Читать книгу Лев Гумилев. Теория этногенеза. Великое открытие или мистификация? (сборник) - Каллум Хопкинс, Коллектив авторов, Сборник рецептов - Страница 30

Проблема исторического романа до сих пор не может считаться решенной. И не только потому, что не ясно, какой язык выбрать писателю для собственной речи его героев – литературный ли, которым никто никогда не говорил, современный ли, которым говорим мы сейчас, но который неадекватен описываемой эпохе, или какой-то средний, бесцветный. Обсуждают чаще всего именно этот вопрос, но он решается в зависимости от вкуса и таланта автора и не очень, я думаю, существен для сути исторического романа. Существенно другое.

Каждое литературное произведение состоит из вымысла и реалий. При этом близкие или современные реалии известны всем и не вызывают сомнений. А отдаленные? Как тут добиться точности, на что опираться? Романист должен представлять себе эпоху, о которой он пишет, и не допускать вопиющих анахронизмов, а это очень трудно, так как первичные сведения, исходные данные добыть непросто. Романист может получить эти данные или из источников, или из исторических исследований. Изучение источников требует специальной подготовки и специальных знаний, которых у литератора может не быть, да, пожалуй, и не должно быть. В таком случае он превратился бы в историка и наверняка перестал бы писать романы. Источники составлялись для современного им читателя, в расчете на круг его восприятия; для того чтобы дойти до читателя нашего времени, их информативная сторона требует критики и переработки.

Эту работу должны выполнять историки-специалисты, и они в значительной мере с этим делом справляются, но, к сожалению, их исследования разбросаны в огромном количестве статей, а библиография – это тоже особая специальность, которая не облегчает, а, пожалуй, затрудняет, работу литератора. Как быть? Я думаю, писатель должен иметь нечто вроде свода истории данной эпохи, где достоверное отделено от гипотетичного и предположительного. То что для историка венец работы, для писателя станет трамплином, с которого работа начинается.

Надо сказать, что для некоторых разделов русской истории эта задача выполнена; имея «научный свод сведений», писатель может развернуть собственные идеи и дать повествование, имеющее несомненную художественную и познавательную ценность. Сошлюсь хотя бы на В. Шукшина, который работал над романом о Разине, имея на столе академический трехтомник материалов по этой теме. Другое дело – XII и XIII века. Здесь чересполосица предположений и мнений, в которой факты тонут. И здесь писатель вынужден прибегать к домыслам, которые заведомо не могут быть удачными.

Прекрасным примером могут служить романы Валентина Иванова «Русь изначальная» и «Русь великая», где автор стремится показать соотношение истории древних славян и древних руссов с Византией и Великой Степью. В тех случаях, когда автор имеет в распоряжении надежное пособие в виде одной из многочисленных историй Византии или межкняжеских. усобиц Древней Руси, художественная его фантазия свободна, ибо стоит на надежном основании, там он убеждает читателя. Например, описание мятежа «Ника» в Константинополе и характеристика Юстиниана совершенно достоверны. Характеристики русских князей, сыновей Ярослава Мудрого, не вызывают никакого сомнения или недоверия. Но когда В. Иванов касается проблем, освещенных только в специальных статьях (которые он действительно не обязан искать в разных малодоступных изданиях), то жанр романа из исторического становится фантастическим. В. Иванов изобретает названия славянских племен, будто бы живших в Правобережье Днепра в середине VI века и воевавших с хазарами: илвичи, каничи, россавичи, россичи ¹ и т. д. Но в описываемое время хазары ютились в дельте Волги и низовьях Терека, а Причерноморские степи были заняты обрами (аварами). Хазары в ту пору никакого касательства к славянам не имели, отсюда всякие неожиданности. Валентин Иванов пишет: «Юстиниан обратился к хазарам. Прибыв в хазарский город Саркел, послы рассказали Хакану о богатстве и беззащитной беспечности задунайских славян…». Речь идет о середине VI века, а Саркел построен в 834 году – 180 лет спустя. Это все равно, как если бы Петр I договорился бы с императрицей Цу-Си в Порт-Артуре. Или ещё, если говорить о реалиях, у В. Иванова славяне вооружены… саблями. Это в том же VI веке! А первые русские сабли были заимствованы у кочевников на рубеже X–XI веков. Это все равно, что сказать: Наполеон наступал на Москву танковыми колоннами. Или описывая битву у Тивериадского озера византийцев с арабами (636 год), В. Иванов пишет, что легкая арабская конница выдерживала удары тяжелой византийской кавалерии. Боевых лошадей известной арабской породы арабы получили из Средней Азии в VIII веке, а до этого они ездили на ослах и верблюдах, сражались в пешем строю. Что, конечно, не мешало им выдерживать удары конного противника…

Все эти и аналогичные ляпсусы досадны, но винить в них автора не стоит, так как он не имел связно написанной книги, на которой мог бы базироваться: дать такую книгу – дело историков.

Другой пример. В очень интересном романе Алексея Югова «Ратоборцы» описан поход татарского полководца Неврюя (который почему-то назван ханом); численность армии Неврюя определяется в миллион конских копыт, что должно означать 250 тысяч всадников. Это почти вдвое больше, чем вся армия Наполеона в начале кампании 1812 года. При этом предполагается, что армия Неврюя совершила в 1252 году внезапное нападение на Русь. На самом деле отряд Неврюя прибыл на Русь по просьбе Александра Невского для того, чтобы разбить германофильский блок Андрея Владимирского и Даниила Галицкого, и вряд ли насчитывал больше восьми-десяти тысяч человек. Разорение он произвел действительно большое, но войны, по существу, не было, потому что не было сопротивления.

«Накладок» подобного рода избежал Дмитрий Балашов в романе «Младший сын», опубликованном не так давно в журнале «Север». Насколько мне известно, писатель тщательно консультировался с ленинградскими специалистами в Географическом обществе – вплоть до учета особенностей деревенской архитектуры XII века. Но дело не в мелочах. Дело в том, что правильное ощущение исторической реальности необходимо для точной концепции, а XIII век как раз поле, где концепции историков сталкиваются. После смерти Александра Невского началась кровопролитная борьба между его сыновьями Дмитрием и Андреем на фоне постоянных контактов с Золотой Ордой. Эту острую тему и взял Д. Балашов. И тут перед ним был большой соблазн – традиционная легенда об извечном конфликте «Леса» и «Степи», Руси и Кочевья.

Объясню происхождение этой легенды. В XIX веке вульгарно-материалистические воззрения сообщили науке наклонность к географическому детерминизму. Молчаливо предполагалось, что ландшафтные условия полностью определяют не только быт и нравы народов, но и политику отдельных, даже крупных государств. При этом упускалась из виду динамика ландшафтов, то есть наблюдаемые географические условия считались практически вечными. Поэтому, кстати, столь большой резонанс получила художественная идея автора «Слова о полку Игореве» о борьбе Руси как страны лесной и земледельческой со степью скотоводов-кочевников.

Вот пример художественного преломления этой концепции в современной прозе: «Рожденный в степи не любит леса, остерегается чащи. Лесная дебрь принадлежит лесным людям. Кто привык с ровного места озирать округу верст на двадцать, а с холма на все пятьдесят, вольно-невольно, а преувеличивает опасности леса. Он ценит красоты оголенной земли, лес для него – безобразное скопление деревьев. Для степняка в лесу нет примет, нет дороги. Есть реки, но степняк не поместится в лодке вместе с лошадью…» (Вал. Иванов).

Абстрактно-теоретически, может быть, и убедительно, но фактически неверно. Любая культура, любой процесс этногенеза развивается не в монотонном ландшафте, а на стыке разных ландшафтов, так как разнообразие обогащает и экономические возможности, и эстетические ощущения. Известно, что. большее количество животных находится не в лесу, а на опушках леса, где они могут добывать корм и под сенью дерев, и на открытых пространствах. Именно на границе Руси и Степи шла наиболее интенсивная историческая и культурная жизнь, причем славянские племена заселяли долины рек, текущих в степь, вплоть до Черного моря. С другой стороны, в едином лесном ландшафте война славян – поляков и русских – против литовского племени ятвягов приняла характер истребительной войны, чего в Степи никогда не было. Упрощение часто ведет к ошибкам, искажающим результат исследования. Есть ошибки, которые взаимно компенсируются, но есть ошибки, которые искажают общий результат. Я думаю, что во многих ошибках цитированные авторы повинны куда меньше историков: писатели некритически использовали концепции, имеющие хождение среди историков.

Раз так, то я как историк вижу свою задачу в том, чтобы внести необходимую ясность.