Читать книгу Труды по россиеведению. Выпуск 5 - Коллектив авторов, Ю. Д. Земенков, Koostaja: Ajakiri New Scientist - Страница 2

Настоящее имеет одну важную особенность: целиком захватывая человека, погружая его в водоворот каждодневных дел, оно как бы парализует у него чувство времени. Кажется, что мир существует только здесь и сейчас; образы прошлого и будущего, иногда всплывающие в потоке повседневности, кажутся призрачными, иллюзорными, не имеющими связи с сегодняшним днем. В действительности все, конечно, не так.

Наше прошлое, как и наши представления о грядущем, и есть мы. Поэтому постоянный разговор о минувшем (в смысле: бывшем, а не миновавшем), его переосмысление с позиций настоящего необходимы для самоопределения и самопонимания. Это возвращает нас во время, задает темпоральное измерение нашей жизни (обеспечивает ей необходимые для развития «долготу и широту»).

Руководствуясь этими соображениями, мы и решили предложить нашему читателю этот текст. Он – об исторических юбилеях прошедших двух лет. Не претендуя на исчерпывающую полноту, сосредоточившись на главном, мы хотели бы напомнить, следствием какой истории является сегодняшний день.

Год 2013-й

В 2013 г. мы не знали, каким окажется следующий. И потому наши обращения к прошлому были пропитаны атмосферой еще относительно «мирного» времени. В сегодняшнем контексте многое, наверное, виделось бы иначе. Однако не будем переделывать того, что написалось в 2013 г.

Исполнилось пятнадцать лет со дня дефолта. Это, конечно, рубежное событие, и его нельзя редуцировать к финансово-экономическому краху ельцинской России. В отличие от подавляющего большинства исследователей, мы не считаем квалификацию 1990-х как «лихих» исчерпывающей. Более того, не «лихость» была в 90-е главным. Дефолт обнажил два, казалось бы, прямо противоположных результата трансформации России в конце ХХ в.

Гайдаро-чубайсовский «рынок» оказался нежизнеспособным. И рухнул, чуть не похоронив под своими обломками страну. Но, как ни парадоксально, буквально через несколько месяцев началось ее выздоровление (пусть и относительное). Обычно заслуга в этом приписывается мудрому Е.М. Примакову, опытному Ю.Д. Маслюкову, хитроумному В.В. Геращенко. Безусловно, эти люди сыграли свою положительную роль. Однако только их ума и умения не хватило бы. Вдруг открылось, что при всех громадных провалах, глупостях, неадекватности все-таки были созданы базовые институты рыночной экономики и современной политической системы. Да, далекие от совершенства. Да, еще коряво и неэффективно функционирующие. Да, еще непрочные. Но они имелись. И именно это, с нашей точки зрения, существенным образом помогло команде Примакова–Маслюкова–Геращенко отвести Россию от пропасти. Вот уж действительно диалектика социального процесса.

За пять лет до дефолта, в конце сентября – начале октября 1993 г., в Москве прошла гражданская война. Вообще, тот 93-й был для нас не менее грозным и, как говорили во времена перестройки, судьбоносным, чем известный 93-й – французский. Мы уже давно забыли об этом, но напомним: и войска вводились в столицу, были и кровавые демонстрации, и общероссийский референдум 25 апреля о доверии к власти.

Финалом же этого страшного времени стали 3–4 октября, когда в непримиримой схватке столкнулись силы красно-коричневого реванша и те, кто не хотел обратно в СССР. Конечно, мы огрубляем, спрямляем, на что-то закрываем глаза, но в целом это так. Расстрелом Белого дома было доделано то, что начал в середине 80-х Горбачев, а затем подхватил Ельцин: уничтожение советско-коммунистической системы, расчистка социального пространства для строительства новой России.

Исключительно важным оказался первый шаг, который сделала «партия Ельцина» после своей победы. Это принятие новой Конституции. В ней была юридически закреплена победа тех, кто был устремлен в будущее и очерчены рамки, в которых в дальнейшем должен был развиваться социальный процесс (общество). Это одна из самых больших побед молодой русской демократии. И сам факт принятия Основного закона, и его фундаментально образующая и упорядочивающая социально-политическая роль подвели черту и под антисоветско-антикоммунистической революцией, и под гражданской войной.

Несмотря на более поздние и весьма существенные изменения в ее тексте, эта Конституция, в большей или в меньшей степени, доказала свои «качественность» и адекватность. Правда, с годами все более и более понятным стало следующее. Главная оригинальная черта нашей Конституции хоть и облекает в юридическую форму определяющую особенность русской политической традиции, т.е. вполне соответствует ей, но одновременно является и основным политико-правовым тормозом успешного развития страны. Известно, что в ходе своего исторического развития Россия выработала особый тип власти: это не ограниченная практически ничем тотальная власть над обществом, олицетворяемая одним человеком. В современных условиях это зафиксировано в уникальной, нигде больше не встречающейся конституционной модели: президент не вписан в систему разделения властей, но стоит над ними. Все три ветви власти являются по отношению к нему функциональными. Он лишь один – субстанция. Безусловно, такую систему можно назвать президентским самодержавием. Кстати, так же было и в первой русской Конституции (апрель 1906 г.). Дальнейшее развитие страны показало, что подобная диспозиция ведет к установлению жесткого авторитарного режима, дает возможность отказаться от смены людей во власти. К тому же она чревата переходом к новым формам вождизма.

1983 год сегодня уже кажется чем-то давно бывшим. Но содержательно он актуален по-прежнему. Это год Ю. Андропова. Он столь же странен, таинственен, неопределен, как сам Юрий Владимирович. С 30-летней дистанции хорошо видно, что в 83-м соединены, казалось бы, взаимоисключающие события и тенденции.

С одной стороны, физически ощущался запрос общества на перемены и даже готовность к ним. И новый генсек давал все основания предполагать, что это возможно. Начиная с его совершенно революционной откровенности: мы не знаем общества, в котором живем. И это прозвучало из уст верховного хранителя абсолютной истины в последней инстанции! Через несколько лет мы будем поражаться тому, что в официальных СМИ появятся осторожные сомнения в абсолютной интеллектуальной непогрешимости сначала Маркса, а потом и Ленина. Но на старт будущих прорабов перестройки, безусловно, вывел этим своим признанием Андропов.

С другой стороны, он начал перетряску людей в высших партийно-государственных органах, борьбу за усиление дисциплины. И это уже могло рассматриваться двояко: как попытка оздоровить общество или как пролог нового террора. Кстати, возможно и соединение того и другого: «оздоровление» общества через террор (здесь важнейшее: кавычки). Атмосфера того года – смесь надежд и тревог со все бóльшим нарастанием последних. Ясно: это была попытка вырваться из болотной трясины позднего брежневизма. Требовался свежий воздух. Но мы никогда не узнаем, что нас ожидало, если бы Юрий Владимирович вскорости не скончался: морозный воздух лагерного утра или прочищение легких глотками приближающейся свободы.

1968 год. Пражская весна. Последняя попытка построить социализм с человеческим лицом. Наши танки прокатились по этому лицу. Очевидно: первая в мире страна реального социализма растоптала социалистическую идею навсегда. В том смысле, что после 1968 г. социализм возможен лишь как частичный вариант общественного развития. То есть наряду с другими «измами». В том году советская верхушка, защищая собственные интересы, а также интересы «своей» страны и всего соцлагеря, принесла в жертву идею демократического открытого социализма. Это такая месть того, что мы называем Realpolitik, тому, что мы называем социальной утопией. Заметим: утопией весьма благородной. У замечательных советских, русских историков М. Геллера и А. Некрича есть знаменитая книга «Утопия у власти»10 – одно из лучших исследований по истории СССР. Но после оккупации Чехословакии мы бы назвали советскую историю «Realpolitik у власти». И хотя идеологически-утопическая составляющая оставалась на поверхности огромного советского моря, это уже, скорее, напоминало мусор на водной глади после шторма.

Реагируя на нашу интервенцию, А. Галич написал: «Граждане, Отечество в опасности! Наши танки на чужой земле»11. Конечно, это моральный приговор. Но с исторической точки зрения, пожалуй, важнее другое. На чужой земле наши танки вбили в землю советскую оттепель. Вскорости уничтожат «Новый мир» Твардовского, начнется массовое избиение инакомыслящих, а в 1974-м Александра Исаевича вышвырнут из страны. Но Прага-68 – главное событие в сложном процессе уничтожения советских демократических надежд. Совершенно случайно вспоминается: первые послесталинские годы остряки называли эпохой реабилитанса. По звучанию похоже на ренессанс, с которого начинается история европейской свободы. Но мы из реабилитанса попали в несвободу.

И последнее об этом событии. А.Л. Галич наивно полагал, что наши танки на чужой земле. А вот Л.И. Брежнев, Политбюро, коммунистическая номенклатура и абсолютное большинство советских людей считали эту землю своей. Отвоеванной у германцев, обильно политой нашей кровью, облагодетельствованной самым совершенным в истории человечества социальным строем. В Realpolitik это вылилось в то, что на Западе назвали «доктриной Брежнева». Вашингтон признал: страны социалистического блока – исключительная сфера влияния СССР. Тем самым, кстати, констатировалось, что у США есть своя сфера исключительного влияния. Соперничать в открытую можно было лишь в неких третьих сферах. При всей монструозности (одно из любимых словечек И. Бродского) такого раздела мира это придавало некую устойчивость и определенность. В общем, договорились.

Сегодня мы пожинаем поздние плоды этой интервенции. В середине 80-х в Кремль придет, видимо, последний в истории социалист с человеческим лицом. И позволит странам Центрально-Восточной Европы, более того, даже странам империи СССР то, что обещал, но никогда бы не выполнил человек, к светлому имени которого постоянно апеллировал Михаил Сергеевич: самоопределение вплоть до отделения. Что и произошло. Но в сознании советско-постсоветских людей так навсегда и осталось: это наша земля – мы ее своей кровью сделали нашей. Здесь мощные корни и возможности для актуальных русских реваншизма и империализма.

Следующую дату можно просто назвать датой дат. 5 марта 1953 г. советскому народу сообщили, что умер Сталин. Правда, как мы видим сегодня, он совсем и не умер. И в каком-то смысле дело Сталина по-прежнему живет и побеждает. И все-таки, как с исчерпывающей точностью сказано в «Раковом корпусе»: «Людоед сдох»12. Открылась возможность для новой эпохи в русской и мировой истории. И она началась. А.И. Солженицын в своей публицистике неоднократно писал, что главная русская задача – сбережение народа. Это вообще-то менделеевская мысль, но с блеском развитая последним великим русским писателем. Так вот, в 53-м до этого было бесконечно далеко. Но закончилось время беспощадно тотального уничтожения народа. И еще одно. В самые последние сталинские годы мы неотвратимо шли к еще большему подъему массовых репрессий и, не исключено, к Третьей мировой войне (такие планы у «чудесного грузина» имелись). Вот она, роль личности в истории. В русской истории. Мы бы даже усилили: роль здоровья и возраста в русской истории. И еще более того: вовремя ли у постели больного появится врач. Здесь нет никакой иронии. Физиологически-врачебное совсем не менее важное, чем социально-экономическое и проч.

Событие, которое произошло за десять лет до смерти тирана, тоже связано с его именем: наша победа в Сталинградской битве. Не хочется в миллионный раз повторять: это был переломный момент в истории Второй мировой войны, Отечественной войны. Действительно, был. Второй раз в этой войне мы оказались на абсолютно последних рубежах: в конце 1941-го – под Москвой и тогда – на Волге. Оба раза выстояли.

В 1938 г. родились Владимир Высоцкий и Алексей Герман. Два русских гения, которые с полным правом могли сказать о себе пушкинское: «И неподкупный голос мой был эхом русского народа». Расцвет их творчества пришелся на годы правления людей, выдвинувшихся в эпоху Большого террора. Сами они были детьми этой эпохи, а их творчество – ответом на нее. В том смысле, что Пушкин – это ответ Петру Великому (по Герцену). Мы не будем обсуждать великого эстетического качества их искусства. Скажем о другом. Поэзия одного и кино другого реконструировали, восстановили, вернули нам время, которое, казалось бы, должно было исчезнуть, раствориться в нескончаемом насилии над обществом. Другими словами, своим творчеством они оживили уже было погибшую Россию 1930-х – начала 1950-х годов. Их вклад в самоэмансипацию русского народа в конце века бесценен.

Восемьдесят лет назад закончилась коллективизация. Видимо, это была черта под русской революцией. Начавшись за примерно семьдесят лет до этого освобождением бóльшей части народа, она завершилась его новым закрепощением. С этого момента стало ясно: никакого возвращения к прошлому больше не будет, никаких надежд на более или менее сносное будущее нет. Нам представляется, что это была главная победа сталинской диктатуры над русским народом. Убийственно другое: откуда же взялась эта диктатура? Если террор гражданской и 20-х можно списать на инородцев (читай: жидомасонов), то в начале 30-х уже произошла русификация большевизма. При этом речь идет не только об этническом происхождении, но больше о социальной повседневности, которая вдруг стала вполне узнаваемой: Киров, Ворошилов, Молотов и др. – это нормальные среднестатистические русские люди. И они же учинили над своим народом такое…

Это означает, что в известном смысле сам русский народ покончил свою жизнь самоубийством. Думать так, писать так – уже почти невозможно. Тем более принять это, согласиться с этой мыслью. Но ведь мы должны найти хоть какое-то объяснение. То, что предлагается, как нам кажется, – констатация. К объяснению мы еще должны прийти. Но нельзя перекладывать ответственность за наше самоубийство на какого-то другого.

Утром 6 января 1918 г. было разогнано Учредительное собрание. Это и есть подлинный день большевистской революции (до этого они все-таки были временные). Почти сто лет шло к этому событию русское освободительное движение. И дойдя, рухнуло в одночасье. Этот день завершил два цикла: русской революции, начавшейся 9 января 1905 г., и революционный 1917 г. Помимо прочего, однодневная история Учредительного собрания показала: русская демократия не умеет и не может сопротивляться злу. Дело свободы было отложено на конец ХХ столетия.

1913 год, если можно так сказать, самый символичный из всей русской истории до 1917 г. При этом год был действительно хорошим – хотя бы потому, что последним предвоенным. Но «особый статус» обрел в советской пропаганде и в сознании советских людей, поскольку советские меряли себя именно с этим – последним предвоенным. Для большинства граждан СССР фраза «по сравнению с 1913 г.» стала столь же привычной, что и «пасмурно» или «солнечно», «плюс 13» или «минус 6», или «в VIII пятилетке предполагается увеличение ввода нового жилья на 12 млн м² больше, чем в VII». То есть «по сравнению с 1913 г.» присутствовало в сознании самого нерафинированного гражданина Советского Союза, уступая, пожалуй, лишь «говорит Москва».

Но если совсем всерьез, то наряду с 1912 или 1911 гг. 1913-й был лучшим годом русской истории вообще. В своей ранней прозе Б. Пастернак напишет о лете следующего, 1914, года, но мы совершенно свободно адресуем это лету 13-го: «Это последнее лето, когда любить что бы то ни было на свете было легче и свойственнее, чем ненавидеть»13.

1903 год. Сто лет назад в Брюсселе и Лондоне на II съезде РСДРП произошел раскол на большевиков и меньшевиков. Старшее поколение наизусть должно было знать причины этого раскола. А они просты. Те, кого назовут большевиками, были готовы на революционные изменения любой ценой. Будущие меньшевики не отказывались от большой платы, но на любую все-таки не соглашались. То есть это был не политический, но антропный раскол. И он стал нормативным для ХХ столетия. Причем не только русского, но и всяческого. Действительно, трудно делать политику в белых перчатках. Зато удобно душить жертвы в перчатках. Собственно, в этом и есть все различие в политической практике. Для одних реальная проблема – политика в перчатках. Для других норма – перчаток не снимать. Следы останутся.

Вождь большевиков Ленин, как всегда точно, зафиксировал: большевизм как идейное и политическое течение существует с 1903 г. Просим заметить: именно с этого, 1903-го, большевики вышли за рамки политики, перейдя в поле криминально возможного. Это не означает, что они всегда были таковыми. Однако они разрешили себе быть таковыми. Потому всякий разговор о феномене большевизма имеет не только исследовательское измерение, но и дознавательное. В самом прямом смысле этого слова: требуется Пуаро.

Ну, а сто двадцать лет назад произошло совсем незаметное событие. Императору Александру III внушили, что практически ежегодный передел земли в общине негативно влияет на эффективность сельхозпроизводства. Это было так. Передельная община предполагала эгалитарный принцип владения землей. Каждая семья по количеству едоков получала равную долю на общинную землю. Именно на этом и строилась передельная община со времен Екатерины II. И вот в царствование реакционного Александра III в России произошла одна из самых сокрушительных революций в ее истории. В целях подъема сельхозпроизводства решили производить передел земли один раз в двенадцать лет. В результате раз в двенадцать лет, совпадая с годом передела, в нашей стране стали происходить события, меняющие привычные русло ее развития и ее ритм: 1905, 1917, 1929.

Год 2014-й

В 2014 г. случилось огромное количество юбилейных дат и «полудат», которые тесно связаны с нашими днями. Связаны содержательно, а не только «круглыми» цифрами.

Двадцать лет назад в Россию вернулся А.И. Солженицын. Тогда шутили, что Александр Исаевич, подобно солнцу, двинулся к Москве с востока. А одна из журналисток написала: слава Богу, что во времена Толстого не было телевидения. Но это все так, интеллигентские издержки. А ведь событие было действительно грандиозным. На родину вернулся главный могильщик (наряду с «Солидарностью») коммунизма. Перефразируя Герцена, скажем: Солженицын был ответом исторической России на явление Ленина. И что же? Разочарование с обеих сторон. Солженицын не принял Россию девяностых, а тогдашняя Россия не приняла Солженицына. Причем, если Александр Исаевич с горечью, болью и неразделенной любовью, то родина просто не заметила его, несмотря на внешнее почитание, официальные благодарности и т.п. А ведь если говорить всерьез, это трагедия. По крайней мере, не меньшая, чем уход Толстого. Теперь ясно: подобно Льву Николаевичу, Александр Исаевич разминулся с современной ему Россией. Как это символично! Литература, создавшая во многом новейшую Россию, почти никогда не совпадает с ее наличным состоянием.

Двадцать пять лет назад, весной 1989 г., прошли выборы в новый институт власти – Съезд народных депутатов. Вообще-то новый следовало бы поставить в кавычки. Это «либеральным сотрудникам» ЦК так казалось. А ведь способ комплектования съезда напоминал практику формирования Земских соборов. Там в основу были положены сословный и региональный принципы, т.е. на соборе должны были быть представлены все социальные группы (за исключением крепостных крестьян) и все регионы. Однако важнее другое. После 70 лет безальтернативного рабства мы пережили тогда относительно свободные выборы. Кроме того, работа съезда транслировалась по ТВ. Это событие мирового исторического значения, вполне сопоставимое, ну, скажем, с Реформацией. Более мощную антитоталитарную прививку трудно себе и представить. Если Сталин возбуждал неограниченную любовь и неограниченный страх, а его наследники были идеальным материалом для анекдотов, то в 1989 г. почти трехсотмиллионный советский народ стал участником политического процесса, демократом, поскольку демократия – это участие в политике. В этом смысле за прошедшие двадцать пять лет мы сделали огромный шаг назад. Тогда жили настоящим, тем, что действительно происходило, от чего действительно зависела наша судьба. Кто-то из нас был счастлив теми изменениями, которые вошли в нашу жизнь, кто-то наоборот. Но всех нас связывали чувства боли, тревоги, надежды и сопричастности.

Сегодня больше всего беспокоит история. А также две бессмыслицы: TВ и Интернет. Все что угодно, только не сегодняшний день. Мы вновь «забыли», что прошлого и будущего нет (надеемся, понятно, что это метафора, но…) – есть только настоящее. И отказ от настоящего – самоубийство и человека, и народа. В 1970–1980-е годы советские люди в своем большинстве поняли или хотя бы почувствовали, что славное коммунистическое будущее – фикция, обман и фуфло. Сегодня нашему народу впихивают славное российское прошлое – лживую сказку о нашей истории. Не менее пустую и опасную, чем коммунистический футуризм. Оказывается, что с человеком, не привыкшим к свободе, воздух свободы может сыграть злую шутку. Вспомните судьбу профессора Плейшнера.

В ноябре 1989 г. рухнула Берлинская стена. Вообще-то, конечно, не рухнула, а просто был открыт выход из Восточного Берлина в Западный. Кажется, лучше всех об этом сказал Адам Михник (один из главных исторических разрушителей этой стены): в извечной тяжбе человека и колючей проволоки (ее, кстати, изобрели ровно 100 лет назад, в 1864 г., – не в России, но здесь ее научились хорошо использовать) на этот раз победу одержал человек14. С этого момента стало ясно: коммунистический рейх издыхает. Но вот прошло двадцать пять лет – и, кажется: стена не разрушена, а лишь на пару тысяч километров отнесена на восток. Невольно вспоминаешь то, что сказал замечательный русский мыслитель Г.В. Федотов о событиях 1480 г. (официальная дата прекращения золотоордынского ига): ханская ставка была перенесена в Кремль. То есть иго не закончилось. Напротив, было интериоризировано. Так и сегодня: в центре Европы, в центре Германии стена уже невозможна. Но где-нибудь по западным границам РФ еще, может быть, и постоит. Ну, перенесли просто стенку. Какова же мораль? Та стена была сметена героями, которые положили свои жизни за то, чтобы ее не было. Вот и нам ныне представляется уникальная возможность поспособствовать окончательному разрушению этой стены.

В декабре 1989 г. умер А.Д. Сахаров. Умер, готовясь к очередному заседанию Съезда народных депутатов. Умер, набросав проект новой советской Конституции. Умер на пике своего влияния на русское общество. Как говорил Л. Толстой, бывают неожиданные сближения. Смерть Сахарова чем-то неуловимо по своему высшему значению напоминает гибель человека, ну, ничем не схожего с Андреем Дмитриевичем – Александра II. Обе эти смерти – по сути внезапно отмененные – бомбой или остановкой сердца – прорывы к русской свободе. Это такие наши либеральные легенды: если бы Александра II не убили, если бы Андрей Дмитриевич не ушел…

В мировой истории есть люди, которые играют великие роли: политические, экономические, культурные, эстетические. И совсем немного – тех, кто играет роли религиозные. На похоронах Сахарова академик Д.С. Лихачев сказал: он был пророком в самом глубоком смысле этого слова. То есть последовательный атеист Сахаров сыграл в жизни нашего народа, а может быть, и всего человечества, роль религиозного пророка. Это, безусловно, так. После коммунизма и нацизма этот человек выступил с новой социально-либеральной утопией, которая, конечно, никогда не может быть реализована. Но она подвигла и подвигает ныне людей к преодолению зла, совершенствованию, умиротворению. Казалось бы, Сахаров всегда был тих, ровен, спокоен, лишен всяческого пафоса (что мало характерно для нервической русской культуры). Но каждое его слово, каждый его жест с более чем стопроцентной доказательностью свидетельствовали: вот вождь нашего народа, вот вождь человечества. Андрей Дмитриевич сделал еще одно важное дело – отдал истории должок русского либерализма, который в конце 1916 и в течение 1917 г. как-будто спьяну проиграл в картишки все наработанное (и его тогдашними лидерами, и их предками). Сахаров – это реабилитация, реванш и новое восхождение исторического русского либерализма. Сахаров – русский ответ вселенской неудаче Милюкова и Маклакова.

В самом конце 1979 г., видимо, в качестве новогоднего подарка советскому народу тройка наследников Брежнева – Андропов, Громыко и Устинов – ввела войска в Афганистан. Как всегда, мотивация была безупречная: если сегодня не мы, то завтра – американцы (см.: Прага-68, Крым-14). И столь же безупречны были выводы, которые сделала История: Прага-68 – окончательный крах коммунистической утопии. После нее даже такие международные джигиты, как Энрико Берлингуэр, стали склоняться к какому-то там ревизионизму. В переводе на русский – к пересмотру базовых принципов и ценностей. А Афганистан-79 – безупречная точка отсчета последних лет советского коммунизма. Чекист, мидовец и оборонщик не поняли, что им не простят этой авантюры. А ведь это были самые способные и – что по тем временам особенно важно – самые дееспособные члены ПБ. Оказалось, что они – не более чем члены ПБ. Не государственные деятели, не патриоты своей страны.

Кстати, именно этим троим мы во многом обязаны девальвацией русского оружия (того значения, которое ему придала Великая Отечественная война) – его толкнули на неправое дело. Ведь о генерале Варенникове или о генерале Громове (ничего личного) никогда не может быть написано стихотворения, подобного «На смерть Жукова» Бродского, притом что и Варенников, и Громов – храбрые, способные воины. В скрытом смысле (т.е. публично этого не было) афганская кампания сыграла в нашей истории роль, сходную с вьетнамской в американской истории. Она потребовала коренного пересмотра политики. Смертный час коммунизма пробил.

За десять лет до начала афганской катастрофы еще чуть-чуть – и началась бы война между братскими народами СССР и Китая. Март 1969 – Амур, остров Даманский, ограниченный вооруженный конфликт между двумя социалистическими супердержавами. Ни один даже самый гениальный теоретик научного социализма не мог представить себе, что между двумя великими странами, построившими у себя единственно справедливый социальный порядок, могла начаться замятня не на живот, а на смерть. А вот же тебе, началась. Кстати, тогда, в марте 1969-го, да, кстати, и в апреле, у советских людей тоже сложилось впечатление: мы обложены со всех сторон. Прямо как сегодня (ведь современный российско-украинский конфликт типологически схож с тем; в смысле того, что народы братские, вчера этого и представить было невозможно). В стране шутили: с востока нам угрожает Даманский, а с запада – Недоманский. Вацлав Недоманский – замечательный чехословацкий хоккеист, сыгравший решающую роль в чемпионате мира по хоккею 1969 г., в котором команда ЧССР победила нашу «красную машину». Это был их ответ нам за август 68-го. Реакция советского общества была сродни реакции нынешнего российского: за победой чехословацкого хоккея стоят Белый дом, Госдеп, Пентагон, ЦРУ, НАТО и другие реваншистские западногерманские силы.

В 1959 г. состоялся исторический визит Н.С. Хрущева в США. Еще за пять лет до этого представить себе такое было невозможно. Этот вояж первого секретаря – не меньше, чем падение Берлинской стены. Не меньше, чем полет Гагарина. По итогам поездки была выпущена книга с весьма символическим названием: «Жизнь в мире и дружбе»15. Сегодняшнему человеку и не понять, с кем предлагалось дружить – с выродками, американскими империалистами. Эта книга была издана огромным тиражом. Там есть замечательный эпизод: Хрущев уверял американцев, что мы, советские коммунисты, их закопаем. Аудитория, услышавшая эту угрозу, пришла в восторг. Но всем было ясно: это слова, фигура речи. Никто никого и не думал закапывать. Наверное, тогда у твердокаменных из советского руководства окончательно созрела мысль: Никиту надо убирать. Что и было сделано. Заметим: ровно пятьдесят лет назад.

В этом году исполняется полвека со дня свержения Хрущева. Однако казалось, что падение «мужицкого царя Никиты» не означало завершения его исторической миссии. Дело Хрущева жило и побеждало. Ставропольский тракторист, студент юрфака МГУ, комсомольский и партийный функционер Михаил Горбачев довел его до конца. До конца коммунистической тирании.

Семьдесят лет назад доблестная Красная армия освободила СССР от немецко-фашистских захватчиков. Иными словами, вышла на границы государства, которые утеряли в первый день войны. Никогда в новой и новейшей истории России иностранный захватчик не оставался в наших пределах так долго. Потребовалось три с половиной года, чтобы вернуть утерянное. Это говорит о глубине того падения, где мы оказались, – почти бездны. То, что выбрались, – чудо. Но мы расплатились за это сполна. И никогда не должны забывать два обстоятельства. На грань уничтожения нас поставил сталинский режим. А также то, что мы сломали хребет самой сильной в истории человечества военной машине. В романе «Доктор Живаго», который, безусловно, – законнорожденное дитя Великой Отечественной войны (но и русской культуры, и гения самого Бориса Леонидовича), есть такие стихотворные строчки: «Но чудо есть чудо, / И чудо есть Бог». В общем, Бог спас.

За пять лет до этого началась Вторая мировая. Наше участие в ней – одна из позорнейших страниц истории Отечества. С 1 сентября 1939 г. по 22 июня 1941 г. мы волей-неволей были на стороне супостата. Эта война – абсолютная новация в мировой истории. А значит, и в нашей, русской. Раньше, в том числе и в Первой мировой, сражались коалиции, соперники. А на этот раз война была не следствием межимпериалистических противоречий, скажем, между Британией и Германией. Так случилось, что сумрачный германский гений на время (слава Богу, на время) взял на себя роль Зла. Остальным, в целом незаслуженно, была отведена роль Добра. Поначалу сталинский СССР на правах полухолуя-полувыгодника солидаризировался со Злом. Но когда железные щупальца Манштейна и Гудериана разрезали русское пространство, у нас не осталось выбора. Правда, у условного Добра – тоже. Без этого пространства и без этого народа история человечества закончилась бы. Все заплатили сполна. Мы – разрухой и демографической катастрофой. Германия, Британия и Франция – потерей статуса мировых держав. Казалось бы, выиграли только США. Да, наверное, это так. Есть еще один победитель в этой войне – евреи. Они вернулись в мейнстрим мировой истории. Цена была запредельной. Но с этого началось возрождение великого еврейского народа. К счастью, русские поспособствовали этому.

А вот прологом или, точнее, спусковым крючком Второй мировой стал пакт Молотова–Риббентропа. Как, к примеру, выстрел Гаврилы Принципа: все было готово, но это не значит, что должно было начаться, надо было выстрелить. Принцип – в эрцгерцога Франца-Фердинанда, пробка от шампанского после заключения неожиданного договора – в потолок кремлевского кабинета Сталина. Сегодня в нашей стране хотят реабилитировать это позорное действо. В.А. Никонов, казалось бы, не без основания говорит нам: ну, не было бы этого соглашения – и вермахт оказался бы в предместьях Москвы не 15 октября, а, предположим, 15 сентября. До прихода близких и спасительных Генерала Зимы, Полковника Бездорожья и Комиссара Грязи. И Парад Победы на Красной площади прошел бы не в июне 45-го, а в октябре 41-го. Но принимал бы его не чудесный грузин, а уроженец г. Браунау-ам-Инн А. Гитлер.

Если говорить честно, в словах Никонова есть что-то точное, адекватное. Чем дальше забор от входа в дом, тем больше бежать насильнику. Вдруг и винтовку успеешь перезарядить. А вот по существу. В такой позиции заложено утверждение, что мы обязательно должны были бежать. Это изначально пораженческая линия. Работающая на то, чтобы задним числом оправдать импотенцию сталинского режима. Кацо и его окружение передушили в нашей стране всё и всех, что могло и могли действовать не так, как они, а эффективнее и сохраннее для людей. И вот поэтому, из-за своих неспособности и трусости, они пошли на сговор со Злом.

Было еще одно обстоятельство, толкнувшее их на этот шаг. Они сами были Злом. Пакт Молотова–Риббентропа – это не история международных отношений, не геополитика, не Совет по внешней оборонной политике. Это то, о чем «Фауст» Гёте. История Великой Отечественной войны не имеет к этому никакого отношения. Вторую мировую мы проиграли вместе с Гитлером, а Вторую Отечественную выиграли вместе с демократиями Запада. Бог был на нашей стороне – наш вклад оказался решающим.

А за десять лет до этого началась другая война: сталинского режима – против крестьянства. Мы уже говорили об этой внутренней (социальной) войне, но здесь хотели бы добавить следующее. Вспоминая коллективизацию, В.М. Молотов утверждал, что успешное (разумеется, с точки зрения палачей) ее осуществление важнее и значительнее, чем победа в Отечественной войне. Это признание дорогого стоит. Знать, война с собственным народом была не на жизнь, а на смерть. И судьба режима была на кону. Уничтожив крестьянство и традиционную для него форму социального бытования – общину, сталинцы в общем и целом закончили покорение страны. Наблюдая эту трагедию из Парижа, Г.В. Федотов писал, что от того, как закончится эта «революция сверху», зависит судьба России на много десятилетий вперед. Результат известен: Сталин выиграл – Россия проиграла. Пожалуй, это одна из крупнейших социальных катастроф в отечественной истории. И страшнее всего даже не установление новых крепостнических порядков, а ликвидация органических форм существования большинства населения страны.

Девяносто лет назад умер Ленин. Нет, Владимир Ильич Ульянов. Ленин все еще жив. Более того, живее всех живых. Фанатический противник частной собственности после своей смерти обрел самую за вот уже девять десятилетий прочную собственность – домик в центре Москвы. И разлегся там. Вся жизнь страны, и власть, и обыватели, и туристы крутятся и вертятся вокруг этого домика, перед ним. Бесчисленные памятники, улицы его имени лишь подтверждают все это. Но парадоксальным образом Ленин никому не нужен. Все, что связано с ним, неинтересно современному человеку. И в этом, конечно, громадное поражение Ильича. Сыграть такую роль, а ныне, по сути дела, спуститься до эпизодической. Подозреваем, что к столетнему юбилею Октября власть попытается еще больше опустить Ленина. Что-нибудь типа немецкого шпиона, не патриота, русофоба. Вот две полярные стороны жизни после смерти. О Ленине можно сказать, что в противоположность христианскому: «смертию смерть поправ», он своею жизнью – и реально земной, и посмертной – жизнь попрал. Ясно: без символического отказа, очищения от Ленина живая жизнь не вернется в страну.

Сто пятьдесят лет назад в России были созданы земства, суды присяжных, свободный самоуправляющийся университет. Мы так часто говорим об этом, что значение содеянного утопает в море слов и огромном количестве публикаций. А ведь земство, суд присяжных и университет должны звучать как великая и торжественная музыка. Создав эти институты, Россия вступила на путь, ведущий от патерналистского управления к самоуправлению гражданского общества. И хотя даже сегодня мы далеки от цели, сам факт нашего присутствия на этой дистанции свидетельствует, что мы не выпали окончательно из основного потока эволюции земной цивилизации.

За всеми нынешними событиями у нас в стране мало кто вспомнил, каким важным оказался 1814 год. Апогей русской военной и внешнеполитической славы. Париж капитулировал перед нашей армией. Ни до, ни после мы не заходили так далеко. И что самое важное, мы пришли во Францию не оккупантами, но освободителями. Это был финальный аккорд «1812 года», одного из главных мифов, на которых построена наша культура (слово «миф» здесь употребляется в строго научном и высоком смысле).

В том же 14-м начался Венский конгресс, в ходе которого произошли три важнейших события. Почти на столетие был установлен новый европейский порядок, новая система международных отношений, пришедшая на смену вестфальской. Впервые оформился общеевропейский антирусский блок. За спиной Александра I и его дипломатов все основные европейские державы, включая побежденную Францию, договорились об активном противодействии России. Возникла парадоксальная ситуация: с одной стороны, Россия была интегральной частью европейского концерта, а с другой – объектом, против которого этот концерт был направлен. Ну, и последнее важнейшее событие. На многочисленных балах, которые сопровождали этот конгресс, танцевальным гвоздем стал вальс. Именно из венских дворцов он и начал свое победоносное шествие по всему миру. Притом что ни венской системы, ни европейского концерта в старом смысле уже нет, вальс продолжает свое легкомысленное кружение.

И.И. Глебова, ыЮ.С. Пивоваров