Читать книгу Очерки истории Франции XX–XXI веков. Статьи Н. Н. Наумовой и ее учеников - Коллектив авторов, Ю. Д. Земенков, Koostaja: Ajakiri New Scientist - Страница 4

«Четырнадцать пунктов» – американская декларация принципов мирного урегулирования, официально провозглашенная президентом США Вудро Вильсоном 8 января 1918 г., явилась не только открытым заявлением страны о ее претензии на мировое лидерство в послевоенном мире, но и реакцией на мирные инициативы советского правительства, прежде всего на его «Декрет о мире» 26 октября 1917 г. Этот большевистский пропагандистский документ[42], обращенный к народам всех воюющих держав и требовавший начать переговоры о немедленном заключении справедливого демократического мира, создал определенные трудности для союзников по Антанте. США, вступившие в Первую мировую войну 6 апреля 1917 г., заявляли, что ждут от нее только «утверждения идеалов свободы, справедливости и демократии». По словам ближайшего соратника президента В. Вильсона полковника Эдварда Хауза, «в то время, как война превратилась в войну демократии против автократии, ни одна из демократических стран не вступала в борьбу ради того, чтобы бороться за демократию, а исключительно ради самосохранения»[43]. Отстаивая американскую «веру в демократию» и позиционируя США как державу, которой «дано почетное право пролить свою кровь и употребить свою мощь ради принципов, давших ей [Америке – Н.Н.] рождение и счастье, и мир, которыми она всегда дорожила»[44], Вильсон не мог игнорировать большевистский проект быстрого и справедливого завершения войны. Отказ от обсуждения мирных инициатив по урегулированию мирового конфликта правительствами воюющих стран грозил усугубить их внутреннее положение, которое в 1917 г. характеризовалось нестабильностью и ростом влияния левых идей, быстро набиравших силу на фоне революции в России и тягот шедшей уже три с половиной года тяжелейшей войны. В условиях усталости европейцев от войны, дискредитировавшей в их глазах прежнюю политическую систему, «провозглашенные большевиками идеи звучали привлекательно»[45]. Вильсон прекрасно понимал значимость этих проблем, необходимость как можно быстрее закончить войну и разработать программу мирного послевоенного урегулирования. По его убеждению, она должна была «опираться не только на вердикт оружия, но и на силу общественного мнения, без поддержки которого … невозможно создать устойчивый и стабильный новый мировой порядок»[46].

В это время во Франции социально-политическая обстановка продолжала оставаться крайне напряженной. Требовались радикальные меры и волевые решения, чтобы победоносно закончить войну и не дать усиливавшимся пацифистским, а, с другой стороны, революционным настроениям перечеркнуть стремление французских Генштаба и политического руководства разгромить Германскую империю и решить национальную задачу – вернуть Эльзас и Лотарингию, а заодно и «прибрать к рукам» часть немецких колоний в Африке. Французские националисты требовали выдвинуть на пост главы правительства сильного, бескомпромиссного и опытного политика: им стал в ноябре 1917 г. 76-летний Жорж Клемансо, решительно настроенный на спасение страны не только от ее «наследственного врага» Германии, но и от большевизма, грозившего расколом тыла и фронта. Всем была известна готовность Клемансо во что бы то ни стало продолжать войну до победного конца, походившая на одержимость[47]. Президент Третьей республики Раймон Пуанкаре признавался: «Я вижу ужасные недостатки Клемансо: его безграничное самомнение, импульсивность, легкомыслие. Но есть ли у меня право отвергнуть его, если я не могу найти другого человека, который отвечал бы требованиям времени?»[48].

Клемансо с настороженностью, если не с враждебностью, относился к либеральным заявлениям Вильсона об учреждении в Европе мира без победителей и побежденных – «мира без победы»[49]. Это понимал и сам Вильсон, отмечая в письме своему другу и доверенному лицу в вопросах внешней политики полковнику Хаузу: «Англия и Франция не имеют тех же самых взглядов на мир, которые свойственны по известной причине нам. Когда война кончится, мы сможем заставить их думать по-нашему. Но мы не можем склонить их к этому в настоящее время, и любая попытка говорить за них или выражать наше общее мнение породит раздоры, которые неизбежно всплывут перед публикой и лишат все наши усилия эффективности … наши истинные условия мира – те, на которых мы, несомненно, будем настаивать, – в настоящее время не приемлемы ни для Франции, ни для Италии (даже если не рассматривать отношение к ним Великобритании)»[50].

Стремление американской администрации склонить союзников на то, чтобы выпустить совместное заявление относительно целей войны и добиться признания ими значимой роли США в установлении миропорядка на основе «новых справедливых ценностей», также не находило понимания у европейцев. Что касается Клемансо, возглавившего правительство Третьей республики под девизом «Я повсюду веду войну», то он резко воспротивился идее определить и провозгласить либеральные цели войны (на чем настаивало американское руководство с декабря 1916 г.), что, с точки зрения политика, не отвечало национальным интересам Франции, призванной «сражаться до полной победы», и могло к тому же бросить на Клемансо тень дефетизма и пацифизма. Французский политический класс был раздражен и тем, что американцы «не отличались единодушием в вопросе возвращения Эльзаса и Лотарингии Франции»[51].

Сложившаяся ситуация, по мнению британского историка В.М. Джордана, и обусловила появление «Четырнадцати пунктов» Вильсона, названных президентом США «американской Программой мира»[52]. Его самоощущение в качестве демократического и либерального лидера, способного повести за собой западный мир, требовало от Вильсона создания манифеста и развернутой программы действий. Важно отметить, что, хотя Вильсон «не обладал достаточным знанием Европы и основывал пункты главным образом на рекомендациях»[53], значительная часть американских предложений резюмировала собственные размышления президента. Профессор истории Дж. Купер, биограф президента, в 1917 г. подчеркивал, что «Вильсон был и остается практически единственным президентом [США – Н.Н.], который писал свои речи сам»[54].

* * *

Составленный в высокопарных словах, текст «Четырнадцати пунктов» был зачитан в Конгрессе США 8 января 1918 г. в рамках ежегодного послания «О положении в стране»[55]. Документ по своей форме, краткости и содержанию воплотил в себе систему различных верований Вильсона, сына священника. По мнению политолога Н.М. Травкиной, религиозное мессианство, пронизывавшее «Четырнадцать пунктов», было призвано создать у руководителей европейских стран-участниц будущей мировой конференции ощущение безальтернативности плана Вильсона, который шел «свыше»[56]. Ж. Клемансо оценил религиозно-мессианское значение речи американского президента, заявив: «Вильсон докучает меня своими четырнадцатью пунктами. Даже сам Всемогущий Господь ограничился десятью»[57].

По словам профессора истории Йельского университета Чарлза Сеймура, президент Вильсон был убежден и показал это в программе «Четырнадцать пунктов», что главной целью Первой мировой войны для США являлись «не территориальные изменения, не сокрушение соперника, не укрепление союзников, не обретение мировых контрольных позиций, а гарантирование условий для реализации в мире демократической формы правления». Именно это американское отличие от союзников, именно эту американскую приверженность идеалам демократии президент Вильсон, как полагает ученый, «хотел донести, в частности, до бушующего моря русской революции»[58]. Более реалистично на причину появления «Четырнадцати пунктов» смотрят отечественные ученые А.Ю. Сидоров и Н.Е. Клейменова. Они считают, что «мирная программа Вильсона была не только ответом на ленинский Декрет о мире. Она являлась логическим выражением заявленной ранее американцами их особой позиции в Антанте. В отличие от старых колониальных держав, экономически мощные, не опасавшиеся конкуренции США были заинтересованы в радикальной реконструкции всей довоенной системы международных отношений в сторону ее большей демократизации и открытости. Это давало им возможность не только занять место в группе ведущих держав, но и обеспечить свое политическое лидерство в послевоенном мире»[59].

1-й пункт американской «Программы мира» декларировал отказ от тайной дипломатии, гласность в переговорах о мире, «открытые мирные договоры». 2-ой пункт торжественно объявлял свободу мореплавания в мирное и военное время, или «свободу морей». В 3-м пункте говорилось о свободе торговли, устранении всех таможенных барьеров, т. е. о международном признании принципов «открытых дверей» и «равных возможностей». 4-ый пункт требовал установления твердых гарантий, обеспечивающих сокращение национальных вооружений «до предельного минимума». В 5-ом пункте провозглашалось «полностью независимое, беспристрастное решение колониального вопроса» при равном учете интересов не только метрополий, но и населения колоний (несмотря на туманную формулировку тезиса, речь в нем шла о признании права колониальных народов на самоопределение и независимость). 6-ой пункт, посвященный России, утверждал ее право на «свободное определение» своей национальной политики и пути политического развития. Он предполагал «освобождение всех русских территорий» и «обеспечение ей [России – Н.Н.] радушного приема в сообщество свободных наций при том образе правления, который она сама для себя изберет».

В пунктах с 7-го по 13-ый содержались американские предложения по урегулированию наиболее важных территориально-государственных проблем современности, решаемых на основе «принципов принадлежности и национальности», а также воли народов, которые населяли многонациональные империи, распавшиеся в результате Первой мировой войны. Эти принципы выдвигались в качестве базовых при территориально-политическом урегулировании национальных областей, входивших в Габсбургскую и Оттоманскую империи; при определении границ Италии, на Балканах и в Польше.

В последнем, 14-м пункте, Вильсон предлагал образовать «всеобщую ассоциацию наций» – международную организацию по сохранению и поддержанию мира «Лигу наций», призванную стать гарантом «политической независимости и территориальной целостности как больших, так и малых государств». Примечательно, что в тексте документа, который, как считалось, должен был служить установлению мировой демократии, по справедливому замечанию британского исследователя Адама Туза, термины, традиционно приписываемые интернационализму Вильсона, – демократия и самоопределение – не встречаются[60]. А отечественный историк А.С. Маныкин подчеркивает, что «за многочисленными высокопарными заявлениями Вильсона, призывавшего сформировать новую модель международных отношений, способную навсегда положить конец вооруженным конфликтам, «крылось вполне прагматичное стремление создать надежный механизм, опираясь на который, США заняли бы ключевые позиции в мировых делах»[61]. Схожую точку зрения высказывает известный специалист по истории международных отношений В.Н. Горохов: «Таким образом, «Четырнадцать пунктов» Вильсона являлись своего рода манифестом, в котором под прикрытием пацифистских лозунгов прослеживалось стремление американской администрации вывести США на авансцену мировой политики, закрепить за ними положение ведущей державы не только в экономической, но и в политической сфере»[62].

* * *

Для французов особое значение в «Четырнадцати пунктах» Вильсона имел 8-ой пункт документа, гласивший: «Вся французская территория должна быть освобождена и оккупированные части возвращены, а зло, нанесенное Франции Пруссией в 1871 г. в отношении Эльзас-Лотарингии, которое нарушало всеобщий мир почти 50 лет, должно быть исправлено, чтобы мирные отношения могли снова быть установлены в интересах всех». Полковник Хауз свидетельствует, что при составлении «Четырнадцати пунктов» именно президент настоял на необходимости отдельного упоминания Эльзаса и Лотарингии. Неудивительно, что во Франции американская «Программа мира» была встречена с ликованием. Впрочем, она получила всеобщее одобрение и американского общества, сплотившегося под лозунгом Вильсона скорее покончить с войной. Президент стал кумиром не только пацифистов, либералов, умеренных социалистов, «под его документом могли подписаться все, кто хотел решительной и скорой победы сил демократии, да и против справедливого завершения войны мало кто рискнул высказаться»[63]. В день обнародования речь была отправлена во Францию и расценена ее президентом Пуанкаре как «весьма благоприятное обращение в адрес союзников». 9 января французский посол в США Ж.-Ж. Жюссеран написал Пуанкаре письмо, в котором он рассказывал об особенно теплом приеме Конгрессом пункта об Эльзасе и Лотарингии: «Самым важным для нас является не только то, что говорится об Эльзасе и Лотарингии, но и то, как это было принято. Лишь только названия были произнесены, все трибуны встали и разразились аплодисментами, не дав президенту полностью выразить то, что он должен был сказать. Это воплощение [тех – Н.Н.] заверений, которые я давал департаменту, когда многие усомнились в намерениях президента в отношении нашей национальной проблемы»[64]. Ознакомившись с положениями «Четырнадцати пунктов», глава французской миссии в США по делам франко-американского военного сотрудничества Андре Тардье также выразил свое одобрение формулировкой 8-го положения документа, посчитав ее «вполне удовлетворительной» и «очевидно означавшей, что США желают восстановления статуса [Эльзаса и Лотарингии – Н.Н.], существовавшего до 1871 г.»[65]. Более спокойную и объективную оценку «Программе мира» Вильсона дал глава французского правительства Ж. Клемансо. Ознакомившись с ней, он сказал своему ближайшему помощнику генералу Анри Мордаку: «В ситуации, в которой находятся союзники, ничего не остается, как принять программу Вильсона. Это, конечно, не идеал. В ней вместе с четкими, практичными и неоспоримыми с точки зрения справедливости идеями есть пункты, которые скорее относятся к области утопии»[66].

По свидетельству полковника Хауза[67], на одном из совещаний союзников (30 октября 1918 г.) Клемансо месте с британским премьер-министром Дэвидом Ллойд Джорджем и главой итальянского правительства Витторио Орландо заявили ему, что «Четырнадцать пунктов» не согласовывались с ними, а смысл и цели многих из высказанных Вильсоном тезисов им «просто не понятны». С самого начала Клемансо открыто демонстрировал, что не поддерживает идею отказа от тайной дипломатии: «Я не могу дать согласия на то, чтобы никогда не заключать особых или тайных дипломатических отношений какого-либо рода». В штыки глава французского правительства воспринял и американские предложения по ограничению вооружений и нескрываемый антиколониализм, звучавший во многих выступлениях президента США. Лидеров Франции и Великобритании беспокоили и заявления Вильсона наподобие следующего: «Мне приносит удовлетворение то обстоятельство, что, если нужно, я смогу обратиться к народам Европы через головы их правителей». На совещании 30 октября полковник Хауз, видя недовольство руководителей ведущих государств Антанты различными пунктами американской программы, открыто объявил им, что отказ от заключения перемирия на предложенных Вильсоном принципах сорвет переговоры с Германией и США будут вынуждены обсуждать этот вопрос непосредственно со странами Четвертного союза. «Это будет означать сепаратный мир между Соединенными Штатами и Центральными державами», – возмутился Клемансо; «Возможно», – ответил полковник. «Мое заявление, – телеграфировал он президенту, – произвело на присутствующих разительное впечатление». Разрыв отношений с Вильсоном, воспринимаемым европейским обществом в качестве лидера мирового либерализма, оставил бы неизгладимый отпечаток на политической карьере премьер-министров стран Антанты. Кроме того, прекращение сотрудничества с США серьезно затронуло бы их благосостояние, в частности Франции, полагавшейся на американскую военную помощь и финансовую поддержку в период восстановления. Европейские политики отнеслись к «Четырнадцати пунктам» со скепсисом, но вместе с тем осознавали их идейную силу и воздействие на народы воюющих государств, а также претензии Вильсона на единоличное лидерство в послевоенной системе международных отношений. Даже склонный к сотрудничеству с США Ллойд Джордж назвал американские предложения «очень туманными» и «очень опасными»[68].

В отличие от руководителей европейских стран Антанты, перед которыми открывалась перспектива «решать судьбы мира» с учетом гегемонистских притязаний США на роль политического лидера и «высшего арбитра» в международных делах, население ввергнутых в Первую мировую войну государств однозначно положительно прореагировало на американскую «Программу мира».

Крупнейшие французские газеты, разделявшие проправительственную точку зрения, опубликовали целиком «Четырнадцать пунктов», назвав обращение президента к Конгрессу «историческим событием»[69]. Развернутую и восторженную оценку дал ему 10 января главный редактор «Фигаро», член Французской Академии Альфред Капю: «Программные части поразительно ясны. Невозможно лучше сказать, что полное восстановление [государственности – Н.Н.] королевства Бельгия и возвращение Франции Эльзаса и Лотарингии имеют универсальную моральную ценность … Между союзниками существует полное единство по основным пунктам величайшего в истории сведения счетов. Однако президент Соединенных Штатов идет дальше г-на Ллойд Джорджа и, кажется, дальше г-на Клемансо в вопросе о будущей организации международных отношений. Нам известна [его – Н.Н.] благородная мечта о создании «Лиги наций», способной обеспечить мир посредством незыблемых соглашений … Но то, что приобретено [нами – Н.Н.] и достойно того, чтобы войти в сознание всех народов, это возвышенная общая концепция президента Вильсона, это приглашение Германии занять равное место среди народов мира вместо доминирования над ними. Своими решительными заявлениями послание г-на Вильсона Конгрессу действительно знаменует, по словам самого президента, «моральную кульминацию этой великой войны». Наша точка опоры для продолжения войны на фоне всех существующих сейчас трудностей заключается в нашей правоте и ее единодушном признании нашими союзниками»[70]. При этом Капю полагал, что особенности нового мира будут определены «последними обстоятельствами войны и зависеть исключительно от масштабов победы». Газета «Пти Паризьен» также приветствовала «широту мыслей и высоту взглядов» американского президента, а «Эко де Пари» назвала «Четырнадцать пунктов» «самой амбициозной программой мира, которая когда-либо была озвучена». По словам журналистов из газеты «Ом либр», «ни один добросовестный человек не смог бы придраться к ясной и блистательной программе [Вильсона – Н.Н.]. По всем пунктам президент находится в согласии с сердцем и разумом честных людей. Его речь – настоящий поступок, совершенный как нельзя вовремя, когда Германия, воспользовавшись предательством большевиков, пытается навязать Антанте неприемлемый мир»[71].

В подобном духе высказывались все основные французские газеты. Как уже отмечалось, пункт об отказе от тайной дипломатии шел вразрез с традициями внешнеполитической стратегии европейских государств. Но, например, левая газета «Журналь дю Пёпль» всячески подчеркивала своевременность и целесообразность 1-го пункта «Программы мира» Вильсона, ставя ему в заслугу то, что «он не подражает презрительному молчанию французских лидеров»: для американского президента «дипломатия прошлых лет мертва»[72]. Конечно, «на ура» французская пресса встретила 8-ой пункт документа, непосредственно касавшийся судьбы Эльзаса и Лотарингии.

Программа Вильсона явилась для Франции обоюдоострым оружием. С одной стороны, она ослабляла «воинственный порыв» Центральных держав, усиливая их внутренние противоречия, но, с другой, обостряла отношения правительственных кругов, намеренных довести войну до победного конца, с внутренней оппозицией во Франции и Великобритании. На фоне привлекательно звучавших призывов о мире президента США в изнуренной от войны Франции усиливались идеи пацифизма, разделяемые в первую очередь представителями левого политического крыла. Французские социалисты в своем большинстве положительно встретили «Четырнадцать пунктов» и увидели в них схожесть с собственными взглядами, ожидая немедленной мирной декларации, составленной всеми союзниками «на принципах, определенных президентом Вильсоном»[73]. «Вильсон – новый Жорес!»[74](название статьи влиятельного социалиста и депутата Пьера Реноделя), «Вильсон положит конец государственному эгоизму стран Антанты!»[75]– кричали заголовки публикаций в социалистической газете «Юманите». Умеренный социалист Альбер Тома в «Информасьон» писал, что «президент Вильсон своими неоднократными посланиями обязал страны Антанты соблюдать требования их народов о соблюдении справедливости. Несмотря на все ошибки, неудачи, расторжение союза [имеется в виду отказ Советской России от участия в войне – Н.Н.], именно русская революция побудила западные державы освободить свои мирные предложения от всякого империализма. Сегодня моральная сила Антанты неоспорима»[76]. На заседании Палаты депутатов 11 января ряд социалистов (в том числе и А.Тома) активно поддержали программу Вильсона и призвали французское правительство «инициировать декларирование целей стран Антанты в войне» и их совместное заявление, необходимое для «согласования нюансов сформулированных г-ми Вильсоном и Ллойд Джорджем»[77].

Официальный Вашингтон был в курсе внутриполитической обстановки во Франции. 12 января консул США в Париже Трейси Лэй докладывал в Государственный департамент «о духе перемен, который пронизывает Францию, обремененную своим экономическим и социальным отставанием от Германии, и ослабленную нестабильностью и шаткостью ее правительства»[78]. Он отмечал «угрозу народного волнения, которая нависает над Францией и могла бы привести к прекращению боевых действий». В докладе от 23 марта Лэй вновь сообщил о возросшей волне пацифизма и социальных выступлений во Франции. Программа «Четырнадцать пунктов» стала удобной платформой для усиления борьбы французских пацифистов против Клемансо и его кабинета, ввиду чего Париж не был заинтересован в возникновении широких общественных дискуссий вокруг нее.

Приняв программу Вильсона или скорее сделав вид этого, французское правительство перекрывало возможность для социалистов, поднявших на знамена «Четырнадцать пунктов», обращаться в Вашингтон за поддержкой в их противоборстве с консервативным и воинственным кабинетом Клемансо. Выступая перед Палатой депутатов, Стефан Пишон, новый министр иностранных дел, 15 января заявлял, что «военные цели Франции идентичны целям Великобритании и США: право народов на самоопределение, устранение экономических барьеров, возвращение русских и французских территорий, восстановление Бельгии, Румынии и Сербии, возмещение ущерба 1871 года»[79]– при этом, что весьма показательно, в своей речи он не касался колониальных вопросов.

Разработка главой США «Программы мира», содержавшей американское видение послевоенного мироустройства, не явилась случайным событием. «Четырнадцать пунктов» были составлены в ответ на нежелание политиков Франции и Великобритании четко обозначить свои цели в войне, что могло бы способствовать началу мирных переговоров. Вильсон занял особую позицию и выступил с собственной программой, которая отвечала интересам США и вместе с тем давала «демократический» отпор антивоенным лозунгам большевиков; она стремилась поставить под американский контроль процессы установления мира и усилить деморализующее воздействие пропаганды союзников на германское общество. План мирного урегулирования, выдвинутый президентом и положенный затем в основу Версальского мирного договора 1919 г., стал первым доктринальным документом, воплотившим в себе претензии космополитической элиты США на установление их мировой гегемонии. Вопрос послевоенного мироустройства обострил конфликт несовпадения государственных интересов стран Антанты. Наличие у Вашингтона собственных целей войны, его ставка на лидерство в послевоенном мире превратили США в потенциального соперника ведущих европейских держав.

«Четырнадцать пунктов» были в целом благожелательно встречены населением Франции, уставшим от затянувшейся войны. Однако они находились в резонансе с настроениями политической элиты, влиятельные представители которой «соревновались» в том, кто из них сможет быстрее и эффективнее привести страну к победе и получить долгожданный мир на французских условиях. Преисполненный решимостью добиться для Франции максимально выгодного положения, способного обеспечить ей желаемые условия будущего мирного договора, председатель Совета министров Ж. Клемансо и его «кабинет войны» избегали публичного признания разработанной Вильсоном программы и не желали связывать себя выполнением тех американских предложений, которые, с их точки зрения, противоречили интересам Третьей республики.