Читать книгу Экстремизм и его причины - Коллектив авторов - Страница 4

Рассмотрим, как агрессивность, имеющая биологическую основу, под влиянием социальных факторов преобразуется в насилие, имеющее социальную природу, а последнее может проявляться в виде ксенофобии и преступлений ненависти. Выбор темы обусловлен как ее актуальностью в современном мире, так и противоречивостью представленных в науке и публицистике мнений. Разумеется, мы не претендуем на истину («есть много истин, нет Истины»), а лишь актуализируем свои представления.

Насилие сопровождает человечество всю его историю. Оно – неотъемлемый элемент общественного бытия. В современном мире наблюдается эскалация насилия. Возможно, однако, что такое впечатление (omniaopiniadoctorum!) объясняется не столько реальным увеличением «массы» насилия, сколько большей чувствительностью современников к любым его проявлениям. Мы вряд ли найдем в истории человечества мирные эпохи. Так, по неполным подсчетам, с 3600 г. до н. э. по настоящее время на Земле было всего 300 мирных лет, свыше 15 тысяч войн унесло около 3,5 млрд человеческих жизней. И это, не говоря о насильственных преступлениях, семейном насилии и т. п.

В современном мире различные проявления насилия вызывают все более негативную реакцию. Это объясняется, во-первых, явно или интуитивно осознаваемой угрозой существованию человечества в условиях, когда имеются средства, достаточные для уничтожения всего живого на Земле, а во-вторых, толерантностью населения цивилизованных стран, чья мораль не приемлет насилия.[67]

Со временем насилие приобретает системный характер. Оно пронизывает все сферы жизнедеятельности общества, включая «культурное насилие» (J. Galtung), «воспитательное насилие» (W. Benjamin, N. Luhmann, K. Schorr), «насилие экономики» (N. Luhmann), «структурное насилие» (безличное, когда убивают не конкретные субъекты, а социальный строй, J. Galtung), криминальное насилие. Но и само «право поражено насилием» (W. Benjamin). В конечном счете «насилие встроено в систему» (D. Becker).

Между тем в политологической, социологической, юридической, психологической науке не прекращаются дискуссии о самом понятии «насилие», его природе (биологической, психологической, социальной), генезисе, возможностях минимизации.

Ниже излагается авторское понимание проблемы и феноменологии насилия вообще, в современной России в особенности.

Наиболее широким является понимание насилия как поведения, наносящего вред другим[68]. Юридически более точное определение насилия – причинение физического, психического или материального (имущественного) вреда. В узком смысле слова насилие – причинение физического вреда, нарушение физической неприкосновенности. Под насилием также понимается враждебное отношение к объекту посягательств, осуществленное в действиях, направленных на его разрушение (повреждение или уничтожение).

Существует много споров о природе насилия: имеет оно преимущественно животное (биологическое) происхождение или же социальное.

«Какое зверское убийство!» – восклицаем мы, услышав об особо жестоком лишении жизни. «Не человек, а зверь!» – говорим о человеке жестоком, серийном убийце, садисте. При этом мы клевещем на зверей. Во-первых, внутривидовое убийство среди животных – крайняя редкость. У них акты внутривидовой агрессии редко заканчиваются серьезными травмами и смертельным исходом, поскольку действуют надежные механизмы, предотвращающие убийство себе подобных: сигнал капитуляции немедленно прекращает самую жестокую схватку. Так, побеждаемый волк подставляет свое горло под клыки волка-победителя, и тот немедленно прекращает схватку. «Борьба между животными одного и того же вида не имеет своей целью смерть противника; как правило, она не сопровождается кровопролитием и прекращается при отступлении одного из конкурентов»[69]. К сожалению, представители вида Homosapiensутратили этот биологический защитный механизм, и существовавший когда-то принцип «лежачего не бьют» сегодня потерял практический смысл. Лежачего добивают… Страшна история человечества…

Во-вторых, агрессия среди животных всегда инструментальна – из-за пищи, из-за самки, при защите детеныша, но никогда не превращается в самоцель, не бывает, как у людей, «просто так», из зависти, из мести, из хулиганских побуждений, по мотивам ненависти или вражды. Агрессивности ради агрессивности у животных, по-видимому, вообще не существует.

В книге П. Хасснер приводятся данные Р. Руммела, согласно которым за 87 лет минувшего столетия помимо 39 млн жертв межнациональных и гражданских войн около 151 млн человек было уничтожено собственными правительствами. По оценке Н. Крессель, лидеры стран («спонсоры убийств»), принесли в жертву человеческие жизни: СССР (1917—1987 гг.) – 61,9 млн человек, Китай (1928—1987 гг.) – 45,2 млн, Германия (1934—1945 гг.) – 20,9 млн, Япония (1936—1945 гг.) – 5,8 млн, Камбоджа (1975—1978 гг.) – свыше 2 млн и т. д.[70] Какие хищники животного мира могут похвастаться столь массовым уничтожением сородичей?

Насилие в человеческом обществе отличается от агрессивности животных не только масштабами, но и тем, что оно обычно сопровождается враждебным отношением к объекту насилия (волк не испытывает вражду к зайцу). Итак, агрессия присуща всему живому, а насилие – только человеку. Впрочем, качественное отличие насилия от агрессии признают не все авторы.[71]

Но «если проявление истребительной внутривидовой агрессии – это специфическая особенность человека, то разве не логично искать причины этой специфической черты в том, что характерно именно для человека, что его отличает от животных, а не в том, что его роднит с ними? <…> При таком понимании проблема причин агрессивности превращается в проблему исследования тех социальных причин, которые агрессивность вызывают»[72]. Обратимся к ним.

Очевидно, единой причины насилия как социального феномена не существует. Имеется множество факторов, воздействующих на состояние и динамику многообразных проявлений насилия – государственного, полицейского, военного, семейного, педагогического, криминального и т. д. Это факторы экономические, демографические (пол, возраст, этническая принадлежность, миграция и т. д.), культурологические (принадлежность к той или иной культуре, субкультуре, религиозной конфессии) и даже космические: выявлены корреляционные зависимости между уровнем убийств, самоубийств и солнечной активностью, фазами Луны.[73]

Остановимся на одном из главных, с нашей точки зрения, факторов.

Все свои действия человек совершает, в конечном счете, для удовлетворения тех или иных потребностей: биологических, или витальных (в пище, питье, укрытии от неблагоприятных погодных условий, продолжении рода); социальных (в статусе, престиже, самоутверждении и т. д.); духовных, или идеальных (поиск смысла жизни, цели существования, стремление к знанию, творчеству, служению другим людям).

Потребности людей в каждом обществе для каждого времени распределены относительно равномерно, а возможности удовлетворения потребностей различны. Некоторая степень неравенства зависит от индивидуальных особенностей человека (ребенок или взрослый, мужчина или женщина, индивид с высоким интеллектом или не очень), но главным источником неодинаковых возможностей удовлетворять потребности служит социально-экономическое неравенство, то, что люди занимают неоднородные позиции в социальной структуре общества (рабочий или бизнесмен, фермер или банкир, школьный учитель или министр). Именно от социального статуса и тесно связанного с ним экономического положения человека (можно говорить о едином социально-экономическом статусе) в основном зависят возможности удовлетворять те или иные потребности. Иногда, в период обострения межклассовых (межклановых, межкастовых) противоречий, складывается впечатление, что субъекты различных социально-экономических статусов представляют собой различные «виды» Homosapiens… Тогда объяснима и «зоологическая» вражда между ними (например, между пролетариями и капиталистами, между крестьянами и феодалами). Впрочем, это уж совсем ненаучное предположение.

Социальную структуру общества изображают обычно в виде пирамиды, верхнюю, меньшую часть которой составляет элита общества (властная, экономическая, финансовая, военная, религиозная). Средняя, самая значительная по объему часть, – средний класс. В основании пирамиды, в ее нижней части располагаются низшие слои (малоквалифицированные и неквалифицированные рабочие, сельскохозяйственные наемные работники и т. п.). За пределами официальной социальной структуры (или в самом ее низу – это зависит от точки зрения исследователя) находятся аутсайдеры, изгои (бездомные, безработные, лица, страдающие алкоголизмом, наркоманией, опустившиеся проститутки и т. п.). Чем ближе к верхушке пирамиды располагаются позиция и занимающий ее человек, тем больше у него возможностей удовлетворять свои потребности, чем дальше от вершины и ближе к основанию, тем таких возможностей меньше. При этом распределение людей по тем или иным социальным позициям обусловлено прежде всего независящими от них (людей) обстоятельствами – социальным происхождением, принадлежностью к определенному классу, группе и лишь во вторую очередь – личными способностями, талантом.

Со временем кастовая или средневековая жесткость социальной структуры ослабевает, социальная мобильность растет («каждый американец может стать президентом»), однако статистически зависимость от социальной принадлежности остается. В последнее время она вновь возрастает. Уже ясно, что в реальности далеко не каждый американец может стать президентом. Разумеется, это относится не только к США.

Социально-экономическое неравенство появилось как следствие общественного разделения труда. Дифференциация общества как результат углубляющегося разделения труда есть объективный и в целом прогрессивный процесс. Одним из важнейших критериев развития системы (в нашем случае – общества) служит дифференциация, усложнение структуры, повышение разнообразия составляющих ее элементов. Это особенно важно помнить сегодня, когда советские завораживающие стереотипы казарменного равенства, всеобщего единомыслия и единодушия до конца не преодолены и вновь оживают. Закон необходимого разнообразия У. Эшби действует и в социуме. Однако, как все в мире, оно влечет за собой и негативные последствия. Неодинаковое положение социальных классов, слоев и групп в системе общественных отношений, в социальной структуре общества обусловливает социально-экономическое неравенство, различия в реальных возможностях удовлетворить свои потребности. Это не может не порождать зависть, социальные конфликты, протестные реакции, ненависть, принимающие форму различных девиаций, включая насилие. «Стратификация является главным, хотя отнюдь не единственным, средоточием структурного конфликта в социальных системах».[74]

На роль социально-экономического неравенства в генезисе преступности, включая насильственную, обращали внимание еще в XIX веке. Так, по мнению Турати, «классовые неравенства в обществе служат источником преступлений… Общество со своими неравенствами само является соучастником преступлений»[75]. Принс главной причиной преступности считает современную систему распределения богатства с ее контрастом между крайней нищетой и огромными богатствами[76]. С точки зрения Кетле, «неравенство богатств там, где оно чувствуется сильнее, приводит к большему числу преступлений. Не бедность сама по себе, а быстрый переход от достатка к бедности, к невозможности удовлетворить все свои потребности ведет к преступлению».[77]

Р. Дарендорф признает: «Социальное неравенство, пронизывающее сверху донизу все наше общество, восстанавливает одних людей против других, обусловливает конфликты и борьбу между ними»[78]. Д. Белл пишет, что человек с пистолетом добывает «личной доблестью то, в чем ему отказал сложный порядок стратифицированного общества».[79]

Главное в генезисе девиантности, включая преступность, является не сам по себе уровень удовлетворения потребностей, а степень различий в возможностях их удовлетворения для различных социальных групп. Зависть, неудовлетворенность, понимание самой возможности жить лучше приходят лишь в сравнении. На это обращал внимание еще К. Маркс: «Как бы ни был мал какой-нибудь дом, но, пока окружающие его дома точно так же малы, он удовлетворяет всем предъявляемым к жилищу общественным требованиям. Но если рядом с маленьким домиком вырастает дворец, то домик съеживается до размеров жалкой хижины». Более того, «как бы ни увеличивались размеры домика с прогрессом цивилизации, но если соседний дворец увеличивается в одинаковой или же еще в большей степени, обитатель сравнительно маленького домика будет чувствовать себя в своих четырех стенах еще более неуютно, все более неудовлетворенно, все более приниженно»[80]. Так что по-своему правы были наследники Маркса, возводя «железный занавес» вокруг нищего населения СССР.

Социальная неудовлетворенность и попытки преодолеть ее, в том числе незаконным путем, порождается не столько абсолютными возможностями удовлетворить потребности, сколько относительными – по сравнению с другими социальными слоями, группами, классами. Поэтому в периоды общенациональных потрясений (экономические кризисы, войны), когда большинство населения «уравнивалось» перед лицом общей опасности, наблюдалось снижение уровня преступности и самоубийств (актов аутоагрессии).[81]

Интересные результаты получены еще в 70-е годы минувшего века в исследовании (под руководством А.Б. Сахарова) социальных условий в двух регионах России. «Было установлено, что более неблагополучное состояние преступности имеет место в том из сравниваемых регионов, где материальный уровень жизни населения по комплексу наиболее значимых показателей (средняя заработная плата, душевой денежный и реальных доход и т. д.) лучше, но зато значительнее контрастность (коэффициент разрыва) в уровне материальной обеспеченности отдельных социальных групп. В то же время в регионе с меньшим уровнем преступности материальные условия жизни были хотя и несколько хуже, но более однородны и равномерны. Иными словами, состояние преступности коррелировалось не с уровнем материальной обеспеченности, а с различиями в уровне обеспеченности: с размером, остротой этого различия»[82]. Исследование преступности в динамике за ряд лет подтвердило зависимость уровня преступности от увеличения/уменьшения разрыва между потребностями населения и степенью их фактического удовлетворения.[83]

В генезисе насилия особую роль играет неудовлетворенность именно социальных потребностей – в престиже, статусе, самоутверждении, творчестве. Если неудовлетворенная витальная потребность приводит к «борьбе за существование», то неудовлетворенная социальная потребность – к «сверхборьбе за сверхсуществование». Так, «отрицательные эмоции, возникающие на базе неудовлетворенных социальных потребностей, как правило, стеничны и агрессивны»[84]. Насилие чаще других нежелательных для общества форм деятельности выступает средством самоутверждения, когда в силу различных причин недоступны общественно полезные, творческие способы самоутверждения («комплекс Герострата). Даже такое, казалось бы, очевидное по своей мотивации преступление как изнасилование в действительности не столько преследует цель удовлетворения витальной – сексуальной потребности, сколько служит способом самоутверждения (при невозможности самоутвердиться другим путем, кроме сексуального[85]).

Глобализация усилила процесс социального расслоения. Одним из системообразующих факторов современного общества является его структуризация по критерию включенность – исключенность (inclusive – exclusive). Понятие «исключение» (exclusion) появилось во французской социологии в середине 60-х годов XX века как характеристика лиц, оказавшихся на обочине экономического прогресса. Отмечался нарастающий разрыв между растущим благосостоянием одних и «никому не нужными» другими[86]. Работа Рене Ленуара (1974) показала, что «исключение» приобретает характер не индивидуальной неудачи, неприспособленности некоторых индивидов (исключенных), а социального феномена, истоки которого лежат в принципах функционирования современного общества, затрагивая все большее число людей[87]. Исключение происходит постепенно, при накоплении трудностей, разрыве социальных связей, дисквалификации, кризисе идентичности. Исключенными бывают государства и группы населения в них.

Крупнейший социолог современности Никлас Луман в конце минувшего ХХ века писал: «Наихудший из возможных сценариев в том, что общество следующего (уже нынешнего. – Прим. авт.) столетия примет метакод включения/исключения. А это значило бы, что некоторые люди будут личностями, а другие – только индивидами, что некоторые будут включены в функциональные системы, а другие исключены из них, оставаясь существами, которые пытаются дожить до завтра <…> что забота и пренебрежение окажутся по разные стороны границы, что тесная связь исключения и свободная связь включения различат рок и удачу, что завершатся две формы интеграции: негативная интеграция исключения и позитивная интеграция включения… В некоторых местах <…> мы уже можем наблюдать это состояние».[88]

Как пишет Р. Купер: «Страны современного мира можно разделить на две группы. Государства, входящие в одну из них, участвуют в мировой экономике и в результате имеют доступ к глобальному рынку капитала и передовым технологиям. К другой группе относятся те, кто, не присоединяясь к процессу глобализации, не только обрекают себя на отсталое существование в относительной бедности, но рискуют потерпеть абсолютный крах»[89]. Аналогичные глобальные процессы применительно к государствам отмечает отечественный автор, академик Н. Моисеев: «Происходит все углубляющаяся стратификация государств… Теперь отсталые страны “отстали навсегда”! <…> Уже очевидно, что “всего на всех не хватит” – экологический кризис уже наступил. Начнется борьба за ресурсы – сверхжестокая и сверхбескомпромиссная… Будет непрерывно возрастать и различие в условиях жизни стран и народов с различной общественной производительностью труда… Это различие и будет источником той формы раздела планетарного общества, которое уже принято называть выделением “золотого миллиарда”. ”Культуры на всех” тоже не хватит. И, так же как и экологически чистый продукт, культура тоже станет прерогативой стран, принадлежащих “золотому миллиарду”».[90]

Теоретические концепции К. Маркса, Р. Мертона и многих других, усматривающих основную причину девиантных проявлений в социально-экономическом неравенстве, эмпирически подтверждаются при исследовании корреляционной зависимости между девиантными проявлениями (прежде всего насильственными преступлениями и самоубийствами) и различными факторами (половозрастная структура, миграционные потоки, алкоголизация и наркотизация населения и т. д.), включая экономические показатели социально-экономического неравенства – децильный (фондовый) коэффициент и индекс Джини. Децильный коэффициент показывает разницу в доходах 10% самых богатых и 10% самых бедных слоев населения. Более «чутким» является индекс Джини, показывающий степень неравенства в распределении доходов населения и измеряемый от 0 до 1 (чем выше индекс, тем значительнее неравенство).

Индекс Джини в начале текущего столетия был в России 0,456, тогда как в Австрии – 0,309, в Германии – 0,283, в Бельгии – 0,250, в Японии – 0,249. Близкие российскому были показатели в Боливии (0,447), Иране (0,430), Камеруне (0,446), Уругвае (0,446)[91]. В 2007 г. индекс Джини в России, по официальным данным, составил 0,422 (по мнению экспертов, он еще выше).

Неудивительно, что за десятилетие (1990—1999 гг.), исследованное С. Ольковым, в год с максимальным индексом Джини (1994 г. – 0,409) в России было зарегистрировано наибольшее число убийств – 32,3 тысячи, а в год с минимальным индексом Джини (1990 г. – 0,218) – наименьшее – 15,6 тысячи (табл. 8)[92]. К аналогичным результатам по данным за 25 лет (1985—2004 гг.) приходит И.С. Скифский в своем диссертационном исследовании и монографии (рис. 3, 4)[93]. Те же закономерности применительно ко всем регионам Российской Федерации установлены в трудах Э. Юзихановой.[94]

Таблица 8. Зависимость между показателем неравенства и числом убийств (по С.Т. Олькову).

В связи с этим все более тревожным и криминогенным представляется наблюдающееся с конца ХХ века углубление степени социально-экономического неравенства обществ и социальных групп.

Рис. 3. Связь между коэффициентом Джини и насильственной преступностью в России в 1980—2004 гг. (по И.С. Скифскому).

Рис. 4. Связь между коэффициентом Джини и убийствами в России в 1980—2004 гг. (по И.С. Скифскому).

Растет пропасть между включенными и исключенными – как странами, так и социальными слоями, группами, отдельными людьми. Процесс глобализации лишь усиливает эту тенденцию. Ясно, что исключенные – социальная база девиантности.

Итак, важным (важнейшим?) криминогенным и девиантогенным фактором служит противоречие (по Р. Мертону, «напряжение», strain) между потребностями людей и реальными возможностями (шансами) их удовлетворения, зависящими прежде всего от места индивида или группы в социальной структуре общества, степень социально-экономической дифференциации и неравенства.