Читать книгу Труды по россиеведению. Выпуск 3 - Коллектив авторов, Ю. Д. Земенков, Koostaja: Ajakiri New Scientist - Страница 2

На равенство работать и на братство,

А за другое – ни за что не браться.

На мир трудиться и на труд,

все прочее – напрасный труд.

Но главная забота и работа

поденно и пожизненно – свобода.

В тетрадочки уставя лбы,

в который раз, какое поколение

испытывает успокоение

от прописи: «Мы – не рабы!»

А Бог с вами!

Будьте овцами!

Ходите стадами, стаями

Без меты, без мысли собственной

Вслед Гитлеру или Сталину.

Являйте из тел распластанных

Звезду или свасты крюки.

Гуляли – целовались, жили-были…

А между тем, гнусавя и рыча,

Шли в ночь закрытые автомобили

И дворников будили по ночам.

Я живу в ожидании краха,

унижений и всяких утрат.

Я, рожденный в империи страха,

даже празднествам светлым не рад.

Всё кончается на полуслове

раз, наверное, по сорок на дню…

Я, рожденный в империи крови,

и своей-то уже не ценю.

Мы, пройдя через кровь и страдания,

Снова к прошлому взглядом приблизимся,

Но на этом далеком свидании

До былой слепоты не унизимся.

Слишком много друзей не докличется

Повидавшее смерть поколение,

И обратно не все увеличится

В нашем горем испытанном зрении.

Мой товарищ, в смертельной агонии

Не зови понапрасну друзей!

Дай-ка лучше согрею ладони я

Над дымящейся кровью твоей.

Ты не плачь, не стони,

Ты не маленький,

Ты не ранен, ты просто убит.

Дай на память сниму с тебя валенки,

Нам еще наступать предстоит.

Сталин взял бокал вина

(может быть, стаканчик коньяка),

поднял тост – и мысль его должна

сохраниться на века:

за терпенье!

Это был не просто тост

(здравницам уже пришел конец).

Выпрямившись во весь рост,

великанам воздавал малец

за терпенье.

Трус хвалил героев не за честь,

а за то, что в них терпенье есть.

Вытерпели вы меня, – сказал

вождь народу. И благодарил.

Это молча слушал пьяных зал.

Ничего не говорил.

Только прокричал: «Ура!»

Вот каковская была пора.

Страстотерпцы выпили за страсть,

выпили и закусили всласть.

Ордена теперь никто не носит.

Планки носят только чудаки.

И они, наверно, скоро бросят,

Сберегая пиджаки.

В самом деле, никакая льгота

Этим тихим людям не дана,

Хоть война была четыре года,

Длинная была война.

Впрочем, это было так давно,

Что как будто не было и выдумано.

Может быть, увидено в кино,

Может быть, в романе вычитано.

Нет, у нас жестокая свобода

Помнить все страдания. До дна.

А война – была

Четыре года.

Долгая была война.

Сердце мое заштопано,

В серой пыли виски,

Но я выбираю Свободу,

И – свистите во все свистки!

И лопается терпенье,

И тысячи три рубак

Вострят, словно финки, перья,

Спускают с цепи собак.

Брест и Унгены заперты,

Дозоры и там, и тут,

И все меня ждут на Западе,

Но только напрасно ждут!

Я выбираю Свободу, –

Но не из боя, а в бой,

Я выбираю свободу

Быть просто самим собой.

И это моя Свобода,

Нужны ли слова ясней?!

И это моя забота –

Как мне поладить с ней.

Не слаще, чем ваши байки,

Мне гордость моей беды,

Свобода казенной пайки,

Свобода глотка воды.

Я выбираю Свободу,

Я пью с нею нынче на «ты».

Я выбираю свободу

Норильска и Воркуты.

Где вновь огородной тяпкой

Над спинами пляшет кнут,

Где пулею или тряпкой

Однажды мне рот заткнут.

Но славно звенит дорога,

И каждый приют, как храм.

А пуля весит немного –

Не больше, чем восемь грамм.

Я выбираю Свободу, –

Пускай груба и ряба,

А вы, валяйте, по капле

«Выдавливайте раба»!

По капле и есть по капле –

Пользительно и хитру,

По капле – это на Капри,

А нам – подставляй ведро!

А нам – подавай корыто,

И встанем во всей красе!

Не тайно, не шито-крыто,

А чтоб любовались все!

Я выбираю Свободу,

И знайте, не я один!

И мне говорит «свобода»:

«Ну, что ж, – говорит, – одевайтесь

И пройдемте-ка, гражданин».

Июнь был зноен. Январь был зябок.

Бетон был прочен. Песок был зыбок.

Порядок был. Большой порядок.

С утра вставали на работу.

Потом «Веселые ребята»

в кино смотрели. Был порядок.

Он был в породах и парадах,

и в органах, и в аппаратах,

в пародиях – и то порядок.

Над кем не надо – не смеялись,

кого положено – боялись.

Порядок был – большой порядок.

Порядок поротых и гнутых,

в часах, секундах и минутах,

в годах – везде большой порядок.

Он длился б век и вечность длился,

но некий человек свалился

и весь порядок развалился.

Госудбри должны государить,

государство должно есть и пить

и должно, если надо, ударить,

и должно, если надо, убить.

Понимаю, вхожу в положенье,

и хотя я трижды не прав,

но как личное пораженье

принимаю списки расправ.

Душа моя, печальница

О всех в кругу моем,

Ты стала усыпальницей

Замученных живьем.

Тела их бальзамируя,

Им посвящая стих,

Рыдающею лирою

Оплакивая их.

Ты в наше время шкурное

За совесть и за страх

Стоишь могильной урною,

Покоящей их прах.

Их муки совокупные

Тебя склонили ниц.

Ты пахнешь пылью трупною

Мертвецких и гробниц…

Вот пришли и ко мне седины,

Распевается воронье!

«Не судите, да не судимы…» –

Заклинает меня вранье.

Ах, забвенья глоток студеный,

Ты охотно напомнишь мне,

Как роскошный герой – Буденный –

На роскошном скакал коне.

Так давайте ж, друзья, утроим

Наших сил золотой запас,

«Нас не трогай, и мы не тронем…» –

Это пели мы! И не раз!..

«Не судите!»

Смирней, чем Авель.

Падай в ноги за хлеб и кров…

Ну, писал там какой-то Бабель,

И не стало его – делов!

«Не судите!»

И нет мерила,

Все дозволено, кроме слов…

Ну, какая-то там Марина

Захлебнулась в петле – делов!

«Не судите!»

Малюйте зори,

Забивайте своих козлов…

Ну какой-то там «чайник» в зоне

Все о Федре кричал – делов!

– Я не увижу знаменитой Федры

в старинном, многоярусном театре…

…Он не увидит знаменитой Федры

В старинном, многоярусном театре! –

Пребывая в туманной черности,

Обращаюсь с мольбой к историку –

От великой своей учености

Удели мне хотя бы толику!

Я ж пути не ищу раскольного,

Я готов шагать по законному!

Успокой меня, неспокойного,

Растолкуй ты мне, бестолковому!

А историк мне отвечает:

«Я другой такой страны не знаю…»

Будьте ж счастливы, голосуйте,

Маршируйте к плечу плечом,

Те, кто выбраны, те и судьи,

Посторонним вход воспрещен!

Ах, как быстро, несусветимы

Дни пошли нам виски седить…

«Не судите, да не судимы…»

Так вот, значит, и не судить?!

Так вот, значит, и спать спокойно,

Опускать пятаки в метро?!

А судить и рядить – на кой нам?!

«Нас не трогай, и мы не тро…»

Нет! Презренна по самой сути

Эта формула бытия!

Те, кто выбраны, те и судьи?!

Я не выбран. Но я – судья!

Когда в городе гаснут праздники,

Когда грешники спят и праведники,

Государственные запасники

Покидают тихонько памятники.

Сотни тысяч (и все – похожие)

Вдоль по лунной идут дорожке,

И случайные прохожие

Кувыркаются в «неотложки».

И бьют барабаны!..

Бьют барабаны,

Бьют, бьют, бьют!

На часах замирает маятник,

Стрелки рвутся бежать обратно:

Одинокий шагает памятник,

Повторенный тысячекратно.

То он в бронзе, а то он в мраморе,

То он с трубкой, а то без трубки,

И за ним, как барашки на море,

Чешут гипсовые обрубки.

И бьют барабаны!..

Бьют барабаны,

Бьют, бьют, бьют!

Я открою окно, я высунусь,

Дрожь пронзит, будто сто по Цельсию!

Вижу: бронзовый генералиссимус

Шутовскую ведет процессию.

Он выходит на место лобное,

«Гений всех времен и народов!»

И как в старое время доброе

Принимает парад уродов!

И бьют барабаны!..

Бьют барабаны,

Бьют, бьют, бьют!

Прет стеной мимо дома нашего

Хлам, забытый в углу уборщицей,

Вот сапог громыхает маршево,

Вот обломанный ус топорщится!

Им пока – скрипеть, да поругиваться,

Да следы оставлять линючие,

Но уверена даже пуговица,

Что сгодится еще при случае.

И будут бить барабаны!

Бить барабаны,

Бить, бить, бить!

Утро родины нашей розово,

Позывные летят, попискивая,

Восвояси уходит бронзовый,

Но лежат, притаившись гипсовые.

Пусть до времени покалечены,

Но и в прахе хранят обличие,

Им бы гипсовым человечины –

Они вновь обретут величие!

И будут бить барабаны!..

Бить барабаны,

Бить, бить, бить!

Крепостное право, то, что крепче

и правее всех его отмен,

и холопства старая короста,

отдирать которую не просто,

и довольство паствы рабством,

пастыря – кнутом и монотонность

повторенья всякого такого

на любой странице

кратких курсов, полных курсов

всех историй.

Это было? Это есть и будет.

Временами спящего разбудит

пьяного набата голошенье

или конституций оглашенье.

Временами словно в лихорадке

на обычной огородной грядке

вырастит история бананы

или даже ананасы.

Вырастит, но поздно или рано

скажет равнодушно: «А не надо!»

Я был либералом,

при этом – гнилым.

Я был совершенно гнилым либералом,

увертливо скользким, как рыба налим,

как город Нарым – обмороженно вялым.

Я к этому либерализму пришел

не сразу. Его я нашел, как монету,

его, как билетик в метро, я нашел

и езжу, по этому езжу билету.

Он грязен и скомкан. С опаской берет

его контролер, с выражением гнева.

Но все-таки можно проехать вперед,

стать справа и проходить можно слева.

О, как тот либерализм ни смешон,

я с ним, как с шатром переносным, кочую.

Я все-таки рад, что его я нашел.

Терять же покуда его не хочу я.