Читать книгу История России. XX век. Деградация тоталитарного государства и движение к новой России (1953—2008). Том III - Коллектив авторов - Страница 25

После смерти Сталина в русском обществе постепенно начинают происходить глубокие сдвиги. Как только перестает жестко действовать механизм репрессий, у человека возникает время для того, чтобы задуматься, задумавшись – понять, поняв – устыдиться, устыдившись – измениться. Если в первой трети 1953 г. человек привык ежедневно видеть в газете определенное количество ссылок на товарища Сталина, то постепенно эти ссылки появляются все реже и реже, затем сводятся к минимуму, а потом и вовсе исчезают.

После разоблачения так называемого «культа личности Сталина» у любого мало-мальски думающего человека возникал вопрос: «А где были те, кто его разоблачал? Не были ли они ближайшими сподвижниками Сталина?» И не только те, кто были «разоблачены» как «антипартийная группа» (Маленков, Молотов, Каганович), но и сам инициатор разоблачения Первый секретарь Никита Хрущёв. Если ставится под сомнение четвертьвековая безоговорочная вера в истинность любого умершего вождя, то надо ли верить каждому слову нового вождя, тем более что в скором времени народился и его культ, пусть не такой тотальный и разветвленный, как «культ личности Сталина», и, скорее, не страшный, а смешной и глупый. Во всяком случае, анекдоты о Хрущёве и кличка «Никитка-кукурузник» появились почти одновременно с его восхождением к власти.

Для подавляющего большинства российских интеллигентов того времени лозунгом стала двусмысленная и фальшивая фраза «восстановление ленинских норм». Из-за полного незнания настоящей отечественной истории, закрытости архивов, жесточайшей цензуры в области исторической науки, легендарный, воспетый советской пропагандой, период правления Ленина, по сравнению с известным на своей шкуре каждому сталинским деспотизмом начала 50-х гг., казался недостижимым идеалом. «Малое возрождение» послесталинской России в известной мере опиралось на обращение к русской культуре 20-х гг. XX столетия.

К «оттепели» из тех, кто представлял собой вершину русской культуры 1920-х, уцелели – в поэзии – прежде всего Ахматова и Пастернак, чьё творчество в течение 10 лет находилось под гласным и негласным запретом. Публикация стихотворений Пастернака в журнале «Знамя» за 1954 г., первый почти за 20 лет маленький сборничек стихотворений Ахматовой в 1958-м становятся тем, что сам Пастернак в одном из стихотворений назвал «ломкой взглядов», в которой увидел «симптомы вековых перемен».

Постепенно снимались запреты на произведения писателей, погибших в лагерях или тех, чьё творчество было запрещено в годы сталинского правления. Уже постановка пьесы Булгакова «Дни Турбиных» в Московском театре им. Станиславского (1954), а затем и маленький однотомник его пьес (1955) оказались симптомом действительно вековых перемен в восприятии его наследия, происшедших в читательском сознании в середине 1960-х гг. в связи с переизданием романа «Белая гвардия» и первой публикацией романа «Мастер и Маргарита» (1967).

Снимается запрет с изданий стихотворений Есенина, прозы Зощенко, Артема Веселого. Быть может, самое главное – впервые за долгие годы выходит десятитомное собрание сочинений Достоевского и однотомники его произведений. В театрах снимается запрет с трагедии Шекспира «Гамлет», поставленной в Театре им. Маяковского в 1954 г., и других пьес Шекспира, в которых тема преступной власти и преступного властителя могла зародить хотя бы отдаленные ассоциации с современностью в сознании российского зрителя. Менялось представление о значении и достоинстве рядового труженика, человека, личности, ценной самим фактом своего существования, а не только его преданностью государству и вождям. Человек – не меньшая ценность, чем государство, класс, народ. В каждом есть такие глубины и такие вершины, на обладание которыми власть не имеет права претендовать.

Драматургия Виктора Розова и спектакли, поставленные по его пьесам, говорили о том, что не полководцы и генералы, а рядовые участники войны и народ в целом и есть «Вечно живые» – название его пьесы, которой открылся молодой театр «Современник» (1956). Символичны названия и двух других пьес Розова – «В добрый час!» (1954) и «В поисках радости» (1957). Всенародная любовь к киногероям Алексея Баталова с середины 1950-х гг. – это любовь к простому человеку, солдату или врачу, говорящему простыми словами и совершающему героические поступки без ложного пафоса, без цитирования газетных передовиц.

И в культуре, и в жизни, отразившейся в культуре того времени, характерен повышенный «спрос на нравственность», то есть на личное чувство правды. Любимыми персонажами становятся в 1950-е гг. косноязычный мужик Аким из пьесы Льва Толстого «Власть тьмы» в исполнении И. Ильинского (Малый театр, 1956) и носитель идей христианства князь Мышкин в исполнении Иннокентия Смоктуновского (БДТ, Ленинград, 1957). Фильм И. Пырьева «Идиот» (1958), обнаруживший, что молодые актеры Ю. Яковлев (князь Мышкин) и Ю. Борисова (Настасья Филипповна) способны потрясать массового зрителя трагедией вольной жертвы и страдания, – способствовал расширению круга русских людей, вновь приобщавшихся к христианским идеям Достоевского.

Однако Хрущёв и ближайшее его окружение недалеко ушли от своих предшественников. Конечно, можно только догадываться, каким мукам подвергся бы Пастернак, если бы он позволил себе передать за границу рукопись романа «Доктор Живаго» при жизни Сталина, и, тем не менее, печатание этого романа за рубежом (1957) и присуждение Пастернаку Нобелевской премии (1958) вызвало гнев правящего режима, после чего последовали обсуждение этого события в Союзе писателей, исключение Пастернака из союза и фактический запрет на издание его произведений вплоть до смерти, последовавшей в 1960 г. Пастернак умер, затравленный новой «ждановщиной». Но реакция на его смерть совсем не походила на отношение позднесталинского общества к жертвам «гражданской казни».

Мнение современника:

На смерть Пастернака отозвались многие в Русском Зарубежье. В 1960 г. в Париже, в «Вестнике РСХД» была напечатана статья Федора Степуна «Памяти Пастернака», в которой он, в частности, писал: «Внезапное заболевание поэта и его быстрое, почти спешное приближение к смерти явно носят печать судьбоносной единственности. В них нам слышится отголосок той горечи, той незаслуженной муки, которые советская власть с такой жестокостью обрушила на него только за то, что он получением Нобелевской премии на весь мир прославил свою страну. Возвеличение и низвержение поэта неотделимы от истории его болезни. Он умер не только от рака легких и порока сердца, но и от того, что с лишком сорок лет задыхался в безвоздушном пространстве советской действительности». – Ф. А. Степун. Сочинения. М.: РОССПЭН, 2000. С. 926–927.

Похороны Пастернака на кладбище в подмосковном селе Переделкино, собравшие несколько сот людей, включая и тех, кому звонили из КГБ и правления Союза писателей с требованием проигнорировать это событие, обнаружили, что не только в узком кругу его друзей, но и среди молодых читателей и почитателей его таланта нашлись на этот раз душевные силы для выражения несогласия с официальной идеологической линией. «До чего ж мы гордимся, сволочи, / что он умер в своей постели!» – с горечью повторяли слова песни Александра Галича «Памяти Пастернака» те, кому был дорог гениальный русский поэт.

Важным этапом на пути медленного внутреннего освобождения русского общества стала публикация в журнале «Новый мир» произведений Александра Солженицына «Один день Ивана Денисовича» (1962) и «Матренин двор» (1963), повлиявших на развитие не только ведущих тенденций в русской литературе 1960–1970-х гг., но и на утверждение нравственности и самосознания в русском обществе, обращения его к собственным истокам и корням. «Иван Денисович» был правдой, потрясающей, страшной и в то же время обыденной правдой совсем недавнего прошлого, о котором знали все. Знали, но не решались говорить, часто даже не хотели вспоминать. Твардовский решился опубликовать в «Новом мире» «Ивана Денисовича», только заручившись одобрением Первого секретаря ЦК. Хрущёв увидел в этом рассказе продолжение того дела десталинизации, которое он осуществлял. Правда первых опубликованных в «Новом мире» рассказов нового писателя, который сам, как рассказывали друг другу читатели, получил горький опыт лагерей, очищала души от страха, распрямляла спины вчерашних лагерников, учила людей вновь смотреть друг другу в глаза.

Немалую роль в этом сыграли и труды выдающегося ученого, также прошедшего через ГУЛАГ – Дмитрия Сергеевича Лихачёва. Подготовленная им публикация текстов древнерусской прозы в книге «Художественная проза Киевской Руси» (1957), его умение сочетать подлинную научность с доступностью в таких книгах, как «Человек в литературе древней Руси» (1958), «Культура древней Руси времени Андрея Рублева и Епифания Мудрого» (1962) и «Поэтика русской литературы» (1967), открывали целые пласты прошлого, подвергавшиеся еще недавно забвению и оплеванию, и заставляли людей разных поколений с укором и болью всматриваться в настоящее. А где же наша культура и что же мы оставим после себя, если мы уже растеряли всё наше прошлое?

Существенную роль в деле духовного пробуждения общества играли искусствоведческие труды Михаила Алпатова и Владимира Лазарева, посвященные древнерусской иконе, живописи Андрея Рублева и Феофана Грека. Вообще, как это ни парадоксально, но именно через древность, причем древность не только русскую, но и общечеловеческую – античность, Древнюю Индию, Китай, – в сознание русского человека конца 50-х – начала 60-х гг. входила живая сила, способная не только осмыслить тысячелетнюю историю России, но и наметить выход из начинавшего осознаваться тупика, в который его загнал октябрьский переворот и последующие десятилетия большевицкой диктатуры.

Возвышенный взгляд, широта эрудиции и охват огромных объёмов человеческой культуры отличали труды прошедших через сталинские репрессии Михаила Бахтина («Проблемы поэтики Достоевского» (1963), «Творчество Француа Рабле» и «Народное средневековье» (1965)) и начавшую выходить в 1963 г. многотомную «Историю античной эстетики» А. Лосева. На фоне исследований такого масштаба невозможно было читать десятилетиями пережеванную марксистскую жвачку, освежавшуюся цитатами из последних передовиц и решений пленумов ЦК.

Возможность изучения прошлого мировой и русской культуры во всей трагической подлинности, встреча с миром церковной живописи, архитектуры и музыки, чтение Достоевского и Тютчева пробуждали у молодых и не только молодых людей интерес и к религиозной философии, и к богословию, тогда еще недоступным широкому читателю. Произведения литературы, в которых герой обретает глубокое понимание себя, осознает свое богоподобие, научали советских людей и себя видеть не только частью народа, класса, государства, но и бесценной и уникальной личностью. Вся литература от Эсхила и Платона до Пастернака и Солженицына учила оттаивавшие души с уважением и вниманием относиться к самим себе, ответственно – к своим путям в мире. От «взвейся-развейся» 1920-х гг. русский человек вновь возвращался к почти забытому пониманию, что «под поверхностью – бездна». И что эта бездна – в нём самом. Шёл трудный процесс духовного выздоровления. Его результаты обнаружились во второй половине 1960-х – 1970-х гг.