Читать книгу Психология человека в современном мире. Том 2. Проблема сознания в трудах С. Л. Рубинштейна, Д. Н. Узнадзе, Л. С. Выготского. Проблема деятельности в отечественной психологии. Исследование мышления и познавательных процессов. Материалы Всероссийской юбилейной научной конференции, посвященной 120-летию со дня рождения С. Л. Рубинштейна, 15–16 октября 2009 г. - Коллектив авторов, Ю. Д. Земенков, Koostaja: Ajakiri New Scientist - Страница 11

Интерес к проблеме генезиса сознания, как и рефлексия ограничений ее изучения на путях различных методологических парадигм знания, были и остаются характерной особенностью отечественной психологии XX в. В 1990-е годы обнажилась уязвимость многих, ранее являвшихся недосягаемыми для критики, положений деятельностного подхода А. Н. Леонтьева. Усилилось внимание к потенциалу идей, высказанных Л. С. Выготским. Особенно пристальное внимание приковано к идеям о происхождении сознания из трудовой деятельности (А. Н. Леонтьев) или из интериндивидных взаимодействий (Л. С. Выготский). Общее признание влияния социума на сознание искушало рассмотреть его как порождающий сознание фактор. Однако экспериментальное изучение проблемы зарождения сознания на заре человеческого рода неосуществимо. Невозможность подвергнуть объективному рассмотрению прошлое человечества ограничивает применение естественно-научного подхода. Как отмечает В. М. Аллахвердов, «естественная наука не может рассуждать о проблемах, лежащих за пределами опыта… проблема первоначал и конечных целей не является естественно-научной» (Аллахвердов, 2000, с. 70). Не имеющие возможности опираться на свидетельства совмещенных в естественно-научном методе логики и эксперимента исследователи, тем не менее, могут продолжать рассуждать логически или пытаться иначе понять развивавшийся без нашего участия процесс. Интерпретация на пути понимания не может освободиться от пристрастности индивидуального сознания, и, как бы исследователь не пытался, трудно избежать рассмотрения филогенеза через призму индивидуального развития. В поиске оснований сознания особенно велико искушение принять онтогенез в качестве некоторой приближенной модели филогенеза и рассмотреть возникновение сознания у человеческих предков по аналогии с его пробуждением у ребенка. Тем важнее и интереснее обнаружение специфичности ситуации ребенка с представленными в ней взрослым как носителем развитого сознания, идеальными формами культурных значений и смыслов, языком, наконец (Зинченко, 1997). Классическая и современная психологическая мысль представляют образцы как чисто логического рассмотрения проблемы (Аллахвердов, 2000), так и интерпретативного (Зинченко, 1997).

«Произведением новой культуры понимания человека» в XX в. стала культурно-историческая теория Л. С. Выготского. Эта теория, по оценке В. М. Аллахвердова, является скорее философией психологии, нежели психологией или естественно-научной теорией. Приняв марксизм и искренне стремясь рассуждать в духе его философии, Л. С. Выготский полагал сознание продуктом общественного развития. Первичное общественное бытие, социальное через определенный медиатор (другое лицо – взрослого, знак или слово) трансформируется во вторичное сознание, идеальный внутренний план. Механизм этой трансформации – интериоризация – связан с традиционным для марксистской философии делением психики на первичное интерпсихическое (межиндивидуальное) и вторичное интрапсихическое (внутрииндивидуальное). Постепенное погружение развернутого внешнего действия внутрь иллюстрировалось приемом запоминания посредством завязывания узелка «на память» сначала реально, потом во внутреннем плане, идеально.

Эти рассуждения Л. С. Выготского неоднократно подвергались критике с различных методологических позиций. А. В. Брушлинский видит в этом «дизьюнктивном» рассмотрении психической деятельности нарушение принципа детерминации «внешнее через внутреннее», «умаление роли внутреннего мира, опосредующего внешние влияния на личность» (Психологическая наука в России XX века: проблемы теории и истории, 1997, с. 92). Будучи продолжателем философско-психологической традиции С. Л. Рубинштейна, А. В. Брушлинский убежден в изначальном и не отложенном во времени преломлении любых отношений через внутренние условия и потому сомневается в возможности возникновения и существования стадии «интер» «…до и без одновременной стадии „интра“» (там же, с. 202). Впечатление несовместимости идей, принципиальных для культурно-исторического и выросшего из него деятельностного подходов, с одной стороны, и субъектно-деятельностного подхода, с другой, усиливается при предъявлении психологам 1920–30-х годов упрека в рассмотрении новорожденного младенца «не как человека, а как животного или полуживотного» (там же, с. 205). Действительно, для субъектно-деятельностного подхода имеет принципиальное значение идея о внутриутробном возникновении психики у человеческого младенца, «абсолютно неприемлемая даже для новейших вариантов теории интериоризации» (там же). К сожалению, суждения А. В. Брушлинского, как он сетовал в своих работах, не встретили отклика последователей школы Выготского. Однако представляется важным обнаружение «параллелей» с рассуждениями других видных ученых.

В контексте обсуждения проблемы происхождения сознания из социальных взаимодействий обращают на себя внимание критические замечания на эту тему В. М. Аллахвердова. Он рассматривает проекты Л. С. Выготского и А. Н. Леонтьева с точки зрения логической обоснованности основных суждений: «Человек может завязывать узелки на память „в идеальном плане“ только в том случае, если он предварительно обладает этим „идеальным планом“, т. е. сознанием. В противном случае, где и что он будет завязывать после интериоризации?» (Аллахвердов, 2000, с. 209). Анализ истолкования проблемы в деятельностном подходе резюмируется следующим образом: «Дело в том, рассуждает Леонтьев, что трудовая деятельность заведомо направлена на результат. Для того чтобы достигнуть этого результата, он должен быть заранее представлен („презентирован“) субъекту. Эта представленность и есть то таинственное субъективное ощущение, которое мы называем сознанием. Вот, мол, в чем состоит тайна сознания» (там же, с. 206). Тех же убеждений придерживается и А. Ю. Агафонов, полагающий, что «социальное не причина, а эффект существования сознания», что «само социальное предполагает в качестве своего условия опыт сознания <…> с его когнитивными механизмами, позволяющими отражать социальные процессы и самоопределяться в социальном пространстве» (Агафонов, 2000, с. 33). Таким образом, создатели психологики и смысловой теории сознания отказывают социальному и процессу интериоризации в их претензиях на объяснение тайны сознания.

В сущности, и Аллахвердов, и Агафонов, и Брушлинский настаивают на необходимости обладания сознанием (идеальным планом) еще до того, как оно начнет функционировать. Если у Брушлинского это оформляется в лаконичный тезис о врожденном характере психики, то у Аллахвердова нить рассуждений более витиеватая, требующая для своего понимания введения понятия инодетерминации. Инодетерминированными он называет «процессы, которые начинаются по одним причинам, а развиваются (продолжаются) по другим» (Аллахвердов, 2000, с. 258). Для возникновения сознания (начала его работы) требуются познавательные процессы, которые «инодетерминируют сознание, …открывают сознанию его содержание, хотя в дальнейшем сознание может развиваться по самостоятельным законам» (там же, с. 260). Как можно заметить, здесь природа сознания раскрывается не из социума, не в логике вращивания социального вовнутрь, а совсем иначе – «в структуре логики познания», реализуемой как процессами протосознательными, определяемыми врожденными программами переработки информации, так и сознательными. Аналитический обзор попыток объяснения сознания его общественной природой В. М. Аллахвердов завершает констатацией их неудачи: «…сознание как самоочевидность (непосредственная данность) не может само по себе возникнуть ни в трудовом процессе, ни в общении, ни в других социальных актах. Оно должно существовать до начала социального взаимодействия» (там же, c. 211).

Особенный интерес представляет теория органической психологии В. П. Зинченко. Анализируя пути решения проблемы природы психики, зарождения и развития ее онтологического и феноменологического уровней, В. П. Зинченко черпает вдохновение в поэзии, в языке. Этот ученый тяготеет к живому, страстному знанию, не чуждается метафоры, снимающей «…иллюзию понятности, порой банальность определений…» (Зинченко, 2006, с. 100). Отталкиваясь от постулатов культурно-исторической теории и постепенно обнаруживая ее уязвимые места, В. П. Зинченко приходит к выводам, казавшимся невозможными «даже для новейших вариантов теорий интериоризации» (Психологическая наука в России XX века: проблемы теории и истории, 1997, c. 205). Не пытаясь ни на йоту умалить значимости избранного способа познания, заметим, что в актуальных – в контексте обсуждаемой проблемы – выводах он совпал с Брушлинским и отчасти с Аллахвердовым. Совпадение с субъектно-деятельностным подходом касается акцентирования внутренней активности ребенка, его субъектного потенциала с первого дня прихода в мир. Обсуждая психоаналитические гипотезы, Зинченко делает из них вывод о том, что младенец «благодаря материнскому любовному „угадыванию“… создает свой маленький Эдем. Он как бы по своему желанию вызывает кормление, укачивание, колыбельную, общение и т. п. Он сам это творит, а затем переключается на другие переходные объекты, доставляемые ему взрослым, которые замещают, расширяют и обогащают созданный им мир» (Зинченко, 1999, с. 103). Иными словами, ребенок порождает свой собственный внутренний мир.

Заслугой В. П. Зинченко является развитие неклассических положений культурно-исторического подхода в целостный проект по онтологизации психического. В школе Выготского процесс интериоризации стал связываться с натуралистически понимаемым погружением внешнего предметного действия внутрь, в идеальный план. Зинченко же обосновывает относительность натуралистического противопоставления внутреннего/внешнего,  невидимого/видимого, объективного/субъективного, интериоризации/экстериоризации. Трактовка идеальной формы (культуры) как источника, движущей силы развития, с его точки зрения, «вынуждает культуру помимо ее воли быть агрессивной, оставляет неясной роль в развитии самого развивающегося субъекта» (Зинченко, 1997, с. 229). Более «мягким», учитывающим субъектный потенциал ребенка, ему представляется образ культуры как вызова, «приглашающей силы» (О. Мандельштам).

Если богатство идеальной формы еще со времен Выготского по достоинству оценивалось как источник поливариантности развития, то осмысление того, как обстоит дело «на полюсе ребенка», с реальной формой, является во многом заслугой В. П. Зинченко. Он развил представления о зарождении и развитии феноменологического уровня человеческого бытия, увидел импульсы развития во внутренней активности самого ребенка (что является столь значимым для представителей субъектно-деятельностного подхода). В традиции деятельностного подхода было принято говорить об опредмечивании потребности, но при всей чрезвычайности встречи потребности со своим предметом этот акт характеризует активность ребенка лишь оперативно-технически. Между тем, «помимо потребностей имеется и некоторое иное пространство допсихических форм активности» (Зинченко, 1997, с. 159). Зинченко имеет в виду интенцию ребенка «быть понятым, быть узнанным, названным, позднее – быть признанным» (там же, с. 159). «Понимание, узнавание, признание в ребенке человека (а не неведомой зверушки, биологического существа) – это самый главный вклад взрослого в развитие…» (там же).

Подробно рассматривая «геном» детского развития, В. П. Зинченко раскрывает механизм рождения «Я» из живого движения, действия в совместно-распределенной со взрослым деятельности (и недоумевая, почему основатель деятельностного подхода оставил движение без внимания, не включив в число образующих сознания): «Действие, проявляющееся как внешняя форма, превращается во внутренние формы. Последние экстериоризируются, что приводит к порождению самосознания. Развитие самосознания в свою очередь обогащает действие, и в итоге, последнее трансформируется в деятельность. Деятельность, совершенствуясь как внешняя форма, порождает новую внутреннюю форму – сознание» (там же, с. 236).

Таким образом, начало человеческого развития психологи связывают с представлением о толчке, задающем начало человеческой самости, сущностных сил, сознания. У Зинченко в таком качестве – «выпуклая радость узнавания» в ребенке человека (а не «неведомой зверушки, биологического существа»); у Аллахвердова – познание. Постулаты о врожденности допсихических форм активности (Зинченко), ее психических форм (Брушлинский), мозговых механизмов переработки информации, определяющих течение протосознательных процессов (Аллахвердов), при всех терминологических разночтениях кажутся нам совпадающими в главном – в признании врожденного сущностного свойства человека (остается надеяться, что со временем психологи найдут согласие в его определении). Социальному же в возникновении сознания в онтогенезе, при учете специфичности ситуации развития ребенка, отводится несравненно более скромная роль, чем ранее. Еще меньше оснований у современных психологов видеть в социальном источник возникновения сознания в филогенезе.

Литература

Агафонов А. Ю. Человек как смысловая модель мира. Самара: ИД «Бахрах-М», 2000.

Аллахвердов В. М. Сознание как парадокс // Эксперимента льна я психологика. СПб.: Изд-во ДНК, 2000. Т. 1.

Зинченко В. П. Посох Мандельштама и трубка Мамардашвили // К началам органической психологии. М.: Новая школа, 1997.

Зинченко В. П. Проблема внешнего и внутреннего и становление образа себя и мира как реализация сознания // Мир психологии. 1999. № 1. С. 97–104.

Зинченко В. П. Живые метафоры смысла // Вопросы психологии. 2006. № 5. С. 100–113.

Психологическая наука в России XX века: проблемы теории и истории / Под ред. А. В. Брушлинского. М.: Изд-во ИП РАН, 1997.