Оглавление
Коллектив авторов. Несовершенная публичная сфера. История режимов публичности в России
Тимур Атнашев[1], Михаил Велижев[2], Татьяна Вайзер. Двести лет опыта. От буржуазной публичной сферы к российским режимам публичности
I. Современная политическая философия и историография публичности: вокруг Хабермаса
II. Режимы публичности, или Что дает словам вес
III. Об эффектах, циклах и институтах публичности
Общественное мнение и публичность в царской России
Михаил Велижев. Политик поневоле? Историограф, монарх и публичная сфера в России начала XIX века
Виктория Фреде. Общественное мнение, его облик сверху. Негласный комитет Александра I
Кирилл Зубков. Литературные премии эпохи «великих реформ» в компаративной перспективе. Уваровская награда для драматургов как институт публичной сферы[285]
Джон Нельсон. Отмена театральной монополии и ее значение. Как музыка и театр объединились в споре с Николаем II и доктриной официальной народности[333]
Публичные сферы и общественные движения в регионах предреволюционной России
Джованни Савино. Публичная сфера и внешняя политика русского национализма. Галицко-русское общество и «Галицкий вопрос», 1902–1915
Александр Коробейников. Имперская трансформация публичной сферы. Печатное слово и публичный дебат как средство формирования общественных движений в Сибири
(Ранне)советские медиа и новые схемы публичной коммуникации
Стивен Ловелл. Публичная сфера в России в эпоху стенографии[557]
Константин Бугров. Индустриализация, газеты и рождение социалистической публичной сферы в советском городе (1920–1930‐е годы)[684]
Анна Ганжа. «И все мы похожи слегка на детей» Производство публики в советском цирке
Позднесоветские режимы публичности: имитация общественности
Татьяна Воронина, Анна Соколова. Протоколы сельских партсобраний и режим официальной публичности в «Эпоху развитого социализма»
Ольга Розенблюм. «Дискуссий не было…» Открытые письма конца 1960‐х годов как поле общественной рефлексии
Тимур Атнашев. Переключая режимы публичности. Как Нина Андреева содействовала превращению гласности в свободу слова
Позднесоветские публичные сферы в культуре и искусстве СССР
Маргарита Павлова. Публичная сфера в движении. Клуб-81 и группа спасения памятников архитектуры как примеры гражданской самоорганизации в позднесоветском Ленинграде
Марина Максимова. Кураторство как способ создания публичной сферы. Выставки альтернативного искусства в позднесоветской Москве
Постсоветские публичности: от авторитаризма к grassroots демократии
Анна Соколова. «Немцов мост» Между мемориалом и протестом[1172]
Ольга Лазицки. Прорываясь сквозь тьму. Альтернативная профессиональная журналистика в современных российских публичных сферах
Татьяна Вайзер. Неопросвещение как национальный проект медиапубличности. Имитация значимого диссенсуса в российских политических ток-шоу первой половины 2010‐х[1393]
Майкл Горэм. «Тьфу на тебя, Алексей Навальный!» Границы публичной политической интернет-дискуссии в путинской России
Эллен Руттен[1494] Несовершенство и публичная сфера: Эпилог[1495]
Аннотации и справки об авторах
Отрывок из книги
Вопреки сложившимся представлениям, гласность и свободная полемика в публичной сфере в отечественной истории последних двух столетий встречаются чаще, чем публичная немота, репрессии или пропаганда[3]. Более того, гласность и публичность регулярно становились основой для серьезных реформ сверху, порождая большие надежды на перемены со стороны высшего руководства и образованной общественности. Так, оптимистические ожидания скорых плодов, которые принесут открытые дискуссии в 1860 году, когда метод стенографии был впервые использован в Петербургском университете для записи диспута о происхождении Руси между Михаилом Погодиным и Николаем Костомаровым (см. статью Стивена Ловелла в настоящем сборнике), в определенном смысле напоминают настроения 1988 года, когда по решению генерального секретаря ЦК КПСС и части его соратников по Политбюро «очернение истории» перестало быть поводом для цензуры. Впрочем, важно подчеркнуть, что зачастую оптимистические ожидания от расширения сферы свободной полемики не оправдывались[4].
Гласность в обсуждении и принятии решений за более чем двести лет настойчивых попыток ее освоения социумом, по общему мнению, не стала частью политических институтов в современной России[5], а стенограммы, которые сначала казались технологией гласности и свободы, через шестьдесят лет использовались на допросах политических противников. Роспуск трех из четырех Государственных дум в начале ХХ века, расстрел Верховного Совета России в 1993 году и известное апокрифическое высказывание спикера Государственной думы в середине 2000‐х годов о том, что «парламент не место для дискуссий», ставшее знаком заката конкурентной публичной политики и снижения значимости публичных дебатов[6], делают вопрос о практиках публичной сферы и делиберации в современной российской истории еще более острым. Мы хотели бы способствовать не просто возрождению этих прежде не сбывавшихся надежд (или смиренному согласию с тезисом о необходимости оставить всякую надежду), но процессу профессиональной и общественной рефлексии исторического опыта публичности.
.....
Во-вторых, Хабермас демонстрирует, как с середины XIX и в ходе XX века по мере развития капитализма, технических средств связи и расширения политических прав сложились новые политические режимы, где содержательное обсуждение состоятельными и образованными гражданами уступило место массовым коммуникациям и новому давлению рынка с помощью индустрии рекламы, которая также использовала эффекты публичности. Более того, в английском языке первым значением слова publicity, которое было прямым аналогом немецкого Öffentlichkeit, во второй половине ХХ века становится уже не «публичность» или «публичное пространство», а «реклама». По мере расширения электоральных прав доступ к публичной сфере получили наемные работники, экономически зависимые от собственников и существенно менее образованные, чем представители буржуазии. При этом капитализм стал более монополизированным и бизнес овладел средствами массовой информации[30].
В-третьих, Хабермас утверждает: несмотря на то что экономические или на его языке «социальные» условия буржуазной публичной сферы и ее делиберативных практик уже исчезли в современных ему ФРГ или США, юридическая и философская теория западных демократий не может отказаться от идеала делиберативной демократии. Плебисцитарная демократия, PR или аккламационная публичность недостаточны для внутренней легитимации. Законная и политически легитимная власть отныне должна быть основана на осмысленном согласии и мирной возможности граждан оспорить, изменить сложившийся политический порядок и обеспечивающие его законы в ходе обсуждения. Этот ключевой тезис впоследствии он назовет «намерением, которое направляет мою работу в целом»[31].
.....
