Читать книгу Серебряный век. Лирика - Каллум Хопкинс, Коллектив авторов, Сборник рецептов - Страница 22

Смотрю на море жадными очами,

К земле прикованный, на берегу…

Стою над пропастью – над небесами –

И улететь к лазури не могу.

Не ведаю, восстать иль покориться,

Нет смелости ни умереть, ни жить…

Мне близок Бог – но не могу молиться,

Хочу любви – и не могу любить.

Я к солнцу, к солнцу руки простираю.

Я вижу полог бледных облаков…

Мне кажется, что истину я знаю –

И только для нее не знаю слов.

Был человек. И умер для меня.

И, знаю, вспоминать о нем не надо.

Концу всегда, как смерти, сердце радо,

Концу земной любви – закату дня.

Уснувшего я берегу покой.

Да будет легкою земля забвенья!

Распались тихо старой цепи звенья…

Но злая жизнь меня свела – с тобой.

Когда бываем мы наедине –

Тот, мертвый, третий – вечно между нами.

Твоими на меня глядит очами

И думает тобою – обо мне.

Увы! в тебе, как и, бывало, в нем,

Не верность – но и не измена…

И слышу страшный, томный запах тлена

В твоих речах, движениях, – во всем.

Безогненного чувства твоего,

Чрез мертвеца в тебе, – не принимаю;

И неизменно-строгим сердцем знаю,

Что не люблю тебя, как и его.

Один я в келии неосвещенной.

С предутреннего неба, из окна,

Глядит немилая, холодная весна.

Но, неприветным взором не смущенной,

Своей душе, в безмолвие влюбленной,

Не страшно быть одной, в тени, без сна.

И слышу я, как шепчет тишина

О тайнах красоты невоплощенной.

Лишь неразгаданным мечтанья полны.

Не жду и не хочу прихода дня.

Гармония неслышная таится

В тенях, в нетрепетной заре… И мнится:

Созвучий нерожденных вкруг меня

Поют и плещут жалобные волны.

В моей душе нет места для страданья:

Моя душа – любовь.

Она разрушила свои желанья,

Чтоб воскресить их вновь.

В начале было Слово. Ждите Слова.

Откроется оно.

Что совершилось – да свершится снова,

И вы, и Он – одно.

Последний свет равно на всех прольется,

По знаку одному.

Идите все, кто плачет и смеется,

Идите все – к Нему.

К Нему придем в земном освобожденье,

И будут чудеса.

И будет все в одном соединеньи –

Земля и небеса.

Тебя приветствую, мое поражение,

Тебя и победу я люблю равно;

На дне моей гордости лежит смирение,

И радость, и боль – всегда одно.

Над водами, стихнувшими в безмятежности

Вечера ясного, – все бродит туман.

В последней жестокости есть бездонность нежности

И в Божией правде – Божий обман.

Люблю я отчаяние мое безмерное,

Нам радость в последней капле дана.

И только одно здесь я знаю верное:

Надо всякую чашу пить – до дна.

Сердце исполнено счастьем желанья,

Счастьем возможности и ожиданья, –

Но и трепещет оно и боится,

Что ожидание может свершиться…

Полностью жизни принять мы не смеем,

Тяжести счастья поднять не умеем,

Звуков хотим, – но созвучий боимся,

Праздным желаньем пределов томимся,

Вечно их любим, вечно страдая, –

И умираем, не достигая…

Все прах и тлен, все гниль и грех,

Позор – любовь, безумство – смех,

Повсюду мрак, повсюду смрад,

И проклят мир, и проклят брат.

Хочу оков, хочу цепей…

Идите прочь с моих путей!

К Нему – мой вздох, к Нему – мой стон,

В затвор иду – в затворе Он!

Я Богом оскорблен навек.

За это я в Него не верю.

Я самый жалкий человек,

Я перед всеми лицемерю.

Во мне – ко мне – больная страсть:

В себя гляжу, сужу, да мерю…

О, если б сила! Если б – власть!

Но я, любя, в себя не верю.

И все дрожу и всех боюсь,

Глаза людей меня пугают…

Я не даюсь, я сторонюсь,

Они меня не угадают.

А все ж уйти я не могу;

С людьми мечтаю, негодую…

Стараясь скрыть от них, что лгу,

О правде Божией толкую, –

И так веду мою игру,

Хоть притворяться надоело…

Есмь только – я… И я – умру!

До правды мне какое дело?

Но не уйду, я слишком слаб,

В лучах любви чужой я греюсь;

Людей и лжи я вечный раб,

И на свободу не надеюсь.

Порой хочу я всех проклясть –

И лишь несмело обижаю…

Во мне – ко мне – больная страсть.

Люблю себя – и презираю.

Грех – маломыслие и малодеянье,

Самонелюбие – самовлюбленность,

И равнодушное саморассеянье,

И успокоенная упоенность.

Грех – легкочувствие и легкодумне,

Полупроказливость – полуволненье.

Благоразумное полубезумие,

Полувнимание – полузабвенье.

Грех – жить без дерзости и без мечтания,

Не признаваемым и не гонимым.

Не знать ни ужаса, ни упования

И быть приемлемым, но не любимым.

К стыду и гордости – равнопрезрение…

Всему покорственный привет без битвы…

Тяжеле всех грехов – Богоубьение,

Жизнь без проклятия – и без молитвы.

Темные мысли – серые птицы…

Мысль одинокая нас не живит:

Смех ли ребенка, луч ли денницы,

Струн ли дрожание – сердце молчит.

Не оясняют, но отдаляют

Мысли немые желанный ответ.

Ожесточают и угашают

Нашей природы божественный свет.

Тяжкие мысли – мысли сухие,

Мысли без воли – нецарственный путь.

Знаю свои и чужие грехи я,

Знаю, где можно от них отдохнуть.

Мы соберемся в скорби священной,

В дыме курений, при пламени свеч,

Чтобы смиренно и дерзновенно

В новую плоть наши мысли облечь.

Мы соберемся, чтобы хотеньем

В силу бессилие преобразить,

Веру – со знанием, мысль – с откровеньем,

Разум – с любовию соединить.

Страшное, грубое, липкое, грязное,

Жестко тупое, всегда безобразное,

Медленно рвущее, мелко-нечестное,

Скользкое, стыдное, низкое, тесное,

Явно-довольное, тайно-блудливое,

Плоско-смешное и тошно-трусливое,

Вязко, болотно и тинно застойное,

Жизни и смерти равно недостойное,

Рабское, хамское, гнойное, черное,

Изредка серое, в сером упорное,

Вечно лежачее, дьявольски косное,

Глупое, сохлое, сонное, злостное,

Трупно-холодное, жалко ничтожное,

Непереносное, ложное, ложное!

Но жалоб не надо; что радости в плаче?

Мы знаем, мы знаем: все будет иначе.

Я не могу покоряться людям.

Можно ли рабства хотеть?

Целую жизнь мы друг друга судим, –

Чтобы затем – умереть.

Я не могу покоряться Богу,

Если я Бога люблю.

Он указал мне мою дорогу,

Как от нее отступлю?

Я разрываю людские сети –

Счастье, унынье и сон.

Мы не рабы, – но мы Божьи дети,

Дети свободны, как Он.

Только взываю, именем Сына,

К Богу, Творцу Бытия:

Отче, вовек да будут едино

Воля Твоя и моя!

По Слову Извечно-Сущего

Бессменен поток времен.

Чую лишь ветер грядущего,

Нового мига звон.

С паденьем идет, с победою?

Оливу несет иль меч?

Лика его я не ведаю,

Знаю лишь ветер встреч.

Летят не здешними птицами

В кольцо бытия, вперед,

Миги с закрытыми лицами…

Как удержу их лет?

И в тесности, в перекрестности, –

Хочу, не хочу ли я, –

Черную топь неизвестности

Режет моя ладья.

Поэты, не пишите слишком рано,

Победа еще в руке Господней.

Сегодня еще дымятся раны,

Никакие слова не нужны сегодня.

В часы неоправданного страданья

И нерешенной битвы

Нужно целомудрие молчанья

И, может быть, тихие молитвы.

Кто посягнул на детище Петрово?

Кто совершенное деянье рук

Смел оскорбить, отняв хотя бы слово,

Смел изменить хотя б единый звук?

Не мы, не мы… Растерянная челядь,

Что, властвуя, сама боится нас!

Все мечутся, да чьи-то ризы делят,

И все дрожат за свой последний час.

Изменникам измены не позорны.

Придет отмщению своя пора…

Но стыдно тем, кто, весело-покорны,

С предателями предали Петра.

Чему бездарное в вас сердце радо?

Славянщине убогой? Иль тому,

Что к «Петрограду» рифм гулящих стадо

Крикливо льнет, как будто к своему?

Но близок день – и возгремят перуны…

На помощь, Медный Вождь, скорей, скорей!

Восстанет он, все тот же бледный, юный,

Все тот же – в ризе девственных ночей,

Во влажном визге ветренных раздолий

И в белоперистости вешних пург, –

Созданье революционной воли –

Прекрасно-страшный Петербург!

Рождество, праздник детский, белый,

Когда счастливы самые несчастные…

Господи! Наша ли душа хотела,

Чтобы запылали зори красные?

Ты взыщешь, Господи, но с нас ли, с нас ли?

Звезда Вифлеемская за дымами алыми…

И мы не знаем, где Царские ясли,

Но все же идем ногами усталыми.

Мир на земле, в человеках благоволенье…

Боже, прими нашу мольбу несмелую:

Дай земле Твоей умиренье,

Дай побеждающей одежду белую…

Белый праздник, – рождается предвечное Слово,

белый праздник идет, и снова –

вместо елочной, восковой свечи,

бродят белые прожекторов лучи,

мерцают сизые стальные мечи,

вместо елочной, восковой свечи.

Вместо ангельского обещанья,

пропеллера вражьего жужжанья,

подземное страданье ожиданья,

вместо ангельского обещанья.

Но вихрям, огню и мечу

покориться навсегда не могу,

я храню восковую свечу,

я снова ее зажгу

и буду молиться снова:

родись, предвечное Слово!

затепли тишину земную,

обними землю родную…

Страшно оттого, что не живется – спится.

И все двоится, все четверится.

В прошлом грехов так неистово много,

Что и оглянуться страшно на Бога.

Да и когда замолить мне грехи мои?

Ведь я на последнем склоне круга…

А самое страшное, невыносимое, –

Это что никто не любит друг друга…

Невозвратимо. Непоправимо.

Не смоем водой. Огнем не выжжем.

Нас затоптал, – не проехал мимо!

Тяжелый всадник на коне рыжем.

В гуще вязнут его копыта,

В смертной вязи, неразделимой…

Смято, втоптано, смешано, сбито –

Все. Навсегда. Непоправимо.

Не спешите, подождите, соглашатели,

кровь влипчива, если застыла, –

пусть сначала красная демократия

себе добудет немножко мыла…

Детская-женская – особо въедчива,

вы потрите и под ногтями.

Соглашателям сесть опрометчиво

на Россию с пятнистыми руками.

Нету мыла – достаньте хоть месива,

чтобы каждая рука напоминала лилею…

А то смотрите: как бы не повесили

мельничного жернова вам на шею!

Как скользки улицы отвратные,

Какая стыдь!

Как в эти дни невероятные

Позорно жить!

Лежим, заплеваны и связаны,

По всем углам.

Плевки матросские размазаны

У нас по лбам.

Столпы, радетели, воители

Давно в бегах.

И только вьются согласители

В своих Це-ках.

Мы стали псами подзаборными,

Не уползти!

Уж разобрал руками черными

Викжель – пути…

Она не погибнет, – знайте!

Она не погибнет, Россия.

Они всколосятся, – верьте!

Поля ее золотые.

И мы не погибнем, – верьте!

Но что нам наше спасенье:

Россия спасется, – знайте!

И близко ее воскресенье.