и поодаль сидели четверо мужчин, трое из них были по пояс голыми. Пятый, вытянувшись в полный рост, лежал рядом на кровати и читал.

Только один из них поднялся при виде вошедших – это был высокий худой человек на вид лет тридцати пяти. Светлые волосы его были выжжены солнцем почти добела, глаза голубые. На нем был надет вылинявший военный китель с поясом, прямые брюки и ботинки военного образца – такие носили те, кто воевал в пустыне. Три звездочки на погонах говорили о том, что человек этот имеет звание капитана. Вежливость, проявленная им, казалась вполне естественной, но на самом деле она относилась лишь к сестре Лэнгтри, и улыбка, с которой он приветствовал ее, предназначалась только ей и отнюдь не распространялась на стоявшего рядом новичка.

Майкл сразу же отметил, как они смотрели на сестру Лэнгтри – их взгляды были взглядами собственников, а вовсе не влюбленных. Но наиболее любопытным ему показалось их явное нежелание взглянуть на него, несмотря на то что сестра Лэнгтри взяла его за руку и потянула за собой, так что теперь он уже стоял не у входа, а рядом с ней. Ухитриться не смотреть на него было довольно сложно, и тем не менее им это удавалось, даже тому тощему дохлику, развалившемуся на кровати.

– Майкл, разрешите представить вам Нейла Паркинсона, – объявила сестра Лэнгтри с ласковым нажимом, не обращая внимания на напряженную атмосферу, воцарившуюся на веранде.

Ответная реакция Майкла была совершенно безотчетной: увидев капитанские звездочки, он вытянулся по стойке «смирно» и замер, как солдат на карауле.

Эффект от его приветствия можно было сравнить разве что с пощечиной.

– Какого черта! – зашипел Нейл Паркинсон. – Мы все тут, в «Иксе», одним миром мазаны. А спятившим, слава богу, званий пока еще не присуждают.

Военная выучка Майкла оказалась как нельзя более кстати: выражение его лица не изменилось, и в ответ на столь очевидную грубость он просто перешел от стойки «смирно» к положению «вольно». От его внимания не ускользнуло, что сестра Лэнгтри нервничает, потому что хотя она и отпустила его руку, но продолжала стоять достаточно близко, и ее рукав касался его рукава, как будто тем самым она хотела как-то поддержать его. Майкл немного отодвинулся, в конце концов ему здесь жить, а значит, и устраиваться он должен сам.

– Говорите за себя, капитан, – послышался чей-то голос. – Не все тут одним миром мазаны. Вы можете считать себя спятившим, если вам так нравится, но я никакими тропическими психозами не страдаю. Меня посадили сюда, чтобы заткнуть мне рот, только и всего. Я слишком опасен.

Капитан Паркинсон отступил на шаг в сторону и обернулся к говорившему – полуголому молодцу, лениво развалившемуся в кресле, гладкому, самодовольному и необыкновенно красивому.

– Вот и заткнись, сволочь паршивая! – оборвал его Паркинсон с такой неожиданной ненавистью, что всем стало не по себе.

«Пора брать дело в свои руки, – думала сестра Лэнгтри, – пока еще не слишком поздно и в моей власти оставаться хозяйкой положения. Похоже, гостеприимство они ему обеспечат весьма сомнительное, если это вообще можно назвать гостеприимством. Судя по их виду, они разыграют встречу в притворно печальных тонах, и тогда управиться с ними будет трудно». А ей так хотелось гордиться ими – она искренне любила их и переживала за их трудности и неудачи.

Когда она заговорила, голос ее звучал спокойно, немного отстраненно, с насмешливыми интонациями, в нем слышались металлические нотки, которые, она надеялась, новичок не принял на свой счет.

– Извините, Майкл, – сказала она, – еще раз: это Нейл Паркинсон. Вон тот джентльмен в кресле, который уже успел внести свою лепту в общее дело, – Льюс Даггетт. На скамейке рядом с Нейлом – Мэтт Сойер. Мэтт слепой, причем он предпочитает, чтобы я сразу сообщала об этом, – это поможет в дальнейшем избежать неловкости. Вон там, подальше, в кресле – Бенедикт Мэйнард. На кровати лежит Наггет Джонс. Джентльмены, вот наш новенький. Его зовут Майкл Уилсон.

Итак, свершилось. Плавание началось, и хрупкая лодка человеческой судьбы – куда более хрупкая, чем это обычно бывает, иначе этого человека здесь просто не было бы, – на всех парусах устремилась навстречу штормам, волнам и штилям бурного моря, именуемого отделением «Икс». «Помоги ему Бог, – думала сестра Лэнгтри. – Пока незаметно, чтобы с ним было что-то не в порядке, но ведь должно же быть. Да, он спокоен, и похоже, что это его естественное состояние. В нем есть какая-то сила, которая и составляет его сущность, неповрежденное ядро. И за все время моего пребывания здесь такое случается впервые».

Сестра Лэнгтри обвела всю компанию строгим взглядом.

– И пожалуйста, не будьте такими чувствительными, – прибавила она. – Дайте бедному Майклу использовать свой маленький шанс.

Снова устроившись на скамейке, Нейл Паркинсон рассмеялся и развернулся боком, так что теперь он мог краешком глаза наблюдать за Льюсом, обращаясь при этом к новичку.

– Шанс? – переспросил он. – Ох, сестренка, бросьте вы это! Что за шанс вы имеете в виду, если человек заканчивает жизнь здесь? Отделение «Икс» – это исключительно полезное для здоровья заведение, в котором вы, сержант Уилсон, в данный момент находитесь, на самом деле – настоящее преддверие ада. Мильтон определяет понятие чистилища как рая для дураков, и это определение как нельзя лучше нам подходит. И вот мы бродим тут по нашему чистилищу, принося всему миру и нашей доблестной армии столько же пользы, сколько вымя – быку.

Он остановился, чтобы посмотреть, какой эффект произвело его красноречие на Майкла, который по-прежнему стоял рядом с сестрой Лэнгтри: славный парень в тропическом обмундировании смотрит с интересом, но нисколько не обескуражен. Обычно Нейл бывал полюбезнее и часто служил буфером именно в подобных ситуациях, когда новичка здесь принимали в штыки. Но Майкл Уилсон не вписывался в образ, характерный для пациентов отделения «Икс». Он не казался неуверенным, или эмоционально истощенным, или же оцепеневшим в сумеречном состоянии – ничего в нем не было из тех разнообразных признаков, которые подходили бы для пациента психиатрического отделения. Крепкий, здоровый солдат, молодой, но уже побывавший в передрягах, явно в здравом уме и твердой памяти и уж никоим образом не требовавший тех забот и беспокойства, которые сестра Лэнгтри была склонна проявлять по его поводу.

С того момента, как несколько дней назад объявили о перемирии с Японией, Нейл не переставал терзаться мыслями о том, что время летит со страшной скоростью и он не поспевает за ним, что никаких конкретных решений он так и не принял, а также о вернувшихся душевных силах, до сих пор не испробованных. И сколько бы дней ни было отпущено Базе номер пятнадцать и отделению «Икс», они принадлежат ему, целиком и полностью, ему дорога каждая секунда, и хорошо было бы сейчас обойтись без посторонних, чье появление неминуемо вызовет раскол.

– По-моему, у вас с мозгами все в порядке, – заметил он, обращаясь к Майклу.

– И по-моему, – с ухмылкой заявил Льюс и, наклонившись вперед, ткнул слепого Мэтта в бок слишком сильно и злобно, чтобы это можно было назвать дружеским тычком. – А тебе, Мэтт, как кажется – псих он или нет?

– А ну заглохни! – рявкнул Нейл, тотчас переключаясь на Льюса.

Смешок перешел в хохот – Льюс откинул голову назад, и из его горла вырвался сплошной поток громких звуков, явно издаваемых без какого бы то ни было удовольствия.

– Хватит! – рассердилась сестра Лэнгтри.

Взглянув на Нейла, она поняла, что с его стороны помощи ждать не приходится, и по очереди обвела взглядом всех остальных. Но они были единодушны в своем противодействии, явно решив показать себя во всей красе – как вздорных и привередливых психически больных отделения «Икс». В подобных случаях собственное бессилие просто убивало ее, однако опыт показывал, что слишком сильно давить на них не следует. Они никогда не пребывали подолгу в таком настроении, и чем хуже оно было вначале, тем сильнее они раскручивались в обратную сторону потом, когда все оставалось позади.

Сестра Лэнгтри переводила испытующий взгляд с одного на другого, пока наконец ее глаза не остановились на Майкле, и тут ей стало неловко, потому что, в отличие от большинства новых пациентов, которых ей приходилось принимать, в его взгляде она не увидела той преграды, которая всегда скрывала что-то. Не было в нем и беспомощной мольбы о защите – он просто глазел на нее как любой нормальный человек при виде изящной безделушки или щенка – словом, чего-то чрезвычайно трогательного, но начисто лишенного какой бы то ни было практической пользы.

– Садитесь же, – с улыбкой обратилась она к нему, стараясь, чтобы в ее голосе не чувствовалось раздражения, вызванного столь явным пренебрежением со стороны всех пятерых. – У вас, наверно, колени подгибаются от усталости.

Это был упрек остальным, а вовсе не сочувствие по отношению лично к нему, и он сразу же уловил смысл замечания, чего она не ожидала. Но все-таки ей удалось его усадить – лицом к Нейлу и остальным. Сама она тоже села таким образом, чтобы видеть сразу Нейла, Майкла, Льюса и Бенедикта, и немного наклонилась вперед, бессознательным жестом разглаживая серое полотно формы.

У нее давно уже выработалась привычка сосредоточивать внимание на тех из них, кто нуждался в постоянном наблюдении, и она сразу заметила, что Бен начал беспокоиться. В глазах его появилось характерное смятенное выражение. Мэтт и Наггет обладали счастливой способностью отключаться, когда Нейл и Льюс начинали препираться, что было, в сущности, обычным явлением в их жизни, но вот Бен очень реагировал на резкие голоса – поначалу он просто вздрагивал, но потом, если ссору не удавалось вовремя остановить, переживания становились для него сущей мукой.

Льюс, полузакрыв глаза, не отрываясь смотрел на нее. На лице его застыла неприятная маска сексуальной развязности, оскорбительная для ее натуры, воспитания и образования. Впрочем, работая с пациентами отделения «Икс», она научилась подавлять в себе отвращение к определенным моментам, и теперь ее больше занимал вопрос: а что, собственно, заставляет мужчину смотреть на нее с выражением повышенного полового интереса. И все-таки Льюс – это особый случай. Сестре Лэнгтри никогда не удавалось найти к нему подход, и временами она чувствовала себя виноватой за то, что оставила всякие попытки установить с ним контакт, хотя оправдание этому у нее было. В свое время, когда Льюс только появился в отделении, ему очень ловко удалось ввести ее в заблуждение. И тот факт, что она вовремя сообразила, что к чему, и все обошлось без неприятных последствий, как для нее, так и для него, не умалял первоначальной ошибки. Она не могла не признать, что в Льюсе была какая-то темная сила, он возбуждал в ней страх, и она ненавидела себя за это, но ничего не могла с собой поделать.

Ей потребовалось определенное усилие, чтобы отвести глаза от Льюса и снова взглянуть на Бена, и по его потемневшему изможденному лицу она поняла, что надо срочно принимать меры. Она посмотрела на часы, приколотые к форме слева, и сказала:

– Бен, вы не могли бы сходить на кухню и посмотреть, не пришел ли дневальный? Ужин что-то запаздывает.

Бен судорожно дернулся, вскочил на ноги и, с серьезным видом склонив голову, легко выскользнул из палаты.

Льюс встрепенулся, словно движение в комнате направило ход его мыслей в другую сторону, широко раскрыл желтоватые глаза и медленно перевел взгляд на Майкла. Затем его глаза принялись блуждать от Майкла к Нейлу, а потом вернулись к сестре Лэнгтри, на которой и остановились с выражением глубокой задумчивости. На этот раз в его взгляде не было и намека на сексуальные мысли.

Сестра Лэнгтри откашлялась.

– Я смотрю, у вас много нашивок, Майкл. Когда же вы завербовались? В первый призыв?

Волосы его, очень коротко подстриженные, отливали металлическим блеском, и под ними ясно очерчивался прекрасной формы череп. Лицо его, пожалуй, могло напомнить стороннему наблюдателю скорее о костях, нежели о плоти, но не наводило при этом на мысль, как в случае с Беном, что человек стоит одной ногой в могиле. Под глазами его были заметны морщины, и две глубокие складки прорезали щеки. Да, конечно, не мальчик, но мужчина, однако эти морщины преждевременны… Вероятно, цельная личность. Глаза серые, и нет того изменчивого лживого оттенка, как в глазах Льюса, которые по его желанию могли быть то зелеными, то желтыми. Нет, это был беспощадно серый, древний как мир цвет, излучавший спокойствие, самообладание и мудрость.

Сестра Лэнгтри впитала все это в ту долю секунды, что потребовалась ему для вдоха, перед тем как ответить. До ее сознания все еще не доходило, что взгляды всех присутствующих сосредоточены сейчас на ней и что ее интерес к пришельцу не укрылся от их цепких глаз, даже от глаз слепого Мэтта.

– Да, я пошел с первым призывом, – ответил Майкл.

Наггет окончательно оставил потрепанный медицинский словарь, в который время от времени заглядывал, и, повернув голову, уставился на Майкла. Подвижные брови Нейла поднялись.

– Долгой же была для вас война, – отозвалась сестра Лэнгтри. – Целых шесть лет. И как же вы чувствуете себя теперь?

– Рад, что вырвался, – небрежно ответил он.

– Но ведь вы стремились пойти, как только война началась.

– Да, это так.

– Когда же ваши чувства изменились?

Майкл бросил на нее взгляд, в котором явно чувствовалось, что вопрос ее он считает до крайности наивным, однако, пожав плечами, он вежливо ответил:

– Таков долг каждого из нас, не так ли?

– О господи, долг! – презрительно фыркнул Нейл. – Да если хотите знать, долг – это самое чудовищное наваждение из всех существующих на свете! Побуждаемые собственной глупостью, мы из чувства долга продолжаем участвовать во всем этом. Мне кажется, я был бы счастлив, если бы увидел, как человечество воспитывает в своих детях веру, что их главнейший долг – это они сами.

– Ну а что до меня, то будь я проклят, если бы стал внушать своим детям такую мысль! – резко ответил Майкл.

– Я не проповедую гедонизм и не призываю к всеобщей аморальности, – нетерпеливо возразил Нейл. – Я просто хочу увидеть, что человечество устроено не до такой степени склонным обрекать свою лучшую часть на тотальное уничтожение.

– Хорошо, я понял, – отозвался Майкл более миролюбиво. – Допускаю это и полностью согласен. Простите, что неправильно истолковал ваши слова.

– Что само по себе неудивительно, – вмешался Льюс, никогда не упускавший возможности сцепиться с Нейлом. – Слова, слова, слова! Ты, наверно, таким способом уничтожал противника, да, Нейл? Заговаривал всех до смерти?

– Да что ты знаешь о том, как убивать, ты, ничтожный ублюдок? Это тебе не утиная охота! Когда они затащили тебя в армию, ты верещал как резаный поросенок, но тут же быстренько нашел себе подходящую работенку за линией фронта, скажешь, нет? Меня просто тошнит от тебя!

– А меня от тебя, самодовольная ты сволочь, – злобно зарычал Льюс. – Ну ничего, придет день, когда я наконец полакомлюсь на завтрак твоими яйцами!

При этих словах Нейл вдруг совершенно преобразился: злость его моментально испарилась, в глазах заплясали искорки смеха.

– Дружочек мой, ей-богу, не стоит стараться, – растягивая слова, проворковал он. – Видишь ли, они такие маленькие.

Наггет сдавленно хихикнул, Мэтт фыркнул, Майкл громко рассмеялся, а сестра Лэнгтри резко опустила голову и с безнадежным видом принялась разглядывать колени.

Когда все успокоились, она сочла необходимым высказаться и положить раз и навсегда конец подобным обменам репликами.

– Джентльмены, вы сегодня до крайности несдержанны в выражениях, – заявила она спокойно и решительно. – Пять лет, проведенных в армии, возможно, повысили уровень моего образования, но я по-прежнему предпочитаю, чтобы с моими чувствами считались. Так что прошу вас проявить любезность и воздерживаться впредь от неприличных выражений, когда я нахожусь в пределах слышимости. – Она повернулась и бросила свирепый взгляд на Майкла. – Это касается и вас, сержант.

Ничуть не устрашившись, Майкл взглянул на нее.

– Слушаюсь, сестра, – покорно отрапортовал он и ухмыльнулся.

Ухмылка была настолько располагающей, настолько нормальной, что она вспыхнула.

Льюс неуловимым грациозным движением, в котором были одновременно и естественность, и нарочитость, вскочил на ноги, проскользнул между Нейлом и пустым стулом Бена и, протянув вперед руку, нахально взъерошил Майклу волосы. Майкл не пытался отпрянуть, он не выказал ни малейшего гнева, но в нем вдруг ясно обозначилась мгновенная настороженность, готовность дать отпор. Возможно, это была просто тень, мелькнувшая и исчезнувшая в доли секунды, но сестре Лэнгтри хватило и их, чтобы понять, что с этим человеком нельзя шутить. «Не все так просто, как кажется, – размышляла она, – далеко не так просто».

– Вперед! – завопил Льюс и с издевательской усмешкой повернулся к Нейлу. – В самом деле, капитан Оксфордский Университет, у вас некоторым образом появился конкурент. Отлично! Правда, он не успел к старту, но ведь и до финиша еще далеко, не так ли?

– Проваливай отсюда! – в бешенстве крикнул Нейл и сжал кулаки. – Убирайся, чтоб тебя, да поскорее!

Льюс метнулся мимо сестры Лэнгтри и Майкла и, извиваясь всем телом, устремился к двери, но тут он столкнулся с Беном и отступил назад, издав судорожный вздох, словно сильно обжегся. Однако, тут же придя в себя, он презрительно вздернул губу, сделал шаг в сторону и напыщенно поклонился.

– Бен, а приятно чувствовать себя убийцей стариков и детей, скажи, а, Бен?

С этими словами он исчез в глубине палаты.

Бен остановился и замер, такой одинокий, такой несчастный, и Майкл ощутил – в первый раз с того момента, как он переступил порог отделения «Икс», – что в нем шевельнулось что-то серьезное, выражение потухших глаз Бена тронуло его до глубины души. «Может быть, это потому, что я наконец увидел проявление настоящих чувств, – подумал он. – Эх, бедолага! Он выглядит так, как выглядел бы я, дай я себе волю. Похоже, кто-то внутри его выключил свет».

Бенедикт шаркающей монашеской походкой направился к своему стулу, скрестив руки на животе, а Майкл пристально следил за его темным лицом, стараясь понять, что происходит в душе этого несчастного. Оно было таким истерзанным, как будто что-то внутри глодало и мучило его, и смотреть на него было тяжко. Майкл вдруг понял, что его лицо напомнило ему Колина, хотя внешне между ними не было ничего общего, и ему остро захотелось помочь. Он напряг всю свою волю и постарался внушить этим глубоко запавшим глазам посмотреть на него и, когда это произошло, улыбнулся.

– Не стоит обращать внимания на Льюса, Бен, – сказал Нейл, – он ведь попросту мелкотравчатый хам.

– Он – само зло, – резко бросил Бенедикт.

– Таковы все мы, если вдуматься, – успокоительным тоном возразил Нейл.

Сестра Лэнгтри встала. Нейл прекрасно действовал на Наггета и Мэтта, но с Беном ему как-то не удавалось найти верный тон.

– Бен, вы узнали, что там с ужином? – спросила она.

В одно мгновение монах снова превратился в мальчишку: глаза Бенедикта широко раскрылись и повеселели, и он взглянул на сестру Лэнгтри с нескрываемым обожанием.

– Вот-вот будет готов, сестренка, честно! – с готовностью доложил он и широко заулыбался, благодарный, что по каким-то соображениям она отправила по такому важному делу именно его.

В глазах ее, обращенных на Бена, засветилось что-то очень нежное; потом она отвернулась.

– Я помогу вам разобраться с вещами, Майкл, – сказала сестра Лэнгтри, отступая шаг назад. Однако она еще не закончила с компанией на веранде. – Джентльмены, поскольку ужин у нас сегодня запоздал, мне кажется, будет лучше, если вы все поедите в палате. Наденьте рубашки и опустите рукава. В противном случае вам не справиться с комарами.

Хотя Майкл предпочел бы остаться на веранде, посмотреть, как они будут вести себя в отсутствие сестры Лэнгтри, но ее предложение было, по сути дела, приказом, так что ему ничего не оставалось, как пройти за ней в палату.

Снаряжение, ранец и вещмешок лежали на кровати так, как он их оставил. Сложив руки на груди, сестра Лэнгтри стояла и смотрела, как он методично раскладывает свое имущество: сначала отстегнул небольшой пакет с провизией, затем на свет появилась допотопная зубная щетка, закопченный, но все равно бесценный кусочек мыла, табак, бритвенный прибор. Все это он аккуратно разместил в ящике тумбочки.

– А вы вообще-то имеете представление, куда попали? – спросила она.

– Знаете, сестра, – ответил он, – я видел немало ребят, у которых от джунглей мозги сдвинулись. А эти совсем другие. Но ведь это отделение тропических психозов?

– Да, – спокойно ответила она.

Майкл достал из ранца сначала туго свернутое одеяло вместе с подстилкой и раскатал их, затем носки, нижнее белье, полотенце, чистые рубашки и наконец шорты. Разбирая вещи, он продолжал говорить.

– Смешно, в пустыне дуреют раз в десять реже, чем в джунглях. Хотя это объясняется довольно просто: в пустыне не чувствуешь, что ты окружен ею со всех сторон, пустыня не давит на тебя. Поэтому там намного легче жить.

– Отсюда и название болезни – тропический психоз. Состояние, возникающее у солдат в тропических джунглях. – Она не сводила с него глаз. – В тумбочку положите только то, что вам постоянно нужно. Остальное закроем в шкафу. Ключ будет у меня, поэтому, если что-нибудь вам понадобится, крикнете… Они совсем не такие плохие, как кажутся.

– Они – отличные ребята. – Легкая улыбка тронула уголки четко очерченного рта. – Я побывал в психушках и переплетах почище.

– А вам не обидно?

Он выпрямился, держа в руках запасную пару ботинок, и посмотрел ей прямо в глаза.

– Война кончилась, сестра. Так или иначе, я скоро поеду домой, но сейчас я настолько сыт всем по горло, что мне безразлично, где дожидаться отправки. – Он огляделся по сторонам. – В конце концов, жизнь здесь куда приятнее, чем в военном лагере, да и климат получше, чем на Борнео. Господи, да я уже сто лет не спал в нормальной кровати. – Рука его потянулась к противомоскитной сетке, чтобы расправить складки. – Домашний уют в полном объеме. Даже мама присутствует. Чего же тут обижаться?

Замечание насчет мамы показалось ей достаточно колким, и она почувствовала себя уязвленной. Да как он смеет! Ну ничего, со временем он избавится от своего заблуждения.

Она продолжала допытываться:

– Однако странно! Не может быть, чтобы вы спокойно согласились с таким диагнозом. Я уверена, что вы совершенно нормальный.

Он пожал плечами и вернулся к прерванному занятию, вытаскивая теперь из мешка книги, которых, как показалось сестре Лэнгтри, было не меньше, чем одежды. Судя по всему, у него просто выдающиеся способности к упихиванию большого количества вещей в маленький объем.

– Думаю, – продолжал он, – я очень долго подчинялся всяким бессмысленным приказам, сестра. Поверьте, мое назначение в отделение для душевнобольных куда менее бессмысленно, чем многие из заданий, которые я должен был выполнять.

– Так вы признаете себя душевнобольным?

Он беззвучно рассмеялся.

– Ну что вы! С моими мозгами все в порядке.

Сестра Лэнгтри почувствовала, что совсем сбита с толку, – это был первый случай в ее практике, когда ей совершенно нечего сказать. Но, увидев, что он снова занялся вещами, она сообразила, как ей быть дальше.

– Вот хорошо! У вас отличные сандалии. Совершенно не выношу стука ботинок по дощатому полу.

Она протянула руку к книгам, разбросанным по кровати. Большей частью современные американцы: Стейнбек, Фолкнер, Хемингуэй.

– А английских нет? – поинтересовалась она.

– Я не могу в них въехать, – отозвался он, собирая книги в стопку, чтобы положить их в тумбочку.

Опять явный, хотя и слабый отпор! Она подавила в себе чувство раздражения, которое показалось ей на этот раз совершенно естественным.

– Почему же?

– Просто это мир, которого я не знаю. К тому же с англичанами я последний раз встречался на Ближнем Востоке, так что английских книг мне купить было не у кого. А с янки у нас много общего.

Поскольку ее собственное книжное образование было исключительно английским и она даже ни разу не открывала ни одной книги американского автора, то ей показалось, что предмет разговора следует сменить, и она снова вернулась к прерванной теме:

– Вы сказали, что сыты всем по горло и вам все равно, где ждать конца войны. Что вы имели в виду?

Он снова затянул шнур на мешке и поднял снаряжение и пустую сумку.

– Все вместе, – ответил он. – Это чудовищная жизнь.

Сестра Лэнгтри опустила руки.

– А вам не страшно возвращаться домой? – спросила она, направляясь к шкафу.

– С какой стати?

Она открыла дверцу шкафа и отступила назад, чтобы он мог разложить вещи.

– Просто дело в том, что я заметила, как в последние месяцы с людьми стали происходить странные вещи, и не только с больными, но и среди моих коллег. Они начали бояться возвращения домой. Будто за все эти долгие годы войны у них полностью утратилось ощущение семейной близости, принадлежности кому-то и чему-то.

Покончив с вещами, он выпрямился и посмотрел на нее.

– Здесь – да, пожалуй, такое может быть. Это ведь тоже своего рода дом, и за то время, что люди живут здесь, они привыкают к этой жизни… А вы тоже боитесь возвращаться домой?

Сестра Лэнгтри моргнула.

– Нет… Думаю, нет, – медленно произнесла она и, улыбнувшись, добавила: – А ведь вы ох и непростой тип, правда?

Он широко заулыбался в ответ. Казалось, эта улыбка шла из самого сердца.

– Мне уже не раз об этом говорили, – ответил он.

– Скажете, если что-нибудь понадобится. Я ухожу с дежурства через несколько минут, но в семь я вернусь.

– Спасибо, сестра, все будет в порядке.

Она внимательно посмотрела на него и кивнула.

– Да, я тоже так думаю, – сказала она.