Читать книгу Сюрреализм. Воззвания и трактаты международного движения с 1920-х годов до наших дней - Коллектив авторов, Ю. Д. Земенков, Koostaja: Ajakiri New Scientist - Страница 10

Мы, сюрреалисты, настаиваем на необходимости отметить пятидесятилетие истерии, величайшего поэтического открытия XIX века, что в особенности актуально сегодня, когда факт раздробленности самого понятия истерии ни у кого, кажется, не вызывает сомнений. Нам бесконечно дороги молодые истерички, идеальный пример которых предлагает нам анамнез восхитительной X. L. (Огюстины), поступившей в Сальпетриер¹ под наблюдение доктора Шарко 21 октября 1875 года в возрасте 15 с половиной лет – а потому нас совершенно не занимают вымученные отрицания реальности органических расстройств, изничтожая которые, медики рассчитывают покончить с истерией как таковой. Подобные попытки вызывают лишь сожаление. Г-н Бабинский², самый блестящий из умов, когда‑либо обращавшихся к данной проблеме, осмеливался утверждать в 1913 году: «Когда искреннее, глубинное переживание сотрясает душу человека, места для истерии не остаётся». И это ещё не самый прискорбный факт. Помнит ли Фрейд, стольким обязанный Шарко, о временах, когда, по дошедшим до нас свидетельствам, интерны Сальпетриер, путая свой профессиональный долг с любовными позывами, с наступлением ночи приглашали больных к себе или разделяли с ними ложе в их палатах? Затем для нужд медицинской профессии, правоту которой здесь поддержать просто нельзя, они терпеливо описывали якобы (sic) патологические страстные позы, которые были им (и остаются нам, чисто по‑человечески) столь ценны. Полвека спустя жива ли ещё школа Нанси³? Помнит ли обо всём этом доктор Люи⁴, если ещё не умер? Куда подевались наблюдения Нери⁵ за землетрясением в Мессине? Где те зуавы, которых «торпедировал» этот Реймон Руссель от науки – Кловис Венсан⁶?

После множества определений истерии, сменявших друг друга вплоть до наших дней – в античности её считали божественной, в Средние века адской, от «луденских одержимых» до флагеллантов церкви Богоматери Слёз (да здравствует г-жа Шантелув!), определений мистических, эротических или попросту лирических, определений социальных и научных, – как легко бросить в ответ: «Истерия – болезнь сложная, принимающая разные формы и определению не поддающаяся» (Бернхейм). Те, кто видел прекрасный фильм «Ведьмы»⁷, наверняка помнят почерпнутые на экране – или в зале – сведения куда живее, нежели те, что они узнали из книг Гиппократа, Платона⁸, у которого матка скачет по организму подобно прыткой козочке, Галена⁹, у которого коза уже успокоилась, и Фернеля¹⁰, в XVI веке вновь пустившего её вскачь – он чувствовал, как у него под рукой матка поднимается к желудку; у них рога этого Зверя росли, росли, пока не превратились в дьявольские. Потом уже улизнул сам дьявол, и его наследие расползлось по позитивистским теориям. Кризис вокруг истерии раздут до таких размеров, что заслоняет саму истерию с её бесподобной аурой, с её четырьмя периодами – от третьего захватывает дух, точно от самых выразительных и невинных живых картин, вплоть до его такого естественного разрешения в нормальной жизни. К 1906 году классический образ истерии становится неузнаваемым: «Истерия – патологическое состояние, проявляющееся в виде расстройств, которые у некоторых пациентов можно с поразительной точностью воспроизвести посредством внушения и которые способны исчезать исключительно под влиянием убеждения (контрсуггестии)» (Бабинский).

Мы видим в этом определении лишь один из преходящих этапов становления истерии. Породившее его диалектическое движение идёт дальше своим чередом. Десять лет спустя истерия пытается избавиться от прискорбной личины питиатизма¹¹ и вернуть себе свои права. Врач удивлён. Он пытается отрицать то, что ему более неподвластно.

Итак, в 1928 году мы предлагаем новое определение истерии:

Истерия – это более или менее непоправимое психическое состояние, характеризуемое разложением связей между субъектом и моральным миром, от которого, по его мнению, он практически зависит, и существующее вне какого‑либо систематического бреда. В основе этого психического состояния лежит потребность во взаимном обольщении, объясняющая чудесные случаи исцеления, поспешно списываемые медиками на внушение (или контрсуггестию). Истерия – не патологическое явление и может со всех точек зрения расцениваться как высшее средство самовыражения.

Луи Арагон, Андре Бретон