Читать книгу Литература 9 класс. Учебник-хрестоматия для школ с углубленным изучением литературы - Каллум Хопкинс, Коллектив авторов, Сборник рецептов - Страница 10

Залив Корони от галер пестрит,

Из окон города свет ламп разлит.

Затеял нынче пир паша Сеид,

Тем пиром торжествуя наперед,

Как он пиратов пленных приведет;

А в этом поклялся аллахом он;

Фирману[28] верный, был он принужден

Стянуть сюда весь флот могучий свой;

Матросы бродят шумною толпой

И спорят о призах один с другим,

Забыв, что враг еще недостижим.

Сомнений нет, что солнечный восход

Пиратов побежденными найдет.

Покуда ж часовые могут спать,

Когда хотят, и в грезах убивать.

А у кого велик избыток сил,

На греках тот свой изливает пыл.

К лицу герою с чалмоносным лбом[29]

Кичиться храбростью перед рабом!

Он грабит дом, но жизнь щадит пока…

Сегодня милосердная рука

Не бьет затем, что сила велика,

Хотя иной уже разить готов,

Воображая завтрашних врагов.

Гуляет, буйствует паши оплот.

Кто хочет жить, смеется с ними тот

И подает им лучшие блюда́.

Когда уйдут, – их будут клясть тогда.

Высоко в зале возлежит Сеид.

Сонм бородатых шейхов[30] вкруг сидит.

Пилав[31] доеден, шумный пир затих.

Паша пьет вина, хоть запрет на них,

А остальным плодов и ягод сок

Рабы подносят, как велел пророк.

Дым чубуков[32] струится все сильней,

И вьется в пляске легкий рой альмей.

Заря увидит шейхов на волнах,

Ночное море им внушает страх;

Гуляке слаще спать среди перин,

Чем над ревущей бездною пучин.

Пируй; а надо драться, так в борьбе

Корану доверяй, а не себе;

И все ж так многочисленны войска,

Что их победа кажется легка.

С поклонами приходит от ворот

Раб, караулящий наружный вход;

Сперва коснулся он рукой земли,

Потом его уста произнесли:

«Бежавший из пиратского гнезда

Здесь дервиш[33], может он войти сюда?»

Короткий взгляд Сеида он поймал

И ввел святого человека в зал.

Ладони дервиш на груди скрестил,

И слаб был шаг его и взор уныл.

Его состарил пост, а не года.

Бескровным сделала его нужда,

И небесам была посвящена

Под капюшоном черная копна.

Скрывали складки рясы стан его

И грудь, что пела бога одного.

Выдерживал спокойно взгляды он,

Его сверлящие со всех сторон

И жаждущие знать, какую весть

Паша сейчас позволит произнесть.

«Откуда ты?» —

        «Меня держал пират,

Но спасся я…» —

             «Где и когда ты взят?» —

«Из порта Скаланова на Хиос

Шел наш корабль; но счастья не принес

Нам тот поход: товаром овладел

Пират с командой; плен был наш удел.

Других богатств я потерять не мог,

Как лишь свободу выбора дорог.

Однажды ночью, в душной тишине,

Рыбачий бот надежду подал мне,

И я бежал, и здесь укрылся я.

И кто ж, паша, страшится близ тебя?»

«Ну, что пираты? как у них дела?

Готова ли к защите их скала?

Не чуют ли, что пламя навсегда

Сотрет следы змеиного гнезда?» —

«Паша! у пленного печален взгляд.

И быть шпионом может он навряд.

Я только слышал, как шумит волна,

Спасти меня из плена не вольна,

И видел блеск сияющего дня,

И был он слишком ярким для меня.

Я знал – чтоб радостным опять мне быть,

Свои оковы должен я разбить.

Но сам судить ты можешь, раз я тут, —

Они опасности совсем не ждут;

Бежать бы рвался ночи я и дни

Напрасно, если б стерегли они;

Но тот, кто не видал, как я бегу,

Беспечно даст приблизиться врагу.

Паша! я слаб и морем утомлен,

Нужна мне пища, нужен крепкий сон.

Позволь уйти мне! Мир тебе! Прости.

Мир всем вокруг! Дай отдых, отпусти!»

«Стой, дервиш! Я не все еще спросил!

Ты слышишь?.. Сядь, коль не хватает сил.

Накормит раб тебя и напоит.

Пируем мы, ты тоже будешь сыт.

Поевши, дашь ответ, о чем спрошу,

Полно и ясно – тайн не выношу».

В смущенье все на дервиша глядят.

Он бросил на Диван недобрый взгляд,

И пиршество не нравится ему,

И нет в нем уваженья ни к кому.

Как в лихорадке, в нем вскипела кровь,

Но лишь на миг, – он стал спокоен вновь;

Он сел в молчании, и строгий взор

Был полон мира, как и до сих пор.

Пир длился; дервиш отвергал блюда́,

Как будто яд подмешан был туда.

Но после дней жестокого поста

Таким бесстрастным был он неспроста!

«Ты болен, дервиш? Ешь… Иль этот дом —

Дом христиан? или враги кругом?

Ты отвергаешь соль – священный знак!

С тобою соль деливший уж не враг:

Враждебные связует племена,

Братает ненавидящих она!»

«Соль приправляет лакомства; еда

Моя – коренья, а питье – вода;

И мой обет и мой закон таков:

Не ем ни средь друзей, ни средь врагов.

Пусть будет странным то, что я скажу,

Но головой своей не дорожу:

За власть твою – нет! за султанов трон

Не стану есть, не преступлю закон.

Когда б его нарушил, то пророк

Не дал бы в Мекку[34] мне найти дорог».

«Что ж, хороню! Пути ты ищешь в рай…

Ответь мне только, а затем ступай.

Их сколько?.. Как, уж день?., иль свет звезды?

Что там за солнце встало из воды?

Туда! Туда! На зарево беды!..

Предательство! Где стража? О пророк!

Пылает весь мой флот, а я далек!

Проклятый дервиш!.. Взять его в тюрьму!..

Так ты шпион! Держите! Смерть ему!»

Поднялся дервиш заодно с огнем.

Была ужасной перемена в нем;

Поднялся дервиш – больше не святой,

А воин вдруг, бросающийся в бой:

Снял капюшон, хламиду[35] бросил с плеч,

Блеснули латы, ярко вспыхнул меч,

Взвилось над шлемом черное перо,

И взгляд зажегся мрачно и остро.

Он адским духом показался им,

Который бьет, но сам неуязвим.

Смятенье дикое и темный жар,

Внизу свет факелов, вверху пожар,

Крик ужаса и смешанный с ним стон,

Проклятья громкие и ятаганов[36] звон!

И самый воздух адом насыщен!

Рабы, спасаясь, видят, как во сне,

В крови весь берег, океан в огне.

И камнем крик паши идет ко дну:

«Взять дервиша! Держите сатану!»

Их видя ужас, с сердца сбросил тот

Отчаяния неподвижный гнет:

Ведь слишком рано; раньше, чем он ждал,

Пожар зажжен, хоть не был дан сигнал.

Их видя ужас, он свой рог схватил

И коротко, но резко протрубил.

Ему ответили… «Ответ мне мил!

И вашей быстроте не верил я!

И думал – бросили меня друзья».

В его руке мелькает лезвие,

Он мстит за промедление свое;

Их сводит бешенство его с ума,

Хоть он, как перст, один, а их – их тьма.

И множество тюрбанов[37] тут и там

Лежат раскроенные пополам.

Сеид, измучен, разъярен, тесним. —

Сражаясь, отступает перед ним.

Хоть он и смел, но все ж его страшит

Противника великолепный вид!

И, видя флот, пожаром залитой,

Он, вырвав бороду, бросает бой.

Уже пираты ворвались в гарем,

Несутся, смертью угрожают всем.

Рабы бросают меч, моля с тоской

Пощады, – тщетно: кровь течет рекой!

Корсары ломятся туда скорей,

Куда звал рог Конрада, где сильней

Стон жертв, где озверевшие мольбы

Свидетельствуют им исход борьбы.

Он перед ними, одинок и смел,

Как тигр насыщенный средь груды тел!

На их привет он кратко отвечал:

«Паше готовлю смерть, но он бежал!

Еще не все доделаны дела:

За флотом – город должно сжечь дотла!»

Они хватают факелы в ответ —

Пылает все: дворец и минарет[38]

В глазах вождя жестокий блеск возник,

Но вдруг погас – внезапный женский крик

Был для него как похоронный звон;

В боях бестрепетный – тут вздрогнул он.

«Они в гареме[39]! Не прощу вину

Тому из вас, кто тронет хоть одну:

Месть рока упадет на наших жен.

Мужчина – враг, пусть будет он сражен,

А нежный пол быть должен пощажен.

Да! Я забыл! Но небеса и ад

Смерть беззащитного нам не простят.

Еще не поздно! Я зову вас всех

Снять с наших душ хотя бы этот грех».

Взлетел по лестнице и в дверь вошел,

Хоть жег ступни ему горящий пол,

Хоть черный дым душил, стесняя грудь,

Из зала в зал он пролагал свой путь.

Нашли! Спасли! Несут сквозь гарь и жар

Добычу, полную волшебных чар;

Заботлив каждый; пестует, как друг,

Беспомощной красавицы испуг.

Так вождь умеет усмирять их нрав,

Кровавые их руки удержав.

Но кто же та, что он спасать готов

Среди развалин тлеющих столбов?

Любовь приговоренной им души —

Краса гарема и раба паши!

Гюльнару он приветствовал едва

И не был щедр на теплые слова.

Покуда доблесть поступала так,

Объятым страхом, отступавший враг,

Погони не увидя за собой,

Замедлил бег и вновь рванулся в бой.

Сеид смотрел, и вдруг он увидал,

Что был отряд корсаров очень мал.

И вспыхнул он: вот что наделал страх

И неожиданность в его рядах!

Аллах! Аллах! Отмщенье возопит!

В слепую ярость вырастает стыд.

Зуб за зуб! Кровь за кровь! Пусть подтвердят,

Что миг удачи повернул назад.

Бежавший – в бой бросается теперь,

Разивший – защищается, как зверь.

Конрад опасность видит, видит он —

Его отряд врагами окружен.

«Сломаем цепь, прорвемся сквозь нее!»

Сомкнулись, бросились – напрасно все.

Сильней теснимы дикою ордой,

Без страха, без надежд кончают бой.

Уж беспорядка их ряды полны:

Они разбиты, смяты, сражены,

Но каждый борется еще, как лев,

И падает на землю, ослабев,

Удары расточая до конца,

И меч блестит в руке у мертвеца!

Но прежде чем вернулся враг назад

И с ним сражаться бросился Конрад,

Гарем с Гюльнарои, солнечным цветком,

Доставлен был в магометанский[40] дом

И безопасностью там окружен,

И слезы высохли у дев и жен.

Прелестная Гюльнара смущена;

Припоминая, думает она

О том, каким учтивым был пират,

Как был приветлив голос, мягок взгляд.

Как! тот корсар, запачканный в крови,

Добрее, чем Сеид в часы любви?

Паша, лаская, ждал, чтобы она

Была той ласкою восхищена;

Корсар спасал и говорил тепло,

Как будто быть иначе не могло.

«Мне суетная мысль волнует кровь:

Того вождя хочу увидеть вновь.

Свершил он подвиг смелый и большой,

Спасая жизнь, забытую пашой».

Его увидела она: стеснен,

Завидуя убитым, дрался он.

Своих он потерял, но страшно враг

Платил за каждый выигранный шаг.

Упал в крови, но смерти не найдя,

И взяли в плен сраженного вождя

Затем, чтоб искупал вину и жил,

Чтоб месть его терзала свыше сил,

За каплей каплю кровь беря из жил,

Чтоб знал Сеид, жесток, нетороплив,

Что, вечно умирая, все ж он жив.

Победоносный вождь! Как, это он,

Чей взмах руки был только что закон?

Да, он! Обезоруженный стоит,

Не огорчен лишь тем, что не убит.

Ничтожны раны, кровью не истечь,

Он целовать готов разящий меч.

И неужели раны не хотят

Его отправить… в небо или в ад?..

Из всех один неужто не умрет

Он, потерявший им, сраженным, счет?

И он познал все то, что знает тот,

Кого низверг Фортуны поворот.

Гнев победителя сулил ему

Ужасных пыток медленную тьму,

И он страдал; но гордость, что вела

Его ко злу, снимала грусть с чела.

Торжественной суровостью хорош,

Конрад на победителя похож.

Ослаб от битвы, от засохших ран,

Но взор уверен и не согнут стан.

Хоть громко издали его клянет

Забывший страхи прежние народ,

Бойцы к нему почтения полны

И мужеством его удивлены.

А мрачный страж, ведя его в тюрьму,

Присматривался с ужасом к нему.

Явился лекарь, чтобы посмотреть,

Что может он еще перетерпеть:

Нашел, что цепь ему не тяжела,

И обещал, что пытка будет зла:

Назавтра солнце, опускаясь в дол,

Увидит казнь сажания на кол,

А утром, начиная новый бег, —

Как эту казнь выносит человек.

Страшней и длительнее пытки нет.

Сверх страшных мук – томящей жажды бред.

Смерть не придет, не сжалится судьба

Лишь коршуны кружатся вкруг столба.

«Воды! воды!» Но не омочит рот

И капля влаги: выпив, он умрет.

Вот приговор Конраду! Все ушли,

И он один в оковах и в пыли.

Хоть много чувств кипело в нем глухих,

Но он и сам не разбирался в них.

Бывает хаос в сердце и в уме,

Когда все спутано и все во тьме.

Сил потревоженных разорван круг,

И угрызение проснулось вдруг,

Как демон злой, молчавший много лет,

Когда все кончено – дает совет.

Напрасный голос! Разум не смущен,

Тот чужд раскаяния, кто силен!

И даже в час, когда душа полна

И для себя раскрыта вся до дна,

Нет страсти, нету мысли ни одной,

Что остальных затмила бы собой,

Лишь, как на смотр, летит со всех сторон

Живых воспоминаний миллион.

Тщеславие мертво, любовь нема,

И под угрозой честь и жизнь сама;

Восторг иссяк, лишь ненависть жива

К тому, кто не скрывает торжества;

Уныло прошлое, а впереди

Ни злого, ни хорошего не жди!

Дела, слова и мысли, что года

Не вспоминались, выплыли тогда!

То, что казалось просто и светло,

Вдруг преступленьем на сердце легло;

Ужасен смысл зла, сокрытого от глаз.

И тайный грех губителен подчас.

Здесь все, что возмущает, взор страша, —

Как гроб разверстый: голая душа

Во всей печали, – гордость все ж сильна,

И разбивает зеркало она.

Да, гордость скроет, смелость даст отпор.

Все поправимо – только не позор.

Страх знает каждый! Скрыть его от всех —

Хоть ложь, но все-таки похвальный грех.

Не тот, кто чванством потрясает твердь, —

Храбр тот, кто молча принимает смерть

И так привык к «последнему прости»,

Что сам встречает смерть на полпути!

В высокой башне, в крепостных стенах,

Конрад сидит, закованный в цепях.

Погиб дворец паши в пожаре, – тут

И пленник, и весь двор нашли приют.

Не кажется Конраду жребий строг:

Казнил Сеида так же, если б мог.

Он в одиночестве – и погружен

В свое былое; но не грустен он.

Одну лишь мысль не смог он перенесть:

«О, как Медора примет эту весть?»

Тогда – тогда лишь! – был на все готов

И рвался в исступленье из оков.

Потом нашел забвенье иль покой

И рассмеялся над своей тоской.

«Пусть завтра пытка истерзает грудь, —

Чтоб твердым быть, мне нужно отдохнуть!»

Подполз к матрацу, слабостью томим,

И сны мгновенно овладели им.

Начался бой лишь час тому назад,

И времени не тратил зря Конрад.

Секундам цену знает и злодей,

Свершая преступленье поскорей.

За час один с ним столько перемен:

Был дервишем, разил, был схвачен в плен.

Смотрел на пламя, слушал ветра гул,

Губил, спасал, попал в тюрьму, уснул.

Он спит спокойно, даже иногда

Дыханья нет, – о, если б навсегда!

Он спит. Но кто над этим сном склонен?

Враги ушли, друзей не знает он.

Иль он утешен ангельским гонцом?

То женщина с божественным лицом!

В руке лампада; свет ее прикрыт,

Чтоб вдруг не осветить того, кто спит.

Незримой скорбью истомленных век,

Что раз открыв закроет он навек.

Прекрасна, темноглаза и строга,

В кудрях ее сверкают жемчуга,

Легка как тень, ступни обнажены,

Как снег слепительны, как снег нежны…

Но как сквозь стражу пробралась сюда?

О, женщины бесстрашны иногда,

Когда влечет их жалость и беда!

Гюльнаре не спалось; пока Сеид

Во сне с пиратом пленным говорит,

Она вскочила, взяв кольцо-печать,

Что ей привычно было надевать,

И с ним прошла сквозь непроглядный мрак,

Показывая сонной страже знак.

Они устали, давит тяжесть грудь,

Им, как пирату, хочется уснуть.

Зевая и от холода дрожа,

Не сторожат уж больше сторожа:

Подымутся, посмотрят на печать

И, не спросив: «Зачем?», – уснут опять.

Она дивилась: «Спит спокойным сном!

Другие плачут и скорбят о нем.

И мой покой его судьбой смущен.

Зачем внезапно стал мне дорог он?

Да, правда, жизнь мою и честь он спас

И от позора оградил всех нас…

Но думать поздно! Сон его смущен!

Он дышит тяжко… вот проснулся он!»

Он поднял голову и, ослеплен,

Своим глазам сперва не верил он;

Пошевельнул рукой, и звон оков

Вернул его в тюрьму из царства снов.

«Что за виденье вижу пред собой?

Неужто так красив тюремщик мой?» —

«Меня не знаешь ты! Суров и смел,

Не много совершил ты добрых дел.

Взгляни и не забудь! Ты спас меня

От ужасов позора и огня!

Зачем к тебе пришла, хоть ночь темна?

Хочу помочь – мне смерть твоя страшна», —

«Красавица, ты будешь здесь одна,

Кому конец мой не зажжет очей.

Победа их!., пусть пользуются ей!

Но все же их любезность высока:

Прекрасней не встречал духовника»[41].

Как странно, что в союзе иногда

С веселостью смертельная беда!

Так хочет обмануть себя тоска

Улыбкой, но улыбка та горька.

Мудрейший и прекраснейший идет

С забавной шуткою на эшафот[42]!

Так обмануть не стоит ничего

Сердца людей, – все, кроме одного.

Что б ни было с Конрадом, в этот миг

Смех дико развязал ему язык

И сеть морщин разгладил на челе, —

В последний раз, быть может, на земле.

Смех не к лицу тому, кто жизнь свою

В унынии провел или в бою.

«Корсар! ты на смерть осужден! Но я

Перед пашой защитница твоя.

Тебя жалею я, хочу, чтоб жил.

Сейчас для бегства у тебя нет сил.

Но что могу, то сделаю, чтоб скор

Не был бы так твой страшный приговор.

Ты видишь, большего нельзя сейчас,

А неудача гибельна для нас».

«Готов на все! Мне чужды боль и страсть!

Я низко пал, мне ниже не упасть…

Не соблазняй, свободою маня:

То недостойно было бы меня.

Ужель бегу, врага не победив,

Из всех моих один останусь жив?

Есть женщина – о ней скорблю душой,

И взор мой увлажняется слезой.

Мне озаряли мрак земных дорог

Мой бриг, мой меч, моя любовь, мой Бог.

Покинув Бога, я покинут им

И волею его теперь казним.

Не оскорблю молитвой горний трон,

Как трус, что молит, страхом удручен.

Я все снесу, и не раздастся стон.

Пусть выбит меч из недостойных рук —

Он был мне верный и надежный друг!

Пусть бриг на дне – лишь о моей любви

Готов молитвы расточать мои.

О! к жизни лишь она меня зовет.

Но смерть моя ей сердце разобьет.

Увянет цвет… Гюльнара, до тебя

Я равных ей не замечал, любя». —

«Другую любишь? Что мне до того?

Что? Ничего!., навеки ничего…

И все ж… ты любишь! Как счастлива та,

Что верным сердцем верно понята,

Не зная пустоты, грез не тая,

Не мучаясь о вымыслах, как я». —

«Как, ты того ласкаешь, не любя,

Кому я из огня вернул тебя?» —

«Любить пашу! Любить его! О нет!

Старалась прежде я найти ответ

На страсть его, но лед в моей крови.

Я знаю: без свободы нет любви.

А я раба, хоть избрана пашой,

Хоть кажется, что счастлива душой!

Я сердце спрашиваю иногда:

«Ты любишь ли?» – но не ответит: «Да!»

Как выносить ту нежность тяжко мне,

Сражаясь с отвращеньем в глубине,

И, ужас в сердце затаив своем,

От одного скрывать другого в нем!

Берет он руку – ах! мне все равно,

И кровь течет спокойно, холодно:

Отпустит – падает, как не жива,

И ненависти нет, и страсть мертва,

Лобзание не греет мне уста,

Я ледяною дрожью облита.

Когда б я знала чувств горячих пыл,

Быть может, гнев мне б сердце обновил,

Но встреч не жду и расстаюсь легко.

Он – здесь, я в мыслях – где-то далеко.

Приходят думы – я боюсь и жду,

Когда до омерзенья я дойду.

Чем быть его женою, – что мне честь! —

Я рабство предпочла бы дальше несть.

Когда б ту страсть развеяли ветра,

Когда б ласкал другую до утра,

Счастливой стала б я – еще вчера!

Коль любящей я буду в эту ночь,

Знай, пленник, – это чтоб тебе помочь.

Я жизнь за жизнь тебе надеюсь дать.

И будешь ты с любимою опять

Делить любовь, которой мне не знать.

Прощай! уж утро! Пусть мне будет ложь

И тяжела – но завтра не умрешь».

Прижала к сердцу пленника персты,

И были грустны нежные черты;

Потом исчезла, как чудесный сон.

Была ли здесь? Один ли снова он?

Но на цепях его горит алмаз —

Слеза, пролитая из ясных глаз

Святой и сострадательной тоской,

Граненная нездешнею рукой.

Волнующа, опасна, как гроза,

Пленительная женская слеза!

Оружье слабой женщины, она,

Как щит и меч, спасительно сильна.

Что Добродетель перед ней сама,

Раз Мудрость сходит от нее с ума?

Пал целый гордый мир, бежал герой[43]

За робкой Клеопатриной слезой.

И многие – не только триумвир[44] —

Земной теряли и небесный мир

И принимали ужас вечной мзды,

Чтоб выручить кокетку из беды!

Уж утро. На чертах его немых

Играет луч, но нет надежды в них.

Что ждет его? Быть может, на чело

Опустит ворон черное крыло,

Его сомкнувшимся глазам незрим,

И сядет солнце, и роса, как дым,

Прохладою тумана своего

Все оживит, но только не его!