Читать книгу Серебряный век. Лирика - Каллум Хопкинс, Коллектив авторов, Сборник рецептов - Страница 20

Ясно сегодня на сердце, на свете!

Песням природы в согласном привете

Внемлю я чуткой душой.

Внемлю раздумью и шепоту бора,

Речи безмолвной небесного взора,

Плеску реки голубой.

Смолкли, уснули, тревожны, угрюмы,

Старые Сфинксы – вечные думы,

Движутся хоры пленительных грез,

Нет своей радости, нет своих слез.

Радости чуждой, чуждой печали

Сердце послушно. Ясны,

Взорам доверчивым въяве предстали

Воображенья волшебные дали,

Сердца манящие сны.

Своеначальный, жадный ум, –

Как пламень, русский ум опасен:

Так он неудержим, так ясен,

Так весел он – и так угрюм.

Подобный стрелке неуклонной,

Он видит полюс в зыбь и муть,

Он в жизнь от грезы отвлеченной

Пугливой воле кажет путь.

Как чрез туманы взор орлиный

Обслеживает прах долины,

Он здраво мыслит о земле,

В мистической купаясь мгле.

Снега, зарей одеты

В пустынях высоты,

Мы – Вечности обеты

В лазури Красоты.

Мы – всплески рдяной пены

Над бледностью морей.

Покинь земные плены,

Воссядь среди царей!

Не мни: мы, в небе тая,

С землей разлучены, –

Ведет тропа святая

В заоблачные сны.

Как осенью ненастной тлеет

Святая озимь, – тайно дух

Над черною могилой реет,

И только душ легчайший слух

Незадрожавший трепет ловит

Меж косных глыб, – так Русь моя

Немотной смерти прекословит

Глухим зачатьем бытия…

Мой демон! Ныне ль я отринут?

Мой страж, я пал, тобой покинут!

Мой страж, меня ты не стерег –

И враг пришел и превозмог!..

О нет, мой демон! Боль позора

Родит притворный гнев укора!

Я внял твой зов, – прийти ж не мог,

Зане был наг и был убог.

Давно ль тебе, невинен, волен,

Как фарисей – самодоволен,

Давал я гордый мой зарок –

На вечный срок?.. На вечный срок!

Так торжествует, сбросив цепи,

Беглец, достигший вольной степи.

Но ждет его звенящих ног

Застенка злейшего порог.

Душа, – когда ее края

Исполнит солнечная сила, –

Глубокий полдень затая,

Не знает действенного пыла.

Ревнив божественный покой.

Как свет – безмолвие обильных.

Как солнце – их любовь: какой

Мил солнцу цвет лугов умильных?

Безбрачной волей красоты

Кто пьян, как оный нищий скряга,

Почий, как в чаше полноты

Миры объемлющая влага.

О Солнце! Вожатый ангел Божий

С расплавленным сердцем в разверстой груди!

Куда нас влечешь ты, на нас непохожий,

Пути не видящий пред собой впереди?

Предвечный солнца сотворил и планеты.

Ты – средь ангелов-солнц! Мы – средь темных

планет…

Первозданным светом вы, как схимой, одеты:

Вам не светят светы, – вам солнца нет!

Слепцы Любви, вы однажды воззрели,

И влечет вас, приливом напухая в груди,

Притяженный пламень к первоизбранной цели, –

И пути вам незримы в небесах впереди.

И в расплавленном лоне пока не иссякла

Вихревой пучины круговратная печь, –

Нас, зрящих и темных, к созвездью Геракла,

Вожатый-слепец, ты будешь влечь!

Любовью ты будешь истекать неисчерпной

К созвездью родному, – и влечь, и – влечь!

В веках ты поволил венец страстотерпный

Христа-Геракла своим наречь!

Как плавных волн прилив под пристальной луной,

Валун охлынув, наплывает

И мель пологую льняною пеленой

И скал побеги покрывает, –

Былою белизной душа моя бела

И стелет бледно блеск безбольный,

Когда пред образом благим твоим зажгла

Любовь светильник богомольный…

Но дальний меркнет лик – и наг души раскол,

И в ропотах не изнеможет:

Во мрак отхлынул вал, прибрежный хаос гол,

Зыбь роет мель и скалы гложет.

Довольно солнце рдело,

Багрилось, истекало

Всей хлынувшею кровью:

Ты сердце пожалела,

Пронзенное любовью.

Не ты ль ночного друга

Блудницею к веселью

Звала, зазвав – ласкала?

Мерцая, как Милитта,

Бряцая, как Кибела…

И мирром омывала,

И льнами облекала

Коснеющие члены?..

Не ты ль над колыбелью

Моею напевала –

И вновь расторгнешь плены?..

Не ты ль в саду искала

Мое святое тело,

Над Нилом – труп супруга?..

Изида, Магдалина,

О росная долина,

Земля и мать, Деметра,

Жена и мать земная!

И вновь, на крыльях ветра,

Сестра моя ночная,

Ты поднялась с потоков,

Ты принеслась с истоков,

Целительною мглою!

Повила Солнцу раны,

Покрыла Световита

Волшебной пеленою!

Окутала в туманы

Желающее око…

И, тусклый, я не вижу,

Дремлю и не томлю я,

Кого так ненавижу –

За то, что так люблю я.

И с вами, кущи дремные,

Туманные луга,

Вы, темные, поемные,

Парные берега, –

Я слит ночной любовию,

Истомой ветерка,

Как будто дымной кровию

Моей бежит река!

И, рея огнесклонами

Мерцающих быстрин,

Я – звездный сев над лонами

Желающих низин!

И, пьян дремой бессонною,

Как будто стал я сам

Женою темнолонною,

Отверстой небесам.

Не все назвал я, но одно пристрастье

Как умолчу? Тебе мой вздох, Бальмонт!..

Мне вспомнился тот бард, что Геллеспонт

Переплывал: он ведал безучастье.

Ему презренно было самовластье,

Как Антигоне был презрен Креонт.

Страны чужой волшебный горизонт

Его томил… Изгнанника злосчастье –

Твой рок!.. И твой – пловца отважный хмель!

О, кто из нас в лирические бури

Бросался, наг, как нежный Лионель?

Любовника луны, дитя лазури,

Тебя любовь свела в кромешный ад, –

А ты нам пел «Зеленый Вертоград».

Осиян алмазной славой,

Снеговерхий, двоеглавый,

В день избранный – ясногранный,

за лазурной пеленой

Узкобрежной Амфитриты,

Где купаются хариты,

Весь прозрачностью повитый

И священной тишиной,

Ты предстал, Парнас венчанный,

в день избранный, предо мной!

Сердце, сердце Диониса под своим святым курганом,

Сердце отрока Загрея, обреченного Титанам,

Что, исторгнутое, рдея, трепетало в их деснице,

Действо жертвенное дея, скрыл ты в солнечной

гробнице

Сердце древнего Загрея, о таинственный Парнас!

И до дня, в который Гея, – мать-Земля сырая, Гея –

Как божественная Ниса, просветится, зеленея, –

Сердце Солнца-Диониса утаил от буйных нас.

Дочь лесника незабудки рвала в осоке

В Троицын день;

Веночки плела над рекой и купалась в реке

В Троицын день…

И бледной русалкой всплыла в бирюзовом венке.

Гулко топор застучал по засеке лесной

В Троицын день;

Лесник с топором выходил за смолистой сосной

В Троицын день;

Тоскует и тужит и тешет он гроб смоляной.

Свечка в светлице средь темного леса блестит

В Троицын день;

Под образом блеклый веночек над мертвой грустит

В Троицын день.

Бор шепчется глухо. Река в осоке шелестит…

Ты царским поездом назвал

Заката огненное диво.

Еще костер не отпылал

И розы жалят: сердце живо.

Еще в венце моем горю.

Ты ж, Феба список снежноликий,

Куда летишь, с такой музыкой,

С такими кликами?.. Смотрю

На легкий поезд твой – с испугом

Восторга! Лирник-чародей,

Ты повернул к родимым вьюгам

Гиперборейских лебедей!

Они влекут тебя в лазури,

Звончатым отданы браздам,

Чрез мрак – туда, где молкнут бури,

К недвижным ледяным звездам.

Пусть вновь – не друг, о мой любимый!

Но братом буду я тебе

На веки вечные в родимой

Народной мысли и судьбе.

Затем, что оба Соловьевым

Таинственно мы крещены;

Затем, что обрученьем новым

С Единою обручены.

Убрус положен на икону:

Незримо тайное лицо.

Скользит корабль по синю лону:

На темном дне горит кольцо.

Ни ясных звезд блуждающие станы,

Ни полные на взморье паруса,

Ни с пестрым зверем темные леса,

Ни всадники в доспехах средь поляны,

Ни гости с песнью про чужие страны,

Ни рифм любовных сладкая краса,

Ни милых жен поющих голоса

Во мгле садов, где шепчутся фонтаны, –

Ничто не тронет сердца моего.

Все погребло с собой мое светило,

Что сердцу было зеркалом всего.

Жизнь однозвучна. Зрелище уныло.

Лишь в смерти вновь увижу то, чего

Мне лучше б никогда не видеть было.

Весенние ветви души,

Побеги от древнего древа,

О чем зашептались в тиши?

Не снова ль извечная Ева,

Нагая, встает из ребра

Дремотного первенца мира,

Невинное чадо эфира,

Моя золотая сестра?

Выходит и плещет в ладони,

Дивясь многозвездной красе,

Впивая вселенских гармоний

Все звуки, отзвучия все;

Лепечет, резвясь, Гесперидам:

«Кидайте мне мяч золотой».

И кличет морским нереидам:

«Плещитесь лазурью со мной».

Осиротела Музыка. И с ней

Поэзия, сестра, осиротела,

Потух цветок волшебный у предела

Их смежных царств, и пала ночь темней

На взморие, где новозданных дней

Всплывал ковчег таинственный. Истлела

От тонких молний духа риза тела,

Отдав огонь источнику огней.

Исторг ли Рок, орлицей зоркой рея,

У дерзкого святыню Прометея?

Иль персть опламенил язык небес?

Кто скажет: побежден иль победитель,

По ком, – немея кладбищем чудес, –

Шептаньем лавров плачет муз обитель?

Он был из тех певцов (таков же был Новалис),

Что видят в снах себя наследниками лир,

Которым на заре веков повиновались

Дух, камень, древо, зверь, вода, огонь, эфир.

Но между тем как все потомки признавались,

Что поздними гостьми вошли на брачный пир, –

Заклятья древние, казалось, узнавались

Им, им одним опять – и колебали мир.

Так! Все мы помнили – но волил он и деял.

Как зодчий тайн, Хирам, он таинство посеял,

И Море Медное отлил среди двора.

«Не медли!» – звал он Рок, и зову Рок ответил.

«Явись!» – молил Сестру – и вот пришла Сестра.

Таким свидетельством пророка Дух отметил.

Солнце, сияя, теплом излучается:

Счастливо сердце, когда расточается.

Счастлив, кто так даровит

Щедрой любовью, что светлому чается,

Будто со всем он живым обручается.

Счастлив, кто жив и живит.

Счастье не то, что годиной случается

И с мимолетной годиной кончается:

Счастья не жди, не лови.

Дух, как на царство, на счастье венчается,

В счастье, как в солнце, навек облачается:

Счастье – победа любви.