Читать книгу «Восстанет цесарь в опустевшей земле»: люди, время и пространство русской истории. К 70-летию профессора Н.С. Борисова. Сборник научных статей - Коллектив авторов, Ю. Д. Земенков, Koostaja: Ajakiri New Scientist - Страница 7

The Holy Sufferers and the Criteria of Their Canonization

Annotation. The article is devoted to the thousand-year history of the formation of the rank of sufferers in Rus (Russia). The features of the feat of the holy rulers and the criteria for their canonization are considered.

Key words: the sufferers, the martyrs, the great martyrs, Princes Boris and Gleb, the miracle, the Passion, the canonization.

Лик страстотерпцев – святых правителей, пострадавших в ходе династической борьбы и претерпевших «страсти» подобно Христу (тяжёлые моральные страдания, пытки и мученическую кончину), так и не утвердился в византийской системе почитания святых. Зато на Руси он сформировался как особый чин святости. Мученичество первых русских святых – князей Бориса и Глеба было осмыслено в посвящённой им агиографической литературе как особый духовный подвиг. (По мнению ряда исследователей, истоки формирования культа страстотерпцев на Руси следует искать в западнославянской практике канонизаций39.)

События, связанные с прославлением святых Бориса и Глеба описаны, главным образом, в трёх источниках: в «Чтении о житии и о погублении блаженную страстотерпцу Бориса и Глеба», составленном прп. Нестором, монахом Киево-Печерского монастыря; в анонимном «Сказании, и страсти, и похвале святую мученику Бориса и Глеба» и в «Сказании чудес святою страстотерпцу Христову Романа и Давида», сохранившемся в составе Успенского сборника конца XII – начала XIII в. Время возникновения этих сочинений, их источники и текстологические взаимоотношения до сих пор являются предметом научных дискуссий40. Большинство исследователей считают, что «Чтение о житии…» возникло в 80-е гг. XI в. 41, «Сказание, и страсть…», вероятнее всего, – в киевское правление князя Изяслава Ярославича (после 1054 г., но до 1072 г., поскольку в памятнике не упоминается о происшедшем в том году торжественном перенесении мощей Бориса и Глеба)42. «Сказание чудес…» было создано, вероятно, не ранее 1115 г., поскольку содержит рассказ о состоявшемся в этом году новом перенесении мощей святых Бориса и Глеба и многочисленные похвалы в адрес Киевского князя Владимира Мономаха (1113–1125)43.

Борис и Глеб, сыновья князя Владимира, Крестителя Руси, были убиты старшим братом Святополком в 1015 г., после смерти своего отца, поскольку являлись возможными претендентами на киевский стол (по мнению А. В. Поппэ, до 1011 г., по инициативе княгини Анны, жены Владимира Святого, состоялась церемония настолования на киевское княжение Бориса-Романа как прямого наследника Владимира и Глеба-Давида как соправителя, что и стало причиной столь острой реакции Святополка)44. В разное время их похоронили около деревянной церкви святого Василия в Вышгороде. Однажды пономарь забыл горящую свечу в храме, и тот загорелся. Но из огня пожара удалось спасти иконы и другие святыни, что было воспринято как чудо. Об этом доложили Киевскому князю Ярославу Мудрому. Посоветовавшись с митрополитом Иоанном I, он повелел поставить на месте сгоревшей церкви некую «клеть» (видимо, часовню) и перенести в нее мощи Бориса и Глеба. После того как часовня была готова, Киевский князь и митрополит отправились в Вышгород в сопровождении «клироса и всего поповьства». Накануне обретения мощей в часовне отслужили «всенощное пение». Наутро после совершения молитвенного последования захоронение Бориса и Глеба с благоговением вскрыли и обнаружили, что останки князей, долгое время находившиеся в земле, остались нетленными и источали благоухание: «…копающемъ же и исхожааше благая воня от гробу ею святою. И отъкопавъше изнесоша я отъ земле. И приступивъ митрополитъ Иоанъ съ презвутеры съ страхомъ и любъвию отъкры гроба святою. Ти видѣша чюдо преславьно, телеси святою ни какоя же ѣзвы имущи, нъ присно все цѣло и лици бяста свѣтьлѣ акы ангела, яко дивити ся и архиепископу зѣло и всѣмъ людьмъ испълньшемъ ся благоухания многа. И вънесъше въ ту храмину, яже бяше поставлена на мѣстѣ погорѣвшия цьркъве, и поставиша я надъ землею на деснѣй стране»45. Несмотря на нетленность мощей и благоухание, исходящее от них, решение о признании князей святыми принято не было.

Довольно часто в исторических трудах встречается мнение, что ни в Византии, ни на Руси в XI в. не существовало разработанной процедуры канонизации46. Однако это суждение вызывает сомнения, поскольку уже в литературных памятниках XI в. присутствует четкое понимание критериев святости, без которых прославление не могло состояться. Первая русская канонизация – князей Бориса и Глеба – обнаруживает определённую последовательность действий со стороны княжеской и церковной власти в этом вопросе.

Источники сообщают, что через некоторое время после обретения мощей у гробов Бориса и Глеба совершились два чуда: исцелился отрок вышгородского посадника Миронега, имевший сухую и скорченную ногу и ходивший с помощью костыля, а потом прозрел слепой. Посадник сообщил киевскому князю о чудесах. Услышав о них, Ярослав призвал митрополита. Архиерей подал князю совет построить в честь святых красивую церковь. Это сообщение свидетельствует о том, что решение о причислении Бориса и Глеба к лику святых было принято князем и митрополитом. Хотя в анонимном Сказании о Борисе и Глебе говорится, что первоначально митрополит Иоанн не поддерживал идею канонизации князей: «бысть преужасьнъ и въ усъмьнении»47. Он сказал: «…лепо ли бы нам, благоверный царю, церковь имя ею възградити и уставити день, воньже праздновати има»48. Однако князь отдал распоряжение готовить древесину для строительства храма.

Именно чудеса стали решающим фактором в вопросе прославления князей, а побудительным мотивом послужило некое бедствие в виде пожара, которое было воспринято как действие Божественного провидения (в последующей истории канонизаций русских святых довольно часто обретению мощей предшествовали пожары, подтопления храмов, вынужденные ремонты и иные события не чудесного характера). По приказу Ярослава был построен пятиглавый храм, украшенный фресками «и всею красотою». 24 июля, в день памяти убиения святого Бориса сюда перенесли мощи князей, торжественную процессию возглавили Ярослав Мудрый и митрополит Иоанн. После перенесения мощей храм освятили49. «…И шьдъше съ хрьсты Иоанъ митрополитъ и князь Ярославъ и вьсе поповьство и людие, и принесоша святая и церковь святиша и уставиша праздьникъ праздьновати месяца иулиа въ 24 въ нь же день убиенъ преблаженыи Борисъ, въ тъ же день и церквы священа и принесена быста святая»50. На первой литургии, во время которой возносились молитвы новым святым, на глазах у князя и митрополита произошло третье чудо – исцеление хромого. «И ещё бо имъ всѣмъ сущимъ на святѣи литургии, и человкъ хромъ, не могы ходити, съ трудом же великом прилѣзе к рацѣ святою, моляшеся, припадая, и яко приближишася к ракама, ту абие утвердистася нозѣ его, и воставъ хожаше предъ всими, славя Бога и святою»51. Ярослав Мудрый повелел написать икону святых Бориса и Глеба и поместить её в храме, «да входяще вѣрнии людии въ церковь ти видяще ею образъ написанъ, и акы самою зряще, ти тако с вѣрою и любовию покланяющеся има и цѣлующе образъ ею»52.

Таким образом, после канонизации князей была освящена во имя новых святых церковь, установлен день их памяти, написана икона. В источниках ничего не говорится о том, что митрополит Иоанн испрашивал у Константинопольского патриарха разрешение на канонизацию Бориса и Глеба. Возможно, оно не требовалось. Следующим шагом стало составление службы (древняя служба надписана именем митрополита Иоанна)53 и жития, которым стало Несторово «Чтение о житии … Бориса и Глеба». В основе памятника, как заключают исследователи, находятся некие записи о чудесах святых, которые велись при Борисоглебской церкви в Вышгороде во времена Ярослава Мудрого54.

Обращает на себя внимание то обстоятельство, какую значительную роль в прославлении святых сыграл правящий киевский князь: он инициировал строительство часовни на месте сгоревшего храма, обретение и перенос мощей. Получив известие о чудесах, Ярослав призвал к себе митрополита, и, в конечном счете, убедил его согласиться на канонизацию святых. Забегая вперёд, стоит сказать, что подобная ситуация сохранялась в Русской Церкви и в последующее время, вплоть до масштабных канонизаций эпохи императора Николая II55. Князья, цари, императоры всегда играли большую роль в инициировании прославления святых56. Подобная практика канонизаций хорошо вписывается в византийскую систему симфонии властей, при которой императоры имели значительное влияние на жизнь Церкви: созывали Вселенские соборы, председательствовали на них, влияли на принятие решений57.

Историки высказывают разные мнения о времени строительства первого храма в честь Бориса и Глеба, а соответственно, и канонизации святых: некоторые относят это событие к 1030-м гг., другие – ко второй половине 1040-х гг. или к первой половине 1050-х гг.58 Первоначально почитание святых князей сосредоточилось, главным образом, в Вышгороде и Киеве. По мнению М. Ю. Парамоновой, это обстоятельство вряд ли можно интерпретировать как свидетельство местной канонизации святых, сменившейся впоследствии общерусской. «Культы святых, даже очень почтенных и популярных, как правило, концентрировались там, где находились их захоронения или реликвии, а их территориальное расширение не могло быть результатом одноразовой церковно-правовой процедуры. Главным источником распространения культа были члены княжеской семьи…»59. «Чтение о житии…» сообщает, что сын Ярослава Мудрого – Киевский князь Изяслав Ярославич ежегодно посещал Вышгород в день памяти святых князей и «творя-ше и праздникъ велии на память святою». 20 мая 1072 г. состоялось перенесение мощей князей-страстотерпцев в новый одноглавый Борисоглебский собор, построенный Изяславом Ярославичем вместо обветшавшего. Новое перенесение мощей проходило намного торжественнее предыдущего: в нём участвовали сам князь Изяслав, его братья – князья Святослав и Всеволод Ярославичи с сыновьями, митрополит Георгий со своим клиром, настоятели киевских монастырей, среди которых был и преподобный Феодосий Печерский. Особенно важно отметить присутствие архиереев южнорусских епархий: Неофита Черниговского, Петра Переяславского, Никиты Белгородского, Михаила Юрьевского60. Некоторые историки считают перенесение мощей Бориса и Глеба в 1072 г. их действительной канонизацией. Выдающаяся исследовательница русских месяцесловов О. В. Лосева считала, что «память Бориса и Глеба была внесена в календари только после официальной канонизации, которой являлось подтверждение митрополитом-греком Георгием в 1072 г. святости князей-страстотерпцев»61. Однако правильнее, на наш взгляд, здесь вести речь не об официальной канонизации святых (она уже состоялась при Ярославе Мудром), но об установлении нового дня их памяти. Именно в таком контексте об этом событии сообщает «Сказание чюдесъ…»: «И оттолѣ утвьрдися таковый праздьникъ мѣсяца маия въ 20, въ славу и честь святыима мученикома»62. Перенесение мощей при участии епископов разных епархий, клириков, паломников, безусловно, способствовало распространению почитания князей. В третьей четверти XI в. оно достигло Новгорода: имена князей упомянуты в списке святых на новгородской берестяной грамоте № 906, которая стратиграфически относится к этому времени: «Х[рист]а: Б[огороди]це: Петра и П[ав]ла Козма Дьмьяна: о[т]ча Василья: и Бориса и Глѣба: и свѣхъ с[вя]т[ы]хъ»63. В конце XI в. почитание Бориса и Глеба фиксируется в Чехии: в Сазавском монастыре как драгоценные реликвии хранились частицы их мощей64. Во имя святого Глеба и его брата был освящен алтарь обители, о чем сообщает монастырская хроника 1095 г.65 В конце XI – начале XII в. память Бориса и Глеба была одновременно внесена в богослужебные календари разных типов: в Минею служебную (РГАДА. Син. тип. № 121. Л. 28 об.–31), в Кондакарь при Студийском уставе (Государственная Третьяковская галерея. К–5349) и в месяцеслов Мстиславова Евангелия66. Однако, следует отметить, что включение имён святых в святцы могло значительно отставать от времени их канонизации. Так, в южнорусских месяцесловах память Бориса и Глеба появилась не ранее первой трети XIII в.67 Наиболее надёжным признаком состоявшейся канонизации является освящение храма в честь святых, что все источники относят к эпохе Ярослава Мудрого. Как справедливо полагает М. Ю. Парамонова, для «…авторов обоих житий, писавших буквально по следам событий 1072 г., было странным утверждение об установлении праздника святым при Ярославе в том случае, если реально это произошло в ходе более поздней церемонии»68.

2 мая 1115 г. состоялось новое перенесение мощей святых Бориса и Глеба в каменный храм, строительство которого завершилось при князе Владимире Мономахе. Эта церемония была похожа на событие 1072 г.: в ней участвовали митрополит, епископы южнорусских епархий – Черниговской, Переяславской, Полоцкой, Юрьевской, игумены крупнейших монастырей. Новое перенесение мощей и строительство каменного храма в честь Бориса и Глеба способствовало росту их почитания. В месяцесловах память первого перенесения 20 мая впоследствии слилась с памятью 2 мая, которая получила наибольшее распространение69. В XII в. во имя святых Бориса и Глеба было освящено множество храмов по всей Руси: существующий ныне Борисоглебский собор в Чернигове (построен до 1123), в Рязани (1120–30-е гг.), в Полоцке (середина XII в.), в Кидекше под Суздалем (1152), в Новгороде (1167) и в других городах. Почитание русских мучеников достигло столицы Византийской империи. Об этом факте свидетельствует существование храма в честь святых Бориса и Глеба в предместье Константинополя. Борисоглебская церковь располагалась близ храма в честь иконы Пресвятой Богородицы «Живоносный источник», куда совершали паломничества византийские императоры70. Она датируется 1120–1122 гг. Церковь упоминает русский паломник Антоний Новгородец, посетивший Константинополь около 1200 г.: «…а во Испигасѣ градѣ есть церковь святыихъ мученикъ Бориса и Глѣба: въ томъ градѣ явишася святии, и исцѣления многа бывають отъ нихъ»71. Русский паломник свидетельствует также о чудесном явлении святых и исцелениях по молитвам им. Вероятно, именно эти события послужили причиной строительства храма во имя русских мучеников в столице Византийской империи. Признание Константинопольским патриархатом князей-страстотерпцев святыми – факт исключительный, поскольку Византия, по общему мнению исследователей, почти не знала причисленных к лику святых правителей, хотя многие императоры были вероломно убиты своими соперниками72. С. А. Иванов считает, что это признание было вызвано нарастающим почитанием в самой Византии императора Никифора II Фоки, убитого в 969 г. своим родственником и другом Иоанном Цимисхием73. «Этот правитель, как и братья-Рюриковичи, был убит не за веру, а “за политику”, и не иноверцами, но христианами»74. Слово «страстотерпцы» по отношению к Борису и Глебу было использовано на Руси как перевод термина ἀθλοφόρος75, употребленного в византийской агиографической литературе для характеристики мученичества Никифора Фоки. Однако канонизация убиенного императора, несмотря на активные попытки, предпринимавшиеся его родственниками, не состоялась, и в XI в., по наблюдениям С. А. Иванова, термин ἀθλοφόρος перестал встречаться в агиографической литературе. Однако на Руси он утвердился и был употреблен во всех произведениях, посвященных святым Борису и Глебу.

Борисоглебский цикл находится у истоков формирования особой топики святости, относящейся к страстотерпцам. Убийства в борьбе за власть были обычным явлением для княжеских междоусобиц: сам князь Владимир, Креститель Руси, сел в Киеве в 978 г., убив своего брата Ярополка. В ходе династического кризиса 1015 г., кроме Бориса и Глеба, был убит ещё один сын Владимира – Святослав, княживший в Древлянской земле (по мнению А. В. Поппэ, летописное сообщение о гибели Святослава, появившееся в летописном тексте не ранее исхода XI в., следует считать недостоверным)76. Феномен святости Бориса и Глеба преподобный Нестор объяснял тем, что князья отказались от сопротивления и продемонстрировали христианское отношение к власти. Их смирение и следование Христу в непротивлении мучителям было воспринято как христианский подвиг. «Видите ли, братие, коль высоко покорение, еже стяжаста святая к стареишу брату (имеется в виду Святополк. – Е. Р.). Си аще бо быста супротивилася ему, едва быста такому дару чюдесному сподоблена от Бога. Мнози бо суть ныне детескы князи, не покоряющеся стареишим и супротивящеся им, и убиваемы суть: ти не суть такои благодати сподоблени, яко же святая сия (т. е. Борис и Глеб. – Е. Р.)»77. (По мнению исследователей, мотив покорности своей участи Бориса и Глеба возникает в Сказании о них под влиянием культа св. Вячеслава Чешского: агиограф от имени Бориса в сцене моления князя накануне убиения вспоминает «среди других мучеников, принявших смерть от руки родственников (Никита и Варвара), о князе Вячеславе Чешском».)78

В агиографических произведениях, посвященных Борису и Глебу, много внимания уделено описанию душевных переживаний князей накануне своей гибели. Они предчувствуют свою смерть, у них есть возможность изменить свою судьбу, например, бежать, но они покорно ждут исполнения предназначенного им. Состояние Бориса накануне убиения уподоблено в тексте жития страданиям Христа в Гефсимании. «Тогда говорит им Иисус: душа Моя скорбит смертельно: побудьте здесь и бодрствуйте со Мною. И, отойдя немного, пал на лице Свое, молился и говорил: Отче Мой! если возможно, то минует Меня чаша сия, впрочем, не как Я хочу, но как Ты» (Мф. 26: 38–39). Накануне гибели Борис совершает вечерню в своем шатре, ночью он видит тяжелый сон, его мучают дурные предчувствия: «И бяше сънъ его въ мънозѣ мысли и въ печали, крѣпьцѣ и тяжьцѣ и страшьне, како предатися, како пострадати и течение съпопытати и вѣру съблюсти, яко да и щадимый вѣньцъ прииметъ от рукы Въседержителевы»79. Внутри князя совершается непрерывная молитва о том, чтобы с честью перенести предназначенные ему страдания. Совершив заутреню, Борис ложится якобы отдохнуть на свою постель. Но на самом деле его поведение выглядит как полный отказ от сопротивления убийцам, которые вскоре его здесь и настигают.

В подвиге страстотерпцев важное духовное значение имеет переживание страдания, вызванного предательством близких людей. Подобно тому, как Христос был предан своим учеником Иудой, так и князей Бориса и Глеба обрек на гибель их брат Святополк, старейшинство («отцовство») которого они признали. Обращаясь к Святополку, севшему на киевском столе после смерти отца, Борис произносит слова: «Ты ми буди отець, ты ми брат и стареи»80.

Владимиро-Суздальский князь Андрей Боголюбский († 1174) также пал жертвой заговора, главную роль в котором сыграли приближенные к нему «милостьници или “паробки”», т. е. те, кто кормились и богатели за счёт милостей князя81. Он был убит с особой жестокостью и коварством. Летописный рассказ «О убьении Андрееве» построен на аналогии с описанием кончины святых Бориса и Глеба: в тексте говорится, что Андрей «кровью мученичьскою умывся прегрешений своих со братома своима с Романом и с Давыдом (т. е. с Борисом и Глебом. – Авт.)»82. Меч святого Бориса, привезённый Андреем из Вышгорода, стал символом духовного родства и общности судьбы двух князей. Хотя реальные обстоятельства гибели Андрея, описанные с большой точностью очевидцем события или со слов очевидца, отличались от обстоятельств кончины святых Бориса и Глеба, автор несомненно искал сходные черты. Так, он утверждает, что Андрей знал накануне о замыслах врагов: «убийство слышавъ напередѣ до себе»83. Но при этом князь ничего не предпринял для своего спасения. Однако по ходу дальнейшего рассказа становится ясно, что убийцы застали князя врасплох. Он ищет в спальне свой меч, но не находит, поскольку накануне ключник Анбал выкрал его из княжеской спальни. Князь отчаянно сопротивляется, автор Повести отмечает, что Андрей обладал большой физической силой. По мнению замечательного исследователя княжеских житий Н. И. Серебрянского, «параллель Андрея со святыми Борисом и Глебом вызвана не столько действительным сходством отдельных событий в жизни этих святых, сколько желанием дать одинаковое агиографическое освещение не совсем сходных событий…»84. Важной характеристикой святости страстотерпца является его личное христианское благочестие. Автор рассказа воспевает храмоздательскую и монастырскую деятельность князя, его щедрую благотворительность, любовь к молитве. По мнению агиографа, Андрей за свою благочестивую жизнь всё равно был бы прославлен после кончины в лике святых, но Господь даровал ему высочайшую честь стать мучеником и сподобиться тех же венцов, которых удостоились его святые предки Борис и Глеб. В конце своего повествования автор обращается к князю с молитвой: «Ты же, страстотерпьче, молися ко всемогущому Богу о племени своемъ и о сродницѣхъ и о землѣ Руськои»85. Это обращение говорит о том, что Повесть об убиении Андрея Боголюбского создавалась для его канонизации. Однако она не состоялась. Вероятной причиной могло послужить отсутствие чудес. Повесть ничего не сообщает о чудесах, происходивших по молитвам князю или около места его погребения, в то время как все житийные памятники о Борисе и Глебе свидетельствуют о чудесах, совершившихся по молитвам этих святых. Другая причина несостоявшейся канонизации могла заключаться в отсутствии на то политической воли. Авторитарное правление Андрея Боголюбского стало причиной сильного недовольства у населения Владимиро-Суздальской земли. Пришедший ему на смену в 1178 г., после завершения междоусобной войны, Всеволод Юрьевич Большое Гнездо, возможно, считал, что для канонизации брата нет достаточных оснований. По мнению исследователей, убийство Андрея Боголюбского было расценено правящим князем, прежде всего, как государственное преступление: на стене Преображенского собора в Переславле-Залесском, где в 1175–1176 г., ещё до окончания междоусобицы, находился Всеволод, было сделано граффити об убиении Андрея Боголюбского86. Убийц князя подвергли церковному проклятию: позднее их имена высекли на той же стене Преображенского храма в параллельном столбце87. Андрей Боголюбский был прославлен в лике святых только в XVIII в. 15 октября 1702 г. во время ремонта владимирского Успенского собора обрели его мощи и положили в раке на северной стороне храма. В 1768 г. при новом освящении Успенского собора, северный придел которого до того был посвящен Благовещению Пресвятой Богородицы, переосвятили во имя Андрея Боголюбского88.

В эпоху татаро-монгольского нашествия 1237–1240 гг. на Руси появляются «условия» для классического мученичества: русские князья погибают от рук иноверцев, которые пытками пытаются сломить их волю и вынудить отречься от христианской веры. В летописной повести о нашествии Батыя владимирские князья, погибшие в 1238 г. на р. Сити, именуются мучениками за Христа: про ростовского князя Василька Константиновича в тексте сказано, что он «кровью мученичьскою омывся прегрешении своих с братом и отцем Георгием, с великим князем»89. Однако канонизация владимирских князей состоялась многие столетия спустя после их подвига. Первым из русских князей был прославлен князь Михаил Всеволодович Черниговский, который явил пример добровольного мученичества в ставке Батыя 20 сентября 1246 г. Это событие произвело неизгладимое впечатление на современников и потомков, отразилось во всех русских летописях и послужило сюжетом литературного сказания, распространившегося в огромном количестве списков. Житие Михаила Черниговского представляет собой классическое житие мученика. А вот в подвиге другого русского князя – Михаила Ярославича Тверского, крещённого в честь Михаила Черниговского, агиограф увидел черты и мученика, и страстотерпца. Тверской князь стал жертвой соперничества с Юрием Даниловичем Московским за титул великого князя Владимирского, случайная смерть в тверском плену сестры хана Узбека Кончаки приблизила развязку90. 6 августа 1318 г. Михаил Ярославич получил вызов к хану. Его старшие сыновья Дмитрий и Александр предложили поехать к Узбеку вместо него. Но князь ответил, что в Орде хотят именно его «головы». 6 сентября он прибыл в Орду, через полтора месяца состоялся суд. В житии Михаила Ярославича говорится, что ханский эмир Кавгадый привез в Орду верных Юрию Даниловичу князей и новгородских бояр, готовых свидетельствовать против тверского князя, а также, по повелению московского князя, подготовил грамоты с ложными обвинениями91. Михаил Ярославич отверг все выдвинутые против него обвинения, но его осудили на смерть, так как его участь была уже решена. Князя заковали в тяжелую деревянную колоду: «И терпел блаженный князь Михаил несказанную ту муку 26 дней…»92 В присутствии своих дружинников он старался не показывать своей скорби. Когда хан пошёл на охоту, у пленника появилась возможность спастись. Слуги говорили ему: «Вот, господине, проводники и кони готовы, убеги в горы – спасёшь жизнь»93. Князь, понимая, что оставшиеся в ставке Узбека дружинники будут казнены, ответил, что не оставит их в такой беде, и добавил: «Да будет воля Господня». Подробности его мученической кончины описаны духовником князя – игуменом Александром, сопровождавшим его в Орду. Рано утром в среду, 22 ноября 1318 г., Михаил Ярославич, предчувствуя свою кончину, повелел служить заутреню, канон и часы. С плачем он выслушал правило ко святому причащению. После исповеди князь попросил дать ему для утешения Псалтирь, сказав: «…“велми бо ми есть прискорбна душа моя”. Чаяше бо сий в сердцы – при дверех пришел есть святый зватай по блаженную его душу»94. Князь был казнен в семь часов дня. Убийцы сначала сильно ударили закованного в колоду Михаила Ярославича об стену, так что та проломилась. А затем некий Романец «вытащил нож и ударил святого в грудь, справа, и, вращая нож туда и сюда, вырезал честное и непорочное сердце его»95. Свой рассказ об убиении Михаила Ярославича автор завершил словами о том, что тверской князь «приобщился к лику святых вместе со сродниками своими с Борисом и Глебом и тезоименитым своим Михаилом Черниговским»96. Князь был жестоко убит иноверцами и потому удостоился мученического венца подобно Михаилу Черниговскому. Однако у него не требовали отречения от веры, как у черниговского князя: Михаил Ярославич был предан на смерть по доносу и ложным обвинениям своих же соотечественников. Жизнь неоднократно ставила его перед тяжелым и мучительным выбором. Понимая, что в Орде его ждет страшная смерть, Михаил мог отказаться от поездки и спасти свою жизнь, но тогда он бы обрек на разорение Тверское княжество. Зная приговор суда, Михаил Ярославич получил возможность бежать. Но ради спасения ближних ничего не предпринял для своего освобождения. В сокращённой повести, представленной в Рогожском летописце, говорится о том, что Михаил был убит не ради веры, как другие мученики, но ради главной заповеди Евангелия, «положив душу свою за други своя»: «Ревность же имыи въ сердци божественую, часто въспоминаше подвигы и трьпѣниа святыхъ мученикъ иже пострадаша вѣры ради Христовы, желаа самъ тоя чаша испити, тѣмъ и сподоби его Богъ единаго за многыи родъ христианьскыи приати блаженую страсть, аще же и не вѣры ради убиенъ бысть блаженыи, яко же святии мученици, но по заповѣди же Спасовѣ иже въ Еуангелии рече болша сея заповѣди любве нѣсть, иже кто положитъ душу свою за другы своя»97. Идея жертвы стала лейтмотивом летописных рассказов о гибели Михаила Тверского. Обстоятельства мученической кончины тверского князя, а главное, мотивация его поступков оказались близки подвигу страстотерпцев, поэтому в тексте Повести использованы сюжетные мотивы и образы из Сказания о святых Борисе и Глебе98. Особенно ярко это проявилось в описании молитвенного состояния Михаила Тверского в день кончины. Пространная редакция жития Михаила Тверского отразилась, в свою очередь, на тексте службы, посвящённой мученику99. Как отметила Н. С. Серёгина, стихиры Михаилу Ярославичу составлены по образцу стихир святым Борису и Глебу: «…киевские князья погибли также «яко агнцы», став жертвой в династической борьбе. Взяв песнопения им за образец, тверской гимнограф обозначил святость жертвенности Михаила»100.

В агиографических и гимнографических памятниках, посвящённым сыновьям угличского и звенигородского князя Андрея Васильевича Большого – Ивану Андреевичу († 1522 или 1523, или 1525) и Димитрию Андреевичу († не позднее 31 августа 1544), для характеристики их подвига также применён термин «страстотерпцы», хотя княжичи избежали мученической кончины101. Ивана и Димитрия арестовали после того, как их отец Андрей Большой 5 сентября 1491 г. был схвачен в Москве по приказу своего брата великого князя Иоанна III и посажен в тюрьму. Княжичей отправили в пожизненное заключение сначала в Переславль, затем в Белоозеро и в Вологду. Пришедший к власти в октябре 1505 г. сын Иоанна III – Василий III ничего не сделал, чтобы облегчить участь своих двоюродных братьев или освободить их. Иван Андреевич провёл в заключении более 30 лет и перед смертью был пострижен в схиму с именем Игнатий в Спасо-Прилуцком монастыре. Младший Димитрий Андреевич сидел в тюрьме около 50 лет и был освобождён незадолго до своей кончины. О его последних днях и преставлении сообщает, в частности, Постниковский летописец: «Лета 7052-го преставися князь Дмитрей Андреевич углицкой, внук великого князя Василья Васильевича, в Переславле штидесяти лет, а сиде в железех в тыну 54 лета. И привезоша его на Вологду и погребоша у Спаса на Прилуке, идеже положен брат его князь Иван Андреевич, во мнишеском чину Игнатей, его же Бог прослави угодника своего чюдесы»102. Несмотря на то, что принявший монашеский постриг Иван был канонизирован в лике преподобных, его именовали и страстотерпцем ввиду особенностей трагической жизненной судьбы. В службе преподобному Игнатию Прилуцкому, составленной в XVI в., святой прославляется как страстотерпец: «Радуйся, страстотерпче Христов, темничнымъ озлоблениемъ непобѣдимый, но присно побѣдивый диявола своимъ крѣпкимъ терпѣниемъ103. В XVIII в. в старообрядческой среде Углича было составлено житие князя Андрея Угличского и его сыновей, в заглавии памятника княжичи названы «новыми страстотерпцами»: «Житие святаго и благовернаго князя Андрея Васильевича Углецкаго и чад его благоверных князей Иоанна и Дмитрия, новых страстотерпцев»104.

Обстоятельства трагической кончины малолетнего сына царя Иоанна Грозного Димитрия Иоанновича, погибшего в Угличе 15 мая 1591 г., определили его последующую канонизацию в лике страстотерпцев. 19 мая в Углич для расследования прибыла специальная комиссия под руководством боярина Василия Иоанновича Шуйского. 2 июня выводы комиссии были доложены на совместном заседании Боярской Думы и Освященного собора под председательством патриарха Иова105. В соответствии с результатами следствия Боярская Дума и Освященный собор пришли к заключению, что смерть царевича стала результатом несчастного случая. Однако когда рассматривался вопрос о канонизации царевича, было фактически признано его убиение. Официальное сообщение о прославлении святого содержит грамота царя Василия Шуйского от 6 июня 1606 г. Празднование царевичу было установлено «трижды в год: первое празнество – рожение, второе – убиение, третие – принесение мощем к Москве»106. Концом 1606 г. датируется написание первого жития Димитрия Иоанновича («Месяца тогоже в 15 день убиение святаго и благовернаго и христолюбиваго царевича князя Димитриа Ивановича углецкаго и всея России чюдотворца»), вошедшего впоследствии в состав Четьих-Миней Германа (Тулупова)107. Автор жития рассказывает о том, какие гонения и скорби перенес царевич, находясь в Угличе, где жил изгнанником: «брат» Борис Годунов неоднократно пытался его отравить, но яд не причинил святому отроку никакого вреда. Наконец, наемные убийцы (житие называет их имена) перерезали ему горло: «…и яко агньца незлобива смерти предаша беззаконии»108. В житии царевич называется «страдальцем» и «добропобедным мучеником». В Четьях-Минеях Германа (Тулупова), как и во многих других списках памятника, после жития следует Похвальное слово святому («Слово похвалное благовѣрному царевичу князю Димитрию новому мученику»)109. Оно завершается акафистными хайретизмами, в которых мученичество царевича уподобляется подвигу его родственников – святых Бориса и Глеба: «Радуйся, твердое основание граду своему! Радуйся, сродникомъ своимъ Борису и Глѣбу собесѣдниче!» Царевич Димитрий здесь назван «страстоносцем» («…и страстоносцу возопиемъ и прилежно того умолимъ»110) и российским чудотворцем: «Пречюденъ бо сый и на земли яко солнце сияа изрядными чюдесы…»111.

Последующее осмысление судьбы убиенного царевича сопровождалось усилением степени его святости. Новая редакция жития была создана князем С. И. Шаховским в конце 20-х гг. XVII в.112 В этом сочинении царевич Димитрий именуется великомучеником («Повесть извѣстно сказуемая на память великомученика благовѣрнаго царевича Димитрия о убьении его и о преславномъ обрѣтении телеси…»113). Шаховской, как и автор Повести о убиении святого Михаила Ярославича Тверского, начинает житие с рассказа о ликах святости: сначала писатель говорит о святых отшельниках, спасавшихся в пустыне, затем о монахах-преподобных, подвизавшихся в общежительных монастырях. Третий чин, представленный в его рассказе, – мученики. Именно к этому лику относится царевич Димитрий. Но угличский святой, по мнению писателя, не простой мученик. Для того, чтобы читатель это понял, автор жития акцентирует внимание на том, что царевич был убит своим сродником – Борисом Годуновым. Для нравственной характеристики этого убийства он даже использует библейскую параллель Авель-Каин114. Понятно, что Борис Годунов не являлся кровным родственником и тем более братом царевича. Но он был членом царской семьи, а, следовательно, родственником. Этот аргумент необходим Шаховскому, чтобы показать, почему царевич принадлежит к лику страстотерпцев. Агиограф доказывает, что Димитрий пострадал как законный наследник российского престола несмотря на то, что родился от шестого, неканонического брака царя Иоанна Грозного. В этом довольно обширном пассаже о происхождении Димитрия присутствует скрытое оправдание своего героя, поскольку в древнерусской литературе традиционно утверждалась мысль о том, что благой плод может произойти только от доброго корня. В Сказании о святых Борисе и Глебе подчеркивается связь греховного происхождения Святополка115 и злодейской природы его личности. В противоположность Святополку князья Борис и Глеб были рождены от законного брака, имели царское происхождение и «светились по-цесарски». Автор жития царевича Димитрия утверждает, что святой сын искупил грехи своего отца. В сочинении Шаховского ярко прозвучала идея о царе как о «помазаннике Божием»: «Разумно убо да есть, яко царь ничтоже ино токмо образ Божий одушевленъ…»116. Поэтому посягательство на жизнь его наследника есть преступление против Бога, за которое был наказан не только узурпатор власти Борис Годунов, но и пострадало всё Российское царство. Утверждая это, автор, переживший все события Смуты, выступает в качестве авторитетного свидетеля. Согласно житию Шаховского, страстотерпец Димитрий – законный носитель царской власти, избранник Божий, преданный и убитый членами своей семьи. Его святость засвидетельствована многими чудесами.

В русле внутреннего развития русской традиции святости, по мнению исследователей, находится канонизация в лике страстотерпцев императора Николая II Александровича, его супруги – императрицы Александры Феодоровны, цесаревича Алексия, великих княжон Ольги, Татианы, Марии и Анастасии. Решение о прославлении святых было принято на Архиерейском юбилейном Соборе Русской Православной Церкви 13–16 августа 2000 г.117 В Деянии о соборном прославлении новомучеников и исповедников Российских сказано: «В последнем православном Российском монархе и членах его Семьи мы видим людей, искренне стремившихся воплотить в своей жизни заповеди Евангелия. В страданиях, перенесенных Царской семьей в заточении с кротостью, терпением и смирением, в их мученической кончине в Екатеринбурге в ночь на 4 (17) июля 1918 г. был явлен побеждающий зло свет Христовой веры…»118.

Тысячелетняя история русской святости явила миру примеры удивительного подвига страстотерпцев – православных князей и царственных мучеников, вознесённых на самую высокую степень земной власти, но презревших её и самую жизнь ради соблюдения Евангельских заповедей.