Читать книгу Российский колокол №3-4 2018 - Коллектив авторов - Страница 4

Борис еще долго перед сном размышлял, что, наверное, зря он не поехал к матери. Колебался, колебался, да так и не поехал.

В жизни всегда что-нибудь да происходит, и каждый раз это «что-нибудь» кажется в тот момент самым важным. Именно для этого «чего-нибудь» и именно сейчас требуется напряжение всех сил. А потом, как правило, выясняется, что это всё такая чепуха, такая ерунда – «суета сует и всяческая суета», как сказал кто-то, Экклезиаст, что ли. В последнее время это дело сбило его ориентацию. Ничего ведь особенного не произошло. Ни такого уж важного. И людей каких-то особо интересных и значительных он тоже не встретил. Скорее – мелких, суетливых и, как правило, отталкивающих. Разве что Марина Толоконникова. Она вела себя как все девушки ее круга, весьма доступные при ближайшем рассмотрении, но ему показалось, что в ней была какая-то недосказанность, какая-то тайна, что ли. Да нет, какая тайна? Видно, он и вправду становится сентиментальным. Говорят, что это бывает с годами. С годами. Но его… Какие его-то годы?

Ничего не произошло. Правда, вот отметина на лбу. Каждое утро он снимает пластырь и внимательно разглядывает в зеркале эту розовую отметину. Вначале ему казалось, что она постепенно бледнеет. Это было особенно заметно сразу после его романтической вечерней встречи с соседкой Мариной Толоконниковой. И он надеялся, что эта отметина постепенно исчезнет. Но ничего такого не произошло. Процесс осветления пятна как бы приостановился. И ему приходилось каждое утро вновь закрывать позорную отметину аккуратно вырезанным кусочком пластыря. Пусть лучше думают, что у него травма: шишка, ссадина или синяк, – чем неизвестно откуда взявшееся родимое пятно. Инспектор ведь сказал, что пятно исчезнет, когда дело будет закрыто. КГ надеялся, что именно так оно и будет. «Все проходит, и это пройдет», – сказал мудрец. А жизнь продолжается. Надо честно исполнять свой долг перед обществом, любить прекрасную половину, да и о матери с сестрой не забывать.

Так что зря, наверное, он отказался от поездки к маме. Ну а раз так, надо тогда в воскресенье навестить мистический дом на Манежном. Придется заглянуть ему в этот загадочный дом, который, похоже, имеет разветвленные коридоры, выходы по всему Ленинграду, а может быть, и во все здания и все квартиры. Возможно, и к нему в квартиру у них есть ходы.

«Какая глупая, вздорная мысль. Ребячество и детские страхи», – подумал Борис, но тем не менее встал с постели, открыл глубокий встроенный шкаф в его спальне – почему, интересно, они сделали его таким глубоким? – и долго изучал заднюю стенку шкафа с внутренней стороны. В ней явно был виден прямоугольный абрис какой-то вставки размером точно с небольшую дверь. Щели вставки не были оштукатурены и покрашены, так что теоретически она вполне могла быть открывающейся дверью. Теоретически. Но там же нет какого-либо ощутимого свободного пространства. Сразу за задней стенкой шкафа шла прихожая. «Интересные иллюзии и причудливые фантазии случаются с людьми в момент перехода от бодрствования ко сну и наоборот. Красивая идея. Жизнь всегда много проще и грубее. Всё, Борис, спать. Хватит фантазий. Завтра пойдешь в свой любимый дом призраков и увидишь всё собственными глазами».

Утром в воскресенье без десяти девять он был уже в проходной.

– Зачастили к нам, – угрюмо сказал вахтер. – Я говорил вам, а вы не прислушались. Все вы, молодые, такие. Ни в грош не ставите опыт и прозорливость старших.

КГ ничего не ответил, лишь внимательно посмотрел в глаза вахтера.

– Идите уже, раз пришли. Паспорт можете не показывать. Паспорт у вас на лбу наклеен, – добавил он примирительно.

Борис хотел сразу пересечь двор и подняться на второй этаж к знакомой двери. Но пройти к высокой входной двери на противоположной стороне двора ему не удалось. Разрезая двор на две части, капотом почти вплотную к высокой двери припарковалась длиннющая правительственная «Чайка». Интересно, как сюда попал этот настоящий «членовоз»? Вдоль машины, справа и слева, стояли крепкие ребята в одинаковых пиджаках цвета мокрого асфальта. Над решеткой радиатора была установлена вычурная хромированная фигура, переставленная, видимо, с «Роллс-Ройса».

Открылась задняя боковая дверца машины. Вышел невысокий мужичок в мундире. Аккуратно подстриженная короткая рыжеватая бородка, усы, немного загибающиеся вверх, плойка над лысеющим лбом. Если не вглядываться в черты лица – Николай Второй. Неплохая осанка, неторопливые движения. Подводят только сломанный, продавленный посредине нос и маленькие настороженные глазки. Взгляд псевдо-Николая на мгновение уколол Бориса, вплотную приблизившегося уже к ряду охранников сумрачного вида. Выстрелил, уколол и исчез. Исчез взгляд, исчез и мужичок, будто его и не было. «Заскочил уже в парадную, наверное. Где-то я видел этого человека. Очень хорошо его знаю, – с удивлением подумал Борис. – Не Николая Второго и Кровавого, конечно, а того, кто прячется за стилизованной под него внешностью».

КГ попытался проскользнуть сквозь ряд охранников. У него ведь дело. Он не просто так здесь, не просто слоняется по двору. «Нельзя», – коротко отрезал стоящий рядом добрый молодец. Но он ведь по своим делам, его вызывали. Неужели они не понимают? «Ждите», – это было сказано столь резко и категорично, что Борис не решился на дальнейшее продолжение дискуссии.

Отошел в сторону. Мимо проходили жильцы дома, запомнившие его по прошлому посещению этого учреждения. С ним здоровались. Показывали глазами на чудище, перегородившее двор, удивленно хмыкали, но вслух комментариев не давали.

Псевдо-Николай недолго пробыл в недрах загадочного дома. Борис часто поглядывал на парадную дверь, очень хотел получше рассмотреть занятного рыжебородого мужичка, но он так и не заметил, когда этот как бы царь проскочил из двери в автомобиль. Просто внезапно охранники куда-то исчезли, – видимо разбежались по машинам сопровождения, вон там, под навесом, возможно, их «восьмерки» притаились – «Чайка» дала задний ход и медленно поползла к въездным воротам во двор, расположенным точно против «парадных дверей».

«Интересно, что это за человек, откуда я его знаю и что он здесь делает, в этом доме?» – мелькнула у Бориса мысль, но так же быстро исчезла, как и появилась, потому что он уже бегом через две ступени поднимался по лестнице на второй этаж.

Искать теперь ничего не надо. Вот она, нужная дверь.

На стук открыла Нюра. Борису было неприятно видеть ее – что за безобразие она устроила во время прошлого заседания! Он, конечно, не собирается судить ее – кто он такой, чтобы осуждать поведение взрослого, сложившегося человека? Нюра, наверное, любит этого юношу. То, что произошло с ними на прошлом заседании, случается между мужчиной и женщиной, даже в Советской России, где все делают вид, что в пролетарском государстве секса не может быть. Только в целях воспроизводства народонаселения. Просто для своих чувств эти двое вполне могли бы найти более подходящее место и время. Короче, он ее не осуждает. Но и разговаривать с ней тоже не намерен. Что у них общего, о чем им говорить? Борис, не здороваясь, направился сразу к двери зала заседаний.

– Сегодня заседания нет, – произнесла Нюра бесстрастным голосом.

– Как это нет? Ты обманываешь меня. Куда же делась комиссия?

Нюра ничего не ответила, просто открыла дверь. Пусто. Борису показалось, что эта огромная, пыльная, пугающая пустота угрожающе надвигается на него. В конце зала на подмостках стоял стол. В прошлый раз он не заметил эти подмостки. Хотя как-то он их все же преодолевал, когда Эсмеральда Вагиновна попросила его подойти к ней. На столе лежало несколько книг, в том числе знакомая амбарная книга. Не книга – скорее толстая тетрадь.

– Не разрешите, Нурбида Динмухамедовна, мне взглянуть на эти книжки? – спросил Борис, неизвестно почему вспомнив полное имя Нюры и переходя с ней на «вы». Зачем ему понадобились эти книги? Ну не уходить же так, как говорят, несолоно хлебавши.

– Нет, это не разрешается. Особенно вам, – ответила Нюра, закрыла дверь и повернула ключ в замке. – Книги принадлежат следователю.

– Вы имеете в виду дознавателю?

– Дознавателю разрешается пользоваться книгами. Она же должна быть детально знакома с делом. И справочную литературу иметь. А книги принадлежат следователю. Ленину Ивановичу Плоскому.

– При чем здесь следователь?

– При том, что Эсмеральда Вагиновна закончила свою работу над вашим делом. Составила отчет. И всё передала Ленину Ивановичу.

– Ах вот оно что! Со мной никто ни о чем не говорил, вопросов мне не задавал. А мое дело уже передано товарищу Плоскому. То ли Плоскому, то ли Ленину. А здесь лежит затертый и засаленный свод законов. По которому они работают. Осуществляют, так сказать, правосудие. Которое состоит, видимо, в том, чтобы utique, в любом случае, заведомо осудить и наказать человека не только невинного, но еще и ignarus, неосведомленного, не знающего ни в чем его обвиняют, ни что он нарушил. Utique et ignarus!

– Должно быть, это именно так и есть, – произнесла обалдевшая Нюра, которая, видимо, не до конца поняла смысл пылкой речи Бориса.

– Ну тогда моя сегодняшняя миссия исчерпана.

– Передать что-нибудь следователю?

– В прошлый раз я предстал пред светлые очи мадам До-знавательницы. Я мог бы многое ей передать помимо чувства глубокого восхищения ее женской привлекательностью. Но в деловом плане наш разговор, наверное, уже не имеет никакого смысла, потому что наши деловые отношения, я имею в виду отношения дознавателя с подозреваемым, так и не состоялись. Случился, так сказать, легкий служебный роман на расстоянии. Остался только дым, мираж, аромат и легкая грусть. Жаль. Что об этом говорить? Она передала мое дело следователю Плоскому. А что вы можете передать от меня Плоскому? Так же, как и Ленину? Вы хоть знакомы с этим «плоским Лениным»?

– Конечно, ведь мой муж работает инспектором в аппарате суда.

Борис осмотрелся по сторонам. Комната, в которой Нюра неделю назад мыла пол, в прошлый раз – абсолютно пустая комната, теперь казалась вполне обжитой и была обставлена наподобие настоящей жилой квартиры, правда очень маленькой.

– Да, вот здесь мы и живем. Нам предоставляется бесплатная жилплощадь. Но на время заседаний приходится освобождать комнату и даже мебель выносить в кладовку. Нравится вам такое льготное жилье? Работа мужа доставляет нам много ненужных хлопот и неудобств. Что поделаешь? Служба.

– Комната – разве в этом вопрос? Меня удивило то, что вы, оказывается, замужем. Вот что меня сейчас по-настоящему удивило.

– Не понимаю, на что вы намекаете. Может, обижены на меня за то, что вам пришлось прервать свою пылкую речь? За то, что я помешала. Прошла уже неделя, а вы всё еще помните об этом.

– Вы не подумайте, Нурбида Динмухамедовна, что я таю какую-то обиду. Правда, если вспомнить мое настроение в тот момент, то, честно говоря, я был просто вне себя от ярости, этот ваш поступок просто вывел меня из себя. А теперь говорите, что вы замужем. Как тогда понимать эти ваши объятия с тем довольно-таки несимпатичным студентом? Неужели вам нравится эта бороденка клинышком а-ля Яков Михайлович Свердлов? И эта впалая грудь, и колченогость с просветом в верхней части ног?

– Во-первых, он не студент. Младший специалист в аппарате суда. Хотя он, конечно, еще и студент. Это вы правильно определили. Учится на юрфаке на заочном. Но главное не это. Он племянник члена бюро обкома товарища Носикова. Так что очень скоро займет совсем другие посты и станет очень влиятельной фигурой. Сам Ленин Иванович будет бегать к нему на поклон и приносить на подпись бумаги.

А по поводу того, что вас якобы бесцеремонно прервали. Так вот, я вам скажу, Борис Илларионович: вы должны быть еще благодарны мне за это. А не ругать и не укорять за то, что, по вашему мнению, я что-то не так делала. Вы даже не понимаете, что я вас просто спасла. Причем в третий раз. Первый раз мне пришлось зайти в зал заседаний, чтобы избавить вас от напора и домогательств Эсмеральды Вагиновны. Эта ненасытная дознавательница, она вконец замучила бы вас, и это все могло плохо для вас кончиться. А я напомнила ей о служебных обязанностях, уговорила перевести стрелки часов назад и начать все-таки дознание. Это я спасла вас во второй раз. Но вы не воспользовались представившейся вам благоприятной возможностью. Фактически отказались от допроса и заявили, что ваша миссия – уничтожить СИСТЕМУ и завести здесь новые порядки. Уж вы поверьте мне, это очень хорошо, что вам пришлось прерваться. Это пошло только на пользу вам. Когда вы все-таки ушли, о вас долго говорили, и очень даже недоброжелательно. Очень недоброжелательно. А ведь ваша судьба теперь напрямую зависит от этих людей. В том числе и от Эсмеральды Вагиновны. Она, как могла, пыталась помочь вам выпутаться из этой неприятной ситуации, в которой вы оказались. А вы этого не поняли. Она потом весь вечер и всю ночь работала. Писала отчет о вас. Писала и плакала. Она понимает, что теперь ваше положение бесперспективно. А она, видимо, прониклась почему-то к вам душевной симпатией и, как женщина с горячим сердцем, искренне жалела вас.

Почему я так точно знаю об этом?

Видите ли, в этом доме в целях экономии ночью отключают электричество. Говорят, что для повышения рождаемости. А на самом деле – в целях экономии. Так вот, Эсмеральда Вагиновна очень хотела написать отчет о вас. И она нашла свечу и писала при свече. А потом свеча догорела, а ей надо было закончить отчет. Она взяла и пришла в нашу комнату, попросить свечу. Ну и, конечно, как всегда…

– Что «как всегда»?

– Зачем вы спрашиваете? Вы же знаете, ей очень нравится моя грудь. Многим нравится. А тут она увидела меня спящую и притом полураздетую. Но муж не против. Во-первых, женщина, какая же тут должна быть ревность! И потом, она ведь начальство. Может, он и против, но не говорит. Мы люди подневольные. К тому же он спит, его просто так не разбудишь.

– Вы все время пытаетесь увести наш разговор в сторону. Навести тень на плетень. А дело-то совсем в другом.

– Это я-то тень на плетень? – прервала его Нюра. – Я трижды спасала вас. Вы даже не понимаете, как все это может плохо кончиться для вас. А вы – «тень на плетень». Если вы хотите знать, Борис Илларионович, я не просто так вас спасала. Дело прошлое, но я еще в школе была тайно влюблена в вас. Мне казалось, что я вам тоже нравлюсь, но вы скрывали это. А я была сама не своя и по ночам даже плакала иногда.

– Слушай, Нюра, хватит ломать комедию. Не верю ни одному твоему слову. Может, ты мне и нравилась. А вот я тебе – вряд ли. Ты же все время ходила в обнимочку с Вадиком Щагиным. Он, конечно, был двоечником и второгодником, но зато самым широкоплечим в нашем классе. И я даже однажды видел, как вы целовались.

– Какой же ты глупый, Боренька! Да я специально целовалась с ним у тебя на глазах, чтобы ты проявил ко мне интерес. А ты оказался робким. Но, видно, это у меня осталось в душе до сих пор. Прошло десять лет, а я, как увидела тебя, так сердце у меня и упало. И я сказала сама себе: «Вот, Нюра, твой принц сам пришел за тобой и теперь твоя жизнь резко изменится».

Борис сделал вид, что эти ее последние слова совсем его не касаются:

– Это все, конечно, очень интересно. Возможно, Нюра, ты именно так и подумала. Наверное, ты действительно хотела мне помочь, наверное, тобой руководили самые лучшие побуждения. И по отношению ко мне, и по отношению к этому студенту. У нас в обществе принято говорить, что цель оправдывает средства. Но я лично так не думаю. И все это никак не оправдывает твои публичные, – согласен, довольно неординарные, но в первую очередь, сама подумай, достаточно неприличные – экзерсисы, и я бы даже сказал – эксцессы.

– Не только твое мнение существует на свете, Боренька. А мои знакомые… Мои знакомые, все, как один, оправдывают меня. Этот студент Олег Васильевич, который меня обнимал, он давно меня домогается, если хочешь знать. Может, для тебя я совсем не привлекательна, а для него я самая желанная женщина на свете. Он просто с ума по мне сходит. Наверное, это любовь. А любовь – она как поток, который крушит и сметает все, что оказывается у него на пути. Даже моему мужу пришлось смириться. А что он может поделать? Жить-то надо. Надо службу сохранить. Служба – это жилплощадь и какая-никакая зарплата. Пусть невысокая. Какая есть. Ему приходится терпеть. Раз уж Олег Василича дядя – член бюро обкома. Значит, он добьется самых высоких должностей. Это надо понимать. А он, этот младший Носиков, просто проходу мне не дает. Вот и сейчас, он только что ушел, как раз перед твоим приходом.

– Хорошее к хорошему. А у тебя, Нюра, как раз наоборот – мерзость к мерзости. Подобное притягивает подобное.

– Ты всегда был слишком ученым для меня. Не понимаю, к чему ты клонишь.

Нюра сделала паузу, а потом заговорила, речь ее стала вдруг совсем тягучей и осторожной. Она, видимо, решила прикоснуться к какой-то очень опасной для всех теме:

– Ты что, Боря, как я поняла, ты решил навести порядок в нашей выгребной яме? Я так подумала, когда ты толкал свою пламенную речь. Мне лично она очень понравилась. Правда, я поздно вошла и пропустила самое начало. А было очень интересно. Но этот младший специалист – всегда он не вовремя – не дал мне дослушать. Самое интересное ты говорил, когда я лежала с ним на полу.

«Вот сама и виновата. Не дослушала, потому что дико верещала. Лежала бы тихо – все бы и услышала», – подумал Борис, но ничего не сказал.

– Ты не представляешь, Боренька, ты просто не можешь себе представить, как здесь все ужасно. За что мне это, за что? Ведь я же была хорошая, – она схватила Бориса за руку.

«Боже, какие нежные и мягкие у нее пальцы!» – подумал он. – Ты такой смелый. Неужели тебе кажется, что ты сможешь здесь все переменить?

Борис рассмеялся и нехотя расстался с ее мягкой рукой:

– Опасные разговоры, Нюра. Мне-то что, я и так уже подследственный. Ваш вахтер говорит, что СИСТЕМА не берется за дела, которые она не сможет довести до конца. У меня-то на этот счет другое мнение. В любом случае, я и так уже клейменый и можно сказать, что хоть и не доказанный, но явный правонарушитель, преступник. Чуть больше вины, чуть меньше, семь бед – один ответ. А вот если твои слова дойдут до следователя или даже до майора-дознавателя… В лучшем случае посмеются, а то и наказать могут. Ты зависишь от них гораздо больше, чем я. И ты, и твой муж. Так что будь поосторожней.

Что касается моей заинтересованности в каких-то изменениях. Ни за какие коврижки я не стал бы заниматься реформированием процедур ваших процессов и всей СИСТЕМЫ в целом. Вызвали бы меня, к примеру, и сказали: вот, дайте предложения, оптимизируйте, сделайте процедуры справедливыми и обоснованными. Вот вам поездка в санаторий «Лесные дали» под Москвой, для номенклатурных работников, вот вам новенькая «восьмерка» Жигули… Ни за что – ломать голову, придумывать, а потом внедрять, ломая косность СИСТЕМЫ и борясь с ее ожесточенным противодействием.

Будто нет ничего на свете интереснее этого. Пусть СИСТЕМУ перестраивают те, кто ее создавал. Так, казалось бы, я должен был рассуждать. Но вот ведь какой казус. У меня совсем другие обстоятельства. Я ведь арестован. Без причин и объяснений. Utique et ignarus! Теперь я сам должен бороться за собственные интересы. И никто, кроме меня самого, не поможет изменить эту ситуацию к лучшему. Но раз я решил этим заняться, то, как я понял, могу быть полезен своей школьной соученице. И не только из бескорыстия, столь характерного для меня и с детства внушаемого мне моими благородными родителями, но и в расчете на твою, Нюра, ответную помощь.

– Интересно, чем же я, во всех отношениях вполне обыкновенная женщина, могу тебе помочь?

– Многим. Ну для начала хотя бы покажи мне вон те книги.

– Да, пожалуйста! – весело прокричала Нюра, открыла дверь и впорхнула в зал заседаний.

Книги были старые, потрепанные, затертые, обложки еле держались. Нюра быстро смахнула фартуком слой пыли с нескольких верхних книг. Сверху лежала та самая амбарная книга, которую в прошлый раз так сосредоточенно изучала Эсмеральда Вагиновна. Борис открыл клеенчатую обложку и на двух разлинованных страницах увидел несколько грубо нарисованных картинок. На одной из них толстым фломастером были изображены раздетые мужчина и женщина в довольно неприличных позах. И, хотя рисунок был неумело исполнен и казался топорным и аляповатым, в мужчине тем не менее можно было угадать его, Бориса, а в женщине – Клару. На втором рисунке была представлена пара на столе, в так называемой офицерской позе. И снова Борис, – интересно, с кем же он? – девушка очень похожа на секретаря начальника отдела.

«Безобразие, фальсификат, клевета, – мысленно возмутился КГ, – ничего такого не было». Возмущенно перелистнул страницу конторской книги: там были вполне одетые фигуры, но тоже в абсолютно недвусмысленной позе.

«Какое хамство, какая беспардонность. Марину-то они зачем сюда приплели?»

Ему хотелось перелистнуть книгу дальше, но он не решился: а вдруг там Эсмеральда Вагиновна с ним и с Нюрой фигурирует? Лучше не знать. Меньше знаешь – лучше спишь. Борис с возмущением захлопнул амбарную книгу, – скорее тетрадь, чем книгу, – из нее прыснули сполохи пыли, и открыл следующую – на этот раз уже настоящую, типографски изданную. «Краткое описание книг маркиза де Сада». Потом шли «Камасутра», «Декамерон» и отпечатанная на машинке, скомпонованная в переплетной мастерской самопальная книга Баркова «Приношение Белинде». «Меж двух зыблею-щихся гор, в лощине меж кустов прелестных, имеешь ты свой храм и двор, в пределах ты живешь чудесных». Дальше читать было невозможно, и КГ возмущенно закрыл книгу:

– Ничего себе юриспруденция. О, горе мне, горе! Вот какие книги, оказывается, они изучают. И эти люди… Эти люди будут судить меня. Сами не знают за что, но судить будут. Меня и многих-многих других. Будут судить, распинать, выносить приговоры, вытравливать, уничтожать.

– Не расстраивайся, Борис. Я помогу тебе. Не зря же я помнила тебя все эти прошедшие десять лет.

– Ты чудесный человек, Нюра. Но чем же, моя дорогая, ты сможешь мне помочь? Сама же сказала, муж твой – подневольный и бесправный служащий, находится всецело во власти своего многочисленного начальства. В том числе этого ничтожного студента – извини, если этим высказыванием я, возможно, как-то тебя обидел. И ты таким образом навлечешь опалу на свою семью и сама огребешь ворох неприятностей.

– Если мне нужно чего-то напугаться, я так испугаюсь, что соберется население всего нашего огромного дома. А если мне пугаться не нужно, я и не подумаю пугаться. И, конечно, я смогу на самом деле тебе помочь, верь мне. Кому же мне помогать, если не тебе? Мне сейчас кажется, что ты для меня самый близкий человек на свете. Це дило, как говорят на Украине, надо хорошенько обмозговать. Чтобы не с бухты-барахты.

Она поудобней уселась на подмостки:

– Иди сюда. Какие у тебя все-таки красивые глаза. И зубы. И ослепительная улыбка. Десять лет мне снилась твоя улыбка. Я сразу вспомнила ее, как только ты здесь появился. А как увидела, что Эсмеральда глаз на тебя положила, сразу подумала, что ты пропал. Потому и вошла в зал без спросу. И потом, когда ты выступал, – тоже. Только ради тебя. Мне ведь не разрешается входить в зал заседаний. Только чтобы прибрать и порядок навести. Чудесные зеленовато-карие глаза. У меня тоже красивые, но не такие, как у тебя. Зато у меня есть другие достоинства.

Нюра положила руку на его бедро и принялась ласково гладить ногу Бориса:

– О, а ты, оказывается, реагируешь на меня. Не думала. О-о, о-го-го! Нехорошо, Борис Илларионович, так реагировать на замужнюю женщину. Некрасиво вы себя ведете. О-о-о-го-го!

«Вот теперь ясно, к чему она клонит. Перепробовала всех судебных чиновников, и теперь, будьте любезны, подавай ей разнообразие. Теперь каждый посетитель для нее представляет собой предмет потенциального расширения ассортимента. Она просто предлагает мне себя, до мозга костей испорченная женщина», – подумал Борис и резко встал. Встал резко. Но ничего такого объяснять ей он не стал:

– Не буду кривить душой, Нюра, я мало верю в то, что ты действительно сможешь мне помочь. Будешь пытаться что-то сделать – от тебя отвернутся друзья. Те, о которых ты только что говорила. А как проживешь без друзей? От друзей нельзя отказываться, ведь их помощь тебе еще наверняка понадобится. Cама же говорила, что ваша с мужем жизнь в этом огромном доме – я называю его мистическим, и поверь, у меня есть для этого предостаточно оснований – очень даже сложная и трудная. Прекрасно понимаю тебя, потому что муж твой работает в СИСТЕМЕ, в которой нормального человека на каждом шагу ждут ловушки и подводные ямы, созданные злобными членами этой организации, людьми, десятилетиями накапливавшими злобу и ненависть ко всему живому, мыслящему и чувствующему.

Откровенно говоря, мне нелегко отказываться от твоего предложения, потому что ты – не просто молодая женщина, ты личность, умеющая глубоко переживать – страдать и радоваться, и наговорила мне столько разных комплиментов, а ты, не стану скрывать, мне тоже нравишься, особенно сейчас, когда сидишь опустив ресницы и как бы пригорюнившись неизвестно отчего, хотя, по моему разумению, у тебя совершенно нет никаких причин всерьез горевать.

Отчего горевать? Вокруг тебя разные люди, прямо или косвенно имеющие отношение к этой СИСТЕМЕ подавления и осуждения. И ты чувствуешь себя среди них словно рыба в воде. И более того. Тебе, уверен, очень хорошо с этим студентом, с этим младшим Носиковым, которого ты, видимо, по-настоящему любишь, хотя я, например, никак в толк не возьму, что ты могла в нем найти. А если уж и не любишь, то, во всяком случае, явно предпочитаешь его своему мужу и даже не скрываешь этого факта перед широкой публикой.

Что же касается того, чтобы помочь мне, так это твое заблуждение, хотя, безусловно, вполне искреннее заблуждение. Нет никаких сомнений, что очень многие твои знакомые, служащие этой конторы, пошли бы навстречу, если бы ты попросила их об этом. Более того, думаю, сделали бы буквально всё, что ты от них попросила бы. Но кто они, эти твои знакомые? Служащие нижнего звена. А возможность решительного изменения хода моего судебного дела лежит далеко за пределами их полномочий. Здесь требуется вмешательство чиновников самого верхнего уровня, имеющих доступ к тайным пружинам и механизмам этой огромной машины. Так что вот тебе мой низкий поклон, мы расходимся, как в море корабли. Я буду делать то, что мне по силам, и смогу, наверное, свершить то, что на роду написано. А тебе, как это ни прискорбно, следует оставаться в объятиях своего скверного мальчишки, который почему-то для тебя важнее всего нашего необъятного, свободного и довольно-таки совершенного мира.

– Нет, нет, не уходи, прекрасный, необыкновенный человек! – закричала Нюра и схватила Бориса за руку. Ее маленькие ноздри раздулись и округлились от переживания, а губы раскрылись будто бы в ожидании поцелуя. – Неужели ты вот так возьмешь и уйдешь? Неужели я зря тебя встретила после десяти лет ожидания? Ты неверно обо мне думаешь, я совсем не такая. Совсем, совсем не такая. Побудь еще со мной хоть недолго, умоляю тебя. Если ты был влюблен в меня в школе, как ты сказал, неужели теперь я совсем ничего для тебя не значу, что ты не хочешь побыть со мной хоть немного времени?

– Тебе действительно необходимо, чтобы я остался? Пожалуйста, останусь. Времени у меня предостаточно, я ведь освободил день, считая, что сегодня будет заседание комиссии. Тебе совсем не нужно на меня обижаться. Я сказал только лишь о том, чтобы ты ничего не предпринимала в отношении моего дела. Поверь мне, милая, милая Нюрочка, мне совершенно безразлично, как будет идти и чем закончится начатый ими этот бездарный процесс. Все, что происходит в отношении меня в недрах этого гигантского спрута, вызывает у меня только гомерический хохот. Я не удивлюсь, если вскоре выяснится, что мое дело по чьей-то небрежности, лени или недомыслию уже давно закрыто. Но не исключено, что здесь принято совсем другое – делать вид, что расследование идет полным ходом, в надежде окончательно запутать и запугать несчастного обвиняемого с тем, чтобы подтолкнуть его дать им приличную взятку. Вот здесь, Нюрочка, ты была бы очень полезна, если бы сообщила какому-нибудь скользкому типу вашей конторы, любящему распускать слухи, сообщила бы ему, что на меня в этом смысле они никак не могут рассчитывать, что бы они там ни вытворяли и как бы они ни фордыбачили. Не получат они от меня ничего, а я уж позабочусь, чтобы ударить по ним, да так, чтобы все огромное, но хрупкое здание этой конторы затряслось и рассыпалось бы до основания. Я уж об этом всяко позабочусь. Забыл тебя спросить, интересно, ты вообще-то знакома с этим следователем Плоским?

– Какой ты, Боря, все-таки смешной. Я же предложила свою помощь не просто так. Я как раз и рассчитывала на Ленина Ивановича. Ты, правда, посчитал, что это совсем никчемный человек и его мнение ровно ничего не значит. Кто я такая, чтобы сомневаться в твоих словах? Раз ты сказал, то, возможно, ты и прав. Но ты, верно, судишь по Эсмеральде Вагиновне. Здесь я с тобой, может, и соглашусь. Она приходит сюда не каждый день, а только тогда, когда вызывают. Остальное время она занимается семьей. И мне кажется, что там, в семье, она глубоко несчастна. Мне очень жаль ее. У нее муж… Он такой человек, ты знаешь… Мне неудобно говорить. Получается как бы обо всех кавказцах, это вообще-то нехорошо. Одним словом, он предпочитает мужчин. Но к жене остаются требования – прибери, купи, приготовь, накорми. Живет без ласки. Как Мистер Икс: «Живу без ласки, боль свою затая…» Я, например, жалею ее и потому многое прощаю. А Ленин Иванович – это совсем другое дело.

– Да, я хотел спросить тебя об этом мальчике, который провожал меня в зал заседаний. Это не твой сын?

– Нет, это как раз сын Ленина Ивановича. Он часто здесь бывает, все знает, и ему нравится участвовать в работе комиссии. Ну не в работе…

– Так, я понял это. И что Ленин Иванович? Продолжай.

– Дознаватель приносит ему огромный отчет. А он перерабатывает, что-то добавляет, делает выводы. И его доклады поступают наверх. Если он пишет такие большие доклады, значит, для кого-то наверху это все-таки имеет какое-то значение.

Не стоит этого недооценивать. Он тоже часто работает по ночам, чтобы вовремя выполнить задание высшего руководства. У нас много проблем из-за этого. Вот заседание закончилось. Мы перенесли из кладовки всю нашу мебель, вещи, я люблю, чтобы дома все было удобно и уютно. Перенесли, поставили, разложили. Ложимся спать. А посреди ночи Ленин Иванович приходит. То ему свечу надо, то ночник на батарейке. Я тебе уже говорила: муж спит – хоть из пушек пали. Мне кажется, я понравилась ему сонная. Ну еще и в почти раздетом виде. Вот он и повадился приходить по ночам. Не подумай чего. Видимо, посмотреть хочется. То он, то Эсмеральда. Но мне кажется, он ко мне не просто так ходит. Сказал, что, как увидел меня в постели… В общем, что я такая, что он теперь меня всю жизнь не забудет. Так и сказал мне, не в присутствии мужа, конечно.

Вот он пишет, пишет доклады весь вечер и полночи, а потом ко мне – подержать за ручку – и только. А доклады он о тебе пишет, я это точно знаю, ты главный его подозреваемый.

Но мной он явно интересуется, так что, думаю, у меня есть шанс через него как-то повлиять на решение твоего вопроса. Удивлен? Не удивляйся. Ты для меня важнее всех остальных. Потому что, если ты прислушаешься ко мне и поверишь в мою искренность, тогда, может быть, когда-нибудь ты захочешь забрать меня отсюда. А я уж буду тебе верной подругой, только с одним тобой буду спать. А может, если, конечно, я тебе понравлюсь и ты захочешь этого, могу стать тебе верной женой. Я уверена, что тебе будет хорошо со мной. Потому что – смотри, видишь, какое у меня гибкое и мягкое тело? Для семейной жизни это очень даже важно.

Борису было крайне любопытно все, что она говорила. Но ему совсем не хотелось показывать, что это хоть как-то его заинтриговало, он решил больше ни о чем Нюру не расспрашивать, однако неизвестно по какой причине с его языка сам собой соскочил вопрос:

– Почему ты так уверена, что следователь тобой интересуется? То, что он говорит, – это просто слова, это ровно ничего не значит.

– Что же я – совсем глупенькая? Вчера приходил ко мне Олег по его поручению и принес пару чулок. Будто бы за то, что я убираю зал заседаний. Такое объяснение – это, конечно, полная ерунда, а не объяснение вовсе. Убирать зал – моя обязанность, и мужу за это идет прибавка к зарплате. И потом, я вижу, как он на меня каждый раз при встрече смотрит маслеными глазами. Что же ты считаешь, чулочки – это просто так?

Нюра подняла юбку и вытянула ноги:

– Тебе нравится?

– Что, чулки или ноги?

– Ноги, ноги, – Нюра повторяла это нежно и вкрадчиво, поднимая юбку все выше и выше. До тех пор, пока не стали видны ее беленькие трусики. – Положи сюда руку, попробуй на ощупь, какие у меня нежные шелковистые трусики, приятные, правда?

Вдруг она остановилась, тихонько отвела руку Бориса в сторону, но не отпустила и прошептала:

– Не нервничай, все в порядке. Но ты должен знать, что мы сейчас не одни, за нами следят.

Борис обернулся и увидел в двери зала бледного, с впалой грудью и рыжеватой бородкой, младшего специалиста, любовника Нюры. Видимо, он понимал тщедушность своего телосложения и для пущей важности задумчиво теребил редкую бородку а-ля Свердлов. Борису было интересно без спешки и обстоятельно рассмотреть студента – инициатора скандального происшествия в зале заседаний на прошлой неделе. И этот никчемный, неряшливо одетый, совершенно нереспектабельный человек обречен со временем занять самые высокие посты в СИСТЕМЕ, а то, глядишь, и в государстве рабочих и крестьян. Тот еще типчик.

Типчик же, напротив, даже и не думал замечать присутствие КГ в качестве персонажа, пусть и не самого важного, этой мизансцены. Самым важным здесь, безусловно, он считал самого себя. Вытащил указательный палец из жидкой бороденки, поманил им к себе Нюру и не спеша отошел к окошку, считая, что он свою задачу выполнил.

– Боренька, милый мой дружочек, умоляю тебя! Если у тебя есть хоть что-то дорогое на свете. Мама твоя жива? Очень хорошо, если тебе дорога твоя мать, умоляю, именем твоей матери умоляю тебя, заклинаю, ради всего святого, не думай обо мне плохо. Но сейчас я должна идти к нему. Что за гнусный тип – прыщавый, бледный, впалая грудь, дырка между ногами! Как ты мог подумать, что я люблю его, как ты мог подумать, что я способна предпочесть его кому-то другому? Какая мерзость, какая гнусность! Я на минуту – и сразу вернусь. И мы уйдем вместе. Эсмеральда говорила мне, что ты не уважаешь женщин, – в материалах дела есть много такого рода компромата на тебя. Что ты заставляешь их делать ровно то, что тебе надо, принуждаешь к сожительству, издеваешься. Не любишь платить женщинам за работу. Хочу, чтобы ты знал: я пойду с тобой, куда ты скажешь, поступай со мной, как захочешь, я на все согласна. Ты можешь сделать меня счастливой – лишь бы уйти отсюда, из этого гадюшника. Хотя бы на время – на неделю, на месяц, а лучше – навсегда.

Нюра погладила руку Бориса и убежала к окошку.

В этой женщине было для него что-то притягательное. А может быть, ее специально подослали? Чтобы он совершил какую-то ошибку. И вот тогда у них все бы стало на свои места. Вот обвиняемый, вот ошибка. Желание ввести в заблуждение, помешать, а вовсе даже не содействовать работе следственных органов.

Постарался втереться в доверие к жене служащего, надеялся любовной лаской размягчить и задобрить бедную женщину-дознавательницу, пытался подобрать ключи к следователю, всеми правдами и неправдами рвался к секретным служебным документам, хотел… Клац – захлопнулись зубья капкана. Попался, голубчик, теперь ты от нас не отвертишься. Как бы то ни было, этим хитрованам не удастся подловить его даже с помощью Нюры. Он в себе уверен – так называемое дело Кулагина построено на столь шаткой основе, что ему не составит никакого труда взорвать все это и дело рассыплется как карточный домик.

Нет, все же она была очень и очень искренна с ним. Она действительно хочет ему помочь. Никто не знает, как лягут карты. А что, если она все-таки окажется ему полезной? Он сумеет отомстить. Гениальное всегда просто. Он отнимет столь притягательную для всех женщину у своры жалких негодяев. У мужа, у студента, у Эсмеральды, у следователя Плоского, у других желающих полакомиться на дармовщинку. Этот как бы Ленин по фамилии Плоский будет писать очередную цидулю о том, как из пальца высосать вину КГ, поздно ночью придет к ней, чтобы, не будя мужа, усладить себя созерцанием прекрасной нереиды и прикосновениями к ее живой плоти, и вместо этого обнаружит, что ее постель пуста и холодна. Потому что пышная, гибкая, соблазнительная Нурбида Динмухамедовна будет уже с ним, будет принадлежать только ему одному. Вот это будет месть.

Сомненья прочь. Правда и любовь на его стороне.

Борису надоело это долгое перешептывание у окна. Он побарабанил костяшками пальцев по деревянному настилу помоста. А напоследок громко стукнул кулаком. Причем не один раз. Нет, все-таки этот недоучившийся младший специалист имеет над ней какую-то необъяснимую власть. Чем громче стучал КГ, тем сильнее студент прижимал к себе Нюру, изредка оборачиваясь к Борису, и целовал ее то в шею, то в полное оголившееся плечо. А она наклонила голову и внимательно прислушивалась к тому, что тот шептал ей на ухо.

Неожиданно студент произнес достаточно громко – так, чтобы Борис мог это услышать:

– Послушайте, если вы уж так спешите, никто не мешает вам уйти. Почему вам было не уйти именно тогда, когда я пришел? Никто бы этого даже не заметил, и всем стало бы от этого легче. Правда, Нурбида Динмухамедовна?

В его словах Борис услышал сдержанную злобу, но главным образом – высокомерие будущего высокого чиновника по отношению к неприятному и безродному – как бы без имени, без племени – арестованному обвиняемому. «Я для него просто обвиняемый с позорной отметиной, наклейкой на лбу, просто ненужная помеха, чужой человек, на котором уже все давно поставили крест, а он, то есть я, еще что-то изображает и продолжает крутиться под ногами». Борис подошел поближе к парочке:

– Как же вы правы, мой дорогой. Мне не терпится, мне ужасно не терпится, чтобы наконец закончилась эта ужасная, постыдная сцена. И знаете, какой самый простой способ прервать это бесстыдство? Вы ведь пришли сюда заниматься? Пожалуйста. Не знаю, чему вы учитесь и чему вы вообще способны научиться. Если вы учитесь бесстыдству и наглости, то в этом вы вполне уже преуспели, в этом вы полный профессор. А если ваша задача – юриспруденция, боюсь, что с вашими мозговыми извилинами вы одолеете только «кукареку» из «Сказки о золотом петушке» Александра Сергеевича Пушкина. Но мне-то какое до всего этого дело? Охотно уступаю вам эту аудиторию. Приступайте к штудии своего безупречного в будущем «кукареку», а я уйду с этой женщиной. Так что считайте, что вы теперь вполне свободны.

Студент наклонился к Нюре и сказал нарочито громко – так, чтобы Борис не только услышал его, но и понял, что его, Бориса, обидные слова не имеют для него ровно никакого значения:

– Вы видите, Нурбида Динмухамедовна, я говорил следователю, что этого отмеченного надо было держать под домашним арестом. Он старше меня, но каждый раз совершает одни и те же ошибки. Придется мне поговорить с дядей. Надо бы, чтобы он сделал Ленину Ивановичу серьезное внушение. Не помешает немного промыть ему мозги. Да и этому арестованному тоже не помешало бы.

– Трепач, ничтожество, хватит пустопорожних разговоров, – сказал КГ и протянул руку к женщине. – Мы уходим, и немедленно. Пойдем отсюда, Нюра.

– Хулиган, уголовник! – заверещал студент. – Не видать вам Нурбиды Динмухамедовны как своих ушей.

Он повернул Нюру спиной к себе, словно она была неживым предметом, схватил ее за талию, приподнял и кинулся бежать. КГ рванулся вслед за ним, схватил за плечо, оторвал студента от его жертвы. Он готов был удавить похитителя или разбить его голову о первый попавшийся столб. Тот был явно испуган, но, чтобы не подавать виду и наоборот, подразнить Бориса, он продолжал гладить и целовать оголившееся плечо своей пленницы.

Нюра неожиданно развернулась, выпрямилась и встала на ноги:

– Временами жизнь слишком жестока, Борис. Не все получается так, как нам хочется. И любящие сердца внезапно разлучаются железной логикой обстоятельств. Обстоятельства изменились. Теперь, когда за мной прислал следователь, я уже никак не смогу уйти с вами. Он знал, кого присылать, – этого маленького, безобразного негодяя. – Нюра ласково провела рукой по лицу студента, а тот успел сопроводить ее руку слюнявым поцелуем. – И уж что бы мы ни говорили, что бы мы с вами сейчас ни придумали, этот маленький негодяй никак меня не отпустит. Потому что он облечен властью. И не только своей, не только следователя, но и властью всего нашего весьма серьезного предприятия. Неужели вы этого не понимаете?

После этих слов студент звучно поцеловал Нюру в шею и в голову за ухом.

Борис рассвирепел, схватил студента за воротник, встряхнул и заорал:

– Сейчас мы посмотрим, что это – просто оправдание или вы на самом деле совсем не хотите от него освободиться!

Студент хотел укусить Бориса за руку, но промахнулся.

– Борис Илларионович, вы с ума сошли. Вы хоть понимаете, что делаете? – Нюра сильно толкнула Бориса в грудь двумя руками. – Только не это! Драка в стенах учреждения! У Олега слабые сосуды. У него пойдет горлом кровь, и он умрет. Вы погубите всех: и его, и меня, и себя. Вы даже не представляете, что значит попасть в комнаты «торжествующей истины». Оставьте его, умоляю вас. Он ни в чем не виноват. И следователь ни в чем не виноват. У него тоже есть сердце. И я ни в чем не виновата. Вы тоже ни в чем не виноваты. Олег выполняет приказ следователя, он обязан принести меня к нему. Вы должны смириться. Мы оба должны смириться.

– Смириться? Да меня это вовсе не волнует. – Борис на этот раз покрепче взял студента за шиворот, пихнул – тот не удержался на ногах, упал на живот, вскочил, подпрыгнул вверх и, воспользовавшись короткой паузой, схватил Нюру двумя руками поперек талии и побежал с ней – вначале к лестнице, а потом – вниз по ступенькам.

– Пусть убирается со своими слабыми сосудами. И вы вместе с ним. Десять лет я вас не видел. Как бы мне хотелось еще десять лет вас не видеть! А лучше – никогда больше. Вместе с вашей такой важной, такой надутой и такой, прямо скажем, никчемной и ненужной конторой. Вместе с ее комнатами «торжествующей истины», уж не знаю, что это такое. Думаю, правильно было бы называть их комнатами «торжествующего тщеславия».

Зачем он вообще пришел сюда? Сидел бы дома, или не дома, просто вел бы свой обычный образ жизни – не было бы этого позора, этого постыдного фиаско. Любого из этих людей, если бы кто-то из них решил вторгнуться в его жизнь, он убрал бы одним пинком. Да что они о себе возомнили? Вот был бы смех, если бы этот тощий-бородатенький оказался бы у ног его Клары в ее спальне, целовал бы ее ноги и просил бы войти в его положение и сжалиться над ним. Эта воображаемая сцена очень рассмешила его, и он решил при случае взять студента в гости к своей юной очаровательной Кларе.

Борису хотелось узнать, куда все-таки студент понес его бывшую соученицу Нюру. Побежал вслед за ними. Рядом с дверью в коридор начиналась узкая ветхая лестница, пропитанная кошачьими запахами. Ступеньки вели вниз. КГ ускорил шаг, стараясь не потерять из виду сладкую парочку. Миновали первый этаж, лестница продолжалась и вела вниз в подвал – либо это подвал, либо цокольный этаж, что-то в этом роде.

Студент шел все медленнее, кряхтел, ему явно были не по силам эти нехитрые акробатические упражнения в паре.

Нюра уютно облокотилась руками на плечи новоявленного Геркулеса и с грустью смотрела на идущего вслед за ними Бориса. Махала ему рукой, пожимала плечами, пыталась жестами как-то ему показать и объяснить, что все это делается противу ее воли, противу ее желания. Но особого сожаления на ее лице КГ так и не заметил.

КГ постарался показать, что все это ему абсолютно безразлично. Куда бы это годилось, если бы Нюра заметила его разочарование? Она сразу сообщила бы об этом своему похитителю, а он, несомненно, – следователю. И они оба весело посмеялись бы над незадачливым арестованным, который не смог увести от них обычную, ничем не примечательную – разве только то, что аппетитную, но это, по большому счету, не так уж и важно – и не очень образованную бабенку. Но и показать, что он это так просто принял, типа это прошло мимо его сознания, показывать такое ему тоже не хотелось. Он понимает, что эта женщина обманула его, обманула и солгала. И он это очень хорошо понимает. Она тоже должна понимать, что ее притворная мимика ломаного гроша не стоит. Должна осознать, что он прекрасно разобрался в том, что его обманули самым бессовестным образом. Таковы эти люди.

Что же там, в этом подвале? Может, там и нет никакого следователя?

КГ спустился еще ниже и обнаружил у входа небольшую бумажку. На ней по трафарету были неровно прокрашены грубые буквы: «СУДЕБНАЯ КАНЦЕЛЯРИЯ».

Так, судебную канцелярию загнали в подвал. Куда нищие жители других этажей, равномерно распределенные вдоль бесконечных коридоров этого дома, сносят ненужный хлам: старую мебель, матрасы, отработавшие свой срок холодильники и телевизоры. Да уж, особого уважения такой суд вызвать не может. Нищета, унизительная нищета. Хотя вряд ли. Наверное, им выделяются средства. Просто воруют. Если судить по охранникам, то верхушка тоже, наверное, такая же. Только воруют по-крупному.

Насколько же он лучше и достойней живет, чем следователь. У него шикарный кабинет с видом на улицу, куча рассыльных, кладовщиков, курьеров и прочих исполнителей. Все достаточно хорошо одеты и получают достойную зарплату. А следователя запихнули в мусорный подвал. Неудивительно, если окажется, что там сырость и крысы.

У Бориса, однако, нет того, что есть у следователя. Возможности гнобить, чморить, судить, осуждать и приговаривать. Он не может, подобно следователю, дать указание принести для утех в его кабинет приглянувшуюся ему бабенку, не спрашивая ее вовсе о том, хочет ли она этого или нет. Впрочем, сам КГ без труда готов был бы отказаться от таких сомнительных развлечений, если бы даже кто-то предложил ему нечто подобное. Отказался бы. А если бы это была Нюра? Обманула, надсмеялась… Он был на чужой территории, принял их правила игры, все дело в этом. Постарается впредь быть начеку, постарается, чтобы ничего подобного больше уже не повторялось.