Читать книгу Российский колокол №3-4 2018 - Коллектив авторов - Страница 5

КГ был явно обескуражен. В его голове все перемешалось. Никак не мог понять, что же теперь ему делать. Но почему-то ноги сами собой привели его к исходной позиции. Он поднялся наверх и остановился у двери, ведущей в комнату Нюры и в зал заседаний.

Вслед за ним по лестнице поднялся какой-то человек, вошел в жилую комнату, открыл дверь зала, долго что-то рассматривал, стоя в дверях и не заходя, – что он мог там высматривать, там же пусто? – потом вышел и растерянно остановился.

Так они и стояли у двери недалеко друг от друга, оба потерянные и обескураженные. Борис решил нарушить эту непонятную тишину и спросил о первом, что пришло в голову:

– Извините, уважаемый, вы не подскажете, что такое комната «торжествующей истины»? Что это за фрукт такой и с чем его едят?

Вместо ответа этот незнакомец спросил о своем, о том, что в данный момент его, видимо, волновало больше «торжествующей истины»:

– Вы не видели здесь женщину – в комнате или в зале заседаний?

– Правильно ли я понимаю, что вы, стало быть, специалист и работаете в аппарате суда?

– Не просто в аппарате суда, а конкретно в аппарате следователя Ленина Ивановича Плоского. Да, именно так и обстоят мои дела, я специалист – не младший, не старший, просто специалист. Точно так оно и есть. Может, оно и неплохо, – ответил он Борису и посмотрел на кусочек пластыря над виском КГ. – А вы, как я понял, обвиняемый Кулаков?

– Кулагин.

– Это не имеет значения. Для суда и следствия это не имеет никакого значения. Я узнал вас. Вы, наверное, удивитесь, но я, представьте себе, очень рад вас видеть. – И он с улыбкой протянул Борису руку. – Только непонятно, отчего вы пришли. Сегодня же нет заседания.

Борис посмотрел на специалиста и подумал, что тот никогда не станет объектом нападения бандитов. Ходит в обносках, с первого взгляда ясно, что порядочному бандиту взять у него нечего. Фирменные значки, обязательно должны быть фирменные значки. Это же у всех было. Разве что это – две верхние обычные пуговицы его пиджака заменены на желтые металлические, снятые, видимо, с чьей-то военной формы.

– Вижу, что нет. Так вот что. Пришел и увидел, конечно, что нет заседания. Вашу жену тоже, кстати, видел. Имел с ней длительную и весьма обстоятельную беседу. А теперь ее нет. И заседания нет, и жены специалиста тоже нет. Все вы, служащие и обычные жители дома, – просто вещи, которые СИСТЕМА переставляет по своему усмотрению. Вот и жену вашу взяли да и унесли. Как шахматную фигуру. Пешку женского рода унесли к офицеру мужеского рода. Студент с ощипанной бороденкой унес ее к следователю.

– Вечно ее от меня уносят. А я-то думаю, чего это в воскресенье – я и работать-то не должен – меня с утра пораньше усылают куда-то с поручением? Бегу, бегу, чтобы исполнить все да вернуться поскорее, ан младший специалист все-таки пришел раньше меня. Каждый раз не успеваю, каждый раз опаздываю. Ему-то совсем близко: из подвала поднялся по ступенькам – и здесь он, наш пострел везде поспел. Я бы этого младшего, студентом его величают, – где он может учиться, интересно, с его-то куриными мозгами? – раздавил бы прямо об этот угол. И смотрел бы, как из головы его высохшие дистрофичные мозги вылезают, ножки тощие раскорячены, а впалая грудь к позвоночнику прилипла. Но я человек подневольный, а он – племянник самого Носикова из бюро обкома. – Он поднял палец вверх. – Так что об этом мне пока только мечтать приходится.

И с каждым днем все хуже. Раньше он к себе таскал, теперь вон к следователю стал носить. Эта наглая Эсмеральда сама к нам в спальню заглядывает, так я делаю вид, что меня это не касается. Женщина все-таки. А что этот Плоский глаз на нее положил, я давно знал.

Бориса аж затрясло, так сильно он ревновал Нюру. Он постарался взять себя в руки, но у него ничего не получилось, и он сказал довольно взволнованно:

– Нурбида Динмухамедовна сама же и виновата во всем этом.

– Конечно, а то как же. Сама и вешалась на него. У него не юриспруденция, а одни лишь любовные утехи на уме. За юбками только и бегает. Его уже выставили из 137-й квартиры, из 206-й, из 007-й выставили, и поколотили даже, остальные забыл. Все за то, чтобы не лез в чужие постели. Его уже несколько раз поколотили. А моя Нюра… Она самая красивая в доме. А я как раз и не могу постоять за семейную честь. Потому что кто я перед племянником дядюшки из обкома? Мне как раз и нельзя защищаться. И кто другие тоже не могут помочь мне, все боятся его. Он просто позвонит следователю, необязательно даже в обком, вот непослушного и отправят в комнату «торжествующей истины», которой вы, дорогой товарищ, так интересуетесь – чем она так уж вам интересна? Вы как раз о ней сами и заговорили. Так-то вряд ли их туда отправят. И вас тоже не отправят. Туда отводят только врагов народа. Раньше это из Кремля контролировали. А теперь все забросили. Еще в хрущевские времена. Давно уже не используют эту комнату. Но припугнуть при случае – это вполне. А вот вы, кстати, всяко могли бы хорошенько проучить этого хлюста. Потому что вы уже обвиняемый.

– Но тем больше мне оснований бояться какого-никакого наказания за вмешательство в дела следователей, да и дознавателя тоже. Если не отдельного наказания, то это может повлиять на исход следствия по моему делу или даже решения суда.

– Да нет, как на ваше дело это повлияет? Никак. Его конец всегда заранее известен. У нас любят статистику и стараются ее не портить. А статистика у нас всегда стопроцентная. Потому что берут в работу только такие дела, которые однозначно завершаются приговором. Поэтому для вас это так и так ничего не изменит. Не вынесут же вам сразу два приговора. У нас не ведут безнадежных процессов, где обвиняемый еще может как-то выпутаться и выйти сухим из нашей грязной воды.

– Бывает и безнадежность наоборот, так сказать. Мое дело для них как раз такое. Ничего они мне не сделают по моему делу. А за самоуправство и рукоприкладство вполне могут упечь, но это мне не помешает как следует отдубасить вашего студента а-ля Свердлов. Думаю, что многие ваши чиновники заслуживают того же самого.

– Знаете, если бы вы решились, я был бы очень вам благодарен, – ответил муж Нюры, но Борис не почувствовал большой уверенности в его словах. Ответил вроде, а потом добавил совсем невпопад:

– Относительно других чиновников вы очень даже правы. Их следовало бы проучить: чего это они вдруг решили бунтовать против СИСТЕМЫ? Им платят, дают работу, жилье, некоторым и услуги чужих жен перепадают.

Мужчина взглянул на Бориса как-то особенно доброжелательно, а потом вдруг испугался и заторопился, якобы ему надо срочно в канцелярию.

– Хотите со мной? – спросил он доверительно. – Это интересно.

– Мне там делать нечего.

– Но вы же хотели посмотреть комнату «торжествующей истины». Когда-нибудь там устроят музей наподобие Казанского собора, где орудия средневековых пыток показывают. Эта комната рядом с кабинетом следователя. Иногда он беседует с обвиняемыми в этой комнате. Там такая обстановка, это само по себе производит впечатление. В канцелярии не только это, там вообще много всего такого, что вы, наверное, никогда и не видели. Пойдемте.

– Вы считаете, стоит? – осторожно спросил КГ. Ему не хотелось, чтобы этот симпатичный, в общем-то, мужчина – со всеми из этой конторы следует востро ухо держать! – догадался, что Борису действительно хочется посмотреть эту комнату. Специалист кивнул и что-то буркнул утвердительно.

– Вы меня уговорили, – сказал КГ и решительно двинулся по лестнице вниз, впереди мужа Нюры.

Запах застойного воздуха и гнили встретил их в подвале за дверью канцелярии. Здесь было душно, пыльно, влажные испарения размывали перспективу коридора. Коридор убегал вдаль в сопровождении двух рядов – справа и слева – старых, дощатых перекошенных дверей. Пол покрыт наскоро прибитыми кривыми досками. Оштукатуренные стены окрашивались последний раз, видимо, лет тридцать назад. Они все уже пошли пятнами сырости, грибка, сохранившейся краски и были экзотически декорированы дырками от выпавшей и утраченной штукатурки, открывающими старую, потемневшую дранку.

«Если посмотреть на это особым образом, – подумал Борис, – то это очень даже красиво. Стены напоминают ташизм, особый вид американской абстрактной живописи, но посетители, да и клерки тоже, об этом ничего не знают. Сама жизнь создает для нас потрясающие произведения искусства, а кто-то проходит мимо и даже не догадывается».

Коридор было плохо освещен. Некоторые двери оставались открытыми, в комнатах и кабинетах сидели служащие, они что-то писали или наблюдали сквозь решетки в стенах за посетителями, притулившимися в проходе у стен или сидящими на всем, на чем в принципе можно было сидеть.

Муж Нюры придержал КГ за плечо:

– Мы туда пока не пойдем. Наша дверь сразу налево.

На двери никакой надписи не было. Комната оказалась довольно большой. Не такой большой, как зал заседаний, но значительно больше обычных квартир в коридорах дома на Манежном. Потолок был как в зале заседаний – такой же низкий, может, еще ниже. Комната была очень хорошо освещена, но могла бы при желании освещаться еще лучше: вдоль всех стен стояли металлические стойки, каждая – с несколькими прожекторами, выключенными в настоящее время. Пол покрывала метлахская плитка, а стены – неровно положенный кафель, раздавленный кое-где, видимо, ударами тяжелых предметов. Такого же рода отметины были и на полу. Посредине сиротливо стояли обшарпанный письменный стол и два стула – по всей вероятности, для следователя и обвиняемого.

«Когда включаются все прожектора, – подумал Борис, – именно в этот момент, возможно, и наступает долгожданный момент торжества истины».

Помимо двери, в которую вошел Борис со своим сопровождающим, – «экскурсовод» местного значения, мысленно окрестил его КГ, – в комнате были еще две небольшие двери.

– Одна – в кабинет следователя, вторая – в медпункт, – объяснил «экскурсовод», заметив взгляд Бориса.

– Видимо, для большинства посетителей не так просто перенести момент финального аккорда «торжествующей истины». Поэтому и завели здесь медпункт, поближе к этому залу, – сказал Борис.

– Что вы, что вы, эта комната, можете считать ее залом, уже почти не используется. А медпункт нужен канцелярии.

Расположили его здесь, потому что другого места просто не нашлось.

Из стен комнаты торчало несколько водопроводных труб с ржавыми чугунными кранами. К металлическим трубам были присоединены резиновые – грязные резиновые трубы, которые беспорядочно змеились по полу. Стены и пол тоже были в ржавых потеках.

«Куда стекает вода? – подумал Борис. – А, вот, я вижу, несколько металлических решеток в углублениях пола. Сюда уходит вода». Рядом с решетками он заметил сгустки крови, куски окровавленной ваты. «Может, это просто кажется так издали, – подумал он, но рассматривать такие детали поближе ему почему-то не захотелось. – Да, когда включен свет и на обвиняемого направлены потоки воды – ведь мне говорили об этом по телефону – вот тогда именно и наступает момент «торжествующей истины». Откуда взялись ужасающие вмятины на полу и стенах?»

Борису захотелось как можно скорее покинуть эту комнату, но он заметил в углу некое странное сооружение, и это остановило его. Сооружение напоминало небольшое пианино. У него была стандартная клавиатура, но с уменьшенным звукорядом – всего на две октавы. Из задней стенки того, что напоминало пианино, выходили длинные стальные тросики, соединенные, видимо, с механическим приводом клавиш. Тросики были аккуратно собраны в четыре пучка и развешаны на специальных крючках на стенах.

– Кто играет на этом пианино и зачем? – спросил Борис «экскурсовода».

– Допрос – дело хлопотное и утомительное. Товарищ Плоский любит иногда прерваться и послушать музыку. Классическую или советскую. Гимн Советского Союза, например. Или «Широка страна моя родная». Обвиняемый тоже устает, ему, как и всем, следует отдыхать иногда. Для этого всего приглашают специнспектора. Конечно, этот человек должен иметь хотя бы начальное музыкальное образование. Можно назвать его и музыкальным инспектором. Здесь не требуются особые музыкальные знания. Пятую симфонию Шостаковича на этом инструменте не играют, да и не получится.

– А что это за пучки стальных струн на стенах?

– Здесь не все оборудование. Есть специальные приспособления, которые присоединяются к рукам и ногам обвиняемого. Такие типа кожаных перчаток на руки и ботинок на ноги. Они предназначены для того, чтобы обвиняемый в минуту музыкальной паузы, если можно так выразиться, имел возможность лучше воспринимать исполняемую музыку. Как видите, СИСТЕМА, при всех ее недостатках, подчас оказывается очень гуманной и не забывает, что обвиняемый тоже человек и у него есть обычные человеческие потребности. У нас в организации производится много подобного оборудования. Это наше ноу-хау. Правда, по отношению к обвиняемым эти методы используются редко. Как правило, в комнату «торжествующей истины» попадают для проведения профилактических бесед, в основном провинившиеся работники конторы. Необходимо, чтобы наш персонал был абсолютно предан СИСТЕМЕ.

Борис не очень хорошо понял работу музыкального ящика, но решил не пытаться разобраться в этом более подробно. «До меня очередь посещения этой комнаты, видимо, не дойдет. Потому что я не работник СИСТЕМЫ, да и вины на мне нет никакой. А вот что касается Нюры… Она, конечно, поступила со мной подло и непорядочно. Но Кулагин – человек не злопамятный. В какой-то степени я ее даже понимаю. И не хотел бы, чтобы решением следователя ее направили сюда для профилактической беседы. Хотя и непонятно, как все здесь устроено».

– Ну и как, насколько действенными оказываются эти профилактические беседы?

– Очень эффективны. Никто не хочет сюда попадать. А после проведения первой профилактической беседы – тем более. Во второй раз сюда попадают очень и очень редко.

– Это всё ваши дела. Они меня совершенно не интересуют. Я хотел бы выйти отсюда.

Они покинули комнату и оказались опять в коридоре канцелярии. «Экскурсовод» двинулся дальше по своим делам, а Борис никак не мог прийти в себя после увиденного. Словно сомнамбула, он шел по коридору вслед за «экскурсоводом». Неожиданно для самого себя Борис спросил:

– Я вот иду вслед за вами. У вас не будет от этого неприятностей?

– Идемте, идемте, вам будет интересно. А что до неприятностей, так никто вас и не заметит, никто на вас внимания не обратит.

Видимо по случаю воскресенья, посетителей было немного. Они сидели по обе стороны от прохода на ветхих стульях, на деревянных скамейках, покрытых пятнами старого цемента, и на грубых необструганных досках, положенных на стопки кирпичей. Вешалок не было. Некоторые сидели в пальто. Иные держали пальто на руке. Те, кто пришел в шляпе, шляпу тоже держал в руках. Одеты были посредственно и держались очень и очень скромно. Однако многие, видимо, совсем недавно были людьми с положением в обществе, состояли на высоких постах и ворочали большими государственными и партийными делами. Были руководителями организаций, партработниками, известными изобретателями, актерами. Об этом говорили манера держаться, осанка, аккуратные стрижки и холеные усы, хорошо начищенные, хоть и старые туфли и множество других еле уловимых, почти незаметных признаков. Но сейчас эти люди казались вконец сломленными.

Первым заметил «экскурсовода» и КГ посетитель, сидевший у самой двери в коридор. Он поспешно встал и поздоровался с ними. Высокий когда-то мужчина стоял перед ними согнувшись и был чуть ли не ниже КГ. Несколько человек, сидевших дальше, нервно повскакивали и стали наперебой здороваться. Их приветствия, сопровождаемые приниженной позой, согнутыми коленками и спиной, заискивающим поглядыванием в глаза, напоминало просьбу нищих о милостыне.

– Что сделали с этими людьми? Через какие унижения пришлось им пройти?

«Экскурсовод» ответил, как всегда, невпопад:

– Это всё обвиняемые.

«Может быть, он ответил и точно, очень умно и немногословно, – подумал КГ. – Просто он знает положение и статус обвиняемого значительно лучше меня».

– Неужели они все мои коллеги? Мы – товарищи по несчастью. У некоторых из них такие же наклейки на лбу, как у меня. Но у многих их нет вовсе.

– Все обвиняемые чем-нибудь отмечены. У кого нет наклейки на лбу, у того металлическое кольцо на запястье или на щиколотке. Не знаю, как оно работает, но, если они где-то останавливаются, они должны включить кольцо в электрическую розетку с помощью специальных проводов. А вы разве не видите тонкие проволочки, идущие от них к стенам? И тогда следственный аппарат всегда точно знает, где находится конкретно этот обвиняемый.

– Может быть, это и лучше. С наклейкой все видят, что я обвиняемый. А если бы у меня было кольцо, то на улице, в такси, при переходе из кабинета в кабинет на работе мое кольцо под рукавом пиджака или под брючиной было бы незаметно. Почему мне не поставили кольцо?

– Это зависело от охранников, которые вас арестовывали, и от их инспектора. Они должны были предложить вам варианты.

– Удивительное дело – мне никто ничего не предлагал. Они даже не сказали, что есть варианты.

– Не знаю даже, как это можно объяснить. Это была их обязанность.

– Они мне совершенно ничего не объясняли. Всё пытались забрать мои вещи или получить деньги. Но у них ничего не вышло. И я обо всем этом безобразии доложил дознавателю.

– Вот видите, вы сами все и объяснили. Вам надо было сразу, в тот же момент, писать ходатайство. Мол, согласен на другую меру пресечения. Прошу отменить и снять с меня бактерицидное локальное заражение.

– И что, ничего теперь нельзя сделать?

– Все надо делать вовремя. Но вы проявили нерасторопность. Теперь изменить это уже значительно труднее.

– А вы знаете, как снимается пятно со лба?

– Конечно. Здесь нет никаких загадок. Есть такая наклейка – нейтрализатор. Она блокирует и уничтожает бактерии-имплантаты на лбу обвиняемого. Две минуты – и шито-крыто.

– Вы можете мне в этом помочь?

– Боюсь, что будут проблемы. Но можно попробовать. Только для начала надо сделать то, что вы обещали, – хорошенько проучить студента.

– Как я понимаю, вы не хотите мне помочь. Делаете вид, что не хотите. А на самом деле все обстоит совсем не так – просто не можете, это вам не по силам. Вы никогда этого не сделаете. Это же поступок. А вы не любите совершать поступки. Даже свою жену защитить не смеете. Она в руках негодяев, а вы смотрите на это сквозь пальцы.

КГ неожиданно обратился к стоящему рядом высокому пожилому человеку с вдавленными, плохо выбритыми щеками:

– Вот вы стоите и ждете. Похоже, давно – чего вы ждете?

Высокий человек был явно напуган этим вопросом, руки у него дрожали, глаза бегали. Он не мог ответить на самый простой вопрос и все время как бы обращался к соседям, чтобы они помогли ему, потому что без них он явно не справится с этой задачей.

– Послушайте, гражданин, – сказал «экскурсовод». – Мой спутник спрашивает вас, для чего вы, собственно, пришли сюда и чего вы сейчас ожидаете? Отвечайте же, наконец. Вам говорят по-хорошему. Отвечайте без промедления.

Высокий немного приободрился:

– Да, да, вы правы. Именно, я жду, так оно и есть.

Несколько посетителей подтянулись ближе. Они делали вид, что их это совсем не интересует. На самом деле они хотели узнать, что все-таки происходит, и пытались перешептываться друг с другом.

– Разойдитесь, разойдитесь, – властно сказал «экскурсовод». – У нас, конечно, есть свобода собраний и много всяческих других свобод. Но не здесь. Устроили толпу и восточный базар – расходитесь, здесь и так тесно. Освободите проход.

Посетители немного оторопели и отошли в сторону – совсем недалеко, им хотелось услышать, что будет дальше. Высокий немного пришел в себя после неожиданного обращения. Он встрепенулся и сказал:

– Я нашел нужных людей, собрал аргументы в свою пользу и сдал в канцелярию. Это было вчера.

– Здесь ответы дают только через неделю, а то и через месяц, – сказал «экскурсовод». – Зачем, скажите на милость, вы пришли сегодня?

– Мне хотелось поскорее узнать решение, и я решил прийти раньше и подождать. Мне так хотелось… Вот стою и жду.

– Я смотрю, вы всерьез настроены добиться результата в своем деле, – вставил Борис.

– А как же иначе? Это мое дело, моя судьба и судьба моей семьи.

– Абсолютно с вами не согласен! – сказал КГ, сказал громко, специально, чтобы все слышали. – Я, например, тоже обвиняемый, точно так же, как и вы. Но я ничего не собираю, ходатайств не пишу, ничего не предпринимаю. Если, например, вы мне не верите, могу поклясться именем партии и правительства. Не знаю уж, что для вас свято в этой жизни. Клянусь своей матерью. Достаточно этого вам или нет? Ничего, ровным счетом НИ-ЧЕ-ГО я не предпринимаю. А вы… «нашел нужных людей», «собрал аргументы». Неужели вы считаете, что это необходимо, неужели вы считаете, что этим всем надо заниматься?

Высокий вконец растерялся, он не знал, как себя вести. Согнулся еще больше и опустил голову. Не знал точно, вышучивают ли его или ему сказали действительно что-то важное, а он просто не понял этого, не уловил чего-то, что, наверное, и есть самое главное.

Что он мог сделать? Ему очень хотелось еще раз повторить именно то, что он уже ответил Борису. Повторять одно и то же – это выглядело бы глупо. Но КГ уперся в него взглядом, и несчастный обвиняемый растерянно пробормотал:

– Возможно, именно вы и правы. Но что касается моего дела, то я подал свои справки в канцелярию.

– Я что-то вас не понял. Вы не верите мне, что я обвиняемый? Видите, вон у меня наклейка, вы видите это на лбу у меня или нет?

Высокий посмотрел на лоб КГ и совсем уже тихо пролепетал:

– Почему вы так решили? Конечно, верю. – Но в голосе его слышался только страх и полное непонимание того, что происходит. Униженный вид этого человека вывел КГ из себя. Ему было обидно и за высокого, и за себя самого, и за всех присутствующих.

– Да почему же вы так покорно принимаете все, что с вами вытворяют? Вы кто, человек, в конце концов, или тварь дрожащая? Почему так безропотно пришли и включили свое кольцо в их розетку? Что бы случилось, если бы вы никогда не включались в их розетки? Что бы случилось, что произошло бы? Да ничего, ровным счетом ничего не произошло бы. Неужели вы не понимаете, что они вам голову морочат?

Кто они такие? Они сами не знают, как они называются. СИСТЕМА. Сказать можно что угодно. СИСТЕМА. Суд. Вершители судеб. Суд – это просто слово и больше ничего. Они нас судят, а их просто не существует. Их нет, это фу. Это воздух. Они существуют только потому, что мы верим в их существование. Мы поддерживаем их своей уверенностью в их существовании и сами создаем их из ничего. Это наш материализованный, овеществленный страх. Мы перестанем следовать их сигналам, угрозам, требованиям, и они сами рассыплются. А потом мы все будем смеяться над нашими страхами.

Посмотрите на этот вонючий коридор, на эту ничтожную канцелярию. Это уже почти пыль. Если бы мы сюда не пришли, все нормальные люди давно уже забыли бы про их так называемую СИСТЕМУ! Это смешно. У меня начинаются колики от смеха, когда я смотрю на всех вас. Да отключите же вы, черт возьми, ваши провода! – Борис выдернул провода, идущие из-под штанины высокого к розетке.

Высокий пытался включить провода обратно в розетку, Борис взял его за запястье и удержал. Взял нельзя сказать, чтобы сильно. Высокий в страхе отдернул руку так, будто его электрическим током ударило, и дико закричал.

«Что мне напоминает этот крик? – подумал Борис. – Напоминает об инциденте на комиссии. Крик Нюры в экстазе. Что-то в этом есть очень сексуальное. Боль, страдание, предчувствие смерти – с одной стороны, чувственность, наслаждение, экстаз – с другой, они идут бок о бок, совсем рядом. Что-то слишком часто эти чувства – и то, и другое – посещают меня».

– Вы ведете себя просто как маленькая девочка. Такой чувствительный. Проснитесь. Идите домой и возьмите справочник. Посмотрите – есть ли где-нибудь хоть какое-то упоминание о СИСТЕМЕ? Нет, упоминания о ней нигде нет. Все карающие системы, поименованные как правоохранительные органы, перечислены в Конституции Советского Союза. Где там СИСТЕМА? Ее нет, хоть в брежневской, хоть в сталинской конституции. Ее там нет. СИСТЕМА – это преступная организация, которая паразитирует на здоровом теле нашего социалистического общества и пытается навязывать нам свои правила.

Борис крепко взял высокого за плечо, толкнул его на скамейку и пошел дальше. За его спиной вокруг высокого сразу образовалась группа из посетителей. Кричать тот уже перестал, а посетители, видимо, принялись расспрашивать его о том, что же здесь произошло.

«Экскурсовод» догнал КГ и сказал:

– Откровенно говоря, мне очень понравилось многое из того, что вы говорили. Но в одном, я думаю, вы не совсем правы. Бесполезно говорить о сталинской или о брежневской конституции. Я, как специалист, работающий в СИСТЕМЕ, должен, конечно, сказать несколько слов в ее защиту. Дело в том, что СИСТЕМА существовала задолго до всех этих конституций. Задолго до революции. Даже до николаевской России. Она существовала всегда. С тех самых пор, как люди стали осознавать себя. Я человек маленький, может, чего-то не понимаю. Но скажите мне, дорогой товарищ, откуда произошли десять казней египетских? Кто принял решение о наказании египтян, кто определил эти наказания и кто, наконец, был их искусным и бесстрастным исполнителем? Кто-то ведь был тогда вершителем правосудия. Помимо обычных земных судов. Подумайте об этом. Существовала всегда. Но вот кто ее возглавляет… Я, во всяком случае, не знаю.

Из боковой двери им навстречу вышел пузатый человек с бычьей шеей, с короткими руками и ногами, охранник, судя по всему. В рубашке защитного цвета с двумя рубиновыми ромбиками на концах воротника и в брюках военного образца. К широкому поясному ремню с латунной пряжкой, на которой была изображена пятиконечная звезда, была прикреплена плоская кобура из кожзаменителя. Было очевидно, что пистолета там никогда не было. КГ удивился и не стесняясь ощупал пустую кобуру.

Охранник, отдуваясь, спросил, что случилось. Он слышал шум и даже крики. «Экскурсовод», как мог, постарался успокоить его и объяснить, отчего возникли шум и крики.

– Нет, так дело не пойдет, – сказал охранник. – Я отвечаю здесь за порядок, и я лично должен все проверить и удалить из помещения нарушителя спокойствия, если таковой имеется.

Он приложил руку к голове, как бы отдавая честь, и посеменил маленькими шажками к группе посетителей, громко отдуваясь и пыхтя.

КГ решил, что он больше не будет ни с кем разговаривать и ни на кого смотреть тоже не будет. Предостаточно насмотрелся. Он спросил «экскурсовода», в какую сторону надо идти к выходу, потому что коридор несколько раз поворачивал вправо и влево и он совсем запутался. «Экскурсовод» ответил, что ему по делам надо идти дальше и что он был бы рад, если бы товарищ Кулаков пошел бы вместе с ним, потому что ему нравятся их беседы, и еще потому, что товарищ Кулаков еще не все видел и есть на самом деле много такого, на что стоит посмотреть. КГ ответил, что ему и этого достаточно, что хватило бы и комнаты «торжествующей истины» и тех колец на руках и ногах обвиняемых, которые следует почему-то обязательно включать в розетки, к некоторым из которых, он думает, забыли подвести электропитание. Трудно представить себе большую нелепость и издевательство над здравым смыслом.

– Нет, я все-таки хочу уйти отсюда. Покажите, где выход. Здесь столько дверей, голова идет кругом. Я не знаю, как идти. Проводите меня, и немедленно.

– Но послушайте, мне непременно надо пройти дальше, чтобы исполнить до конца поручения, которые мне дали утром. В конце концов, это моя работа и моя обязанность. Вы могли бы пойти направо, потом налево, там только один выход. Или, если боитесь, постойте здесь, я пойду исполню поручение, а потом вернусь и провожу вас до выхода.

– Вы заманили меня в подвал, именуемый высокопарно канцелярией, и собираетесь бросить здесь. Я настаиваю – немедленно проводите меня к выходу! – резко сказал КГ.

– Да не кричите вы так. Тут везде канцелярии, здесь нельзя шуметь.

Это было сказано как раз вовремя. Одна из ветхих дверей открылась. Вышла симпатичная девушка с толстой косой и в синем лабораторном халате, образцовая отличница по внешнему виду, и строго спросила:

– В чем дело, товарищ? Ваше появление здесь оказалось сопряженным с непонятным шумом и выкриками, несовместимыми с требованиями нормальной работы канцелярии. Потрудитесь, пожалуйста, объяснить, в чем тут у вас дело и какие возникли проблемы. У нас образцовое ведомство, и в наших недрах не могут возникать проблемы, несовместимые с правилами поведения в социалистическом обществе.

В темном дверном проеме появилась громоздкая фигура в белом халате с засученными рукавами. Мужчина молча встал за спиной девушки.

Борис вопросительно посмотрел на «экскурсовода»: тот ведь говорил, что никто не обратит внимания на КГ, даже при том, что у него на лбу эта надоевшая блямба. А вон уже подошли два человека. Конечно, они с «экскурсоводом» выглядели весьма подозрительно. Впереди идет обвиняемый, он же и арестованный. Куда ведут арестованного? Вот вопросы и возникли.

И что ему теперь отвечать? Надо ответить, и к тому же его ответ должен быть приемлемым для этих людей в халатах. Кто он, этот второй – врач, санитар? Может, палач? Огромный, с толстыми мясистыми руками – коновал какой-то. Можно было бы сказать, например, что он обвиняемый – это и так видно – и что пришел выяснить дату следующего заседания комиссии по его делу. А дальше они посмотрят документы – и последуют вопросы: по какому делу, в чем обвиняетесь, почему вы решили, что будет комиссия? Вы же отказались от допроса, Эсмеральда Вагиновна записала в протоколе, что вы оскорбляли всю нашу систему судопроизводства… Да нет, вопросы последуют любые, и ни на один он не сможет ответить.

А если сейчас из-за поворота выскочит какой-то важный служащий? Служащий, так сказать, высокого звена. Борис не чувствовал никаких моральных и физических сил разговаривать с чиновниками высшего ранга, да и с этими двумя, пожалуй, тоже. Все, что бы он им ни сказал, было бы неправдой.

Он ведь пришел из чистого любопытства. И убедился, что их безымянная судебная система изнутри выглядит так же отвратительно, как и снаружи. Он больше не хочет вникать во все это. Посмотрел – и хватит: более чем достаточно, сыт всем этим по горло. Подтвердились его самые худшие подозрения. Но не может же он говорить этим двоим именно то, что он сейчас думает.

Нет, единственный выход – немедленно уйти с мужем Нюры или или одному. И безо всяких объяснений.

Его упорное молчание вызвало полное недоумение у девушки в синем и у «экскурсовода». Недоумение, близкое к изумлению. Оба они смотрели на него во все глаза, будто ощущали, что этот посетитель отличается не только нестандартным поведением – он вообще явно нарушал законы природы, и можно было ожидать, что он прямо на их глазах вот-вот превратится в чудище лесное или просто взорвется и обольет всех какой-нибудь зеленоватой слизью.

Врач в белом халате предчувствовал лучше всех возможные неприятности от этого посетителя, своего – ему сразу так показалось – потенциального клиента. Он зацепился руками за верхнюю планку дверной коробки, согнул ноги в коленях и нетерпеливо покачивался на носках, ожидая окончания этой затянувшейся паузы.

Борису казалось, что он уже на грани потери сознания. Девушка первая догадалась, что посетителю не по себе:

– Немного кружится голова? Может, вам посидеть?

Она вынесла в коридор видавшее виды расхлябанное деревянное кресло. Борис, ни слова не говоря, тяжело плюхнулся в него и навалился обеими руками на подлокотники.

Девушка наклонилась к нему. Ее лицо с детским пушком на щеках оказалось совсем рядом с его лицом. На мгновение их щеки соприкоснулись.

«Какой прекрасный весенний запах от ее кожи, от ее юного рта. Как можно было сохранить этот аромат в затхлой атмосфере подвала? – подумал Борис. – Откуда в такое подземелье пришел этот нежный ангел?»

– Вы не должны волноваться, – шептала она ему на ухо. – Все волнуются, когда приходят сюда. Все ведь живые люди, и как они могут не волноваться? Они же обвиняемые, они же арестованные. Думают, что мы все, кто здесь работает, очень черствые люди, некоторые думают, что мы злые люди, а некоторые даже – что мы жестокие. Что мы никому не хотим помогать. А мы на самом деле хотели бы всем помочь. Но вы, вы должны тоже правильно нас понять. Мы же в суде работаем. И у нас не всегда есть возможность помочь всем и каждому. А все думают, что мы какие-то особенно злые люди. Я так страдаю из-за этого. Иногда я даже плохо сплю ночью.

Но, может быть, это совсем по другой причине. Может быть, это просто из-за того, что у меня не устроена личная жизнь. У всех свои проблемы. У вас, наверное, есть девушка, а может быть, и любимая жена. Которая за вас переживает и беспокоится.

А у меня никого нет. Думаете, я не хотела бы, чтобы у меня был молодой человек? Например, такой, как вы? Я бы его любила. И он никогда бы не подумал, что я злой человек, только из-за того, что я работаю в суде.

Борис ничего ей не ответил. Ему было неприятно, что из-за внезапно возникшей слабости он оказался в полной зависимости от этих людей. Ему сейчас хотелось только одного – чтобы он мог хоть немного спокойно посидеть и прийти в себя, чтобы его оставили в покое, – какое ему дело, что у нее нет молодого человека? – прийти в себя и спокойно уйти отсюда.

– Кто бы сюда ни приходил в первый раз, всем становится не по себе. Здесь очень плохой воздух, сырость, деревянные скамейки и полы гниют. Все обветшало и сыплется.

Здесь крысы. Они шуршат за обшивкой батарей и под полами. А когда крыса умирает, несколько недель в этом месте пахнет мертвечиной.

И потом, жильцы выносят сюда свой хлам. А некоторые сушат белье. А где они должны сушить? В доме чердака нет. На улице можно сушить, если солнце. А если дождь? Поэтому здесь всегда душно. Еще сегодня ничего. Потому что воскресенье и мало народу.

А в будний день здесь битком. Вообще дышать невозможно. Так что это помещение не очень подходит для канцелярии. Сколько раз говорили, что надо бы подобрать помещение получше. Ничего не меняется. Начальство деньги экономит.

К такому воздуху привыкаешь. Мы этого не чувствуем. Мы же все время здесь. Работы уж очень много. Кто-то ведь должен ее делать. Вот мы и делаем. Мы вообще почти что не выходим отсюда. Как я могу завести молодого человека? У меня на это совсем нет времени. Здесь и ночуем. Вот и привыкли. Вы тоже привыкнете. Это попервоначалу все так. А на второй, третий раз привыкнете. Вам уже немного лучше?

Девушка посмотрела на посеревшее лицо Бориса и решила, что вряд ли ему стало лучше. Она нашла глазами под потолком расположенное как раз над головой Бориса низкое горизонтальное окошко, которое скорее можно было бы назвать форточкой. Все-таки это был, видимо, цокольный этаж, а не подвал, то есть потолок канцелярии был расположен чуть выше тротуара: через окошко можно было увидеть ботинки и туфли прохожих. Девушка взяла с пола ржавую длинную арматурину для бетонирования и приподняла ей форточку, чтобы в помещение попал свежий воздух. С окна и потолка полетели плотные хлопья пыли, от окна отклеился и упал старый слежавшийся войлок. Все это посыпалось на Бориса и немного на ее синий халат, она тут же отпустила арматурину, и окно захлопнулось. «Благими намерениями…»

Почему-то эти манипуляции в целях проветривания очень рассердили девушку. Возможно, она подумала о том, что вряд ли из Бориса получится молодой человек для нее. Да и зачем ей такой дефективный – осужденный, молчаливый и совсем, совсем слабый?

– Здесь вам нельзя сидеть. Здесь должно быть свободно для движения. А мы с вами мешаем, – строго сказала она.

Борис взглянул на нее удивленно: что-то никакого движения здесь пока не было заметно.

– Эй, доктор, послушайте, вы что, не видите? – обратилась она к человеку в белом халате. – Я уже полчаса бьюсь с этим посетителем. А вы палец о палец не ударили, чтобы привести его в порядок. Помогите же мне отвести его в медпункт.

Борис вспомнил, что в медпункт можно пройти только через комнату «торжествующей истины». Ему совсем не хотелось еще раз побывать в ней. Да и там, в этом медпункте, неизвестно еще, что там его ждет. Может, там еще хуже, чем в коридоре.

– Мне уже лучше, я сейчас пойду… Пожалуй, я уже в состоянии сам добраться до выхода.

Он с трудом поднялся на дрожащих ногах, лоб заливало липким потом, голова кружилась. Пытался устоять, немного покачался – нет, пока он не в силах был стоять – и снова рухнул в кресло.

– Нет, не могу, – пробормотал он.

Борис подумал о том, что муж Нюры мог бы ему сейчас помочь, но «экскурсовода» не было, он благополучно исчез. И теперь ему следует рассчитывать только на этих двоих.

Тот, кого девушка назвала доктором, перестал раскачиваться на носках, но продолжал все-таки раскачиваться – теперь уже на пятках.

– Послушайте-ка, вы, дохляк залетный. Почему вы отказываетесь от моей помощи? Почему вы отказываетесь от всего, что бы мы вам ни предлагали? Тратим на вас время, а у нас, между прочим, есть своя работа. Я сейчас вколю вам порцию нейролептиков и транквилизаторов – и вы отключитесь на сутки. А потом, когда очухаетесь, будете уже на все согласны, – ха-ха-ха – навсегда на все согласны. – Он продолжал смеяться, сотрясая свое огромное породистое тело. – Только кто будет отвечать, если вы не проснетесь? Если вы прямо здесь у нас и окочуритесь? Как крыса под той батареей.

Девушка улыбнулась, пробежала пальцами по плечу доктора, намекая на то, что надо бы изъясняться повежливей и уменьшить свой напор.

– Не волнуйтесь, вы оба неправильно меня поняли. Я просто хочу помочь этому залетному товарищу, который, видимо, еще не понимает, куда он залетел, – добавил доктор и снова захохотал во все горло.

– Вот это правильно, – ласково сказала девушка. – Мы поступили бы нетактично и несоразмерно использовали бы преимущества своего служебного положения, если бы не объяснили вам причину нашего смеха. Этого доктора мы специально готовили, чтобы не было эксцессов. За свой счет направили его на обучение. А потом сложились и купили ему всякий медицинский инструмент, фармакологию, вату, бинты и всякое такое. За свой счет – потому что нам для этого денег не дают. Так что мы о вашем благе печемся, не такие уж мы и недобрые, как вы думаете. И нашего доктора упаковали очень даже хорошо. А он своим неуместным смехом все портит.

– Как, однако, вы подробно рассказываете про наши канцелярские дела, – насмешливо сказал доктор. – Только ему-то это зачем? Ему наплевать на нас с высокой колокольни. Он только о себе любимом думает, только о себе и печется. Правильно я говорю? Молчание – знак согласия. Лучше всего было бы просто проводить его до выхода. И ему лучше, а уж нам с вами и вообще будет наипрекраснейше. Вывести из канцелярии – и делу конец.

Борис обрадовался:

– Вот именно. У меня никогда таких припадков не было. Дойду, не настолько слаб, только поддержите меня немного, с вашей помощью я доковыляю. А там, на выходе, посижу на ступеньках и отойду. Я ведь сам в некотором смысле канцелярский работник. И привык к духоте. Но здесь, у вас, духота какая-то особенная. Будьте любезны, проводите меня, у меня голова кружится и дурнота подступает, поддержите меня под мышки, я сам дойду.

Девушка было подошла к нему, чтобы помочь встать и добраться до выхода. Но доктор даже не пошевелился. Он смеялся так, что слезы так и катились из его глаз:

– Ой, уморил, уморил. Этому товарищу так плохо, так плохо… Но не вообще плохо. На самом деле у него прекрасное, отменное здоровье. Мы думали, что он задохлик. Ничего-то мы с вами не понимаем. Он ведь форменный здоровяк. А плохо ему здесь, именно здесь и именно с нами. Давайте наконец мы с вами пойдем наконец по нашим делам, – что у нас дел мало, что ли? – и ему сразу станет легче.

– Послушайте, доктор, зачем вы все время смеетесь над ним? Он ведь может и обидеться. Нет ничего страшного в том, что я объяснила ему что-то из нашего общежития и распорядка. И ничего смешного в этом я, кстати, не вижу. Ни к чему его обижать.

КГ никак не хотел комментировать ее слова. У девушки явно были самые лучшие намерения: она хотела отвлечь Бориса, помочь ему собраться с мыслями.

– Мы тут с вами работаем день и ночь. А он только пришел, и вот вам, будьте-нате, обиделись мы, кисейные барышни. Сказать по правде, я лично думаю, что он готов вынести любые обиды, лишь бы мы помогли ему выйти отсюда, точнее – вывели бы его.

Борис ничего не ответил.

«Пусть они говорят обо мне, как о неодушевленном предмете. Как будто меня здесь нет. Или будто я просто полено и еще неизвестно, вырежет ли кто-нибудь из меня Буратино. Или, например, клетчатая тряпка и неизвестно, сошьет ли кто-нибудь из меня веселого Арлекина. Это даже неплохо. Я могу не реагировать ни на какие их насмешки и издевательства».

Неожиданно руки доктора и девушки легли на его плечи. – Ну хватит рассиживаться, слабый и никчемный вы человек. Эх, гнилая у нас интеллигенция. Пролетарских детей надо слать в рабфак, а этих гнать отовсюду поганой метлой.

Борис очень обрадовался: он уже и не чаял, что эти двое ему помогут.

– Премного благодарен, – сказал он, медленно поднялся и передвинул эти неожиданно пришедшие ему на помощь руки так, чтобы он действительно мог на них опираться.

– Вам могло показаться, – прошептала ему на ухо девушка, – что я пытаюсь представить доктора в выгодном свете. Но он совсем не злой человек. Он ведь не обязан выводить больных на улицу. Так что не надо думать о нем плохо.

Они постепенно дошли до того места в коридоре, где сидели неизвестно чего ожидающие посетители, и остановились как раз напротив того самого – посетителя высокого роста, с которым КГ недавно говорил. Борису было стыдно перед ним. Только что он стоял перед этим человеком, был таким уверенным, непогрешимым и обличающим всё и вся. А теперь еле идет, его поддерживают двое, доктор вертит в руках его шляпу, и сам он бледный, встрепанный, потный и абсолютно несчастный. Но высокий ничего этого не заметил или просто забыл. Он обратился к девушке и пытался объяснить ей, зачем пришел. Но девушка словно не замечала – ни его слов, ни его самого.

– А, еще один доходяга, – привычно захохотал доктор. – Посмотрите на них, – обратился он к девушке. – Они уже как тени. Еле ходят. Мы с вами идем, будто в царство мервых попали, забери мою в качель, ха-ха-ха-ха! Шо ж ко мне, к дохтуру, нихто не йдет? Сил нет, а лечиться не хотят. Пианины боитесь, что ли? Так я не музыкант в той комнате. Я на шприцах играю – кому в вену, кому в руку, а кому и в попу. Приходите ко мне, ужо я вас всех нашприцую.

– Это ведь вам я сдавал заявление, – лепетал высокий, не обращая внимания на доктора. – Я хорошо понимаю, что по моему прошению еще не может быть никакого решения. И все же я пришел. Время у меня есть. Посижу, мне кажется, я никому не помешаю.

– Вот это правильно – продолжал смеяться доктор. – Пока вы нам не мешаете. А то бывают наглецы, сладу с ними никакого.

– Так я посижу здесь? – еще раз спросил девушку посетитель. Та словно очнулась, внимательно посмотрела на высокого и сказала:

– Посидите. А я обязательно поговорю с заведующим канцелярией о вашем деле. Как только будет ответ, сразу скажем вам.

– А вы, подопечненький, – обратился доктор к Борису. – Не изволите ли присесть, не приспичило ли вам отдохнуть?

Борис напрягся и постарался ответить как можно более решительно:

– Нет, спасибо, я хотел бы покинуть вашу богомерзкую канцелярию, и как можно скорее. А за помощь вам отдельное спасибо. И особенно этой милейшей и добрейшей девушке.

Он вложил в эти слова последние силы. В голове свистел ветер, пол качало, порывы ветра бросали его то вправо, то влево. Почему они так спокойны, эта девушка с красивым лицом и наглый боров, не тронутый искусами образования и постоянно изображающий из себя врача? Коновал он, а не доктор. Но хорошо, что они есть. Если они отпустят Бориса, он тут же упадет. Надо постараться попасть в такт их шагов, но это не получается. Его ноги тащатся где-то сзади, волочатся по полу, эти двое почти несут его. Наверное, это ступеньки наверх. Что-то они говорят ему. Ничего не понять. Свист и вой. И через эту свистопляску прорывается откуда-то издалека что-то типа крика. Помесь нейтрального крика высокого тона и любовного стона Нурбиды Динмухамедовны. Все равно не доходит до слуха. Как же это стыдно! Они орут Борису изо всех сил, а он их не понимает. Борис поднял голову и пытался внятно сказать, получился еле слышный шепот:

– Да говорите же вы громче!

И тут он очнулся. Девушка открыла настежь дверь во двор, на КГ повеяло воздухом. И он услышал слова доктора:

– И слабак, и сумасброд. Таких надо в пропасть, как в Спарте. То он уверяет, что хочет уйти. А теперь мы сто раз повторяем: «Вот дверь, вот дверь». А он – ни с места.

Борис почувствовал, что силы разом вернулись к нему. Заболел внезапно – и так же внезапно выздоровел. Он свободен. Не зависит от этих двоих, не зависит ни от кого. И, самое главное – он не зависит от СИСТЕМЫ.

Чтобы полностью почувствовать свободу, Борис выскочил на крыльцо. Он сам выскочил или это доктор поддал ему под зад коленом? Как он посмел? Как же это возмутительно, это переходит все границы… А с другой стороны, какая разница – благословенный удар под зад коленом, спасибо тебе, доктор.

Обернувшись с крыльца, он без конца повторял: «Спасибо, спасибо, спасибо вам, добрый доктор, спасибо вам, милейшая и добрейшая девушка». Пожимал и пожимал им руки, и делал бы это, наверное, еще очень долго, если бы не заметил, что его добрые ангелы, дети Аида, которые вытащили его из подземелья, уже еле двигались, им непривычен был чистый воздух, и девушка, наверное, упала бы в обморок, если бы КГ, внезапно осознавший это, не захлопнул бы поспешно дверь, разделив этой дверью наконец подземный и надземный миры, а также столь чуждых друг другу обитателей этих миров.

Борис огляделся, подобрал свою шляпу, выброшенную на ступеньки, видимо, доктором подземелья, привел себя в порядок и очень бодро, через две ступеньки сбежал с крыльца. «Медицинский казус, – подумал он. – Со мной приключился совершенно непредвиденный медицинский казус. Надо бы при случае показаться врачу». Это какой-то бунт тела, которое он прежде считал вполне здоровым и до сих пор абсолютно безотказным. В этом подземелье в его теле запустился физиологический процесс, совершенно отличный от того процесса, который протекал в нем во время его обычной жизни. Какой вывод можно сделать? Он постарается более взвешенно относиться к выбору времяпровождения в воскресное утро, с тем, чтобы утро, подобное сегодняшнему, больше не повторилось. «Любопытство тебя погубит, Борис, – сказал он сам себе. – Меня больше СИСТЕМА не интересует. Пусть они интересуются мной, если им надо. Пусть интересуются. Но впредь никаких контактов. Чем меньше я буду заниматься и думать о своем деле, тем меньше «дело» и его «делопроизводители» будут думать обо мне. Я убедился в том, что СИСТЕМА – это только фантом, который живет за счет мыслей и страхов обвиняемых. В том числе и моих страхов. Мне это ясно как божий день. И никакие советы – ни чеченцев, ни адвокатов, ни даже моей матушки, матушки в первую очередь – мне в этом вопросе больше не нужны».