Читать книгу Когда я уйду - Колин Оукли - Страница 7

Я просыпаюсь без двух минут три. Ощущение такое, словно рот набит ватой, а за ухом долбит острая боль.

Вода. Мне нужна вода.

Я вылезаю из постели и вслепую пробираюсь на кухню в темноте. Нащупываю ручку холодильника. Когда открываю дверцу, яркий свет на мгновение меня ослепляет.

Я жмурюсь, и пульсация в голове становится еще острее.

Дурацкая водка.

Я выпила еще два стакана, пока Джек трижды заставлял меня повторить все, сказанное доктором Сандерсом. Джек никогда не сталкивался с пазлом, который не может сложить, так что я понимаю: он пытается получить все члены уравнения, чтобы вычислить значение «икс».

– Ну конечно, ты пойдешь на операцию, – сказал он скорее себе, чем мне. – И химию. Что он там сказал насчет клинических методов? Какие именно?

Когда в ответ я что-то стала объяснять заплетавшимся языком, Джек сел на диван и открыл мне объятия. Я забралась в них, положила голову ему на грудь и закрыла глаза. От него пахло енотом.

Я залпом опрокидываю целый стакан воды и наливаю еще. Ставлю кувшин на верхнюю полку и отпускаю дверцу.

Она медленно закрывается с тихим «ХЛЮП».

Хотя в кухне гуляет сквозняк, а на мне только длинная футболка и трусики, все равно невыносимо жарко. Пол манит меня, как бассейн в солнечный летний день, и я позволяю своему телу погрузиться в лужу. Вытягиваюсь и прижимаюсь щекой к холодной плитке.

Сомон. Так называл этот цвет риелтор.

– Аутентично испанскому дизайну. Не Сальтильо, но очень хорошая имитация.

Когда мы вечером вернулись в его квартиру, Джек рассмеялся.

– Кухня розовая. Мы покупаем дом с розовой кухней.

Лунный свет сочится в окна над раковиной. Я смотрю на черную канавку под шкафами, где скапливаются грязь, старые овсяные хлопья и шерсть Бенни, пока я раз в неделю не изгоняю все веником.

Замечаю оранжевую «Фрут Лупс». Должно быть, уронил Джек за завтраком. Я могла бы еще поверить, что у меня опухоль размером с маленький шарик. Но апельсин? Невероятно. И я говорю это не просто так. Думаю, что слово «невероятно» употребляется слишком часто. Люди говорят «это невероятно», имея в виду самые обычные вещи. Мама считает невероятным, когда видит в реальном времени кого-то с другого конца света, а наш ведущий еще и говорит с ним.

– Совсем как в «Джетсонах»[10], – послала она мне мейл, когда обнаружила систему видеочата на четыре года позже, чем вся страна. Но скайп – всего лишь следующий логический шаг в технологическом прогрессе. Ничего необыкновенного и непредвиденного.

Я с опухолью размером с цитрус и метастазами по всему телу? Это и есть самое точное определение невероятного.

Неестественного.

Абсурдного.

Нереального.

Как невероятна история из мыльной оперы о младенцах, которых перепутали в больнице.

Мой мозг замирает, обдумывая это.

Иногда младенцев путают в больницах. Собственно говоря, доктора постоянно ошибаются. Несколько месяцев назад я читала историю в «Афинс бэннер геральд» о том, как житель Атланты подал в суд на «Фултон Мемориел» за то, что ему ампутировали здоровую ногу. Из-за бактериальной инфекции ему предстояла ампутация правой ноги. Но медсестры случайно подготовили к операцию левую. Вошедший в операционную хирург не подумал еще раз проверить карту пациента, а сразу приступил к операции.

Я сажусь.

Если случается нечто подобное и в таких масштабах, значит, анализы могут перепутать. Верно? Верно? Верно?

Должно быть, так и вышло. Доктор Сандерс показал мне не тот скан ПЭТ. И МРТ. А одна из его пациенток сегодня спокойно заснет, думая, что у нее всего лишь небольшая опухоль в груди, от которой можно отделаться небольшой операцией.

Что-то отпускает у меня в груди, и я глубоко, облегченно вздыхаю. Стоит, пожалуй, разбудить Джека и сказать ему.

Я делаю усилие, чтобы встать, но бремя открытия тянет меня вниз. Руки начинают дрожать, а пульсация в голове возобновляется с новой силой.

Пот пробивается через поры. Меня обуревает жалость к бедной женщине, которая спокойно спит, не подозревая об ошибке, которая может изменить всю ее жизнь.

Я позвоню доктору Сандерсу утром. Он будет путаться в словах:

– Не представляю, как это случилось, Дейзи.

Но его извинения закончатся на счастливой ноте, вместо грустного «Мне так жаль!».

А потом он тоже замолчит, поняв, что это означает для пациентки, которую я никогда не встречала, но с которой связана навеки ужасным поворотом судьбы. И мы оба подумаем об одном и том же: хотя новости замечательные для меня, где-то в этот момент находится женщина, оказавшаяся на самом дерьмовом конце закона Ньютона.

На каждое действие имеется равное противодействие.

Я буду жить.

Это означает, что она умрет.

Джек очень крепко спит. Я часто подшучиваю, что если наш дом, как в «Волшебнике страны Оз», поднимет и унесет торнадо, он будет храпеть и ухом не поведет. Но сегодня, стоило притронуться к его руке, как он открывает глаза.

– Дейзи, – шепчет он.

Его кожа еще теплая со сна, и я не снимаю руку с его плеча.

– Что, если это ошибка?

Едва слова слетают с языка, я понимаю, как ребячески-отчаянно они звучат. И убежденность, которую я чувствовала на полу кухни, покидает меня так же быстро, как воздух – легкие боксера, получившего удар в солнечное сплетение.

Джек с трудом садится и, прислонившись спиной к белой панели изголовья, которое я нашла на гаражной распродаже вскоре после нашего переезда, тянется ко мне.

– Иди сюда, – приказывает он. Я зарываюсь носом в его подмышку второй раз за ночь. И затем я просто рассказываю Джеку все, объясняю свою теорию.

Ампутированная нога.

Перепутанные младенцы.

Другая, мирно спящая женщина.

Когда я замолкаю, Джек прижимает меня к себе.

– Может быть, – шепчет он в мои волосы, но не потому, что считает это правдой. Он шепчет это потому… А что еще ему сказать?

Я отчетливо понимаю, хоть и не верю в это, не верю по-настоящему, отчаянно хочу, чтобы поверил Джек. Хочу, чтобы он подпрыгнул, захлопал в ладоши и подтвердил – да! Конечно! Все это ужасная ошибка! Не та, над которой мы будем смеяться через десять лет. Боже, нет, конечно. Но та, о которой мы думаем, как об ужасном дерьме, случившимся с нами. Вроде того, как если бы наши машины сломались одновременно или подвал опять затопило.

Но он смотрит на меня и говорит:

– Могло быть хуже. Помнишь то время, когда мы думали, что ты умираешь?

Я скрываю разочарование и выдавливаю смешок.

– Попытаться стоило.

И потом, хотя мы с Джеком не особенно любили обниматься, я не освобождаюсь от его объятий, даже когда моя рука начинает затекать. Даже когда пленка пота образуется между моей шеей и его голым плечом. Даже когда солнце заглядывает сквозь щели в наших жалюзи.

Я просыпаюсь в нашей постели одна. На электронных часах десять тридцать семь. Большими красными цифрами. Пьяная от сна и сбитая с толку, ведь я обычно просыпаюсь в семь, – немедленно зову Джека.

И удивляюсь, когда он отвечает.

– Что ты здесь делаешь? – кричу я садясь и сбрасывая ноги с кровати. – Ты опоздал!

Он появляется в дверях спальни.

– Я никуда сегодня не иду.

– ЧТО? А как насчет клиники? Как насчет Рокси?

– Дейзи, – выдавливает он, и боль в его глазах напоминает о докторе Сандерсе, и все вновь обрушивается на меня со стремительностью товарного поезда.

– О… да.

И я вдруг жалею, что доктор Сандерс не дал мне брошюру, как дантист, когда у меня обнаружили гингивит. «У вас Множественный Рак. Вот, что следует делать».

– И что нам теперь делать? – спрашиваю я Джека. – Не можешь же ты постоянно сидеть дома. А университет?

Дерьмо! Гендерные исследования!

– У меня сегодня экзамен. А ты? Ты должен закончить. Не можешь пропустить практику в клинике.

Он подходит, садится рядом со мной и кладет руку на мое бедро. Рука кажется тяжелой.

Джек говорит, что я должна послать мейл преподавателям. И что он уже позвонил доктору Лингу, директору ветеринарной клиники, и тот понял. Говорит, что собирается взять выходной до конца недели, пока мы не уладим все это. И я задаюсь вопросом: не является ли мой рак чем-то, только сейчас помещенным не в ту груду на гаражной распродаже.

Первое, что я вижу, входя на кухню, – полупустую коробку сырных крекеров на стойке. Я корчусь, не в силах поверить, что позволила себе есть эти вредные, переработанные эрзац-крекеры.

Я беру коробку, подношу к мусорному ведру и разжимаю пальцы. Коробка с удовлетворительным для меня стуком ударяется о пластиковое дно.

Открываю холодильник и едва не ахаю. Все мои неудачные покупки уставились на меня. Они хаотически лежат на полках, как компания ребятишек, которым весь семестр приходилось сидеть на специально отведенных местах. И вдруг им дали полную свободу.

Наморщив нос, я сую руку за упаковку из шести стаканчиков желе с искусственным привкусом вишни и хватаю органический клюквенный сок. Закрываю дверь холодильника. Разберу его позже.

Пока я наливаю красную жидкость в стакан, мои глаза прикованы к упавшему на пол оранжевому кружочку «Фрут Лупс» под шкафом. Стоило бы взять веник и вымести его. Но у меня нет сил. Это рак? Неужели я уже чувствую симптомы? Так рано? Нет, это абсурд.

И чтобы доказать это себе, я вытаскиваю из чулана в прихожей веник. Отношу на кухню и яростно набрасываюсь на мусор под шкафами, собирая «Фрут Лупс» и все остальное в аккуратную горку посреди плиточного пола.

Заметаю все это на совок, сую в мусорное ведро, а потом встаю в центре кухни. Видите? Я в порядке. Пользуюсь веником, как все, у кого нет Множественного Рака. И эта неотвязная, исполненная надежды мысль снова проникает в мозг. Может быть, всего лишь может быть, у меня ничего нет.

Я смотрю на стойку, в розетку, на которой каждый вечер включаю телефон, но на этот раз там ничего нет. Должно быть, оставила телефон в сумочке.

Я выхожу в прихожую, бреду в нашу спальню и слышу шум воды. Джек в душе. Я быстрее передвигаю ноги. Возможно, успею позвонить доктору Сандерсу, прежде чем Джек выйдет, и ему не обязательно это знать.

Вынимаю из футляра телефон и вижу, что у меня три пропущенных звонка и два сообщения от Кейли. В одном она пишет: «Ты еще жива?»

Я стираю сообщение и набираю многоканальный телефон в Онкологическом центре.

Пока телефон звонит, сердце больно ударяется в ребра. Та-там, там, там, там. Та-там, там, там, там…

– Афинский региональный онкологический центр, – отвечает женский голос. Я прошу соединить с доктором Сандерсом.

– Можно спросить, кто звонит?

– Дейзи Ричмонд.

– Минуту, пожалуйста.

Что-то щелкает, и в ухо льется лирическая музыка.

Через несколько минут музыку прерывает голос доктора Сандерса:

– Дейзи! Я рад, что вы позвонили.

Я немного удивлена, что это он. Не ожидала, что смогу поговорить с ним, просто попросив к телефону. Доктора имеют обыкновение уклоняться от разговоров, почти как знаменитости. Вы можете поговорить с их помощниками, и они назначат время визита, позволяя предстать перед их глазами, но не можете звонить им напрямую, когда хотите. Для этого они слишком значительные персоны. Но доктор Сандерс всегда был немного другим. Более доступным.

– Да… видите ли, у меня вопро…

– Вы можете приехать сегодня днем? – перебивает он. – Я бы хотел кое о чем поговорить с вами.

Я сильнее сжимаю телефон. О господи! Может, мой диагноз действительно ошибка, и он уже это понял. Может, хочет сказать обо всем лично, убедиться, что я не хочу судиться с больницей и требовать выплаты морального ущерба.

Сердечный ритм убыстряется. Та-там-там-там-там, та-там-там-там-там, та-там-там-там там…

– Дейзи?

– Да… да, конечно. Но… э-э… не могли бы вы просто сказать мне по телефону?

Ну пожалуйста. Скажи это. СКАЖИ!

– Простите, нужно бежать. Меня ждет пациент. Оставайтесь на линии. Марта назначит время.

«Марта? Марта больше не работает на тебя!» – хочется крикнуть мне, но в телефоне снова играет классическая музыка. Мгновенный укол раздражения сменяется самоуспокоенностью. Я просто лопаюсь от самодовольства. Потому что если доктор Сандерс даже не помнит, что медсестра в приемной уволилась, значит, очень даже способен перепутать пару анализов.

Медсестра предлагает приехать в два тридцать, и я соглашаюсь, потому что мой день, как ни странно, ничем не заполнен.

Когда я прощаюсь, Джек входит в комнату с полотенцем, повязанным на талии. Волосы все еще влажны. Он дрожит от холода.

– Кто это был?

– Доктор Сандерс. Хочет, чтобы я днем приехала.

– Он сказал, зачем?

Я качаю головой. А потом, вместо того чтобы рассказать Джеку, как лихо управилась с веником, или о том, как доктор Сандерс не может запомнить, что Марта больше не работает на него, выхожу из комнаты. Я внезапно превратилась в семилетнюю девочку, которая не хочет слышать, как Джек скажет: Санта-Клауса не существует.

В прошлый раз мы с Джеком стояли на больничной парковке сразу после завершающего курса облучения. Более четырех лет назад. Он удивил меня воздушными шарами в неприличном количестве. Их было так много, что я думала, они поднимут его в небо, если подует сильный ветер.

– Ты не пропустил поворот на цирк? – спросила я его тогда.

– Не думаю, – сказал он, кивая на мою лысую голову. – Разве ты не силач?

– Очень смешно, – фыркнула я. Мы стояли, глупо улыбаясь друг другу. К тому времени я знала Джека всего два года, но он прошел вместе со мной через все, связанное с операцией и лечением рака, и нам удалось переплыть на другую сторону.

– Ты сумела, – сказал он.

– Я сумела, – согласилась я. Он разжал пальцы, державшие шары, и они поплыли в небо. Потом он протянул мне руки.

– Пойдем.

Сегодня мы молча идем к входу. Я просовываю руку в его неплотно сжатый кулак, и мы шагаем через раздвигающиеся стеклянные двери по коридору к тяжелой деревянной двери Онкологического центра. Когда я записываюсь, не-Марта поднимает глаза.

– Сегодня доктор Сандерс.

Я киваю и сажусь рядом с Джеком.

Он берет «Спортс иллюстрейтид», а я начинаю листать «Хайлайтс фо чилдрен». И мысленно репетирую все, что должна сказать доктору Сандерсу, когда он признается, что ошибся. Может, рассердиться?

– Как вы посмели? Вы знаете, как напугали меня?

А могу радостно удивиться.

– В самом деле? Уверены? О, слава богу!

И конечно, всегда можно пустить в ход любезное понимание:

– Такое бывает.

Я киваю.

– И мне так жаль ту женщину. Бедняжка.

Лативия наконец вызывает меня, и мы оба встаем и идем через комнату ожидания, по коридору, к офису доктора Сандерса. Прежде чем войти, я останавливаюсь на любезном понимании, потому что доктор Сандерс действительно мне нравится. А это такая трагическая ситуация для всех.

Он встает из-за стола, когда мы входим, и протягивает руку Джеку.

– Не виделись несколько лет, так?

– Да, сэр, – кивает Джек, пожимая медвежью лапу доктора Сандерса.

– Я рад вас видеть, хотя жаль, что мы не встретились при более приятных обстоятельствах, – говорит он, обращаясь к нам обоим.

Я наклоняю голову, выражая, как мне кажется, печальное сочувствие, чтобы он знал: я готова великодушно принять его новости. Мы садимся напротив него и ждем.

Доктор Сандерс снимает очки и кладет на стол между нами.

– Дейзи, я знаю, что не прошло и двадцати четырех часов с тех пор, как вы были здесь в последний раз, и что у вас просто не хватило времени осознать всю информацию, которую я сообщил вам. Но мне бы хотелось начать с вопросов, которые у вас могут возникнуть.

Я недоуменно смотрю на него. И чувствую, что доктор Сандерс и я – актеры в спектакле, и он постыдно забыл свои реплики. Нужно ему подсказать.

– У меня есть вопрос, – говорю я, глядя на Джека. – Вы уверены, что это именно мои анализы? Мне кажется, что их перепутали с анализами другой пациентки.

Он не медлит с ответом, и у меня такое ощущение, что не я одна так думаю.

– Да, Дейзи. Простите, но нет. У нас своя система. Мы очень осторожны с подобными вещами.

Я открываю рот, спросить, как он может быть так уверен, но Джек откашливается и выпрямляется, перебивая ход моих мыслей.

– Так какой у вас план? Дейзи что-то говорила об операции на мозге?

Доктор Сандерс подается вперед, складывает руки домиком и опирается локтями о столешницу.

– Я могу направить вас к нейрохирургу. Он захочет взглянуть на снимок и обсудить риски. Но я могу рекомендовать это, только если вы собираетесь пройти весь курс лечения: химиотерапия, облучение. Некоторые люди в… э-э… положении Дейзи предпочитают ничего этого не делать.

Он продолжает монотонно говорить, повторяя примерно ту же информацию, что сообщил мне вчера, а Джек время от времени вклинивается с вопросами. Я слышу, как они перебрасываются репликами, словно мячами в теннисном матче, но, по мне, с таким же успехом могли бы обсуждать ирригационные системы в странах третьего мира: настолько я равнодушна к их разговору. Я сижу и киплю гневом. Теория относительно того, что результаты моих анализов перепутали, с треском провалилась, и я испытываю непреодолимую потребность протестовать. Доктор Сандерс даже не сделал вид, будто проверил мое заявление. В точности, как тот хирург, который, не проверив, отрезал здоровую ногу. Глупые, высокомерные доктора думают, что они непогрешимы, но это не так. Они постоянно ошибаются. Черт побери, и пора бы им исправлять эти ошибки!

– ВЫ ДАЖЕ НЕ ЗНАЛИ, ЧТО МАРТА УШЛА НА ПЕНСИЮ!

Слова вырываются откуда-то из самого нутра. И в комнате становится очень тихо. Доктор Сандерс и Джек смотрят на меня. Моя спина пряма, как палка, а пальцы так вцепились в подлокотники кресла, что костяшки побелели. И я понятия не имею, что говорить дальше.

Молчание прерывает доктор Сандерс.

– Я знаю, как это трудно, – мягко отвечает он. – Но, по правде говоря, сегодня в вас ничего не изменилось, по сравнению с прошлой неделей или прошлым месяцем. Просто теперь вы владеете новой информацией. И, как я сказал, если вы выберете лечение, это даст вам еще полгода, год или даже больше.

– Какое лечение?

– Дейзи, – шепчет Джек, кладя свою руку на мою, – то, о котором как раз говорил доктор Сандерс.

Я краснею.

– Я не слушала.

Доктор Сандерс невозмутимо повторяет сказанное. Оказывается, профессор в Эмори исследует новое лекарство, ВС-4287, при лабораторных опытах оно уменьшало опухоли у пораженных раком крыс. Он говорит, что сейчас находится на первом этапе испытаний на людях, и я буду идеальной кандидаткой. Но при этом я не могу соглашаться на химию и облучение.

Но все, что я слышу, – «еще шесть месяцев». И понимаю, что должна прийти в восторг оттого, что моя жизнь может продлиться от четырех месяцев до возможных двенадцати. Но все, о чем я думаю, – что это дерьмовый обмен. Я хочу пятьдесят лет, а все, что получаю, – несколько дополнительных месяцев? Все равно что просить у босса повышения на пять тысяч футов, а он кивает и говорит: «Могу дать вам десять центов».

– Мы подумаем, – объявляет Джек и встает, давая знать, что беседа закончена.

По пути домой он произносит всего одну фразу.

– Нам нужно еще одно мнение.

Остаток времени он бросает на меня долгие взгляды искоса, как если бы был смотрителем в зоопарке, а я – слоном, который в любую минуту может взбеситься и раздавить его огромной толстой ногой. А может, он смотрит на меня, чтобы убедиться, что я все еще тут, и я благодарна, что не одна. И думаю, что могу разом распасться на куски, которые поплывут к небу, как те шары много лет назад.

Когда мы сворачиваем на нашу узенькую улочку, оказывается, что коричневый фургон занимает перед нашим домом место, где обычно паркуется Джек. Пока Джек загоняет машину в пространство за фургоном, я читаю логотип на задней дверце:

«Наши цены так низки, что просто пригвоздят вас к полу».

Черт! Это оценщик из фирмы по починке пола!

Я выхожу из машины и огибаю фургон, но кабина пуста. Я оглядываюсь и вижу, что мы единственные люди на всей улице. Потом слышу, как входная дверь открывается, и поворачиваюсь к дому. Здоровенный мужик, с волосатыми руками и выглядывающим из-под грязноватой белой футболки брюхом, выходит на крыльцо. То самое крыльцо, которое медленно отходит от дома под тяжестью дождевой воды, которая в нем скапливается. Нужно установить в центре новый сток. Это тоже в моем списке обязанностей.