Читать книгу Лицом вниз. Антология греческой прозы XIX века - Коллектив авторов, Ю. Д. Земенков, Koostaja: Ajakiri New Scientist - Страница 9

Сомкнув веки и опустив голову на приступок камина, который в народе называют фугоподаро25, бабка Хадула Франгисса жертвовала своим сном, бодрствуя у колыбели больной внучки. Что до роженицы, матери несчастного младенца, то она недавно заснула на низком топчане.

Подвешенная лампа мерцала у камина. Света от нее не было, она лишь отбрасывала тень на немногочисленную убогую мебель, казавшуюся ночью чище и наряднее. От трех наполовину истлевших головешек и большого бревна камин заполнился пеплом, а пылающие угли да слабо потрескивающий огонь навевали старухе сквозь дремоту образ ее младшей дочери, Криньо. Если бы та сейчас была в комнате, она бы тихо пропела: «Если он друг, да будет он счастлив, если же враг, пусть лопнет…»

Хадула, которую также звали Франгоянну, или просто Янну26, была статной женщиной около шестидесяти лет, с суровыми чертами лица и мужским характером. Над верхней губой у нее виднелись маленькие усики. Размышляя о своей жизни, она приходила к выводу, что не делала ничего иного, как только обслуживала других. Девочкой она обслуживала родителей. Выйдя замуж, стала служанкой собственному мужу, однако благодаря своему характеру и отсутствию оного у супруга она была ему также опекуншей. С рождением детей Хадула превратилась в их рабыню. Когда же дети обзавелись своими детьми, старуха стала заботиться о внуках.

Девочка родилась две недели назад. У ее матери были тяжелые роды. Это она спала на кровати – старшая дочь Франгоянну, Дельхаро Трахилена. Они поторопились крестить ребенка на десятый день, так как девочка тяжело болела: ее мучил кашель, сыпь и периодические судороги. Как только ребенка покрестили, в первый же вечер болезнь как будто отступила, и кашель немного поутих. На протяжении многих ночей Франгоянну не смыкала глаз и, прогоняя дремоту, сидела подле малютки, которая даже не представляла себе, какие страдания она причиняет другим и сколько мучений ее ожидают, если она выживет. И конечно, она не понимала того вопроса, который ее бабка тихо задавала себе: «Господи, зачем и это дитя появилось на свет?»

Старуха убаюкивала девочку и над люлькой бедняжки могла бы сложить песнь о своих страданиях. Прошлой ночью она действительно довела себя до исступления, вспоминая все свои мучения. В виде образов, сцен и видений Хадула представила свою жизнь – напрасную и тяжелую.

Ее отец был бережливым, трудолюбивым и законопослушным. Мать – злобной, богохульной и завистливой. Одной из известных ведьм того времени. Умела колдовать. Пару раз она чуть было не попалась в руки клефтам, молодцам Каратассоса, Гацоса и других предводителей Македонии27. Они хотели отомстить ей, потому что она навела на них порчу и дела их шли из рук вон плохо. Они три месяца ничем не промышляли, и не было у них удачи в разбое ни у турок, ни у христиан. И даже правительство Коринфа не высылало им никакой помощи.

Они гнались за ней от вершины горы Аи-Танасу до равнины Пророка Ильи, с высокими платанами и обильным источником, и оттуда до Меровили28, что располагался у склона горы, сквозь лесные дебри и заросли кустарников. Она попыталась было укрыться в лесной чаще, но ей не удалось провести преследователей. Шорох кустов, сам ее страх, от которого трепетали листья на ветках, выдали девушку. Она услышала свирепый голос:

– Ну что, девка, вот мы тебя и поймали!

Ведьма выскочила из кустов и понеслась, словно вспугнутая горлица, и ее широкие белые рукава напоминали крылья. Не было никакой надежды на спасение. Хотя, когда за ней охотились в первый раз, ей удалось скрыться где-то под Башней, так как в том месте было очень много тропинок. Здесь, в Меровили, совсем не было ни дорожек, ни лабиринтов, только деревья да непроходимые дебри. Молодая, тогда еще новобрачная, Дельхаро, словно косуля, прыгала босая от куста к кусту, ведь незадолго до этого она сбросила тапки (один подобрал в качестве трофея ее преследователь) и колючки впивались ей в пятки и раздирали до крови стопы и лодыжки. И когда она уже почти отчаялась, у нее появилась идея.

Там, за кустами, на склоне горы, находилась единственная ухоженная оливковая роща, называвшаяся сосной Мораитиса. Старик Мораитис, дед владельца рощи, перебрался в эти места из Мистры29 примерно в конце прошлого века – в эпоху Екатерины Великой и Орлова. Знаменитая сосна стояла посреди рощи словно великан среди лилипутов.

Ствол тысячелетнего дерева, который не могли бы объять и пять мужей, был полым внизу, у корней. Пастухи и рыбаки опустошили его: ради лучин они вынули его сердце и выпотрошили внутренности. Однако даже с такой ужасной раной в своем чреве сосна простояла еще три четверти века, до июля 1871 года, когда местные жители на расстоянии многих верст, у моря, почувствовали сильный подземный толчок. В ту же ночь гигант рухнул.

В этом углублении, где спокойно могли разместиться двое людей, и поспешила схорониться Дельхаро. Только отчаявшийся человек решился бы на подобное: спрятаться как будто понарошку, словно ребенок, играющий в прятки. Конечно же, сзади преследователям ее не обнаружить, но спереди-то она была у них на виду! Если бы трое клефтов обошли сосну, то заметили бы, как Дельхаро застыла внутри дерева.

Но трое мужчин пробежали мимо. Двое из них даже не обернулись, думали, что «девка» помчалась вперед. И лишь третий нервно оглянулся в последний момент и посмотрел тут и там, только на ствол сосны не взглянул. Он обвел ее взглядом вместе с другими деревьями, не догадываясь, что внутри ствола есть дупло, где прячется человек. Да даже если б он и знал об этом дупле, в тот момент ему и в голову не пришло заглянуть туда. Он посмотрел, не разверзлась ли где земля, поглотив ведьму, ведь не было видно никакой дыры, где она могла бы спрятаться. Дриады, лесные нимфы, которых Дельхаро обычно призывала во время колдовства, защитили ее, ослепили гонителей, напустив на них зеленую тьму, и они ее не нашли.

Молодая дева выскользнула из их когтей и спаслась. И всю свою жизнь она продолжала наводить порчу на клефтов – так что их работа совсем разладилась и они больше не учиняли разбоев, до тех пор пока с Божьей помощью не наступил мир и султан Махмуд даровал Греции так называемые Чертовы острова30, переставшие быть беспризорными. Грабеж сменился налогообложением, и весь избранный народ стал работать на огромный главный рот-желудок, не имеющий ушей.

Хадула Франгисса родилась в то время и помнила все, что впоследствии рассказывала ей мать. Позже, когда она подросла и ей исполнилось пятнадцать лет, при правлении Каподистрии31 наступило мирное время, и родители сосватали ее за Янниса Франга, которого она позже назвала Колпаком и Счетом.

Хадула не случайно дала эти два прозвища своему супругу. Колпаком она его нарекла еще до замужества, подтрунивая над ним с девичьим лукавством и не думая о том, что он станет ее суженым: вместо фески юноша носил что-то наподобие колпака, пепельно-красного цвета, с длинной кисточкой. Счетом она прозвала его позже, после свадьбы, так как он любил повторять фразу «Таков вышел счет», притом что сам был не в состоянии ни сложить небольшую сумму, ни посчитать две поденные оплаты. Если б не Хадула, то его бы обсчитывали каждый день. Ему бы никогда не оплачивали по-честному его труд на кораблях, на верфи или в шлюпочной мастерской, где он работал плотником и конопатчиком.

Яннис долгое время был подмастерьем ее отца, занимаясь тем же ремеслом. Увидев, насколько тот бесхитростен, неприхотлив и скромен, старик начал ценить своего ученика и решил женить его на своей дочери. В качестве приданого молодым достался ветхий заброшенный домик в старой Крепости, где какое-то время до революции 1821 года жили люди, а также участок в местечке под названием Бахча, находившемся за опустевшей Крепостью, на обрывистом берегу, в трех часах езды от нынешнего городка. Также он дал им аршин поля размером с носовой платок и еще одно, поросшее бурьяном поле, на которое также претендовал сосед. Другие соседи говорили, что оба поля, из-за которых ссорятся эти двое, присвоены незаконно, они монастырские, то есть принадлежат закрытому монастырю. Такое приданое дал старик Стафарос за своей дочерью. А ведь она была у него одна. Для себя же, своей жены и сына он придержал два недавно построенных дома в новом городе, два виноградника поблизости, две оливковые рощи, несколько пашен и всю скопленную наличность.

Вот о чем вспоминала Франгоянну в ту ночь. Шел одиннадцатый вечер после родов ее дочери. Девочке вновь стало хуже, и она ужасно мучилась. Больной она появилась на свет. Уже из чрева матери боль начала преследовать ее…

В этот момент послышался судорожный кашель и прервал воспоминания старухи. Она приподнялась с убогого тюфяка, на котором лежала, склонилась над ребенком и попыталась помочь ему. Янну поднесла к лампе маленький пузырек и дала младенцу лекарство. Дитя проглотило жидкость и через мгновение срыгнуло.

Роженица начала ворочаться на своей низкой и узкой кровати. Видимо, ей не спалось, и она с закрытыми веками как будто пребывала в полудреме. Девушка открыла глаза и, приподнявшись, спросила:

– Маменька, как она?

– Ну как она может быть? – ответила строго старуха. – Спи давай! Ей что – уже кашлянуть нельзя?

– Тебе-то как кажется, мама?

– Ну что мне может казаться?.. Она ребеночек, младенец… вот, пожалуйста, еще одна появилась на этот свет! – Старуха произнесла это с горечью в голосе.

Вскоре роженица, немного успокоившись, заснула. Старуха перед заутреней ненадолго сомкнула глаза, после того как петух пропел в третий раз. Она проснулась, услышав голос своей дочери, Амерсы, которая жила в соседнем доме – та пришла рано утром справиться о здоровье роженицы и ребенка и о том, как провела ночь их мать.

Амерса, вторая дочь Франгоянну, осталась незамужней, уже почти старой девой. Домовитая, «хозяюшка», славная ткачиха, она была очень смуглой, высокой, мужеподобной – и все ее приданое, а вместе с ним свадебные вышивки, работа ее рук, уже много лет хранилось в большом грубом сундуке, где поедалось молью и короедами.

– Доброе утро! Как дела? Как прошла ночь?

– Ах, это ты, Амерса… Ну вот еще одна ночь прошла.

Старуха только проснулась и потирала глаза, бормоча что-то себе под нос. Вдруг послышался шум из-за соседней низкой перегородки. Это был Констандис Трахилис, муж роженицы, спавший за тонкой деревянной стеной рядом с другой девчушкой и маленьким мальчиком. Он только проснулся и стал собирать свои инструменты – тесла, пилы, рубанки, чтобы отправиться в шлюпочную мастерскую, где он работал поденщиком.

– Ты только послушай, какой тарарам он тут устроил! – проворчала старуха. – Вот не может он по-тихому собрать свои железяки. Услышь его кто-нибудь, Бог знает, что подумает!

– «Бедному собраться…» – иронично произнесла Амерса и засмеялась.

Шум от инструментов, которые Констандис где-то там за перегородкой бросал к себе в короб – тесла, пилы, сверла и тому подобное, разбудил роженицу, его жену.

– Мама, что это за шум?

– А ты как думаешь? Это Констандис свои инструменты собирает! – вздохнула старуха.

– «…только подпоясаться», – закончила пословицу Амерса.

Тогда из-за перегородки послышался голос Констандиса.

– Проснулись, мамаша? – спросил он. – Как провели ночь?

– Как, как… Как курица на мельнице, пей свою ракию.

Констандис показался в зимовке. Он был широкогрудый, нескладный –«непутевый», как его называла теща, – и почти лысый. Старуха указала Амерсе на бутылек с ракией, что стоял на полке над камином, и кивнула, чтобы та налила стопку Констандису.

– А инжир есть на закуску? – спросил мужчина, взяв стопку из рук свояченицы.

– Да откуда ж ему взяться?! – проворчала старуха. – Нам бы раздобыть сорок лепешек, – добавила она, подразумевая непредвиденные расходы, случавшиеся обычно в бедных домах, когда на них обрушивается какое-нибудь «счастливое событие» – например, рождение девочки.

– Много хочешь – мало получишь, – сказала Амерса, вспомнив еще одну пословицу.

– Мало вы меня цените, и кривой зять – в радость, – нисколько не растерялся Констандис. – Ну, будем! Чтоб дожила до сорокового дня!

И опустошил залпом стопку ракии.

– До вечера!

Констандис взвалил на себя сумку с инструментами и отправился в мастерскую.