Читать книгу Плавучий мост. Журнал поэзии. №3/2019 - Коллектив авторов, Ю. Д. Земенков, Koostaja: Ajakiri New Scientist - Страница 3

Едва ли мы отыщем то село:

Все лицеисты пущены в расход,

Обломки лиры снегом занесло,

Отчалил философский пароход

И растворился в дымке голубой,

Ну, а народ – о чем ты, Бог с тобой.

Изъяты книги из библиотек

И сожжены, и вылинял, поблек

Всяк сущий в нем язык, и вот уж век

России нет. Но гиблые места,

Но мачты лучевидные стропил

Без плотников, церквушка без креста,

В грязи – из веток ивовых настил

И синяя оленья немота

Весны, зимой – течение светил

Над мерзлотой, над вечной мерзлотой…

И всё пресуществляются в Дары

Вино и хлеб, и игры детворы.

России нет. Но дискос золотой,

Но Чаша, свет, струящийся в ночи,

Его прямоходящие лучи…

Занявшийся сиянием перегной,

Себя я в этой бездне разместил,

Идя сквозь виноградник Твой больной

И видя сны, где снег со дна могил

Еще блестит под северной луной.

   – А ну вставай, соколики, пора!

   На пять минут – работы в гараже,

   И вот уже вывозят со двора

   В грузовике лежащих неглиже

   Соколиков. И мажется икра

   На масло, крем-брюле и бланманже

   Тебе приносят к чаю, кобура,

   Сынку на радость, только – вот те на

   Уже другая партия сидит

   На корточках. Нет, партия одна,

   И помнят все партийцы: враг – не спит.

Июнь. И рио-рита из окна

Тем громче, чем от гари тяжелей:

Висит, мешаясь с пухом тополей,

Она по всей столице, эта гарь.

Но рассуди, дрожащая ты тварь,

Какой в том прок? Гребущим всех подряд,

До лампочки, горят ли, не горят

В буржуйке бумаженции твои.

Подпишешь все, как миленький, а там

Удобришь сам культурные слои,

Свезут ли на Донской к истопникам

Тебя, мой друг, в Нарыме ли каком

Потрудишься и сам истопником.

Не дремлет враг. И хрупок, неглубок,

Не разберу, от водки ли мой сон,

От ремесла ли нашего, милок.

Льешь литрами, считай, одеколон,

А все корит, все дуется жена,

Мол, пахнешь кровью, как с тобою спать,

Как жить с тобою? Знать, повреждена

Умом-то, голубица, но – как знать…

Прям, леди Макбет. Впрочем, не про то,

Я, кажется, хотел тебе сказать.

Сочится кровохлебкой решето

Отцеживая нас – и вас, и нас:

И я, и ты, и этот конь в пальто —

Под Богом ходим, да-с… Неровен час,

Подкатят и за мной, впихнут в авто

И Ваньку не валяй – за что, за что…

А враг – он бдит, повсюду он внедрен,

Он в каждом, враг! И хлещет кровоток

И рукоплещет зал, приговорен

Как все мы. И какой извлечь урок?

Шекспир сказал: распалась связь времен.

И не связать концов ее, браток.

А кровь, как ни бели ее с утра,

Сквозь известь, чем прозрачней, тем видней

Подследственным: тому – на севера,

Ну, а тебе – тебе в страну теней,

Не к волчьим изумрудам, сибиряк,

Есенинской листвы ненужный ком.

Сгребли тебя – забудь о северах:

Подвал и крематорий на Донском.

На раз-два-три хребты ломают здесь,

Окурки гасят в яблоках глазных.

Какие снегири? Ты вышел весь,

С крючка из мозга вырванной блесны

Весь вытек на рубаху в петухах.

Промчались грезы, гаснут колера,

И ты, как все, не медом здесь пропах.

– Охрана! Выносите гусляра.

Роняет лепестки югорский мак,

Со шконки слепошарый богомол

Во мрак вперяясь, тянешься во мрак

Седой, как лунь, скуластый, как монгол,

И там, во тьме, не кум, не фраера —

Спит теремок, не низок, не высок,

И золотарник золотом истек,

Блестит жемчужный хрящик осетра,

Не тюрьмы там, а юрты, солнцепек,

Там снег на полушалок твой, сестра,

Летит, напоминая Вифлеем,

И только карандашик послюни

Текут стихи – последние огни

Вдоль пристани, но кто мы и зачем?

С овцы паршивой шерсти рыжий клок

И тот не нужен им. Жирует хам,

А наш, дружок, окончен файв-о-клок,

И переоборудованный храм,

Дымит, словно мартеновская печь,

И всюду напоказ отцовский срам,

И не костьми, но пеплом нам полечь —

Там, на Донском, орел степной, сиречь

Казак, биологический отброс,

Бряцающий на лире друг степей,

Орлов, парящих по небу вразброс,

И недруг – сапогов и портупей.

Обол Харону – сталинский пятак —

Паромщику косматому обол,

А то, глядишь, посмотрит и за так

Перевезет: ведь гол ты как сокол,

Сам бывший плотогоном как-никак.

Под звездным частоколом санный путь

И, как нигде, огромная луна,

И женщина: Елена ли она,

Наталья ли? И звезды, словно ртуть,

Текут по чуду в перьях, и полна

Жар-птиц, чьи позабылись имена,

Коробочка твоя, югорский мак,

И, по ветру развеянный подзол,

Плывешь, таращась бельмами, во мрак,

И ад, поди, не горшее из зол.

Лубянку, невостребованный прах,

Припомни. И как там, на северах,

Как в Салехарде, мглистый окоем

Займется беглым перистым огнем.

Здесь шпалы облаками затекли

И нет границы неба и земли —

Одна лишь пустошь ягельного сна

И из пустого все не перельет

В порожнее курящегося льна,

Круговращаясь, птичий перелет.

За нитью нить слоится он, как бинт,

Сновидцами, глядящими сквозь лед,

Мытарств непроходимый лабиринт.

А наяву – под ношей облаков —

Желтеет насыпь, ночь белым-бела,

Нема, светла как девичий альков.

Играет ключ в овраге, но овраг

Здесь, за полярным кругом, не таков

Как все овраги всех материков,

И полуночник, вглядываясь в ров,

Не Бога видит в небе, а барак,

Замерзшие могильники костров,

Кукушкин лен, растущий абы как,

Июльской тундры жиденький покров.

Не до элегий как-то, не до саг.

В бездонных, бесконвойных, неживых

Пустотах на земле и в небесах,

Где вьюга – вой собак сторожевых.

Чертог Твой вижу, Спасе, Твой ковчег,

В нем нары на крови, на нарах снег,

Сквозь рваный свод сочится мерзлота

И кверху дном кружит Генисарет

Лодчонку, чья коробочка пуста.

А там, на дне, прозрачный на просвет,

Спит мертвый, весь в телегах, Вифлеем,

И кто-то под огнем, и глух и нем,

Ест голову свою. И слеп, как крот,

Молчит Гомер, воды набравши в рот,

Ну, а другой – другой наоборот:

– Все подпишу! И крутится фокстрот

По всей Москве, не верящей слезам.

Нарядное, с иголочки, метро

В потемках приоткрылось, как сезам,

Но мед, мешаясь с кровью, по усам

Течет, и всюду липко и мокро,

Мочала на колу и там и сям

Плывут по всем излучинам, осям,

Сквозь требуху сияет рыбий жир

И звезды, звезды-смоквы, как инжир,

Как град по перекресткам – скок-поскок.

И пуля-дура, если не в висок,

Летит тебе в затылок, пассажир.

Что ты забыл здесь? Пей томатный сок,

Иди сторонкой, дождь, идущий вкось.

Все сгинули. Лишь лиственницы скрип

Над быстриной, с обрыва. Или ось

Скрипит земная? Что это за тип

Там шастает? Олень, должно быть, лось…

Осетр и банка с паюсной икрой —

Зачем тебе художества сии

В столовой раскуроченной? На кой

Нам ворошить культурные слои,

С печурок этих снег сбивать клюкой,

Скворечник на поехавших столбах

Разглядывать, вздыхая день-деньской?

Все рухнуло. И мусор на столах.

Мосты и рельсы – что тебе до них,

Висящих сикось-накось на соплях

Незнамо где, как регулярный стих,

Как чей, уже не помню, млечный шлях?

Уходят в ягель доски-горбыли,

Ивняк, белея, зиждется впотьмах,

Заносит снег кобыльи корабли,

Просевший грунт еще заразных ям

И вот уже ни неба, ни земли,

Вот шпалы облаками затекли,

Оставив на помин лицейский ямб.

Но что нам эти косы, тот цветок

И тучки те жемчужные, старик?

Сознанья угасающий поток

Сковало льдом. Уже не только вскрик —

И всхлип немыслим. Канул в краснотал,

По льду растекшись кровью, тот квартал,

И только пустошь ягельного сна,

Страна забвенья, призраков страна.

Спит переименованный в Надым

Элизиум. Полярная луна,

Сова ли коченеет по-над ним

Прожектора ли выявился зрак

Бельмом в ночи – не все ли нам равно?

Но, может быть, и там веретено,

За нитью за нить сучит себе во мрак,

Скрипит как снег в предутреннем дворе

Скрипел когда-то? Может быть, и там,

Как утром в ноябре ли, в декабре

Сквозь мерзлое рядно оконных рам

Сочится свет, пьет масло фитилек

Лампадки, как сосет, синея, лед

Арктический заморыш-василек?

И длится, длится птичий перелет,

Над прорвою быльем заросших ям,

Где, как в потире хлеб Святых Даров,

Мы, верно, пропитались будь здоров

Сияньем, что течет по всем осям.

Не помню, был ли сладок он, не помню

Ни пепелищ родных и ни гробов

Отеческих, но не было огромней

Луны в окне общаги той, хоть что мне

Луна и самый зябкий из углов,

Какие согревали нас с тобою?

Тебя уж нет. Снесен, небось, и тот

Барак, но то безмолвье гробовое

Снегов и звезд нам было как исход

В масличный сад (картинка на обоях),

Где солдатня и стража, всякий сброд,

Трубящий рог и вытянутый рот

Иуды, что пришел для поцелуя…

И в молоко стрела моя уйдет,

Какую рифму здесь ни прицеплю я,

К плащу, что желт и едок, словно йод,

А если об огне, то аллилуйя

В сырых костях огонь Его поет.

Созвучия точнее не пролью я,

И вот он, дым отечества, плывет,

Но сладок ли? Так от кровопотери

Слабеешь и уже не разберешь,

Открылись ли таинственные двери

Иль попросту в беспамятство плывешь —

Как этот дым – к селениям пропащим

Где цепенел изгнанник-нищеброд

С волшебным фонарем своим ледащим.

Скажи мне, ад – предел Его щедрот?

Ответа нет. Но, кажется, обрящем

Мы там и этот сад и этот грот,

И в лунном, зыбком, стылом, шелестящем

Маслинами саду приобретет

Всяк родину свою, а вместе с нею

Все будет нам желанней и яснее

К земле обетованной переход.