Читать книгу Традиции & Авангард. №1 (20) 2024 г. - Коллектив авторов, Ю. Д. Земенков, Koostaja: Ajakiri New Scientist - Страница 6

Дело в том, что оно так надо.

Это – «имени Твоему».

Тяжелее всего солдату,

снова вставшему за страну.

Из Якутии, Крыма, Рязани,

Магадана, Сибири, Перми.

Друг для друга – однополчане,

люди целой большой семьи.

Пусть звено подготовят к взлёту,

слово данное будет свято.

К историческому развороту

приступили наши ребята.

Их уже не догонят другие.

«Реки помнят свои берега».

Над землёю сошлись грозовые,

дождь пролившие облака.

Вода вся выкипела, брат.

С небес облуплена эмаль

и словно сыпет снегопад,

по кругу топчется февраль.

Как будто что-то сорвалось.

Не яблоко, не рыба и

не винограда пала гроздь,

а где-то глубоко внутри

рассыпалось, и до сих пор

не соберу к себе назад.

Как бесконечный разговор —

мигают огоньки лампад.

А хочется продолжить петь

или припомнить что-нибудь,

когда теряет силу смерть,

а жизнь приобретает суть.

Господи,

весь госпиталь разрушен.

Под обломками Твой образ обнаружен.

Старенький,

на липовой доске.

Человеческая жизнь на волоске.

Огненная

в поле коловерть.

Ты, однажды победивший смерть.

Господи, ребята ждут подмоги —

не оставь, не отступи на полдороге…

По выделенке ехал я в такси,

дома пронумерованные плыли.

О чём-то дождик снова моросил,

гудели о своём автомобили.

С водителем разговорились мы.

Он воевал, был добровольцем, ранен.

К ним фосфорный снаряд летел из тьмы,

попал в блиндаж – и загорелись парни.

Их лица, руки, всё обожжено.

Огонь сбивали – по траве катались.

И сделалось вокруг черным-черно,

бойцы как будто заново рождались.

Он сжал тут крепко руль и замолчал.

Я видел шрамы, кожу от ожогов.

Мы проезжали Киевский вокзал,

он улыбнулся на ж/д дорогу.

Играла песня – Александр Ф. Скляр,

светились окна башни Москва-сити,

глаза слепило мне от встречных фар,

тянулись с неба дождевые нити.

Мы встали во дворе, объехав дом,

уже был на пороге поздний вечер.

Мне защемило сердце о живом

от радости и от случайной встречи.

В растренированном трико сосед

спускается под горку в магазин.

За тёплым хлебом, пачкой сигарет,

и музыка играет рядом с ним.

А музыка из тонкого стекла

и разнотравных зарослей полей.

От деревенского колодца-журавля

взлетает тень под возгласы детей.

Отличный день: ни ветра, ни дождя,

ни облаков, клубящихся вдали.

Всё хорошо, но вот одна беда —

ни сигарет, ни хлеб не привезли.

Сон снова повторился днём,

в послеобеденное время.

Я думал разобраться в нём,

но в данной растворился теме.

Свалился с ног без сил в постель,

без памяти, лежал в истоме.

Скрывалась птица коростель

в своём высокотравном доме.

В её болотистом окне

тянулась сеткой ряска.

Я видел это вновь во сне,

разлив зелёной краски.

Тонул беспомощно в листве,

всплывал в дубовой куще.

Проснулся в скошенной траве,

под заревом грядущим.

Люблю фаю́мские портреты —

они из вечности глядят.

Их лица шиты нитью света,

во взгляде спелый виноград.

Имён не знаю, не зову,

в друзья не набиваюсь с ходу,

а только к солнечному шву

стекают дождевые воды.

Пока любовь не охладела

от недомолвок и обид.

Январь заканчивает дело,

ответ в молчании хранит.

Как будто не было морозов,

как будто не было зимы.

Подтает множество вопросов,

не разрешённых до весны.

На крыльях музыка вернётся,

ускорит рост цветов и трав.

Идём в поход на поиск солнца,

вмешаемся в его состав.

И будем вспышками, лучами

лететь влюблёнными к земле.

Пока московскими дворами

зима уходит в феврале.

Любовь не ведает отказа,

бежит с течением воды.

Подарит взгляд голубоглазый,

лишённый всякой суеты.

Встревожит сердце откровеньем,

благословит любой исход.

Живое ангельское пенье

ручьём невидимым течёт.

На краю меня поймала —

от беды уберегла.

Солнце спряталось и встало,

ты со мною рядом шла.

Сад вишнёвым спелым взглядом

нас бесшумно провожал.

Пыльным облаком объятый,

проплывал автовокзал.

Спичек просят папиросы,

ветром съедены слова.

С пеньем птиц разноголосых

разлетается листва.

В бесконечной, длинной речи,

всю и не произнести,

как водою быстротечной

сносит мысль на полпути.

В день летают непогожий

низко ласточки к дождю.

Ты мне в помощь, ангел Божий,

встанешь рядом, на краю.

От книг сойти с ума

и, как Ламанческий Идальго,

войти своим во все дома

трагикомично и печально.

На крыльях мельницы взлететь,

парить над жерновами.

Перемолоть, переболеть

и вылиться дождями.

Через три моря перейти,

шагнуть шутя в просторы.

Избавиться от соцсети,

минуя разговоры.

Из комнаты не выходя,

читать продолжить книги.

Где сам разбойник и судья,

и царь, и раб отныне.

Читает всю летопись листьев

по скверам порывистый ветер.

Расцветка деревьев, как лисья

улыбка при солнечном свете.

Сверкает, как будто огниво

над летним потухшим огарком.

Разносит с дождливым мотивом,

как чей-нибудь оклик из парка.

Диафильмы на стене —

детства старенькая плёнка.

Перекручены во мне

дни, когда я был ребёнком.

Позабытый Брянский край.

Мамин в рост могильный камень,

деда рухнувший сарай,

листья с бабушкиных яблонь.

Вешним ветром унесло,

солнце село в колесницу,

дарит каждому тепло

и в деревне, и в столице.

Три лица передо мной

отражаются в реке,

и плывут над головой

звёзды в лунном молоке.